писатель годы жизни 1889 1966
3. Рейтинг и годы жизни писателей Серебряного века
3. РЕЙТИНГ и ГОДЫ ЖИЗНИ ПИСАТЕЛЕЙ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА (Из книги http://proza.ru/2013/08/28/2084)
Это раздел книги, на которую получены авторские права:
Е.Р. Говсиевич «Серебряный век глазами очевидцев:
26 писателей-мемуаристов о 26 писателях Серебряного века»(Обзор мемуарной литературы)
Москва
2013
УДК 1(091)
ББК 87.3
Г 57
ISBN 978-5-91146-896-5
© Говсиевич Е.Р., 2013
Писатель/Рейтинг поэтов/прозаиков/Годы жизни (продолжительность)/Литературное направление
Александр Блок 1/- 1880-1921 (40) Символизм
Владимир Маяковский 2/- 1893-1930 (36) Футуризм
Сергей Есенин 3/- 1895-1925 (30) Имажинизм
Иннокентий Анненский 4/- 1855-1909 (54) Символизм
Борис Пастернак 5/- 1890-1960 (70) Футуризм, с 1918 г. – вне групп
Анна Ахматова 6/- 1889-1966 (76) Акмеизм
Осип Мандельштам 7/- 1891-1938 (47) Акмеизм
Марина Цветаева 8/- 1892-1941 (48) Вне групп
Андрей Белый 9/2 1880-1934 (53) Символизм
Велимир Хлебников 10/- 1885-1922 (36) Футуризм
Валерий Брюсов 11/- 1873-1924 (50) Символизм
Вячеслав Иванов 12/- 1866-1949 (83) Символизм
Николай Гумилев 13/- 1886-1921 (35) Акмеизм
Константин Бальмонт 14/- 1867-1942 (75)Символизм
Игорь Северянин 15/- 1887-1941 (54) Эгофутуризм
Максимилиан Волошин 16/- 1877-1932 (55) Символизм
Владислав Ходасевич 17/- 1886-1939 (53) Вне групп
Федор Сологуб 18/4 1863-1927 (64) Символизм
Михаил Кузмин 19/- 1872-1936 (63) Вне групп
Дмитрий Мережковский 20/5 1866-1941 (75) Символизм
Саша Черный 21/- 1880-1932 (51) Вне групп
Георгий Иванов 22/- 1894-1958 (63) Вне групп
Зинаида Гиппиус 23/- 1869-1945 (75) Символизм
Сергей Городецкий 24/- 1884-1967 (83) Символизм, Акмеизм
*Обзор мемуарной литературы позволил составить условный усредненный рейтинг поэтов и прозаиков Серебряного века
Писатель годы жизни 1889 1966
Началом долгого творческого пути Анны Андреевны Ахматовой стал уникальный период
отечественной культуры, получившей название серебряный век. Философ Николай
Бердяев написал об этой эпохе: «. тогда было опьянение творческим подъемом,
новизна, напряженность, борьба, вызов. В эти годы России было послано много
даров. Это была эпоха пробуждения в России самостоятельной философской мысли,
расцвет поэзии и обострение эстетической чувственности, религиозного
беспокойства и искания, интереса к мистике и оккультизму. Появились новые души,
были открыты новые источники творческой жизни, видели новые зори, соединяли
чувство заката и гибели с надеждой на преображение жизни. Но все происходило в
довольно замкнутом кругу. «
Пришедшие в эту эпоху поэты продолжили те традиции русской поэзии, в которых
человек был важен сам по себе, важны его мысли и чувства, его отношение к
вечности, к Богу, к Любви и Смерти в философском, метафизическом смысле. Поэты
серебряного века в своем художественном творчестве и в теоретических статьях и
высказываниях подвергали сомнению идею прогресса для литературы да и для жизни
тоже. Одним из родовых признаков поэтов серебряного века была вера в искусство,
в силу слова, поиски новых, сильных средств выражения.
