петровы в гриппе спектакль актеры
Русь замороченная
Вадим Рутковский
10 февраля 2020
Спектакль Антона Фёдорова «Петровы в гриппе» по роману Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него» – исполинская премьера «Гоголь-центра»
О некоторых составляющих масштабной и противоречивой работы – по алфавиту, в форме российской азбуки.
Аид – царство мёртвых в древнегреческой мифологии и инициалы Артюхина Игоря Дмитриевича, приятеля Петрова, главного героя «Петровых в гриппе». В спектакле «Гоголь-центра» Петрова играет Семён Штейнберг, уже работавший с режиссёром Антоном Фёдоровым на спектакле «Ревизор» в театре «Около дома Станиславского» (подробно – здесь; а здесь – о «Пьяных» Фёдорова в Стерлитамаке). В роли Артюхина сразу два актёра – Евгений Харитонов и Михаил Тройник; могло быть и больше – спектакль козыряет избыточностью, а натура у придуманного Сальниковым полумистического Артюхина такая широкая, что хватит на троллейбус в час пик. Общаться с Артюхиным спорадически – круто, а видеться часто – стрёмно, потому что настоящий буйный, найдёт приключения в любой момент. Что обычно немного варёного Петрова и привлекает, и отталкивает. Ладно, сейчас Петров гриппует, как и вся семья – уже бывшая, но ещё близкая жена и сын, Петров-младший, вялость оправдана болезнью – и Штейнберг отважно стирает краски со своей актерской личности, изображая прострацию. В сценической версии романа доминирует хор – те, кто вокруг, сейчас и в лихорадочных воспоминаниях, реальные и не совсем реальные люди (у персонажа Розы Хайруллиной, например, вовсе нет имени, кто она, точнее, оно, – загадка, не предполагающая единой разгадки). Когда-то Петров не был таким квёлым, но то ли плохо закончившаяся дружба с одноклассником, возомнившим себя писателем круче Шолохова, то ли просто судьба отучили Петрова грезить большими высотами. Он – автослесарь, который только на досуге рисует комиксы, на что спектакль намекает видеопроекцией. Обычный, совсем обычный человек – но и для него проницаемы мистические пространства; и Аид – он рядом, без всякого Игорь Дмитриевича.
Вирус – каждодневный, не подверженный смене политических режимов страх обывателей; в «Петровых» – медиатор, открывающий портал в потустороннее. В спектакле, жанр которого близок мороку-галлюцинации, тот свет от «сюстороннего» практически не отличим.
Гриб чайный – один из маркеров корневой русской жизни; в спектакле он возникает в руках у одной из героинь неуёмной Ирины Выборновой, вписываясь в аляповатую мозаику деталей отечественного быта, придуманную сценографом Саввой Савельевым. Впрочем, русско-народная принадлежность этого обитателя мутных трёхлитровых банок – мнимая; на основе того же гриба делается дико вкусный и очень популярный в Германии и Швейцарии напиток комбуча. Так и спектакли «Гоголь-центра» – насколько про Россию, настолько и на актуальном, востребованном в мире театральном языке; и у «Петровых» может быть хорошая фестивальная история.
Детство – нестабильное состояние, через которое проходит каждый человеческий организм; воспоминания о нём могут согревать и тревожить – к такми полярным ощущениям апеллирует и спектакль, в котором сын Петрова раздваивается, а целая армия детворы куражится на новогодней ёлке, где маленький Петров когда-то приобрёл травматичный опыт встречи со Снегурочкой. У Фёдорова эту обманчиво второплановую героиню играет Мария Поезжаева; её роль – самое точное попадание спектакля.
Ельцин Борис Николаевич – советский политик, первый президент Российской Федерации, выходец с Урала, чья политическая карьера началась в Свердловске, на родине Петровых и Сальникова. В спектакле Ельцин – маска, часть сводящего с ума карнавала, в который укладываются и хроникальные кадры с родными вождями, транслирующиеся на старых телемониторах.
Жир – жаргонное выражение восторга, аналог слова «супер»; подслушано в гардеробе после спектакля и отражает также сгущенность сценической реальности «Петровых».
