Три товарища толстой о чем
Краткое содержание романа «Три товарища»
Роман был переведен на русский язык только через 22 года после его написания. Но с тех пор он не теряет своей популярности среди отечественных читателей. Если нет возможности изучить полную версию произведения, на помощь придет краткое содержание романа Эриха Марии Ремарка «Три товарища» по главам.
1 глава
Робби угощает уборщицу хорошим ромом в свой день рождения. И обещает не выдавать ее совладельцам мастерской. После он остается один, начинает вспоминать собственную жизнь. Главный герой рассказывает истории из прошлого по годам.
В 1916 году он стал новобранцем, отправившись воевать. В 1917 приятель погиб рядом с Робертом во время газовой атаки из-за порвавшейся маски. В 1918 Робби попал в госпиталь и смотрел, как мучаются, умирают люди. В 1919 он дома в революцию. Голод и бои на улице солдат против солдат. Работы нет, надежд на будущее тоже. В 1920 мать героя попадает в больницу с последней стадией рака. Дальше Роберт вспоминать не хочет. Сейчас он в целом доволен жизнью. Вместе с двумя товарищами, с которыми Робби воевал, они открыли мастерскую. Но, оставаясь один, он мучается от воспоминаний. Справляться помогает лишь водка.
В мастерскую приезжают два товарища Роберта, парни поздравляют друга с тридцатилетием, вручают редкий алкоголь. Весь день бывшие сослуживцы работают, а вечером отмечают праздник Робби. Три товарища отправляются развлекаться. Они планируют устроить пикник за городом. Одно из любимых занятий парней – гонки. Роберт вспоминает, как Кестер купил на аукционе старую колымагу. Оказалось, что, жуткая на вид, эта машина способна обогнать большинство соперников. Теперь мужчины развлекаются тем, что гоняются на дороге со случайными водителями. Последние, видя страшную колымагу, сначала насмехаются над компанией. А потом с удивлением наблюдают за тем, как развалюха их обгоняет. Свою машину Кестер называет «Карл» и не соглашается продавать.
Очередная неожиданная гонка случилась и на этот раз. Три товарища обогнали случайного спутника и отправились в трактир. Но вдруг к ним присоединился и водитель автомобиля, с которым они устроили гонку. Его фамилия – Биндинг. Сначала герои не горят желанием знакомиться с водителем, но ситуацию исправляет его очаровательная спутница Патриция. В итоге компания отправляется ужинать вместе в трактир. Робби очарован девушкой, берет ее номер телефона.
2 глава
За стеной ругаются супруги Хассе. Главная причина их ссор – жизнь в крошечной комнате, где пара не может завести ребенка. Больше всего глава семейства боится потерять работу, оказаться в нищете. А жена недовольна имеющимися условиями. Хассе приходит к Роберту и жалуется на жизнь. Он трясется от страха, что следующий в очереди на увольнение. Робби советует мужчине отвлечься и сходить в кино с женой.
Главный герой выходит из дома, проходя по пути комнаты соседей. Рядом живет секретарша, слишком дорого одевающаяся, но раз в неделю принимающая начальника с ночевкой. Дальше по коридору располагается комната русского седовласого эмигранта, который мечтает работать в гостинице и пьет по вечерам. В еще одном помещении расположилась одинокая фрау Бендер – медсестра с кошкой. Ее муж погиб на войне, а дети умерли от голода. Рядом с ней проживает счастливый пенсионер Мюллер. О последнем соседе – студенте Георге главный герой говорит больше всего. Молодой человек учится на втором курсе. Ради образования он 2 года работал на руднике. Теперь деньги его заканчиваются, а новой работы отыскать не удается. Георг постоянно пытается найти место, но то компания закрывается, то его прогоняют и избивают конкуренты. Студент в отчаянии и уже ни на что не надеется. Родители парня давно умерли.
Робби вспоминает, что сам когда-то учился на факультете философии. Он отгоняет от себя эти мысли и идет в кафе. Здесь главный герой общается с местной проституткой, которой пришлось отдать ребенка в приют ради работы. Пока девочка была еще совсем маленькой, Роза прятала ее в чулан при клиентах. Но со временем это стало неудобно. Теперь Роза по воскресеньям ездит навещать малышку и возит ей подарки.
Роберт немного поработал в мастерской, погулял, посидел дома и все же решился позвонить Патриции. Они назначали свидание на послезавтра. После, Робби сходил на бокс с Кестером, вернулся домой и понял, что его комната не так уж и хороша. Привести в нее можно разве что проститутку, но точно не приличную девушку.
3 глава
В мастерскую приезжает строгий инженер и страховой эксперт. Главным героям удалось отыскать к нему подход. Они дарят инженеру бабочек для его коллекции. Однажды даже поймали у себя в мастерской редкий экземпляр «Мертвая голова». С тех пор с инспектором Барзигом у них отличные отношения. Инженер даже находит для парней новые заказы по ремонту. Очередной такой Барзиг как раз предложил товарищам.
Все трое отправляются забирать разбитую машину у владельца булочной. Он не пострадал в аварии, врезавшись в стену пьяным. А вот беременная жена водителя умерла. Тот, не вспоминает о горе и торгуется о стоимости ремонта.
После обеда Роберт отправляется на свидание с Пат. Сначала они идут в кондитерскую, но там парочке мешают шумные дамы, жующие пирожные. Тогда они перебираются в тихий бар. Робби чувствует себя скованно, девушка перед ним чужая и совершенно незнакомая. Выпивка позволяет ему раскрепоститься. Проводив девушку, главный герой стал переживать, что произвел на нее плохое впечатление и много пил. Вернувшись в бар, он сильно напился.
4 глава
После Роберт идет ужинать со своими приятелями в мастерскую. Он хочет прекратить пить. Ленц успокаивает друга. По его совету главный герой отправляет Патриции букет цветов.
5 глава
Патриция звонит Робби сама, чтобы поблагодарить за букет. Они договариваются об очередном свидании.