Ахматова была олицетворением серебряного века. Но ее величие в том, что она
преодолела это яркое, но болезненное и глубоко мифологическое время в русской
годы, и в 1950-е, доказывая, что поэзия всегда больше, чем та или иная эпоха.
Кто бы мог в начале XX века предположить, что довольно жеманная и изысканная
дама серебряного века, «коломбина десятых годов», будет потом много месяцев
стоять в тюремных очередях в ожидании приговора сыну, потом напишет «Реквием»,
который станет символом тех страшных лет.
В автобиографической заметке «Коротко о себе» Ахматова пишет: «Я родилась 11
(23) июня 1889 года под Одесской (Большой Фонтан). Мой отец был в то время
в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет». Первое стихотворение она
написала в одиннадцать лет, стихи начинались для нее с Державина и Некрасова.
Ахматова окончила Царскосельскую гимназию и последний класс Киевской
Фундуклеевской гимназии. Поступила на юридический факультет Высших женских
курсов в Киеве, потом к ним «охладела» и перешла учиться на Высшие литературные
Ахматовой и Гумилёва родился сын Лева, будущий великий ученый, будущий великий
страдалец, проведший в годы репрессий в тюрьмах больше десяти лет. Арестовали
его по сути за то, что у него такие великие родители. Отец к этому времени был
расстрелян как соучастник контрреволюционного заговора.
В первой книге «Вечер», наряду с характерными для серебряного века стихами,
такими, например, как «Сжала руки под темной вуалью. «
терпкой печалью Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь, Искривился мучительно рот. Я сбежала, перил не
касаясь, Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка Все, что было. Уйдешь, я умру». Улыбнулся спокойно
и жутко И сказал мне: «Не стой на ветру».
или наряду с «Песней последней встречи», со стихотворением «Муж хлестал меня
манерными, изысканно декадентскими стихами в сборнике есть и такие вот, другие
Смуглый отрок бродил по аллеям, У озерных грустил берегов, И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко Устилают низкие пни. Здесь лежала его треуголка И
растрепанный том Парни.
Дело не только в том, что уже в первом сборнике Ахматова коснулась пушкинской
темы, которая потом всю жизнь будет ее сопровождать. Но в этих, приведенных
строках, мы видим Ахматову не приписанной уже к определенной культурной эпохе, а
Ахматову вечную, соединившую в себе традиции классики и новейший опыт русской
Следующая книга выйдет только в
В пантеон русской поэзии Ахматова вошла классической строгостью стиха, ясностью,
лапидарностью, редким чувством гармонии. И, безус-ловно, своим выдающимся
патриотизмом. После революции 1917 года она не уехала в эмиграцию, она, тесно
связанная с дворянской культурой, поняла глубину перемен, их неизбежность и их
трагизм, и осталась с народом.
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не
осквернился скорбный дух.
В годы Великой Отечественной войны поэтесса, своими глазами видевшая блокадный
Ленинград, создает цикл стихов, полных любви к Родине, гражданское звучание их
Еще в 1922 году она писала:
Не с теми я, кто бросил землю На растерзание врагам. Их грубой лести я не
внемлю, Им песен я своих не дам.
А через двадцать лет, в 1942 году, в стихотворении «Мужество» она чеканно
выбивает знаменитые теперь строки, естественно вытекающие из ее глубокой
Мы знаем, что нынче лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил
на наших часах. И мужество нас не покинет.
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от
плена спасем Навеки!
То, что мы называем патриотизмом, народностью Ахматовой, мне кажется, не в
последнюю очередь зародилось в ней на тверской земле, куда в начале века она
часто приезжала с Гумилёвым в имение его матери Слепнево. Ахматова жила у
свекрови почти каждый год по несколько месяцев, написала в Слепневе около 60
стихотворений. Здесь рос ее сын, здесь ждала она мужа из дальних зарубежных
«Каждое лето я проводила в бывшей Тверской губернии, в пятнадцати верстах от
Бежецка. Это неживописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой
местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, «воротца, хлеба, хлеба.
