последний день жизни лермонтова перед дуэлью
Зачем Лермонтов ездил в Железноводск?
Зачем Лермонтов ездил в Железноводск?
Одна из моих рецензий в полемике «за» Лермонтова, в сокращении гласит…
«… исследователь жизни Лермонтова, знаменитый Андроников И.Л., сказал и записал, поэт был убит. получается, намеренно.
Брат Пушкина, Лев Сергеевич, говорил…, Лермонтов убит намеренно.
Трансформация слова, убит, преднамеренно…
Дуэль, «… сделана против всех правил…».
… значение…, был убит намеренно.
… Главное в отгадке,
зачем Лермонтов поехал в Пятигорск?
Я исследую литературные загадки…
Прошло много времени, определяющего истину ответа не последовало, «Зачем Лермонтов поехал в Пятигорск?»
Но Лермонтов ездил и в Железноводск… Не один раз и на длительное время… На лечение?
Естественный ответ был бы, но…
Зачем Лермонтов ездил в Железноводск? Что он там делал?
Лермонтов по приезде из Железноводска, у горы Машук, что в Пятигорске, был застрелен отставным майором императорской армии, Мартыновым.
Фраза, молвой в народе, всплывала в начале 70-х, когда в советской печати был бум разгадать гибель второго гения.
Фраза, произнесённая Мартыновым, звучала полностью в такой редакции: «Миша прости, ничего личного!»
Из мной опубликованного…
«Мартынов… рассказал мне… он был в дружеских отношениях с Михаилом Юрьевичем, но в последнее время вышло НЕЧТО, вызвавшее крупное объяснение…».
Бетлинг.
«Мартынов подошёл к Лермонтову и выстрелил…». А.Я. Булгаков об этом, близкий человек того времени к правительству, МИД, лично к царю.
Мартынов извинился: «Миша, прости…» и выстрелил…
«… шёл резкий дождь…», писал приятель Мартынова, Бетлинг.
По отзвукам молвы из 20-х, Мартынов идя к Лермонтову, «грохнулся». Склон, грязь, сильный дождь. Получилось ли совпадением,… упал на колени, извинился и выстрелил».
НИЧЕГО, слово определяющее, остальное со временем трансформация в русской грамматике, например, «ничего интересного», «ничего значащего», «ничего общего»…
Наконец, «ничего личного».
Мартынов с группой заговорщиков ждали Лермонтова…
Разгадка, НЕЧТО, произошедшая с ними накануне поездки поэта в Железноводск. Коллективный интерес!
С Лермонтовым выяснял отношения, говорил, представитель от группы заговорщиков, Мартынов. Доверительность, был вхож, привечался семьёй бабушки, лично поэтом.
Мартынов и группа «секундантов», в кавычках, напряжённо ждала известий, новостей из ЖЕЛЕЗНОВОДСКА…
«… условились так: Лермонтов и Столыпин выедут верхом из Железноводска, а Васильчиков, Глебов, Мартынов и Трубецкой к ним навстречу из Пятигорска… ». Е.Г. Быховец.
Лермонтов вернулся из поездки, спешился с коня, состоялся разговор… Результат был очевиден, непримиримость к… НЕЧТО. очень веская причина в НЕЧТО.
Развязка…
Не Мартынов… Группа приняла решение, … РАДИ ЧЕГО, почему?
Мартынов, спектакль – дуэль, убивает поэта, сказав: «Миша прости, ничего личного!»
Был ЗАГОВОР на… результат известий из Железноводска!
Заговор и детали, о чём не знали заговорщики, кто – то был главнее главного, … «кукловодом» спектакля под дуэль!
… В любом случае, Мартынов – киллер, тоже подлежал ликвидации!?
Неизвестный из кустов, (по Паустовскому), стрелял… Банально промахнулся, убойной силы пуля, сбила черкеску с плеча майора, все от испуга ринулись кто куда.
Бежать от… Лермонтова и с места преступления.
Величайшая СЕНСАЦИОННАЯ разгадка в НЕЧТО…
Убийственном сообщении Лермонтовым группе, где и Мартынов, какого – то СТРАШНОГО, очень УЖАСНОГО известия для всех заговорщиков и оно основой в Железноводске!
… Закономерный вопрос, какой ещё деятельностью из известных, при исследовании темы убийства Лермонтова, занимался отставной майор Мартынов на Кавказе?
Наглое поведение, у него было весомое прикрытие, влиятельные покровители…
Война на Кавказе, тыл… Пятигорские здравницы, наплыв военных, раненых на излечении.
Лазутчики – разведчики неприятеля, сочувствующее местное население во внутреннем конфликте с горцами, опасность рядом… и Мартынов.
Очевидное, люди контрразведки армии, присутствие во всех сферах жизни, быта города в пригороде. Коммерция Мартынова, одно, но прифронтовая зона…
Разгадка и даст всё о гибели писателя Лермонтова… Попутно ответ,
Зачем Лермонтов поехал в Пятигорск?
Поясняющие публикации трагедии поэта, в моих исследованиях в цикле,
• 5. Странное письмо. Лермонтов.
• 4. Вызов, как аксиома? Лермонтов
• 3. В смерти Лермонтова винить. нечто
• 2. Мы побежали. от Лермонтова.
• 1. Путь к разгадке. Лермонтов
Хроника последних дней
Хроника последних дней
Последнее лето Лермонтова предстает и в воспоминаниях современников, и в биографических сочинениях последующих лет как некий временной монолит, характерный на всем своем протяжении одинаковыми занятиями Михаила Юрьевича, его общением с одними и теми же людьми и очень немногочисленными событиями. Скудная хронология, отражающая пребывание поэта в Пятигорске, насчитывает обычно не более полутора десятков дат. Главное место среди них занимают дни подачи и получения бумаг, связанных с незаконным пребыванием поэта на курорте, указания на литературные события в столице, касающиеся Лермонтова. Из фактов его пятигорской жизни встречаем лишь упоминания о двух-трех встречах со знакомыми, о покупке билетов на ванны и, конечно, о бале у Грота Дианы, вечере у Верзилиных 13 июля и дуэли.