Вечером главный герой отправляется в гости к Ленцу. Для этого мероприятия он даже покупает новый галстук. В доме Ленца уже сидит любитель гонок Тео и художник Фердинанд, который рисует портреты умерших людей. Разговоры часто заходят на тему сложности этой жизни. В мире не просто заработать и быть счастливым.
6 глава
Нашему герою очень комфортно со спутницей. Она ведет себя просто и открыто. Тоже пьет водку и ест свиные отбивные. После парочка катается на кадиллаке, и Роберт даже учит девушку водить.
Главный герой и его спутница встречают Ленца. Все трое отправляются в парк аттракционов. Там они весело проводят время и даже выигрывают призы.
7 глава
Машину рассматривает и владелец булочной, отдавший парням машину на ремонт. Новая юная избранница вдовца влюбилась в кадиллак. Но купить ее булочник не решается. Авто забирает Блюменталь. Три товарища счастливы – у них появились деньги.
8 глава
Главный герой встречается с Пат, но та отказывается ехать к нему. Оказалось, что в 9 у нее ужин с Биндингом. У них мало времени. Робби сильно раздосадован. На протяжении прогулки он злится и отказывается встретиться в другой день, ссылаясь на постоянную занятность. На зло Патриции он начинает приветствовать всех проституток, попавшихся им по дороге. Девушка смеется при прощании, называет Роберта ребенком.
У дома Робби покупает сосиски с лотка у продавщицы, называя ее «Матушка». У женщины тяжелая судьба. Она пытается заработать всеми способами. Супругу Матушки отрезало поездом ноги, и он соглашается на интим только с мужчинами, не стесняясь их. Перед женщинами тот чувствует себя инвалидом. Супруг Матушки употребляет морфий и пропивает все из дома, чтобы оплачивать интимные услуги мужчин. Но жена все равно его жалеет.
Роберт хочет всем сделать добро. Он покупает еще одну сосиску у Матушки, делает комплимент служанке, с которой обычно ссорится, кормит бедного студента. Вечером он звонит Патриции. Та рассказывает, о плохом самочувствии и отправляется спать.
9 глава
10 глава
11 глава
Пат рассказала о смерти матери и своей долгой болезни. В период голода девушка около года лежала в постели. Но теперь она выздоравливает и хочет работать. Еще во время болезни Патриция научилась радоваться мелочам. Работу ей помогает искать Биндинг.
12 глава
Уже в первый день Робби в роли таксиста неплохо зарабатывает. Товарищи отмечают это событие. На праздник приглашена и Патриция. После ужина влюбленные идут домой к Роберту. Там девушка просит не тратить на нее время, называя себя не половинкой, а лишь фрагментом.
Проводив Пат домой, главный герой встречает проститутку Лизу, которую не видел целый год. Он кормит голодную девушку, но отказывается от близости. Та влюблена в него. Чувствует, что он переменился к ней и полюбил другую. Робби уходит, пока огорченная Лиза плачет.
13 глава
Влюбленные едут в театр. Там они встречают богатых друзей Патриции, в компании которых Робби очень неловко и некомфортно.
14 глава
15 глава
16 глава
17 глава
18 глава
19 глава
20 глава
21 глава
22 глава
23 глава
24 глава
25 глава
Главный герой получает телеграмму от Патриции с просьбой приехать. Он сразу отправляется к ней. Здоровье девушки ухудшается.
26 глава
27 глава
28 глава
Вскоре сам Робби заболел и его отселили от возлюбленной. А через некоторое время перед рассветом Пат умерла.
«Три товарища» читательский дневник
«Три товарища» — небольшой, но поучительный рассказ о школьных товарищах, среди которых только один мог называться настоящим другом.
Краткое содержание «Три товарища» для читательского дневника
ФИО автора: Осеева Валентина Александровна
Название: Три товарища
Число страниц: 1. Осеева Валентина Александровна. «Три товарища». Издательство «Детская литература». 1977 год
Жанр: Рассказ
Год написания: 1944 год
Главные герои
Витя – скромный, застенчивый мальчик, потерявший свой завтрак.
Коля, Миша – друзья Вити, которые не поделились с другом завтраком, а лишь поучали его.
Володя – одноклассник Вити, который, узнав о его беде, молча поделился с ним бутербродом.
Сюжет
На большой перемене ребята, как обычно, подкреплялись тем, что принесли с собой из дома. Но в этот раз Витя скромно стоял в сторонке, потому что потерял свой завтрак. Он прекрасно понимал, что до обеда ещё далеко и ему придётся затянуть поясок потуже. Настроение у мальчика было не самое радостное.
Витя поделился своей неприятностью с друзьями — Мишей и Колей. Миша поинтересовался, где он потерял свой завтрак, но Витя этого не знал. Тогда Коля, жуя вкусную белую булку, стал обвинять Витю в рассеянности, а Миша стал поучать, как правильно нужно носить с собой школьные завтраки – не в кармане, а в сумке. Тогда и не будет никаких неприятностей.
Витя и сам всё это прекрасно понимал. Он лишь надеялся на поддержку своих друзей, но так и не получил её. В этот момент к грустному Вите подошёл его одноклассник Володя, разломал пополам свой бутерброд с маслом и молча протянул ему половинку. Так Витя понял, что такое настоящая дружба.
План пересказа
Главная мысль
Настоящий друг – не тот, кто раздаёт советы, а тот, кто оказывает реальную помощь и никогда не бросает в беде.
Чему учит
Рассказ учит дружбе, взаимовыручке, сопереживанию. Учит быть настоящим, верным другом, а также различать, кто является другом, а кто – просто приятелем.
Отзыв
Рассказ совсем небольшой, и в нем описана самая обычная жизненная ситуация. Но даже здесь раскрывается истинный смысл дружбы – настоящий друг не тот, кто дает советы, а тот, кто помогает делом. Миша и Коля, узнав о проблеме своего друга, только поучали его, а сами даже не подумали поделиться с ним. И лишь Володя, ни слова не говоря, разделил с ним свой скромный завтрак.