Зло – нормативно-оценочная категория нравственного сознания, противоположная «добру»; спектакль (как и роман) избегает дихотомии «добро» и «зло», всё в нём амбивалентно и сознательно не согласуется с монотеистическими религиями; упомянутое выше жертвоприношение Исаака Авраамом в «Петровых» – повод для бурлеска. И Изобилие – грёза обывателя о доме – полной чаше; в «Петровых» оборачивается гипернасыщенной сценографией, порой стесняющей действие.
Кино – название советской рок-группы; в череде кадров на телемониторах можно узнать финал соловьёвской «Ассы» с героическим выходом Виктора Цоя на сцену Зелёного театра. Песня «Кино» «Троллейбус» звучит в спектакле в исполнении Розы Хайруллиной ближе к финалу, но то, что авторы «Петровых» держали в голове строчки о троллейбусе, который идёт на Восток, понятно сразу. «Петровы в гриппе» – вольная инсценировка Виктора Цоя? Такая трактовка тоже допустима; а в перестроечном клипе с французскими субтитрами – вполне «петровская» среда: многоэтажки и общественный транспорт.
Линч Дэвид – американский режиссёр, чьё имя стало (наравне с названием сериала «Твин Пикс») синонимом странного в искусстве; о линчевских гостях из иного мира напоминает андрогинный персонаж Розы Хайруллиной.
Музыка – важная составляющая эклектичного саунд-дизайна «Петровых», в который включены и русский романс времён Первой мировой «Спите, орлы боевые» (как часть траурного орнамента), и гипнотический трек «Белый снег», придуманный дуэтом Stolen Loops: имитация эстрадной эзотерики 1980-х, на которые пришлось детство Петрова.
Новый год – универсальный национальный праздник; одна из святынь современого россиянина; один из ключевых образов спектакля, рифмующего новогодние гирлянды и похоронные венки.
Отец – архетип психоанализа; субститут фигуры Творца; одна из ипостасей Петрова и персонаж его собственных детских воспоминаний. В спектакле есть два героя-отца – собственно, отец Петрова (Сергей Муравьёв) и отец Саши, студента театрального училища (Илья Ромашко), жениха Марины-Снегурочки. В романе есть только вскользь упомянутая мать Саши: «Мать Саши была копией Марининой мамы, то есть тоже считала, что Марина ничего не понимает в жизни и что она лучше знает, как надо, но если собственной матери это еще было как-то простительно, то терпеть это отношение от людей совершенно чужих Марина не собиралась». Фёдоров превращает одну строчку в большой саркастический эпизод, где вместо одной призрачной матери – оба родителя (Людмила Гаврилова и Александр Зотов поочерёдно с Виталием Филипповых); целое высказывание о «предках» с их бардовскими песнями и надсадной походной романтикой. Мать Марины в «Петровых» – роль, разделённая между Андреем Ребенковым и Людмилой Гавриловой; без символического отца не обошлось и здесь. А мать Петрова играет Яна Иртеньева, та же – что вполне в психоаналитическом ключе – актриса, что играет и жену Петрова.
Поэзия Героями спектакля Фёдорова становятся Иосиф Бродский – объект поклонения и насмешек – и его иронически переосмысленные строки; играет Бродского Артём Шевченко, которому доверена и роль «гения»-самоубийцы, с которым учился Петров.
Рок – фатум, непознаваемый и независящий от человеческой воли; его можно не заметить за завесой быта, но спрятаться от него некуда. Он определяет бытие даже таких незаметных граждан, как Петровы и им подобные.
Связность; её отсутствие – ощутимый изъян размашистого спектакля; разобраться в том, что, собственно, творится на сцене можно только при хорошем знании текста Сальникова. В процессе работы Фёдоров отошёл от инсценировки, написанной Кириллом Серебренниковым, и вернулся к роману, что вредит сценическому действию. Если, конечно, вы – как герой одной из песен Цоя, «Просто хочешь ты знать, где и что происходит».
Таблетка просроченного аспирина – то, что воскрешает Петрова-младшего; привет из СССР; дань бесконечному народному трёпу о болячках и лекарствах. Этот тонущий в болоте повседневности народ – коллективный герой «Петровых», смачно сыгранный актерским ансамблем «Гоголь-центра».
Упокой – то же, что упокоение; употребляется с предлогом «за»: помянуть заупокой – совершить молитву за умершего. Заупокойный или «танатологический» мотив пронизывает спектакль; в кладбище легко превращается «второй этаж» сценического троллейбуса; обсуждают тут новогоднее застолье или поминки – поди разбери.