Практически никто не делал попыток разделить пятигорское лето Лермонтова на временные отрезки, каждый из которых, как мы убедимся, отмечен и своим набором событий, и кругом лиц, с которыми поэт мог общаться только в это время, и характером творческих занятий, и, наконец, местом жительства, которое тоже не оставалось неизменным. Правда, пытаясь произвести такой раздел, мы вступаем в область догадок и гипотез, всяческих «возможно», «вероятно», «не исключено», «очень может быть» и т. д. Тем не менее постараемся найти каждому предположению хотя бы косвенные документальные подтверждения, а также убедительные логические доказательства. Границы временных отрезков придется указывать приблизительно, хотя некоторые очень удобно укладываются в десятидневки. Итак…
С 20 по 26 мая. Приезд Лермонтова и Столыпина в Пятигорск. Наиболее вероятное место жительства – Ресторация. Главная забота – узаконить свое пребывание на курорте, определяющая и основные дела этих дней – получение свидетельств о болезни, подача рапортов коменданту. Круг общения невелик. Это, прежде всего, Мартынов, присутствие которого в Пятигорске, по словам Магденко, очень обрадовало Лермонтова.
Кроме Мартынова, в Пятигорске находились в это время на лечении Руфин Дорохов и Михаил Глебов – с обоими Лермонтов сблизился в предыдущем году в военных экспедициях и, надо полагать, с удовольствием увиделся на курорте. Но большинство его приятелей и друзей здесь еще не появились. А 26 мая уехал в Железноводск и Мартынов – продолжать там начатое в Пятигорске лечение. И Лермонтов тоже готовился принимать ванны.
С 26 мая по 6 июня. Лермонтов начинает лечение – 26 мая приобретает шесть билетов в Сабанеевские ванны. Скорее всего, не имея твердой уверенности в том, что им будет разрешено остаться в Пятигорске, Лермонтов и Столыпин поселяются у своих родственников Хастатовых. До главных центров развлечения – Ресторации и «Цветника» – от дома Хастатовых было далековато, но, возможно, Лермонтову это было и на руку. Компания друзей еще не собралась. И, невольно оказавшись в уединении, он активно занялся лечением и творческим трудом. Поэт получил возможность без помех доработать и переписать стихотворные наброски, сделанные по пути на Кавказ. Очень вероятно, что именно в это время появляются беловые варианты стихотворений «Утес», «Спор», «Они любили друг друга» и некоторых других.
На досуге Лермонтов понемногу рисует. Объектом его внимания стала семья хастатовских крепостных Чаловых, о чем мы узнали из воспоминаний Эмилии Шан-Гирей.
С 6 по 16 июня. Поселение Лермонтова со Столыпиным в доме Чилаева – исходим из того, что к моменту их появления здесь квартира в «Старом» доме, выходящем фасадом на улицу, была занята князем Васильчиковым, который, как мы уже знаем, прибыл в Пятигорск не ранее 4 июня. Тогда самый ранний срок возможного поселения Лермонтова и Столыпина у Чилаева – 6 июня. Но, как уже говорилось, они едва ли рискнули бы снять постоянную квартиру, не получив официального разрешения остаться в Пятигорске на лечение. И, видимо, только дождавшись надежного медицинского свидетельства, друзья сняли постоянную квартиру в этот же или на следующий день.
В этот период лермонтовское окружение существенно расширилось. К началу июня лечиться на Воды прибыло семейство Арнольди, из воспоминаний которого нам известно о появлении тогда же жены казачьего генерала Орловой (в девичестве Мусиной-Пушкиной) и ее хорошеньких сестер. С правого фланга Кавказской линии приехали отпущенные на лечение декабристы, хорошо знакомые поэту – в частности, Н. Лорер и М. Назимов. Главное же пополнение пятигорскому «водяному обществу» принесли офицеры из отряда Граббе, участвовавшие в крупной операции по взятию аула Черкей. Именно тогда появление в Пятигорске большого количества гвардейской молодежи было замечено Лорером.
Большинство этих молодых людей составили круг общения Лермонтова. Можно также предположить, что в это время Лермонтов несколько раз виделся с Мартыновым, возможно наезжавшим в Пятигорск из Железноводска. Есть сведения, что и Михаил Юрьевич навещал приятеля на Железных Водах и даже ночевал у него. В это время вполне возможны первые посещения Лермонтовым дома Верзилиных, куда ввести его мог Михаил Глебов, явно бывавший там по-соседски и ухаживавший за Надеждой Верзилиной.
Не исключено, что оживленные встречи с петербургским кругом приятелей и знакомых несколько отвлекли Лермонтова от работы над серьезными стихами, но могли дать настрой на шутливые экспромты. Исходя из содержания некоторых можно предположить, что в этот период появились такие, как «Очарователен Кавказский наш Монако…», «Он метил в умники, попался в дураки…», «Куда, седой прелюбодей…», «Слишком месяц у Мерлини…». По мнению Чилаева, в разговоре с комендантом Ильяшенковым 12 июня было произнесено четверостишие «Мои друзья вчерашние – враги…». Присутствие в Пятигорске художника князя Григория Гагарина, вместе с которым Лермонтов работал ранее над некоторыми картинами, могло «подвигнуть» их на продолжение совместного творчества. Но результаты его нам неизвестны, а 20 июня Гагарин из Пятигорска уехал.
С 16 по 26 июня. Жизнь Лермонтова и Столыпина в домике Чилаева, достаточно подробно описанная впоследствии квартирным хозяином журналисту Мартьянову. Лермонтов приглашает к обеду многих своих приятелей и знакомых, в первую очередь соседей – Глебова, Васильчикова, Арнольди. Иногда по вечерам на квартире поэта идет карточная игра, но большую часть вечернего времени Михаил Юрьевич проводит у Верзилиных. Вполне вероятно, что именно тогда Лермонтов увлекся падчерицей генерала, прекрасной Эмилией Клингенберг. Виделись они очень часто. В своих воспоминаниях Эмилия Александровна отмечает: «В течение последнего месяца он бывал у нас ежедневно…»
Встречается он в это время с несколькими интересными и симпатичными ему людьми, в частности с Л. С. Пушкиным, М. В. Дмитриевским. Оба они вошли в компанию, собиравшуюся у Верзилиных, где постоянно бывали также Глебов, Васильчиков, полковник Зельмиц, любивший общаться с молодежью, а также молодые армейцы, поклонники Надежды Верзилиной – прапорщик Лисаневич и юнкер Бенкендорф.
Обретение удобной, покойной квартиры, как и стабильность пребывания в Пятигорске, наверняка способствовали подъему творческой энергии. Скорее всего, именно в эти дни Лермонтов заканчивает обработку и переписывание набело в книжку Одоевского последних из набросанных ранее стихотворений – «Тамара», «Свидание», «Дубовый листок», «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Пророк». Появляются и стихи, отсутствующие в черновиках, – «Морская царевна» и «Выхожу один я на дорогу», написанные, возможно, уже в домике. На клочках, обрывках бумаги записывает он и совершенно новые стихи – те, что были обнаружены в его вещах после гибели, но потом таинственно исчезли. Если же говорить о стихотворных экспромтах этого периода, то по своему содержанию подходят сюда такие, как «В игре силен, как лев…», посвященный Л. С. Пушкину, «Смело в пире жизни надо…», адресованный С. Трубецкому, два иронических четверостишия, относящихся к князю Васильчикову, и два – к верзилинской компании – «Милый Глебов, сродник Фебов…» и «Надежда Петровна, зачем так неровно…».