Рисунок-иллюстрация к рассказу Три товарища.
Пословицы
Что понравилось
Очень понравился поступок Володи. Он не осуждал Витю, не указывал на его ошибку, а просто отдал половину своего бутерброда, понимая, что в противном случае товарищ останется голодным.
shvetsovmn
shvetsovmnЛучше старенький ТТ, чем дзюдо и карате 🙂
Пост навеян прочтением прекрасного романа Эриха Марии Ремарка «Три товарища» ( Erich Maria Remarque » Drei Kameraden «).
Справка
Автор: Эрих Мария Ремарк
Полное название: «Три товарища»
Язык оригинала: немецкий
Год публикации: 1936
Количество страниц (А4): 265
Ситуация в послевоенной Германии непростая: работы нет, население живет скромно, многие познали безработицу и даже голод. Надежды на более светлое будущее ни у кого нет. Друзья много работают, а в свободное время веселятся с другими такими же молодыми людьми. Далеко вперед никто из них не загадывает.
Однажды они знакомятся с красивой девушкой по имени Патриция Хольман (Пат). Она понравилась им всем, но Роберту она показалась особенно милой и у них завязываются отношения. Поначалу они оба относятся к этим отношениям легко, но со временем оба все сильнее влюбляются друг в друга. Друзья принимают Пат в свой круг.
В попытках свести концы с концами друзья ремонтируют автомобили после аварии, перепродают автомобили, а также занимаются извозом. Это помогает слабо и однажды, когда дело становится совсем плохо, они продают один из автомобилей, который им принадлежал. В это же время в Германии вспыхивают выступления рабочих, требующих работы. Во время одного из таких выступлений убивают Готтфрида прямо на глазах у Отто и Роберта. Безутешные друзья хоронят Ленца, продают мастерскую и ищут обидчика, чтобы отомстить. Мстит ему, тем не менее, их друг Альфонс, товарищ Ленца. В это же время друзья получают телеграмму от Пат, которая просит их как можно скорее приехать к ней. Друзья немедленно приезжают в санаторий Пат и узнают, что ей осталось жить совсем недолго. Несмотря на отсутствие денег, Роберт остается с Пат до конца, поддерживая ее и стараясь прожить оставшееся время вместе.
«Три товарища» Ремарка заканчиваются сценой смерти Пат.
Вывод
Книга «Три товарища» Ремарка очень понравилась. Переживал так, как будто это не художественное произведение, а самая что ни на есть правда жизни. Не могу не отметить также пересечения с романом «Жизнь взаймы» того же автора. Читать роман «Три товарища» Ремарка обязательно!
Онлайн чтение книги Три товарища Three Comrades
I
Небо было желтым, как латунь; его еще не закоптило дымом. За крышами фабрики оно светилось особенно сильно. Вот-вот должно было взойти солнце. Я посмотрел на часы — еще не было восьми. Я пришел на четверть часа раньше обычного.
Я открыл ворота и подготовил насос бензиновой колонки. Всегда в это время уже подъезжали заправляться первые машины.
Вдруг за своей спиной я услышал хриплое кряхтение, — казалось, будто под землей проворачивают ржавый винт. Я остановился и прислушался. Потом пошел через двор обратно в мастерскую и осторожно приоткрыл дверь. В полутемном помещении, спотыкаясь, бродило привидение. Оно было в грязном белом платке, синем переднике, в толстых мягких туфлях и размахивало метлой; весило оно не менее девяноста килограммов; это была наша уборщица Матильда Штосс.
Некоторое время я наблюдал за ней. С грацией бегемота сновала она взад и вперед между автомобильными радиаторами и глухим голосом напевала песню о верном гусаре. На столе у окна стояли две бутылки коньяка. В одной уже почти ничего не оставалось. Накануне вечером она была полна.
— Однако, фрау Штосс… — сказал я.
Пение оборвалось. Метла упала на пол. Блаженная ухмылка погасла. Теперь уже я оказался привидением.
— Исусе Христе, — заикаясь пробормотала Матильда и уставилась на меня покрасневшими глазами. — Так рано я вас не ждала.
— Догадываюсь. Ну как? Пришлось по вкусу?
— Еще бы, но мне так неприятно. — Она вытерла рот. — Я просто ошалела.
— Ну, это уж преувеличение. Вы только пьяны. Пьяны в дым.
Она с трудом сохраняла равновесие. Ее усики подрагивали, и веки хлопали, как у старой совы. Но постепенно ей всё же удалось несколько прийти в себя. Она решительно шагнула вперед:
— Господин Локамп, человек всего лишь человек. Сначала я только понюхала, потом сделала глоточек, а то у меня с желудком неладно, — да, а потом, видать, меня бес попутал. Не надо было вводить в искушение старую женщину и оставлять бутылку на столе.
Уже не впервые заставал я ее в таком виде. Каждое утро она приходила на два часа убирать мастерскую; там можно было оставить сколько угодно денег, она не прикасалась к ним. Но водка была для нее что сало для крысы.
— Ну конечно, коньяк для клиентов вы не тронули, а налегли на хороший, который господин Кестер держит для себя.
На обветренном лице Матильды мелькнула усмешка:
— Что правда, то правда — в этом я разбираюсь. Но, господин Локамп, вы же не выдадите меня, беззащитную вдову.
Она опустила подоткнутые юбки.
— Ну, так я смоюсь. А то придет господин Кестер, и тогда такое начнется…
Я подошел к шкафу и отпер его:
Она поспешно заковыляла ко мне. Я высоко поднял коричневую четырехгранную бутылку.
Она протестующе замахала руками:
— Это не я! Честью клянусь! Этого я не трогала!
— Знаю, — ответил я и налил полную рюмку. — А знаком ли вам этот напиток?
— Еще бы! — она облизнула губы. — Ром! Выдержанный, старый, ямайский!