Я могу подтвердить, что места эти действительно не очень живописные. Я часто
приезжал, приезжаю и, даст Бог, буду приезжать в Бежецкий район Тверской области
— потому что это моя родина, здесь я ходил в начальную школу в бывший барский
дом Гумилёвых, здесь похоронена моя мама. Так вот, места не живописные, но. Но
вот что о них сказал сын Ахматовой Лев Николаевич, выступая в декабре 1986 года
в Центральном доме литераторов в Москве с сообщением «Историко-географическая
связь ландшафта Бежецкого края с литературным творчеством»: «. некрасивых мест
на земле нет. Родной дом красив для всех. Я родился, правда, в Царском Селе,
Но отчизна не менее дорога, чем родина. Дело в том, что я этим воздухом дышал и
воспитался, потому я его люблю. Этот якобы скучный ландшафт, очень приятный и
необременительный, эти луга, покрытые цветами, васильки во ржи, незабудки у
ландшафту. Они незаметны, и они освобождают человеческую Душу, которой человек
творит; они дают возможность того сосредоточения, которое необходимо для того,
влияние ландшафта. Вероятно, другой ландшафт повлиял бы по-иному».
Ахматовой здесь хорошо писалось, здесь были созданы многие прекраснейшие стихи,
которые входят в любую антологию русской поэзии, такие, например, как «Я
научилась просто мудро жить. «, «Ты знаешь, я томлюсь в неволе. «, «Так много
камней брошено в меня. «, «Сколько раз я проклинала это небо, эту землю. «,
«Бессмертник сух и розов. Облака. «, «Просыпаться на рассвете оттого, что
радость душит. » и другие. Здесь она «залпом» писала поэму «У самого моря»,
здесь рождалась «Поэма без героя».
она соприкоснулась с исконной крестьянской глубинной Русью.
Ты знаешь, я томлюсь в неволе, О смерти Господа моля. Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля.
Журавль у ветхого колодца, Над ним, как кипень, облака, В полях скрипучие
воротца, И запах хлеба, и тоска.
И те неяркие просторы, Где даже голос ветра слаб, И осуждающие взоры Спокойных
Мы не коснулись «Реквиема», страшной поэмы 1935-1940 годов, в которой
Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой, Кидалась в ноги палачу, Ты сын и ужас
Мы не коснулись травли Ахматовой в связи с Постановлением ЦК ВКП(б) «О журналах
«Звезда» и «Ленинград», после которого люди боялись с ней общаться, не то что
публиковать ее стихи.
преодоления всего неправедного и подлого, это жизнь на грани жизни и смерти.
Александр Твардовский высоко оценил вклад Анны Андреевны в отечественную
чувств, поэзия, отмеченная необычайной сосредоточенностью и взыскательностью
В 1964 году Анне Андреевне была присуждена престижная литературная премия «Этна-
Таормина», Оксфордский университет присвоил ей степень почетного доктора
Ахматова скончалась 5 марта 1966 года. Похоронена под Ленинградом, теперь С.-
Петербургом, в поселке Комарово, на кладбище среди соснового леса. И летом и
зимой на ее могиле лежат живые цветы. Розы. Ландыши. Цикламены. Ромашки. Дорожка
к ее могиле не зарастает травой летом и не заносится надолго снегом зимой.
Анна Андреевна Ахматова 1889 1966
«И ВСЕ-ТАКИ УСЛЫШАТ ГОЛОС МОЙ. »
Забудут? – Вот чем удивили!
Меня забывали сто раз.
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
Особенных претензий не имею
Я к этому сиятельному дому,
Но так случилось, что почти всю жизнь
Я прожила под знаменитой кровлей
Фонтанного дворца. Я нищей
В него вошла и нищей выхожу.
Какая уж тут «барынька»? Поэтом она была! (Слова «поэтесса» Анна Андреевна не любила, усматривая в нем нечто жеманно-щебечущее). А гонений на нее всю жизнь было предостаточно.