С 26 июня по 6 июля. Немаловажным событием этих дней стало возвращение Мартынова из Железноводска. Курс лечения он закончил там 26 или 27 июня и, через день-два появившись в Пятигорске, поселился во втором доме Верзилиных, рядом с Глебовым и Зельмицем, по соседству с Лермонтовым, Столыпиным, Васильчиковым и Трубецким.
Когда Мартынов появился в компании Верзилиных? Скорее всего, 29 июня, в воскресенье, когда отмечался День Петра и Павла, который в Пятигорске всегда праздновали довольно широко. Вполне возможно, что именно во время праздника Мартынов обратил на себя внимание Эмилии Александровны. И это не могло не повлиять на ее отношения с Лермонтовым, которые явно испортились.
«Получив отставку», поэт счел возможным злословить по поводу и неверной возлюбленной, и счастливого соперника. С этого времени он, видимо, меньше бывает в доме Верзилиных, больше встречается с петербургскими и московскими знакомыми, а также с Пушкиным и Дмитриевским, начинает уделять внимание другим представительницам прекрасного пола – своей дальней родственнице Кате Быховец, петербургской приятельнице Иде Мусиной-Пушкиной.
Были в эти дни встречи, особенно радовавшие поэта. Например, с бывшим его однокашником по университетскому благородному пансиону Н. Ф. Туровским. Или с прибывшим на лечение командиром Нижегородского драгунского полка полковником Безобразовым, питавшим к Лермонтову и его друзьям большую симпатию. Правда, общение с ним не могло быть долгим, и точные даты встреч с ним неизвестны.
Зато время общения поэта с московским профессором И. Е. Дядьковским, который привез ему гостинцы и письма от бабушки, можно определить с большой долей вероятности. Ведь 28 июня Лермонтов пишет Е. А. Арсеньевой, что получил от нее «три письма вдруг», то есть сразу, одновременно, что вряд ли могло быть при доставке их почтой. И с ответом тянуть он явно не стал – написал сразу же, получив их от Дядьковского. А встречались и беседовали они с Иустином Евдокимовичем, как рассказывает его знакомый Н. Молчанов в своем письме к В. Пассеку, в тот же и на следующий день после появления у Лермонтова московского гостя с гостинцами и письмами. Стало быть, видеться они могли, скорее всего, 26 и 27 июня.
Приблизительно в это же время, в конце июня – начале июля, на курорт прибыли из Петербурга братья Наркиз и Любим Тарасенко-Отрешковы. А значит, в один из ближайших дней могла произойти описанная А. Васильчиковым и Н. Раевским встреча одного из братьев, писавшего стихи, с Лермонтовым, который согласился эти стихи послушать и оценить, но главное внимание обратил на привезенные стихотворцем «свежепросоленные огурчики».
Сам Лермонтов, конечно, мог продолжать писать и серьезные стихи, но, скорее всего, в тот момент ограничивался ядовитыми четверостишиями, направленными в адрес Эмилии и Мартынова. Так что к этому периоду следует отнести экспромты «Пред девицей Emilie…», «Зачем, о счастии мечтая…», «Он прав – наш друг Мартыш не Соломон…», «Скинь бешмет свой, друг Мартыш…».
Очень вероятно, что именно в это время Лермонтов стал обдумывать свой исторический роман из кавказской жизни, о котором говорил с Глебовым по пути на дуэль. Можно даже предположить, что толчок этим мыслям дали беседы с М. Дмитриевским, хорошо знавшим людей и события, которые собирался описывать Лермонтов.
С 6 по 15 июля. Отъезд Лермонтова в Железноводск и лечение там. Скорее всего, лечение началось 8 июля, поскольку в «Книге дирекции Кавказских Минеральных Вод на записку прихода и расхода купаленных билетов» продажа «Господину поручику Лермонтову „четырех билетов в Калмыцкие ванны“» отмечена именно восьмого числа.
А выехал поэт в Железноводск, скорее всего, 7 июля. 6 июля было воскресенье, которое Михаил Юрьевич, вероятно, хотел бы провести не в железноводском одиночестве, а среди пятигорских приятелей и знакомых. Мы можем предположить, что именно на этот день была намечена поездка в колонию Каррас вместе с верзилинской компанией, явно еще сохранявшей для него свою привлекательность.
Не исключено, что 8 июля Лермонтов принял первую ванну. Но можно допустить и то, что, приобретя билеты, он отложил начало приема процедур до следующего дня и тут же отправился в Пятигорск, чтобы присутствовать на балу у Грота Дианы, подготовкой к которому его друзья занимались без него.
Остается неясным время встречи Лермонтова с его приятелем Гвоздевым поздно вечером на пятигорском бульваре. Мы уже отмечали, она не могла произойти 8 июля, как об этом пишет Меринский. Отпадают также и ближайшие дни – 7 и 9 июля, когда Лермонтов находился в Железноводске. Так что, скорее всего, они встретились 6 июля, после прогулки Лермонтова в Каррас, ухудшившей его отношения с Эмилией. Может быть, именно поэтому столь мрачными оказались его мысли, высказанные в откровенном разговоре.
Бештау близ Железноводска
М. Ю. Лермонтов, 1837
Четыре последующих дня, с 9 по 12 июля, Михаил Юрьевич провел в Железноводске, усердно принимая ванны. 13 июля, в воскресенье, он снова появился в Пятигорске и оказался на вечере у Верзилиных, который закончился ссорой с Мартыновым и вызовом на дуэль.
Все то, что произошло в этот и последующие два дня, требует отдельного основательного разговора. И мы можем быть вполне уверены, что обстоятельства, которые привели к роковому поединку, как и к предшествовавшей ему ссоре, во многом обусловлены именно событиями, которые составили нашу хронику, а не теми причинами, которые выдвигались нашими многочисленными предшественниками.