— Верно. Вот и выпейте стаканчик. — Я? — она отшатнулась. — Господин Локамп, это уж слишком. Вы пытаете меня на медленном огне. Старуха Штосс тайком вылакала ваш коньяк, а вы ром еще ей подносите. Вы — просто святой, да и только! Нет, уж лучше я сдохну, чем выпью.
— Вот как? — сказал я и сделал вид, что собираюсь забрать рюмку.
— Ну, раз уж так… — она быстро схватила рюмку. — Раз дают, надо брать. Даже когда не понимаешь толком, почему. За ваше здоровье! Может, у вас день рождения?
— Да, вы в точку попали, Матильда!
— В самом деле? Правда? — Она вцепилась в мою руку и тряхнула ее. — От всего сердца желаю счастья! И деньжонок побольше! Господин Локамп! — Она вытерла рот.
— Я так разволновалась, что надо бы еще одну пропустить! Я же люблю вас, как родного сына.
Я налил ей еще рюмку. Она выпила ее единым духом и, осыпая меня добрыми пожеланиями, вышла из мастерской.
Я убрал бутылки и сел к столу. Бледный луч солнца, проникавший через окно, освещал мои руки. Странное чувство испытываешь все-таки в день рождения, даже если никакого значения не придаешь ему. Тридцать лет… Было время, когда мне казалось, что я никак не доживу до двадцати, так хотелось поскорее стать взрослым. А потом…
Я вытащил из ящика листок почтовой бумаги и стал вспоминать. Детство, школа… Все это так далеко ушло, словно никогда и не было. Настоящая жизнь началась только в 1916 году. Как раз тогда я стал новобранцем. Тощий, долговязый, восемнадцатилетний, я падал и вскакивал под команду усатого унтер-офицера на старой пашне за казармой. В один из первых вечеров моя мать пришла в казарму навестить меня. Ей пришлось прождать целый час. Я неправильно уложил ранец и в наказание должен был в свободное время чистить уборную. Мать хотела помочь мне, но ей не разрешили. Она плакала, а я так устал, что заснул, когда она сидела со мной.
1917 год. Фландрия. Мы с Мидендорфом купили в погребке бутылку красного вина. Собирались покутить. Но не вышло. На рассвете англичане открыли ураганный огонь. В полдень ранили Кестера. Майер и Петере были убиты перед вечером. А к ночи, когда мы уже надеялись отдохнуть и откупорили бутылку, началась газовая атака. Удушливые облака заползали в блиндажи. Правда, мы вовремя надели противогазы. Но у Мидендорфа маска прорвалась. Когда он заметил, было уже поздно. Пока он срывал ее и искал другую, он наглотался газа, и его рвало кровью. Он умер на следующее утро; лицо было зеленым и черным. А шея вся истерзана. Он пытался разорвать ее ногтями, чтобы глотнуть воздух.
1918. Это было в госпитале. Двумя днями раньше прибыла новая партия раненых. Тяжелые ранения. Повязки из бумажных бинтов. Стоны. Весь день то въезжали, то выезжали длинные операционные тележки. Иногда они возвращались пустыми. Рядом со мной лежал Иозеф Штоль. Ног у него уже не было, но он этого еще не знал. Увидеть он не мог, потому что там, где должны были лежать его ноги, торчал проволочный каркас, покрытый одеялом. Да он и не поверил бы, потому что чувствовал боль в ногах. За ночь в нашей палате умерли двое. Один умирал очень долго и трудно.
1919. Снова дома. Революция. Голод. С улицы всё время слышится треск пулеметов. Солдаты воюют против солдат. Товарищи против товарищей.
1920. Путч. Расстреляли Карла Брегера. Арестованы Кестер и Ленц. Моя мать в больнице. Последняя стадия рака.
1921. Я припоминал. И не мог уже вспомнить. Этот год просто выпал из памяти. В 1922-м я работал на строительстве дороги в Тюрингии. В 1923-м заведовал рекламой на фабрике резиновых изделий. То было время инфляции. В месяц я зарабатывал двести миллиардов марок. Деньги выдавали два раза в день, и каждый раз делали на полчаса перерыв, чтобы сбегать в магазины и успеть купить хоть что-нибудь до очередного объявления курса доллара, так как после этого деньги снова наполовину обесценивались.
Что было потом? Что было в последующие годы? Я отложил карандаш. Не имело смысла вспоминать дальше. Я уже и не помнил всего достаточно точно. Слишком всё перепуталось. В последний раз я праздновал день моего рождения в кафе «Интернациональ». Там я целый год работал тапером. Потом опять встретил Кестера и Ленца. И вот теперь я здесь, в «Аврема» — в авторемонтной мастерской Кестера и Књ. Под «и Књ» подразумевались Ленц и я, хотя мастерская по существу принадлежала только Кестеру. Он был нашим школьным товарищем, потом командиром нашей роты. Позже он стал летчиком, некоторое время был студентом, затем гонщиком и, наконец, купил эту лавочку. Сперва к нему присоединился Ленц, который до этого несколько лет шатался по Южной Америке, а потом и я.
Я вытащил из кармана сигарету. Собственно говоря, я мог быть вполне доволен. Жилось мне неплохо, я имел работу, был силен, вынослив и, как говорится, находился в добром здравии; но всё же лучше было не раздумывать слишком много. Особенно наедине с собой. И по вечерам. Не то внезапно возникало прошлое и таращило мертвые глаза. Но для таких случаев существовала водка.
Заскрипели ворота. Я разорвал листок с датами своей жизни и бросил его под стол в корзинку. Дверь распахнулась. На пороге стоял Готтфрид Ленц, худой, высокий, с копной волос цвета соломы и носом, который, вероятно, предназначался для совершенно другого человека. Следом за ним вошел Кестер. Ленц встал передо мной;
— Робби! — заорал он. — Старый обжора! Встать и стоять как полагается! Твои начальники желают говорить с тобой!