И всюду клевета сопутствовала мне.
Ее ползучий шаг я слышала во сне
И в мертвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
И отблески ее горят во всех глазах,
То как предательство, то как невинный страх.
(1922 г.)
Родилась Анна Андреевна в 1889 году под Одессой. Отец ее Горенко Андрей Антонович был отставным инженером-механиком флота. Годовалым ребенком она оказалась вместе с родителями в Царском Селе, которое наряду с его великим питомцем – Пушкиным навсегда вошло в ее жизнь и поэзию.
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
В ряде публикаций Анну Андреевну объявляют ученицей И. Ф. Анненского, основываясь на ее стихах:
А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошел и тени не оставил.
На самом деле она его лично не знала и непосредственно учиться у него не могла. Уже после смерти Анненского она прочитала его книгу «Кипарисовый ларец» и была потрясена силой его поэзии. Его сдержанные концентрированные стихи стали для нее образцом.
В главе о Гумилеве мы упоминали о том, что Николай Степанович издавал в 1907 году в Париже журнал «Сириус». В нем и появилось несколько стихотворений, подписанных «Анна Г.», то есть Горенко. Ахматовой она стала позже, взяв псевдоним по прабабушке.
Известно письмо Анны Андреевны ее родственнику С. В. Штейну: «Зачем Гумилев взялся за «Сириус»? Столько несчастиев наш Микола перенес и все понапрасну. Вы заметили, что сотрудники все так же известны и почтенны, как я?» А она в это время была никому не известной 18-летней гимназисткой.
В 1910 году Ахматова вышла замуж за Гумилева. К стихам жены Гумилев относился несколько настороженно, пряча это за иронией. Когда ему говорили, какие хорошие стихи у его жены, он отшучивался: «Она у меня еще и гладью вышивает». Он не хотел, чтобы она печаталась, говорил: «Надо подождать!»
С. К. Маковский в воспоминаниях изображает Ахматову кроткой голубицей, а Гумилева – этаким коршуном. Он рассказывает, что однажды, когда Гумилев был на охоте, ему удалось отобрать у Ахматовой чуть не силой тетрадь со стихами и опубликовать в «Аполлоне». Гумилев умел проигрывать. Поставленный перед фактом, сказал: «Ну и прекрасно. Самое время».
В 1912 году вышла первая книга Ахматовой «Вечер», тиражом всего 300 экземпляров. Все стихи этого сборника отмечены удивительным и оригинальным дарованием. Это – стихи-события, стихи-новеллы.
Сжала руки под темной вуалью.
«Отчего ты сегодня бледна?» –
Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот.
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
О. Э. Мандельштам, любивший и высоко ценивший стихи Ахматовой, высказал интересное соображение: «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа XIX века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстого с «Анной Карениной», Тургенева с «Дворянским гнездом», всего Достоевского и отчасти даже Лескова. Генезис Ахматовой весь лежит в русской прозе, а не поэзии. Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу».
Корней Иванович Чуковский выразил похожую мысль: если взять рассказ, например, Хемингуэя и сгустить его до маленького стихотворения, получится нечто вроде стихов Ахматовой. В малой форме проявляется большое содержание.
Вот всего две строки, начинающие стихотворение:
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Какова насыщенность содержания на малом пространстве!
Когда символизм начал выдыхаться и Гумилев придумал свой акмеизм, Ахматова вошла в эту группу. Как она пишет: «Не потому, что я была женой Гумилева. Для Коли семейственности не было. Он взял меня в акмеизм, потому что считал поэтом». Гумилев был скуп на похвалы, но о втором сборнике Ахматовой «Четки» (1914) писал так: «По сравнению с «Вечером», изданным два года тому назад, «Четки» представляют большой шаг вперед. Стих стал тверже, содержание каждой строки – плотнее, выбор слов – целомудренно-скупым».
Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.
Крупным планом поданная деталь ярче многих слов говорит о чувстве героини.