Давайте прервем повествование о событиях последних дней перед дуэлью и все же основательно разберемся в причинах ссоры.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Читайте также
ИЗ ПОСЛЕДНИХ ПУБЛИКАЦИЙ
ИЗ ПОСЛЕДНИХ ПУБЛИКАЦИЙ Анатолий Знаменский НА ДУШЕ ТРЕВОЖНО /Тост за кубанское казачество/ — Господин атаман, товарищи по оружию, казаки!Когда мы еще в восемьдесят девятом году собирались в скверике на улице Тельмана в Краснодаре — в кафе «Русский чай» (помните? больше
Сводная таблица расстояний по карте действительно пройденных миль, число дней плавания и число дней простоя «Товарища» во время рейса Мурманск-Розарио-Ленинград
Сводная таблица расстояний по карте действительно пройденных миль, число дней плавания и число дней простоя «Товарища» во время рейса Мурманск-Розарио-Ленинград <17>Сводная таблица расстояний по карте действительно пройденных миль, число дней плавания и число дней
ТРУДЫ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ
ТРУДЫ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ «Все мое спасение в работе». В. В. Докучаев. Как бы предчувствуя, что ему недолго предстоит работать, Докучаев торопился как можно скорее осуществить все задуманное. Он пользовался всеми возможностями для получения новых материалов и сведений о
Из последних событий
Приложение III От Сталинграда до последних дней…[73]
Приложение III От Сталинграда до последних дней…[73] Сталинград После победы под Москвой мы эйфорией приболели, и уже раннею весной фашистов разгромить хотели. В полках, дивизиях, бригадах людей и пушек не хватало, нуждались в танках и снарядах, сил к наступленью было
Из последних сил
Из последних сил Георгий Сергеевич Эфрон (Мур). Из дневника: 18/VIII-41. Вчера мы высадились в Елабуге. Пока мы живем в библиотечном «техникуме». Питаемся в дешевых городских забегаловках. Струцовская приехала с остальными эвакуированными. Районный исполнительный комитет
11. «Она до последних дней своей жизни ждала звонков от режиссеров»
11. «Она до последних дней своей жизни ждала звонков от режиссеров» Чем больше времени проходит, тем яснее становится масштаб и глубина уникального явления в искусстве — Нонны Мордюковой. И еще вот думаем: хорошо, что народная любовь не знает ни девальвации, ни
15 последних лет
15 последних лет Ныне, когда недобитый и пригретый на Западе фашистский сброд вновь поднимает голову, далеко не бесполезно внимательнее присмотреться к «человеку со шрамами», по имени Отто Скорцени. Он принадлежит к той банде террористов, которая порождена умирающим
Владимир Радзишевский Между жизнью и смертью: Хроника последних дней Владимира Маяковского
Владимир Радзишевский Между жизнью и смертью: Хроника последних дней Владимира Маяковского Владимир Маяковский. Фото Нисона Капелюша. Нижний Новгород. 18 января
Из последних дней
Из последних дней Николай Васильевич Берг:Жил в то время Гоголь крайне тихо и уединенно у графа Толстого (что после был обер-прокурором) в доме Талызина, на Никитском бульваре, занимая переднюю часть нижнего этажа, окнами на улицу; тогда как сам Толстой
Анатолий Гладилин ОКУДЖАВА В ПАРИЖЕ Хроника последних дней
Анатолий Гладилин ОКУДЖАВА В ПАРИЖЕ Хроника последних дней В конце апреля 1997 года мне позвонил Булат и сообщил, что в середине мая они с Олей собираются приехать в Париж, снимут гостиницу, будут просто отдыхать, гулять по городу. «Ты же всегда живешь на улице де ля Тур.[29]
Хроника роковых дней
Хроника роковых дней МЕХИКО. РЕЗИДЕНТУ РА КГБ«Le mataron! Mataron al Presidente de los Estados Unidos! Mataron a Kennedy!»[1].Эти слова донеслись до моего слуха с улицы, через открытое окно кабинета консульского отдела. Выскочив в посольский двор, я увидел мексиканку средних лет, которая, судорожно
НА ПОСЛЕДНИХ РУБЕЖАХ
Из последних событий
В РАБОТЕ ДО ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ
В РАБОТЕ ДО ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ Жил Бернштейн очень бедно, в одной комнате коммунальной квартиры в Большом Левшинском переулке. До революции вся эта квартира принадлежала его отцу, Николаю Александровичу. По воспоминаниям жены ученого, Наталии Александровны, он каждый вечер
Последний день жизни Лермонтова
Утром пятнадцатого июля тысяча восемьсот сорок первого года в Железноводском парке стояла редкая, благоговейная тишина.
Казалось, природа отдыхает: ни один листик, ни одна былинка не шевелились. Но это был краткий отдых перед надвигающейся грозой.
День стоял жаркий. Ничто не предвещало дождя. Бледно-голубой атлас неба лучился солнцем, редкие белые облака медленно расползались по нему и таяли на глазах, как морская пена. Беззаботное краснощёкое светило молодильным яблочком висело в прозрачной, будто бы свежевымытой вышине. Глядя на него сквозь густолиственные кроны, можно было подумать, что это орех на рождественской ёлке, обёрнутый золотой фольгой.
Гравий мягко шуршал под ногами двух молодых людей, которые, нарочно отбившись от компании друзей, уединились в роще и брели в узорчатой тени аллеи, любуясь огненно-красной лавой солнца, затопившей величественный склон древней горы, видневшийся на горизонте.
Длинные густые чёрные с синеватым отливом локоны девушки были заплетены в пышную косу и подколоты золотым бандо. Её кавалер, невысокий, коренастый, вёл её под руку. В его умении держать себя, в царской осанке, подтянутости фигуры, облачённой в строгий армейский сюртук поверх безупречно белой рубашки, в характере его смелых, но скупых и чётких жестов чувствовалась военная выправка. Спутница была почти одного с ним роста, смуглолицая, как цыганка, и пленительная особенной азиатской красотой.
Пока они шли, коса её распустилась и бандо упало на землю. Молодой человек поднял его и спрятал в карман.
– Тихо-то как, точно в первый день творения, – стараясь произносить слова как можно тише, словно боясь нарушить это девственное молчание, сказала красавица. Она была одета в скромное муслиновое платье цвета опавшей листвы, необычайно гармонировавшее с нежным бронзовым отливом её кожи и выразительными тёмными глазами, походившими на два пере- спевших каштана.
– Когда вы говорите, кузина, душенька, я всё больше впадаю в заблуждение, – отозвался её друг. – Звук вашего чудного голоса, черты вашего лица, словом, весь ваш милый облик напоминает мне одного ангела, до безумия мной любимого!
Они продолжали идти, не останавливаясь. Молодой человек, переполненный вдохновеньем, говорил уже не своей очаровательной спутнице, а всему миру:
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
Его слова гулко и ясно прозвучали в окружающей первозданной тишине.
– Ах, Мишель, снова вы о Вареньке Лопухиной! – Екатерина Григорьевна замедлила шаг. Лермонтов тоже остановился, обернувшись к ней.