— Господи боже мой, — я поднялся. — А я надеялся, что вы не вспомните… Сжальтесь надо мной, ребята!
— Ишь чего захотел! — Готтфрид положил на стол пакет, в котором что-то звякнуло.
— Робби! Кто первым повстречался тебе сегодня утром? Я стал вспоминать…
— Святой Моисей! Какое дурное предзнаменование! Но оно подходит к твоему гороскопу. Я вчера его составил. Ты родился под знаком Стрельца и, следовательно, непостоянен, колеблешься как тростник на ветру, на тебя воздействуют какие-то подозрительные листригоны Сатурна, а в атом году еще и Юпитер. И поскольку Отто и я заменяем тебе отца и мать, я вручаю тебе для начала некое средство защиты. Прими этот амулет! Правнучка инков однажды подарила мне его. У нее была голубая кровь, плоскостопие, вши и дар предвидения. «Белокожий чужестранец, — сказала она мне. — Его носили цари, в нем заключены силы Солнца, Луны и Земли, не говоря уже о прочих мелких планетах. Дай серебряный доллар на водку и можешь носить его». Чтобы не прерывалась эстафета счастья, передаю амулет тебе. Он будет охранять тебя и обратит в бегство враждебного Юпитера, — Ленц повесил мне на шею маленькую черную фигурку на тонкой цепочке. — Так! Это против несчастий, грозящих свыше. А против повседневных бед — вот подарок Отто! Шесть бутылок рома, который вдвое старше тебя самого!
Развернув пакет, Ленц поставил бутылки одну за другой на стол, освещенный утренним солнцем. Они отливали янтарем.
— Чудесное зрелище, — сказал я. — Где ты их раздобыл, Отто?
— Это была хитрая штука. Долго рассказывать. Но лучше скажи, как ты себя чувствуешь? Как тридцатилетний?
— Так, будто мне шестнадцать и пятьдесят лет одновременно. Ничего особенного.
— И это ты называешь «ничего особенного»? — возразил Ленц. — Да ведь лучшего не может быть. Это значит, что ты властно покорил время и проживешь две жизни.
Кестер поглядел на меня.
— Оставь его, Готтфрид, — сказал он. — Дни рождения тягостно отражаются на душевном состоянии. Особенно с утра. Он еще отойдет.
— Чем меньше человек заботится о своем душевном состоянии, тем большего он стоит, Робби. Это тебя хоть немного утешает?
— Нет, — сказал я, — совсем не утешает. Если человек чего-то стоит, — он уже только памятник самому себе. А по-моему, это утомительно и скучно.
— Отто, послушай, он философствует, — сказал Ленц, — и значит, уже спасен. Роковая минута прошла! Та роковая минута дня рождения, когда сам себе пристально смотришь в глаза и замечаешь, какой ты жалкий цыпленок. Теперь можно спокойно приниматься за работу и смазать потроха старому кадилляку…
Мы работали до сумерек. Потом умылись и переоделись. Ленц жадно поглядел на шеренгу бутылок:
— А не свернуть ли нам шею одной из них?
— Пусть решает Робби, — сказал Кестер. — Это просто неприлично, Готтфрид, делать такие неуклюжие намеки тому, кто получил подарок.
— Еще неприличнее заставлять умирать от жажды подаривших, — возразил Ленц и откупорил бутылку. Аромат растекся по всей мастерской.
— Святой Моисей! — сказал Готтфрид. Мы стали принюхиваться.
— Отто, аромат сказочный. Нужно обратиться к самой высокой поэзии, чтобы найти достойное сравнение.
— Да, такой ром слишком хорош для нашего мрачного сарая! — решил Ленц. — Знаете что? Поедем за город, поужинаем где-нибудь и прихватим бутылку с собой. Там, на лоне природы, мы ее и выдуем.
Мы откатили в сторону кадилляк, с которым возились весь день. За ним стоял очень странный предмет на четырех колесах. Это была гоночная машина Отто Кестера — гордость нашей мастерской.
Однажды на аукционе Кестер купил по дешевке старую колымагу с высоким кузовом. Присутствовавшие специалисты не колеблясь заявили, что это занятный экспонат для музея истории транспорта. Больвис — владелец фабрики дамских пальто и гонщик-любитель — посоветовал Отто переделать свое приобретение в швейную машину. Но Кестер не обращал ни на кого внимания. Он разобрал машину, как карманные часы, и несколько месяцев подряд возился с ней, оставаясь иногда в мастерской до глубокой ночи. И вот однажды он появился в своем автомобиле перед баром, в котором мы обычно сидели по вечерам. Больвис едва не свалился от хохота, так уморительно всё это выглядело. Шутки ради он предложил Отто пари. Он ставил двести марок против двадцати, если Кестер захочет состязаться с его новой гоночной машиной: дистанция десять километров и один километр форы для машины Отто. Они ударили по рукам. Вокруг смеялись, предвкушая знатную потеху. Но Отто пошел дальше: он отказался от форы и с невозмутимым видом предложил повысить ставку до тысячи марок против тысячи. Изумленный Больвис спросил, не отвезти ли его в психиатрическую лечебницу. Вместо ответа Кестер запустил мотор. Оба стартовали немедленно. Больвис вернулся через полчаса и был так потрясен, словно увидел морского змея. Он молча выписал чек, а затем стал выписывать второй. Он хотел тут же приобрести машину.
Кестер высмеял его. Теперь он не продаст ее ни за какие деньги. Но как ни великолепны были скрытые свойства машины, внешний вид ее был страшен. Для повседневного обихода мы поставили самый старомодный кузов, старомодней нельзя было сыскать. Лак потускнел. На крыльях были трещины, а верх прослужил, пожалуй, не меньше десятка лет. Разумеется, мы могли бы отделать машину значительно лучше, но у нас были основания поступить именно так.
Мы назвали машину «Карл». «Карл» — призрак шоссе.
Наш «Карл», сопя, тянул вдоль шоссе.