К периоду написания «Четок» относятся их кратковременные встречи с А. Блоком. Ахматова уже в поздние годы писала с некоторым сожалением, что никакого романа у них не было. На «Четках», подаренных Блоку, есть такой инскрипт Ахматовой:
От тебя приходила ко мне тревога
И уменье писать стихи.
Блок, безоговорочно отрицавший акмеизм и написавший о нем статью «Без божества, без вдохновенья», для Ахматовой делал исключение, ибо в ней видел и божество, и вдохновенье. Оба они понимали значительность друг друга. Они обменялись стихотворными посланиями в стиле испанского романсеро. Первым написал Блок. Стихотворение начиналось словами:
Красота страшна, вам скажут,
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи.
Черный розан в волосах.
Анна Андреевна вспоминает: «У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в это время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня. Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила».
Она ответила ему в той же манере (такие строфы – четырехстопный белый хорей – называются редондильями).
…
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен;
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.
(Это тот дом на Пряжке, где сейчас прекрасный музей А. А. Блока).
Интересно, что в это самое время мать Блока, весьма не любившая свою невестку и радовавшаяся всем увлечениям сына, писала М. П. Ивановой, сестре блоковского друга Евгения Иванова: «Я все жду, когда Саша встретит и полюбит женщину тревожную и глубокую, а стало быть, и нежную. И есть такая молодая поэтесса, Анна Ахматова, которая к нему протягивает руки и была бы готова его любить. Он от нее отвертывается, хотя она красивая и печальная. А он этого не любит. (. ) У нее уже есть, впрочем, ребенок. А Саша опять полюбил Кармен (29 марта 1914 г.)».
Под Кармен везде имеется в виду артистка Л. А. Дельмас, которой посвящен одноименный цикл Блока.
Ребенку, упоминаемому в письме, в это время было два года. Это замечательный человек, Лев Николаевич Гумилев, на котором власти полностью отыгрались за его родителей. Он арестовывался три раза, в промежутках между отсидками провоевал всю войну, защитил диссертации. Сейчас его книги по истории, по теории этногенеза знают едва ли не все просвещенные люди.
А письмо А. А. Кублицкой-Пиоттух, матери Блока, написано накануне первой мировой войны. Начало войны нашло отражение в книге Ахматовой «Белая стая», почти целиком разошедшейся в Петрограде (так стал называться в войну этот прекрасный город, ныне снова ставший Санкт-Петербургом). В книге есть и любовная лирика, но появились и новые мотивы: судьбы России, войны как народного бедствия. Совершенно удивительно, что еще до начала войны, в июле 1914 года, были написаны строки.
Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели,
И осина уже не дрожит.
Стало солнце немилостью Божьей,
Дождик с Пасхи полей не кропил,
Приходил одноногий прохожий
И один на дворе говорил:
«Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил,
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».
Невольно вспоминается, как Ахматова говорила: «Стихи всегда приходят, как катастрофа. Если это не так, значит – не поэт».
Уже год шла война, когда Ахматова написала стихотворение «Молитва», поразившее М. И. Цветаеву, которая сказала позже, при их встрече в 1940 году: «Анна Андреевна, как Вы могли это написать? Разве Вы не знали, что в стихах все сбывается?»
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханье, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар. –
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
А ведь и правда: отнимали и ребенка, и друга. Только, к счастью, таинственный песенный дар отнять не смогли. Хотя и старались. Ахматова всегда возмущалась, когда ее творчество пытались замкнуть в границах 10-х годов, воспринимая исключительно любовную лирику. Она очень ценила статью Н. В. Недоброво, который угадал в ней главное, когда это было еще трудно: «Все свидетельствует не о плаксивости по случаю жизненных пустяков, но открывает лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную». Здесь увидены свойства более поздних зрелых стихов Ахматовой.
В сборниках «Подорожник» и «Anno Domini», вышедших после революции, множество стихов, отражающих гул наступившего времени. Попытки прямолинейно истолковать их бесплодны. Поэт пишет не плакат, он аккумулирует то, что носится в воздухе, но не всякому дано воспринять и выразить.