– Полно, друг мой, зачем терзать сердце мечтой о той, которая никогда уже не будет принадлежать вам, – ласково, с сочувствием произнесла кузина, стараясь его утешить. – Помните, как это у Александра Сергеевича? «Но я другому отдана; // Я буду век ему верна».
– Чёрт возьми, но это же глупо! Глупо и неразумно вот так загубить себя, свою молодость, в конце концов, жизнь! – молодой человек закрыл лицо руками и отвернулся. Спина и плечи его содрогались, и Катеньке показалось, что её друг плачет. Но, когда он отнял ладони от лица, глаза его были по-прежнему сухи и на щеках она не заметила следа слёз. – Самое мерзкое во всей этой истории, что она не любила его! Поймите, этот старик был ей совершенно безразличен! Как можно было предать нашу любовь, наши чувства?!
– Полно, полно, Мишель! – Екатерина Григорьевна уже гладила кузена по плечу, уговаривая и успокаивая его, как маленького. Она понимала, что её другу необходимо выговориться.
– Вы единственная, ангел мой, Катюша, кому я доверяю в этой жизни и кто меня понимает. Вы второй близкий мне человек после бабушки. О матери я не говорю, потому что хорошо её не помню. О чём это я? Ах, да! Я хочу исповедаться вам, как добрый христианин, а то ещё умру без исповеди. Да это шутка, не бойтесь! – воскликнул Лермонтов, заметив, как побледнела кузина, и поспешил взять её под руку.
– Варвару Александровну я знал ещё девочкой, а полюбил в Москве, в последний год моего пребывания в университете. Я уж вам не раз об этом рассказывал!
Поэт замолчал и, взволнованный воспоминаниями, с трудом перевёл дух. Темноокая девушка понимающе сжала его руку, и, ободрённый, Лермонтов продолжил:
Он замолчал, Екатерина Григорьевна также не проронила ни слова, подумав про себя: «Несчастный!».
Они поднялись на мост и остановились, прислонившись к резным деревянным перилам, наблюдая за едва различимым волнением хрустальной озёрной глади. Над головами, треща крыльями, проносились стрекозы. Весёлой многоголосицей разливался пересмешник.
«Вот и я как одинокий пересмешник, – с горечью подумал Лермонтов. – Всю жизнь кричу, надрываюсь, из кожи вон лезу, а, спрашивается, ради чего? Что пользы людям от маленькой птахи? Что может она дать, кроме удивительных, но подчас нелепых песен? Жалкая птица!»
– Смешно, – выдохнул он, прервав молчание. – Нет, чтобы драться по какому-нибудь важному поводу! Вызвать на дуэль подлеца Дантеса и отомстить за Пушкина, наконец! А вместо этого вновь придётся стоять под дулом пистолета из-за надуманных обид!
– Один чудак, Эрнест, дрался со мной из-за эпиграммы, написанной ещё в юнкерской школе и никакого отношения к нему не имевшей, – продолжил Михаил спустя минуту. – Однако он был уверен, что я оскорбил именно его! Теперь вот Мартыш вообразил, что я нанёс ему оскорбление своими картинками и остротами! Да, видно, это судьба! Она гонит меня, преследует повсюду! Государь меня не любит, великий князь ненавидит. Сейчас я острее, чем когда-либо, чувствую своё одиночество.
Лермонтов поднял голову и в упор посмотрел на кузину. В его больших, глубоких тёмно-карих глазах заблестели слёзы. О, как бы хотел он сейчас открыть ей всю правду! Рассказать о грядущей дуэли, о том, что, скорее всего, они больше никогда не увидятся. Скоро они расстанутся навсегда, и он превратится для Катеньки в грустный островок памяти.
«Милая, милая Катюша! Прости меня за всё, ангел мой!»
Ему хотелось упасть перед ней на колени, исступлённо целовать её тонкие в синих прожилках руки и просить молитв, заступничества перед Богом за свою мятежную душу. Чтобы Владыка мира по её молитвам простил его.
– Я уже не могу ничего изменить, – печально сказал Михаил. – Но что бы ни случилось, Катюша, будьте мужественны. И ещё – я буду благодарен вам, если. – он смущённо улыбнулся.
– Если что? – с тревогой спросила девушка.
– Нет-нет говорите, дорогой кузен, не бойтесь! Вы собирались меня о чём-то попросить. О чём?
– Об одной милости, душенька. Я буду бесконечно признателен, если вы подарите мне ваше чудесное бандо.
– Конечно, друг мой, с радостью! – воскликнула Екатерина Григорьевна, собираясь высвободить заколку из каскада волос, однако Лермонтов, краснея, вынул её из нагрудного кармана.
– Так и знал, что вы мне не откажете, – подмигнул он. – Я возьму эту вещичку на счастье!
Позже Екатерина Григорьевна напишет в письме к своей подруге об этой последней встрече с Лермонтовым такие строки: «…Он при всех был весел, шутил, а когда мы были вдвоём, он ужасно грустил, но мне в голову не приходила мысль о дуэли. Я знала причину его грусти и думала, что она всё та же, уговаривала его, утешала как могла, и с глазами полными слёз он меня благодарил, что я приехала… Уезжая, он целует несколько раз мою руку и говорит:
– Кузина, душенька, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни.
Я ещё над ним смеялась. Это было в пять часов, а в восемь пришли сказать, что он убит…».
В тот день Екатерина Григорьевна, как и все, не знала о том, что её кузен будет стреляться на дуэли со своим другом Мартыновым…
Лермонтов и Николенька Мартынов познакомились в юнкерской школе в октябре тысяча восемьсот тридцать второго года. Оба поступили в школу почти в одно время и как-то сразу стали близкими друзьями. Юный Николенька писал неплохие стихи, но что это было по сравнению с творчеством Лермонтова! Мартынов завидовал ему и в то же время восхищался его стихами. Он благоговел перед Мишей как перед талантливым стихотворцем, хотя тяжёлый и язвительный характер друга не нравился ему – весь он был сплошное противоречие.
– Мишель, дорогой, ты как будто чего-то стыдишься, – говорил Николай своему товарищу. – Я уже неоднократно замечал, что все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства, то, чего нет в других, ты стараешься в себе заглушить и скрыть ото всех, как какой-нибудь гнусный порок. Я тебя знаю – ты добрый человек, но как будто стыдишься своей доброты и нарочно показываешь жало – высокомерен, едок, вечно остришь, вечно чем-то недоволен.
– Ты ошибаешься, друг, – весело отшучивался Лермонтов. – Я и в самом деле таков по натуре, тут уж ничего не поделаешь.