— Отто, — сказал я. — Приближается жертва.
Позади нетерпеливо сигналил тяжелый бюик. Он быстро догонял нас. Вот уже сравнялись радиаторы. Мужчина за рулем пренебрежительно поглядел в нашу сторону. Его взгляд скользнул по обшарпанному «Карлу». Потом он отвернулся и сразу забыл о нас.
Через несколько секунд он обнаружил, что «Карл» идет с ним вровень. Он уселся поплотнее, удивленно взглянул на нас и прибавил газу. Но «Карл» не отставал. Маленький и стремительный, он мчался рядом со сверкающей никелем и лаком махиной, словно терьер рядом с догом.
Мужчина крепче схватился за руль. Он еще ничего не подозревал и насмешливо скривил губы. Теперь он явно собирался показать нам, на что способна его телега. Он нажал на акселератор так, что глушитель зачирикал, как стая жаворонков над летним полем, по это не помогло: он не обогнал нас. Словно заколдованный, прилепился к бюику уродливый и неприметный «Карл». Хозяин бюика изумленно вытаращился на нас. Он не понимал, как это при скорости в сто километров он не может оторваться от старомодной коляски. Он с недоверием посмотрел на свой спидометр, словно тот мог обмануть. Потом дал полный газ.
Теперь машины неслись рядышком вдоль прямого длинного шоссе. Через несколько сот метров впереди показался грузовик, который громыхал нам навстречу. Бюику пришлось уступить дорогу, и он отстал. Едва он снова поравнялся с «Карлом», как промчался автокатафалк с развевающимися лентами венков, и он снова должен был отстать. Потом шоссе очистилось.
Между тем водитель бюика утратил всё свое высокомерие. Раздраженно сжав губы, сидел он, пригнувшись к рулю, его охватила гоночная лихорадка. Вдруг оказалось, что его честь зависит от того, сумеет ли он оставить позади этого щенка. Мы же сидели на своих местах с видом полнейшего равнодушия. Бюик просто не существовал для нас. Кестер спокойно глядел на дорогу, я, скучая, уставился в пространство, а Ленц, хотя к этому времени он уже превратился в сплошной комок напряженных нервов, достал газету и углубился в нее, словно для него сейчас не было ничего важнее.
Несколько минут спустя Кестер подмигнул нам, «Карл» незаметно убавлял скорость, и бюик стал медленно перегонять. Мимо нас пронеслись его широкие сверкающие крылья, глушитель с грохотом швырнул нам в лицо голубой дым. Постепенно бюик оторвался примерно метров на двадцать. И тогда, как мы этого и ожидали, из окна показалось лицо водителя, ухмыляющееся с видом явного торжества. Он считал, что уже победил.
Но он не ограничился этим. Он не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над побежденными и махнул нам, приглашая догонять. Его жест был подчеркнуто небрежен и самоуверен.
— Отто, — призывно произнес Ленц.
Но это было излишним. В то же мгновение «Карл» рванулся вперед. Компрессор засвистел. И махнувшая нам рука сразу же исчезла: «Карл» последовал приглашению — он догонял. Он догонял неудержимо; нагнал, и тут-то впервые мы обратили внимание на чужую машину. С невинно вопрошающими лицами смотрели мы на человека за рулем. Нас интересовало, почему он махал нам. Но он, судорожно отвернувшись, смотрел в другую сторону, а «Карл» мчался теперь на полном газу, покрытый грязью, с хлопающими крыльями, — победоносный навозный жук.
— Отлично сделано, Отто, — сказал Ленц Кестеру. — Этому парню мы испортили к ужину аппетит.
Ради таких гонок мы и не меняли кузов «Карла». Стоило ему появиться на дороге, и кто-нибудь уже пытался его обогнать. На иных автомобилистов он действовал, как подбитая ворона на стаю голодных кошек. Он подзадоривал самые мирные семейные экипажи пускаться наперегонки, и даже тучных бородачей охватывал неудержимый гоночный азарт, когда они видели, как перед ними пляшет этот разболтанный остов. Кто мог подозревать, что за такой смешной наружностью скрыто могучее сердце гоночного мотора!
Ленц утверждал, что «Карл» воспитывает людей. Он, мол, прививает им уважение к творческому началу, — ведь оно всегда прячется под неказистой оболочкой. Так говорил Ленц, который себя самого называл последним романтиком.
Мы остановились перед маленьким трактиром и выбрались из машины. Вечер был прекрасен и тих. Борозды свежевспаханных полей казались фиолетовыми, а их мерцающие края были золотисто-коричневыми. Словно огромные фламинго, проплывали облака в яблочнозеленом небе, окружая узкий серп молодого месяца. Куст орешника скрывал в своих объятиях сумерки и безмолвную мечту. Он был трогательно наг, но уже исполнен надежды, таившейся в почках. Из маленького трактира доносился запах жареной печенки и лука. Наши сердца забились учащенно.
Ленц бросился в дом навстречу манящему запаху. Он вернулся сияющий:
— Вы должны полюбоваться жареной картошкой! Скорее. Не то самое лучшее съедят без нас!
В это мгновенье с шумом подкатила еще одна машина. Мы замерли, словно пригвожденные. Это был тот самый бюик. Он резко затормозил рядом с «Карлом».
— Гопля! — сказал Ленц.
Нам уже не раз приходилось драться в подобных случаях. Мужчина вышел. Он был рослый, грузный, в широком коричневом реглане из верблюжьей шерсти. Неприязненно покосившись на «Карла», он снял большие желтые перчатки и подошел к нам.
— Какой марки ваша машина? — спросил он с уксусно-кислой гримасой, обращаясь к Кестеру, который стоял ближе к нему.
Мы некоторое время помолчали. Несомненно, он считал нас автомеханиками, выехавшими в воскресных костюмах погулять на чужой машине.
— Вы, кажется, что-то сказали? — спросил, наконец, Отто с сомнением. Его тон указывал на возможность быть повежливей.