Чем хуже этот век предшествующих? Разве
Тем, что в чаду печали и тревог
Он к самой черной прикоснулся язве,
Но исцелить ее не мог.
Еще на западе земное солнце светит,
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дома крестами метит
И кличет воронов, и вороны летят.
В свое время, цитируя строку «Все расхищено, предано, продано», Жданов утверждал, что Ахматова не приемлет революцию. А вот Георгий Иванов писал, что эмиграция воспринимала эти стихи как большевизм какой-то, потому что кончались они строками:
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам.
Никому, никому не известное,
Но от века желанное нам.
«Это коммунизм, что ли?» – недоумевали эмигранты. Обе стороны одинаково примитивны в понимании и оценке мыслей поэта. Ахматова запечатлевает происходящее как то, что должно было случиться. К отъезду за рубеж она относилась резко отрицательно. Ее друг Борис Анреп, поэт и художник-мозаичист, уехал в Англию и звал ее с собой. Он говорил: «Не знаю, когда вернусь в Россию, я люблю спокойную английскую цивилизацию разума (так я думал тогда), а не религиозный и политический бред». Уехали и многие другие близкие друзья. Ответом на мучительные раздумья звучит стихотворение:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Мария Белкина в своей талантливой книге «Скрещение судеб» вспоминает, как в доме Б. Пастернака А. Н. Вертинский неосторожно заявил, что никто из живущих в России не мог любить Россию так, как любили они Россию ТАМ. Ахматова дала ему гневную отповедь, сказав, что здесь, в этой комнате, находятся те, кто перенес блокаду Ленинграда и не покинул города, и в их присутствии говорить то, что сказал Вертинский, по меньшей мере бестактно и что, по ее мнению, любит Россию не тот, кто покидает ее в минуту тяжких испытаний, а тот, кто остается вместе со своим народом на своей земле.
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, –
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был, –
писала она позже в «Реквиеме».
После 1922 года у нее не вышло ни одной книги, лишь в 1940 году появился сборник «Из шести книг». Поэтому у многих, не только у нас, но и за границей, сложилось впечатление, что она замолчала. Критик А. П. Селивановский написал в 1936 году: «Анна Ахматова перестала быть поэтом, перестала печататься, перестала писать». Из всего этого правильно только одно: перестала печататься. И то было бы вернее сказать: ее перестали печатать. Время наступало неподходящее для стихов.
Она очень сердилась, когда о ней говорили как об ученице Кузмина. М. Кузмин действительно написал предисловие к «Вечеру», но Анна Андреевна этого человека не любила, всегда говорила, что Кузмин был против акмеизма, и вообще отзывалась о нем отрицательно. Она работала в библиотеке Агрономического института, а писать, конечно, продолжала. Много стихов посвящено друзьям, поэтам, размышлениям о поэзии.
Подумаешь, тоже работа, –
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за свое.
…
Налево беру и направо
И даже, без чувства вины,
Немного у жизни лукавой,
И все – у ночной тишины.
Очень высоко ценила Ахматова стихи О. Э. Мандельштама, дружила с ним и его женой, Надеждой Яковлевной; иногда, приезжая в Москву, останавливалась у них. К несчастью, ей пришлось присутствовать при аресте Мандельштама в 1934 году. Она и Б. Пастернак хлопотали за него, добились его перевода из Чердыни в Воронеж, где Анна Андреевна навещала Осипа Эмильевича (поступок по тем временам, надо сказать, отчаянный). Вот конец стихотворения «Воронеж», долгое время не печатавшийся:
А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черед,
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета.
С Пастернаком у нее были достаточно сложные отношения, но цену ему она знала всегда, и, наверное, лучше нее никто не сказал о нем:
Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил.