С каждым годом его надменный характер становился всё острее, неумолимее, поэтому, когда спустя много лет оба приятеля сошлись на Кавказе, куда Лермонтов был сослан на службу за «крамольные стихи», а Николай вышел в отставку майором по домашним обстоятельствам, дружба их окончательно разладилась. Судя по высокомерному и развязному поведению Лермонтова в обществе, а особенно среди дам, где он всегда старался щегольнуть своим незаурядным остроумием, можно было решить, что этот человек считает себя выше других. Для многих он казался странным, двуликим – то добродушным, даже весёлым, то заносчивым и гордым. Лишь некоторые догадывались, что причиной тому был пытливый и наблюдательный ум, а вовсе не желание оскорбить или обидеть кого-то. И теперь в душе Мартынов страстно ненавидел своего друга, так же как прежде благоговел перед ним.
В то время в Пятигорске жило семейство генерала Верзилина. Семейство это состояло из матери и трёх взрослых девиц, среди которых Эмилия Александровна особенно выделялась красотой и остроумием. Дом Верзилиных был единственный, где почти ежедневно собиралась вся молодёжь. Неизменно бывали там и Лермонтов с Мартыновым, причём не только из-за приятного времяпрепровождения – Эмилия с первой же встречи пленила их, став предметом увлечения обоих.
Однажды на вечере у Верзилиных между ними произошла ссора. Мартынов, уступив на время Эмилию Лермонтову и оставив её танцевать с ним, отошёл к роялю, на котором играл князь Трубецкой, и завёл разговор с младшей сестрой Эмилии – Наденькой. Она была совсем ещё подростком и смущалась, но Николай скоро вселил в неё уверенность, и девушка уже не так перед ним робела. Заметив, как любезно он разговаривает с Наденькой, Лермонтов не выдержал и начал острить насчёт приятеля, дразня его своим излюбленным прозвищем – «горец с большим кинжалом» (Мартынов и правда походил на горца в своём нелепом черкесском костюме, с огромным кинжалом и нахлобученной чёрной папахой). И в тот момент, когда Трубецкой ударил последний аккорд, роковое «кинжал» эхом разнеслось по всей зале, что мгновенно привлекло внимание собравшихся. Мартынов вздрогнул как от пощёчины, страшно побледнел, закусил губу и решительно направился к своему обидчику. Глаза его пылали гневом, но голос был ровный и сдержанный.
– Лермонтов! – сказал он глухо. – Сколько раз я просил вас оставить при дамах свои шутки!
Затем, не дав приятелю опомниться, быстро отвернулся и пошёл прочь.
– Язык мой – враг мой, – заметила потрясённая Эмилия.
На что Лермонтов ответил совершенно спокойно:
– Вот увидите, что завтра мы с Мартышем опять будем друзьями.
Однако на этот раз ссора не кончилась примирением. Выйдя из дома Верзилиных, Мартынов нагнал Лермонтова, взял его под руку и, когда они вдвоём пошли по бульвару, заговорил первым.
– Вы знаете, что я очень долго выносил ваши шутки и неоднократно требовал, чтобы вы их прекратили, – сказал он тихим голосом по-французски и добавил уже по-русски: – Лермонтов, я заставлю тебя перестать.
– Но ты ведь знаешь, Мартыш, – возразил ему тот с улыбкой, – что я дуэли не боюсь и никогда от неё не откажусь – если хочешь, потребуй от меня удовлетворения.
– Отлично! – холодно произнёс Мартынов, взбешённый его спокойствием. – В таком случае завтра у тебя будут мои секунданты.
В тот же вечер он пригласил к себе их общего с Мишелем друга – юного корнета Мишу Глебова и поручил ему наутро вызвать Лермонтова на дуэль. На другой день юноша сообщил Мартынову, что вызов его принят и что Лермонтов своими секундантами выбрал князя Трубецкого и Монго Столыпина.
– Что ж, тогда моим вторым секундантом будет князь Васильчиков, – сказал Мише Мартынов. – И запомни: о предстоящей дуэли никто не должен знать, кроме нас шестерых. А Монго и Трубецкой особенно рискуют – они у императора в немилости, и если станет известно об их участии в этом деле… Словом, им не позавидуешь!
Таким образом, была назначена роковая дуэль, и колесо судьбы закрутилось, завертелось, отсчитывая последние часы жизни Лермонтова…
– Дорогой Миша, открою тебе одну тайну – скоро примусь за новое сочинение. Своими планами я поделился уже с Виссарионом Григорьевичем, и тот, знаешь ли, одобрил их, сказав, что из этого может получиться неплохая вещь! – увлечённо рассказывал Лермонтов своему другу Мише Глебову, следуя на вороном жеребце бок о бок с ним по зыбкому каменистому склону, покрытому замшелой травой и яркими, пёстрыми, как турецкий ковёр, цветами.
Боевой конь поэта по кличке Черкес, за время своей службы привыкший к ежедневной муштре, покорно нёс господина и, настороженно прядя ушами, чутко прислушивался к людским голосам.
Его преданное сердце чуяло неладное. Ступая по неверной горной почве крепкими точёными ногами, бедняга беспокойно вскидывал морду и, косясь на своего седока по-человечьи умным угольно-чёрным глазом, мотая головой из стороны в сторону, трепещущими ноздрями жадно втягивал воздух.
– Поздравляю тебя, друг! – бросил Глебов с улыбкой. – Что на этот раз?
Стройный темноволосый Миша, с нежным юношеским лицом и густыми соболиными бровями, был младше Лермонтова на пять лет. Своенравный и весёлый, он с радостью нёс военную службу, но после тяжёлого ранения был отпущен в своё имение.
Год спустя он приехал на лечение в Пятигорск, однако воинский пыл и жажда сражений в его душе не уменьшились. Ему по-прежнему хотелось подвигов, славы и армейской жизни с её стремительным темпом и ежесекундным риском.
Лермонтов разделял его страсть.
– Я задумал написать трилогию. Три романа о трёх эпохах жизни нашего общества, – поделился поэт. – Один будет о времени смертельного боя двух великих наций: с завязкой в Петербурге, с действиями в сердце России и под Парижем и с развязкой в Вене! А другой. Впрочем, ты меня совсем не слушаешь! – неожиданно прервался рассказчик и, пришпорив коня, вырвался вперёд.
Проскакав немного и успокоившись, Лермонтов подождал, пока юноша нагонит его, а затем продолжал как ни в чём не бывало.
– Другой роман будет о кавказской жизни: с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, персидской войной и катастрофой, в которой погиб Грибоедов. Ну, что скажешь на это, Миша?