— Я спросил об этой машине, — заявил он ворчливо.
Ленц выпрямился. Его большой нос дрогнул. Он был чрезвычайно требователен в вопросах вежливости ко всем, кто с ним соприкасался. Но внезапно, прежде чем он успел открыть рот, распахнулась вторая дверца бюика. Выскользнула узкая нога, мелькнуло тонкое колено. Вышла девушка и медленно направилась к нам.
Мы переглянулись, пораженные. Раньше мы и не заметили, что в машине еще кто-то сидит. Ленц немедленно изменил позицию. Он широко улыбнулся, всё его веснушчатое лицо расплылось. И мы все тоже вдруг заулыбались неизвестно почему.
Толстяк удивленно глядел на нас. Он чувствовал себя неуверенно и явно не знал, что же делать дальше. Наконец он представился, сказав с полупоклоном: «Биндинг», цепляясь за собственную фамилию, как за якорь спасения.
Девушка подошла к нам. Мы стали еще приветливей.
— Так покажи им машину, Отто, — сказал Ленц, бросив быстрый взгляд на Кестера.
— Что ж, пожалуй, — ответил Отто, улыбаясь одними глазами.
— Да, я охотно посмотрел бы, — Биндинг говорил уже примирительное. — У нее, видно, чертовская скорость. Этак, за здорово живешь, оторвалась от меня.
Они вдвоем подошли к машине, и Кестер поднял капот «Карла».
— Простите, пожалуйста, — сказал наконец я. — Мы не заметили, что вы сидели в машине. Мы не стали бы так озорничать.
Девушка поглядела на меня.
— А почему бы нет? — возразила она спокойно и неожиданно низким, глуховатым голосом. — Ведь в этом же не было ничего дурного.
— Дурного-то ничего, но мы поступили не совсем честно. Ведь наша машина дает примерно двести километров в час.
Она слегка наклонилась и засунула руки в карманы пальто:
— Точнее, 189,2 по официальному хронометражу, — с гордостью выпалил Ленц.
— А мы думали, шестьдесят — семьдесят, не больше.
— Вот видите, — сказал я. — Вы ведь не могли этого знать.
— Нет, — ответила она. — Этого мы действительно не могли знать. Мы думали, что бюик вдвое быстрее вашей машины.
— То-то же. — Я оттолкнул ногою сломанную ветку. — А у нас было слишком большое преимущество. И господин Биндинг, вероятно, здорово разозлился на нас.
— Конечно, но ненадолго. Ведь нужно уметь и проигрывать. Иначе нельзя было бы жить.
Возникла пауза. Я поглядел на Ленца. Но последний романтик только ухмылялся и подергивал носом, покинув меня на произвол судьбы.
Шумели березы. За домом закудахтала курица.
— Чудесная погода, — сказал я наконец, чтобы прервать молчание.
— Да, великолепная, — ответила девушка.
— И такая мягкая, — добавил Ленц.
— Просто необычайно мягкая, — завершил я. Возникла новая пауза.
Девушка, должно быть, считала нас порядочными болванами. Но я при всех усилиях не мог больше ничего придумать. Ленц начал принюхиваться.
— Печеные яблоки, — сказал он растроганно. — Кажется, тут подают к печенке еще и печеные яблоки. Вот это — деликатес.
— Несомненно, — подтвердил я, мысленно проклиная себя и его.
Кестер и Биндинг вернулись. За эти несколько минут Биндивг стал совершенно другим человеком. По всей видимости, он был одним из тех автомобильных маньяков, которые испытывают совершеннейшее блаженство, когда им удается встретить специалиста, с которым можно поговорить.
— Не поужинаем ли мы вместе? — спросил он.
— Разумеется, — ответил Ленц.
Мы вошли в трактир. В дверях Готтфрид подмигнул мне, кивнув на девушку:
— А знаешь, ведь она с лихвой искупает утреннюю встречу с танцующей старухой.
— Возможно. Но почему это ты предоставил мне одному заикаться?
— Должен же и ты когда-нибудь научиться, деточка.
— Не имею никакого желания еще чему-нибудь учиться, — сказал я.
Мы последовали за остальными. Они уже сидели за столом. Хозяйка подавала печенку и жареную картошку. В качестве вступления она поставила большую бутылку хлебной водки. Биндинг оказался говоруном неудержимым, как водопад. Чего он только не знал об автомобилях! Когда же он услыхал, что Кестеру приходилось участвовать в гонках, его симпатия к Отто перешла все границы.
Я пригляделся к Биндинту внимательнее. Он был грузный, рослый, с красным лицом и густыми бровями; несколько хвастлив, несколько шумен и, вероятно, добродушен, как люди, которым везет в жизни. Я мог себе представить, что по вечерам, прежде чем лечь спать, он серьезно, с достоинством и почтением разглядывает себя в зеркало.
Девушка сидела между Ленцем и мною. Она сняла пальто и осталась в сером английском костюме. На шее у нее была белая косынка, напоминавшая жабо амазонки. При свете лампы ее шелковистые каштановые волосы отливали янтарем. Очень прямые плечи слегка выгибались вперед, руки узкие, с длинными пальцами казались суховатыми. Большие глаза придавали тонкому и бледному лицу выражение страстности и силы. Она была очень хороша, как мне показалось, — но для меня это не имело значения.
Зато Ленц загорелся. Он совершенно преобразился. Его желтый чуб блестел, как цветущий хмель. Он извергал фейерверки острот и вместе с Биндингом царил за столом. Я же сидел молча и только изредка напоминал о своем существовании, передавая тарелку или предлагая сигарету. Да еще чокался с Биндингом. Это я делал довольно часто. Ленц внезапно хлопнул себя по лбу:
— А ром! Робби, тащи-ка наш ром, припасенный к дню рождения.
— К дню рождения? У кого сегодня день рождения? — спросила девушка.
— У меня, — ответил я. — Меня уже весь день сегодня этим преследуют.