Некоторые стихи опасно было хранить в записи. Доверенные люди заучивали их наизусть, и Ахматова время от времени их проверяла, внося поправки. Это уже даже не «преодоление Гутенберга» (выражение Цветаевой), а «преодоление Кирилла с Мефодием». Только устное запоминание было надежным. Именно так, только в кладовых памяти Лидии Корнеевны Чуковской и других близких поэта долгое время существовал «Реквием». Это цикл, или, если хотите, маленькая поэма о жертвах сталинского террора, среди которых были ее муж и сын.
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Черная маруся – это арестантская машина, черный ворон. Интересно, что аналогичные названия есть и в других языках: в польском – Czarna Manka, в английском – Black Mary.
В 1940 году, услыхав о взятии Парижа, она написала скорбные, трагические стихи. Ахматова любила этот город, бывала в нем в молодости. Там ее рисовал Модильяни (сейчас найдены его рисунки, считавшиеся утерянными, на которых изображена она).
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке, –
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна.
Так вот – над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
Скоро война пришла и в Россию. Особенно страшная участь досталась Ленинграду, испытавшему воистину адские муки. Анна Андреевна, как и все ленинградцы, дежурит у ворот, шьет мешки для песка. И, конечно, служит родине своими стихами.
И та, что сегодня прощается с милым, –
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит.
В конце 1941 года ее вывезли в эвакуацию – сначала в Москву, а оттуда в Ташкент, где оказалось много писателей и артистов. Она жила там в боковой пристройке к деревянному дому, в «балахане» (это узбекское слово близко слову «балкон»). Перенесла многие болезни, в том числе тиф. В тифозном бреду слагались строки:
Меня под землю не надо,
Я одна – рассказчица.
Она была таким человеком, что многие старались ей в чем-то помочь, облегчить её быт. Ярко писала об этом уже цитированная мною Мария Белкина. Ее книга – о Цветаевой, но там есть страницы и об Ахматовой: «Понимая, что Анна Андреевна может быть голодна, я хотела, чтобы она сразу обратила внимание на принесенный сверток, и что-то промямлила про съестное.
– Благодарю Вас! – проговорила она.– Положите, пожалуйста, на стол.
И повернув ко мне голову, добавила:
– Поэт, как и нищий, живет подаянием, только поэт не просит».
Запомним эти слова.
После войны Ахматова вернулась в Ленинград, ее часто печатали, оказывали ей всяческое уважение, но вдруг грянули партийные постановления 1946 года.
Ее исключили из Союза писателей, перестали печатать, лишили хлебных карточек, но. не тронули. Пишущий эти строки был в Ленинграде в начале 1947 года, видел, как оголодавшие в войну ленинградцы дрожали над каждой крошкой хлеба, поэтому то, что Ахматовой бросали в почтовый ящик хлебные талоны незнакомые люди, может вполне оценить.
Воистину: поэт, как нищий, живет подаянием, только поэт не просит.
Для того чтобы как-то жить, она переводит болгарских, китайских, корейских поэтов. Нет, она не была таким полиглотом. Для не знающих существа дела поясню: очень часто переводы стихов делаются по так называемым подстрочникам, буквальным переводам, сделанным отнюдь не поэтами. Порою они ужасны. Но и в этом деле она достигала вершин мастерства. Писала и стихи. И какие стихи! Только об их печатании не могло быть и речи.
А я молчу, я тридцать лет молчу.
Молчание арктическими льдами
Стоит вокруг бессчетными ночами.
Оно идет гасить мою свечу.
Об одном печальном эпизоде ее жизни, пожалуй, не следовало бы и говорить, но, увы, М. М. Кралин в составленный им прекрасный двухтомник Ахматовой включил злополучную «Славу миру». При всем моем уважении к этому серьезному знатоку и исследователю поэзии Ахматовой считаю, что он оказал ей медвежью услугу. Сама она, если стихи из этого цикла поневоле приходилось включать в сборники, даря их близким, неизменно заклеивала их.