– Вот погоди, выйду в отставку, вернусь к бабушке в Тарханы и засяду писать. Днём и ночью буду трудиться, авось что-нибудь да выйдет!
Поэт заметно повеселел. Но на душе у него тяжёлым камнем лежала тоска. Что это было? Предчувствие скорой смерти и смирение перед всевластным роком, покорность судьбе?
«Эх, Миша, Миша! Никогда ты не понимал меня, и сейчас понять не можешь!» – думал он, глядя на Глебова.
Поэт уже собрался было укорить друга за излишнюю беспечность и безразличие к нему, но тот опередил его:
– Погляди-ка, Мишель, что это на горизонте?! – крикнул он.
Лермонтов вздрогнул – увлечённый своими мыслями, он не замечал ничего вокруг. В это время поднялся ветер. Грозовая туча с рваными лохматыми краями стремительно выползала из-за туманных горных хребтов, будто грозное чудище из своего логова, заволакивая небо своим плотным чёрным телом. С каждой секундой она росла и разбухала. Под её натиском мыльная пена облаков серела, превращаясь в грязно-бурое месиво. Гроза неумолимо приближалась.
– Похоже надвигается буря, надо спешить, – произнёс Глебов. – Твой противник, верно, давно на месте – когда я одевался, собираясь к тебе, он уже седлал коня.
– Да, ты прав, – ответил Лермонтов. – Хорошо бы покончить со всем этим до того, как начнётся дождь!
Буря застигла друзей в пути.
Разыгравшаяся стихия ломала деревья, заставляя их пригибаться к земле и кланяться в пояс, будто на богомолье.
Иссиня-чёрная туча размером в полнеба разразилась неслыханной по силе грозой. Молнии сверкали, как дамасская сталь, острыми вспышками прорезая мрачное небо.
Округа погрузилась в пепельно-сиреневые сумерки, закуталась в них, как в таинственное покрывало Шахерезады.
– Полно, друзья, – то и дело обращался он к собравшимся, – мы с Мартышем старые приятели и обязательно помиримся. Ведь правда, мой рыцарь диких гор?
– Оставь свои шутки! – отвечал Мартынов сквозь зубы. – Ты выводишь меня из себя!
Он был подавлен и угрюмо молчал. Сейчас, как и прежде, этот человек был одет в нелепый черкесский костюм и чёрную каракулевую папаху, надвинутую на самые брови. Рука крепко сжимала рукоятку кинжала, с которым Мартынов не расставался.
– А этот стальной клинок ты с собой на счастье взял, господин с кинжалом? – продолжал язвить Лермонтов.
Наконец его спутники остановились, выбрав просторную площадку для поединка.
«Нет, – прервал себя Глебов, не закончив мысль. – Дальше лучше не думать. По крайней мере пока не думать».
Князь Александр Илларионович Васильчиков, высокий сухопарый юноша с коротко стриженными русыми волосами, мутными болотными глазами и такой же мутной душой, первым голосовал за то, чтобы оставить дальнейшие поиски. Лермонтов поддержал его, сказав, что место ему очень нравится. Остальные согласились. Дальше никто идти не хотел, да и не было смысла: дождь и ветер делались всё сильнее, дорогу размыло. При такой погоде лучшее место в горах вряд ли можно было найти.
– Двое моих секундантов опаздывают, вероятно, из-за этого проклятого ливня, заставшего их в дороге, – объявил Лермонтов. – Как вы смотрите на дуэль при двух свидетелях по договорённости сторон? Я не против, чтобы ты, Миша, был моим секундантом!
– Он прав, – охотно подхватил Мартынов. – Нет времени ждать остальных! Что же вы стоите, Александр Илларионович? Князь, отмеряйте барьер!
Васильчиков согласно кивнул, но по его лицу было заметно, что он, вопреки своей обычной решительности, растерян. Отсчитав ровно пятнадцать шагов, князь замер на месте, робко устремив блеклые глаза на собравшихся.
– Вот здесь! – глухо произнёс Васильчиков.
Лермонтов с нескрываемым презрением поглядел на него: «И этот трусит! Боится за свою шкуру?»
– Смотрите, а вот и мои секунданты! – весело крикнул он. Все разом повернули головы. К ним приближались двое, маша издали руками: Алексей Столыпин по прозвищу Монго, крепкого сложения молодой человек с кудрявыми тёмно-русыми волосами и лучистыми ореховыми глазами, и, чуть отставая, князь Трубецкой, румянолицый и гладковыбритый, с вечно добродушной улыбкой, невозмутимыми синими глазами и смешно взлохмаченными светлыми волосами, лощёный и пышущий здоровьем.
Оба запыхались и расстегнули свои военные мундиры.
– Вы немного опоздали, друзья, – улыбнулся Лермонтов. – Мы уж решили, что моим секундантом будет Миша, а вон его, – он кивнул в сторону Мартынова, – князь Васильчиков.
– Ты как хочешь, Серж, а я не могу спокойно смотреть на этот произвол! – повысил голос Столыпин. – Где врач? Где, в конце концов, коляска? На этот раз дуэль не по правилам! Надо удержать их, пока не поздно!
Но приятель поспешно осадил разгорячённого юношу.
– Тише ты! – сказал он вполголоса. – Не видишь разве, что здесь всё решено без нас? Не стоит им мешать. Может, и к лучшему, что мы с тобой останемся в стороне и не будем замешаны в этой дрянной истории. Если ты помнишь, мы в этих краях на положении сосланных и нас обоих ненавидит император.
– Всё равно, если он ранит Мишеля, я собственными руками придушу этого гада! – не унимался Монго.
Все замерли. Трубецкой и Столыпин стояли неподвижно, будто прикованные, и следили за обоими. Глебов был бледен и невольно отводил глаза, чтобы в эти страшные минуты не видеть своего друга. Он боялся за Лермонтова. Миша взглянул на Васильчикова. Тот снова казался совершенно невозмутимым, как будто происходящее здесь и сейчас его не касалось. Всем своим видом он как бы говорил: «Какое мне дело до вас и до вашей дуэли. У меня своя жизнь, и я присутствую здесь только по необходимости. Это моя обязанность».
Между тем противники – оба в зрелых летах и полные сил, вчерашние друзья, а сегодня – непримиримые враги – уже стояли друг против друга на пологом склоне Машука с пистолетами в руках. Каждый из них был по-своему взволнован, но одно отличие особенно бросалось в глаза: на лице Мартынова читались ненависть и ожесточение, а лицо Лермонтова выражало полное нежелание драться.
– Стреляй давай! – крикнул Мартынов. Возбуждение захлёстывало его. Этот человек уже не владел собой в полной мере. – Стреляй, я жду!