— Преследуют? Значит, вы не хотите, чтобы вас поздравляли?
— Почему же? Поздравления — это совсем другое дело.
— Ну, в таком случае желаю вам всего самого лучшего.
В течение одного мгновения я держал ее руку в своей и чувствовал ее теплое пожатие. Потом я вышел, чтобы принести ром. Огромная молчаливая ночь окружала маленький дом. Кожаные сиденья нашей машины были влажны. Я остановился, глядя на горизонт; там светилось красноватое зарево города. Я охотно задержался бы подольше, но Ленц уже звал меня.
Для Биндинга ром оказался слишком крепким. Это обнаружилось уже после второго стакана. Качаясь, он выбрался в сад. Мы с Ленцем встали и подошли к стойке. Ленц потребовал бутылку джина. — Великолепная девушка, не правда ли?
— Не знаю, Готтфрид, — ответил я. — Не особенно к ней приглядывался.
Он некоторое время пристально смотрел на меня своими голубыми глазами и потом тряхнул рыжей головой:
— И для чего только ты живешь, скажи мне, детка?
— Именно это хотел бы я и сам знать, — ответил я. Он засмеялся:
— Ишь, чего захотел. Легко это знание не дается. Но сперва я хочу выведать, какое она имеет отношение к этому толстому автомобильному справочнику.
Готтфрид пошел за Биндингом в сад. Потом они вернулись вдвоем к стойке. Видимо, Ленц получил благоприятные сведения и, в явном восторге оттого, что дорога свободна, бурно ухаживал за Биндингом. Они распили вдвоем еще бутылку джина и час спустя уже были на «ты». Ленц, когда он бывал хорошо настроен, умел так увлекать окружающих, что ему нельзя было ни в чем отказать. Да он и сам тогда не мог себе ни в чем отказать. Теперь он полностью завладел Биндингом, и вскоре оба, сидя в беседке, распевали солдатские песни. А про девушку последний романтик тем временем совершенно забыл.
Мы остались втроем в зале трактира. Внезапно наступила тишина. Мерно тикали шварцвальдские часы. Хозяйка убирала стойку и по-матерински поглядывала на нас. У печки растянулась коричневая гончая собака. Время от времени она лаяла со сна, — тихо, визгливо и жалобно. За окном шурша скользил ветер. Его заглушали обрывки солдатских песен, и мне казалось, что маленькая комнатка трактира вместе с нами подымается ввысь и, покачиваясь, плывет сквозь ночь, сквозь годы, сквозь множество воспоминаний.
Было какое-то странное настроение. Словно время остановилось; оно уже не было рекой, вытекающей из мрака и впадающей в мрак, — оно стало морем, в котором безмолвно отражалась жизнь. Я поднял свой бокал. В нем поблескивал ром. Я вспомнил записку, которую составлял с утра в мастерской. Тогда мне было немного грустно. Сейчас всё прошло. Мне было всё безразлично, — живи, пока жив. Я посмотрел на Кестера. Он говорил с девушкой, я слушал, но не различал слов. Я почувствовал мягкое озарение первого хмеля, согревающего кровь, которое я любил потому, что в его свете всё неопределенное, неизвестное кажется таинственным приключением. В саду Ленц и Биндинг пели песню о сапере в Аргоннском лесу. Рядом со мной звучал голос незнакомой девушки; она говорила тихо и медленно, низким, волнующим, чуть хриплым голосом. Я допил свой бокал.
Вернулись Ленц и Биндинг. Они несколько протрезвели на свежем воздухе. Мы стали собираться. Я подал девушке пальто. Она стояла передо мной, плавно расправляя плечи, откинув голову назад, чуть приоткрыв рот в улыбке, которая никому не предназначалась и была направлена куда-то в потолок. На мгновенье я опустил пальто. Как же это я ничего не замечал всё время? Неужели я спал? Внезапно я понял восторг Ленца.
Она слегка повернулась ко мне и поглядела вопросительно. Я снова быстро поднял пальто и посмотрел на Биндинга, который стоял у стола, всё еще пурпурнокрасный и с несколько остекленевшим взглядом.
— Вы полагаете, он сможет вести машину? — спросил я.
Я всё еще смотрел на нее:
— Если в нем нельзя быть уверенным, один из нас мог бы поехать с вами.
Она достала пудреницу и открыла ее.
— Обойдется, — сказала она. — Он даже лучше водит после выпивки.
— Лучше и, вероятно, неосторожнее, — возразил я. Она смотрела на меня поверх своего маленького зеркальца.
— Надеюсь, всё будет благополучно, — сказал я. Мои опасения были очень преувеличены, потому что Биндинг держался достаточно хорошо. Но мне хотелось что-то предпринять, чтобы она еще не уходила.
— Вы разрешите мне завтра позвонить вам, чтобы узнать, всё ли в порядке? — спросил я.
Она ответила не сразу.
— Ведь мы несем известную ответственность, раз уж затеяли эту выпивку, — продолжал я, — из особенности я со своим днем рождения. Она засмеялась:
— Ну что же, пожалуйста, — мой телефон — вестен 27–96.
Как только мы вышли, я сразу же записал номер. Мы поглядели, как Биндинг отъехал, и выпили еще по рюмке на прощанье. Потом запустили нашего «Карла». Он понесся сквозь легкий мартовский туман. Мы дышали учащенно, город двигался нам навстречу, сверкая и колеблясь, и, словно ярко освещенный пестрый корабль, в волнах тумана возник бар «Фредди». Мы поставили «Карла» на якорь. Жидким золотом тек коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ром был воплощением самой жизни. В железной неподвижности восседали мы на высоких табуретах у стойки, вокруг нас плескалась музыка, и бытие было светлым и мощным; оно наполняло нас новой силой, забывалась безнадежность убогих меблированных комнат, ожидающих нас, и всё отчаянье нашего существования. Стойка бара была капитанским мостиком на корабле жизни, и мы, шумя, неслись навстречу будущему.