В 1951 году ей намекнули, что, если она напишет стихи, прославляющие Сталина, ее станут печатать и даже, может быть, выпустят мученика-сына Льва. И она дрогнула. Не будем ее за это упрекать, но и цитировать не будем. Все было напрасно. И Льва не освободили, и даже сборник «Слава миру» не издали, только опубликовали подборку в «Огоньке». Через три года в Ленинград приехали английские студенты и. пожелали встретиться с Зощенко и Ахматовой. Их желание поспешили исполнить. Ахматова на вопрос о том, как она относится к постановлениям, ответила, что там все правильно. (А что другое она могла ответить? Ведь и Лев еще находился в лагере, и, хотя вождя уже не было, особых перемен пока не чувствовалось).
Тоненькая книжка ее стихотворений вышла лишь в 1958 году. Она испорчена лукавым предисловием А. Суркова, но все же надо отдать ему должное: он много сделал для появления этой книги.
Поворот к признанию начинается с 1964 года, когда ей присудили премию «Этна-Таормина» и власти даже выпустили её в Италию получать награду.
В 1965 году вышел наиболее полный прижизненный том ее стихов «Бег времени» с ее летящим профилем работы Модильяни на суперобложке. Тогда же Анна Андреевна ездила в Оксфорд. Ей присудили почетную степень доктора этого престижного университета.
В последние годы у нее была и квартира в Ленинграде, и литфондовская дачка в Комарове («Будка», как она ее называла).
Но Ахматова часто жила у друзей в Москве – у Ардовых, у вдовы Вал. Стенича. Вот она и нагадала себе, что умрет в Москве.
Случится это в тот московский день,
Когда я город навсегда покину.
И устремлюсь к желанному притину,
Свою меж вас еще оставив тень.
Она умерла в 1966 году. По иронии судьбы – 5 марта, в день смерти отца народов.
Злопыхатели говорили: у нее только прошлое, а будущего нет.
Они ошиблись: у нее есть и прошлое, и настоящее, и будущее.
Ржавеет золото, и истлевает сталь,
Крушится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле – печаль
И долговечней – царственное слово.
Этими словами Ахматовой уместно закончить очерк о ней.
Литература
1. Ахматова А.А. Собр. соч. в 2 тт. – М.: Правда, 1990.
2. Берберова Н. Курсив мой. – М.: Согласие, 1996.
3. Белкина М. И. Скрещение судеб. – М.: Книга, 1988.
4. Виленкин В. Я. Воспоминания с комментариями. – М.: Искусство, 1991.
5. Воспоминания об Анне Ахматовой. – М.: Советский писатель, 1991.
6. Добин Е. Поэзия Анны Ахматовой. – Л.: Советский писатель, 1968.
7. Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. – Л.: Наука, 1973.
8. Ильина Н. Дороги и судьбы. – М.: Сов. Россия, 1988.
9. Макогоненко Г. П. Из третьей эпохи воспоминаний // Дружба народов, 1987. № 3.
10. Макогоненко Г. П. О сборнике А. Ахматовой «Нечет» // Вопросы литературы. 1986., № 2.
11. Мандельштам Н. Я. Вторая книга. – М.: Моск. рабочий, 1990.
12. Павловский А. И. Анна Ахматова. – Л.: Лениздат, 1982.
13. Паустовский К. Г. Великий дар / В кн.: Рассказы. Очерки и публицистика. Статьи и выступления по вопросам литературы и искусства. – М.: Художественная литература, 1979.
14. Пяст В. Встречи. – М.: Федерация, 1929.
15. Найман А. Г. Рассказы об Анне Ахматовой. – М.: выступления по вопросам литературы и искусства. – М.: Художественная литература, 1989.
16. Селивановский А. Очерки по истории русской советской поэзии. – М.: Гослитиздат, 1936.
17. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. – М.: Книга, 1989.
18. Чуковский К. И. Ахматова и Маяковский. – Вопросы литературы. 1988., № 1.
19. Эвентов И. Об Анне Ахматовой. – Вопросы литературы. 1987. № 3.