– Я отказываюсь это делать! Стреляй ты, если хочешь! – нарочито громко ответил поэт. Голос не дрогнул, и в нём прозвучал вызов.
– Стреляй! – ещё громче заорал раздосадованный противник. – Стреляй, Лермонтов!
Ещё мгновение поэт медлил, о чём-то раздумывая, а затем, развернувшись вполоборота, поднял руку высоко вверх и спустил курок.
«Боже, как долго! Или мне кажется? Может, только для меня эти мгновения длятся вечность? Невыносимо! Скоро совсем стемнеет, тогда уж точно промахнёшься! Может, тебе шапка мешает? Так скинь свою чёртову папаху и будь человеком хотя бы в минуты полного торжества надо мной!
А что мои товарищи?! С какими траурными лицами они наблюдают за поединком! Право, жаль их. Верно, решают, что им делать, если Мартыш не добьёт меня. Поскачут в город за доктором, начнётся обычная в таких делах суета. “И почему он не умер сразу на месте?” – скажут они, втайне досадуя на себя за то, что допустили дуэль.
Однако как жарко! Хорошо хоть дождь идёт! Дарит прохладу! Губы у меня совсем пересохли. Вот бы сейчас глоток воды!»
Мысли Лермонтова скользили с предмета на предмет, сменяя одна другую, ни на чём подолгу не задерживаясь.
«А Варенька! Как, должно быть, она огорчится, узнав о моей гибели! “Хорошо ещё, что я не стала его женой! – скажет она. – Иначе очень скоро осталась бы вдовой!”. И не знает, милая, что если бы мы с нею повенчались, ничего бы подобного не произошло.
Вот она, настоящая виновница моей смерти, – с горькой улыбкой подумал он. – Хотя нет, никто не виноват. Просто каждый человек в какой-то момент делает решающий шаг, от которого зависит его дальнейшая жизнь. Пойдёт по верному пути – будет счастлив, свернёт не туда – конец!»
Совсем рядом прогремел выстрел, и в ту же секунду поэт увидел, как необыкновенно яркая молния ударила в молодое деревце на краю обрыва и оно, сразу вспыхнув, заполыхало факелом.
Лермонтову почудилось, что этим деревом был он сам, потому что внезапно всем своим существом Михаил ощутил боль.
В следующий миг поэт услышал, как небо разверзлось над ним оглушающим ударом грома, расколовшим надвое небесную твердь, и он понял с потрясающей ясностью: «Нет, это не в дерево ударила молния, не его ветви опалила, разведя адский костёр! Она поразила меня! В моей груди, в моём сердце дымится рана и разгорается огонь. Кажется, я падаю, теряю сознание. ».
Сражённый предательской пулей, Лермонтов пошатнулся. Его корпус переломился, как тополь на ураганном ветру, и поэт безмолвно упал.
«Вот и всё!» – с тихой радостью думал он, будто освобождаясь от гнетущего бремени.
До угасающего сознания донеслись откуда-то голоса потрясённых товарищей: «Лермонтов! Лермонтов! Что с тобою? Лермонтов!».
Показалось лицо противника.
«Неужели это Мартыш? – не сразу узнал его Лермонтов. – Бедняга! Теперь на его совести будет убийство друга. Мне-то что? Моё время пришло, а ему жить с этим долгие годы. Не позавидуешь! Неужели он плачет? Мартыш, не надо! Я прощаю тебя!» – собравшись с силами, раненый приподнял с земли тяжёлую, будто налившуюся свинцом голову, но она тотчас бессильно запрокинулась назад.
По телу Лермонтова зыбкой волной пробежала судорога, точно он хотел и уже не мог распрямить начавшие холодеть ноги. Потом он затих. Можно было бы решить, что поэт умер, если бы не едва различимое дыхание. На горячечном лбу Михаила выступал холодный пот. Затуманенный взгляд широко распахнутых глаз был устремлён ввысь.
…Двое молодых людей уединились в роще и бредут в узорчатой тени аллеи, любуясь огненно-красной лавой солнца, затопившей величественный склон древней горы, видневшийся на горизонте. Длинные густые чёрные с синеватым отливом локоны девушки заплетены в пышную косу и подколоты золотым бандо. Её кавалер, невысокий, коренастый, ведёт её под руку…
Так это же он, Михаил! Он наблюдает себя со стороны. Потом картинка стала меркнуть, постепенно исчезая.
В последние минуты Лермонтов видел перед собой морщинистое лицо бабушки в ореоле седых кудрей и с необычайной ясностью припомнил, как в детстве она возила своего часто болеющего «Мишеньку» на Кавказ. Ездили на своих лошадях, через всю Россию. Путешествие продолжалось обыкновенно недели три, когда перед мальчиком вставали загадочные в своём немом величии вершины Кавказских гор. Колеблющимися точками парили в небе одинокие орлы и восхищённым глазам маленького Миши открывалась первозданная природа сурового края.
Теперь, как в далёком детстве, кавказское небо показалось Лермонтову огромным! Настолько, что оно вот-вот обрушится и придавит его своей тяжестью.
Высокие горы, как сказочные исполины в каменных папахах, обступили его со всех сторон.
О великий Кавказ! Сегодня на твоей ладони нашёл свой последний приют одинокий путник, загнанный в тупик и скованный безысходностью.
Через несколько минут раненый пошевелился. Миша Глебов, ожидавший возвращения секундантов, поехавших в город за доктором, находился подле него и, заметив слабое движение друга, склонился над ним. Боясь потревожить рану Лермонтова, он приобнял его за плечи.
– Живи, Мишель! – заклинал он умирающего. – Ради всего святого, живи!
Лермонтов с глухим стоном разомкнул непослушные губы:
– Миша, умираю… Передай ему, Миша, что я его проща.
Он недоговорил, слова застряли в горле. В правом боку зияла чёрная рана, из левого сочилась кровь. Она насквозь пропитала армейский сюртук и рубашку, а на земле её скопилось так много, что даже падающий сплошной завесой грозовой дождь не смывал её.
Горькие мальчишечьи слёзы лились на грудь Лермонтова, смешиваясь с дождём.
Внезапно Миша увидел, как по лицу друга скользнула едва заметная улыбка.
«Всё правильно, и никто не виноват, – словно говорил ему умирающий. – Произошло то, что должно было свершиться».
Смерть близкого товарища ужаснула юного Мишу и повергла в оцепенение. Он стоял на коленях рядом с убитым другом, плача безутешно, совсем по-детски, а ветер всё шумел и шумел над его головой, да сражённое молнией дерево, переломившись надвое, одиноко догорало на краю обрыва.