Фобия – иррациональный неконтролируемый страх; троллейбусные обитатели «Петровых» проявляют преимущественно ксенофобию. Для Фёдорова народные фобии – один из источников театральной фантазии.
Христос с картины Ганса Гольбейна Младшего «Мёртвый Христос в гробу» – часть видеообразов «Петровых»; искусство, отсылающее к религиозному сознанию, с которым спектакль вступает в спор.
Цианоз – синюшная окраска кожи в результате понижения уровня кислорода в крови; причиной его появления может быть переохлаждение. Холод – базисный элемент зимнего мира «Петровых»; здесь даже троллейбус – синий.
Чебурашка В романе – увлечение Петрова, сблизившее его с одноклассником («Туда же вышел и еще один мальчик – мелкий блондинистый пацан, похожий на дошкольника, – и спросил, не смотрел ли Петров мультфильм «Чебурашка идет в школу», что было актуально для них обоих. Петров смотрел, они разговорились и познакомились»); а также возможный источник происхождения шапки «из шкуры Чебурашки» – часть зимней одежды любого советского ребёнка. В спектакле прямых ассоциаций с фантастическим зверем нет, но советский бэкграунд накрепко влит в аудиовизуальный ряд.
Шатун – опасный и непредсказуемый медведь, не впавший в зимнюю спячку и пребывающий в состоянии, подобном трансу; «Шатунами» назвал свой роман об «эмпирическом» познании смерти «метафизический реалист» Юрий Мамлеев, с которым «Петровых» нередко сравнивают. Этот стиль близок и Фёдорову, каждая работа которого подвергает реальность мутации. Среди жаргонных значений слова есть «крепкий алкогольный напиток» и «состояние алкогольного опьянения» – то, в котором Петров, как типичный представитель знающего толк в хмеле народа, часто оказывается; гриппозная лихорадка дополняется алкогольным опытом.
Щегольство – свойство спектакля, поставленного нарочито нарядно, бравирующего броским внешним видом.
Электричество – приводит в движение троллейбус, ставший в «Петровых» основой декорации; нутро троллейбуса может быть и читальным залом, и залом ДК, и квартирой, и катафалком. В ассоциативный ряд, запущенный «Петровыми», может быть включено и короткое стихотворения Олега Григорьева: «Я спросил электрика Петрова: / – Для чего ты намотал на шею провод? / Петров мне ничего не отвечает, / Висит и только ботами качает».
Юродство – религиозный подвиг в христианстве; состояние, близкое блаженности; в «Петровых» такое играет Роза Хайруллина, пристающая к героям с настойчивым предложением поесть супа.
Я – это я, Вадим Рутковский, выразивший смятенные и противоречивые чувства от спектакля аж в двух текстах; первый, в формате традиционной рецензии, написан для Радио Свобода, второй вы только что прочитали.
На спектакле «Петровы в гриппе» лихорадит всех: и актеров, и зрителей
Какой получилась постановка романа Алексея Сальникова в «Гоголь-центре».
Всякий раз, как соберутся в театре поставить какой-нибудь известный роман, находятся удивленные: как же это переносить на сцену? Все эти мотивы, сюжеты, аллюзии, реминисценции и прочее? Ответ всегда один: никак. Книгу толщиной в полпальца невозможно трансформировать в двух-трехчасовое сценическое действо совершенно без потерь – с точки зрения текста. Но если мы согласимся, что главная ценность романа – не текст, а образы, то все становится возможным.
«Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова – произведение многослойное и, простите, полифоническое. Все эти текстуальные полунамеки, полуирония, полутрагедия транспонируются в выразительные средства театра. Поэтому, если обычно в рецензиях мы пишем про режиссера и актеров, в случае с постановкой «Гоголь-центра» важно сказать и о художниках. Именно их усилиями в большой степени зрительный зал «заражается» в итоге творческим «гриппом».
Главное пространство, где происходит жизнь Петровых, – большой троллейбус, который превращается временами то в квартиру, то в библиотеку (место работы Петровой), то в ДК, где проводят новогодний утренник, то в подземное царство, куда являются Аид (в такую аббревиатуру складывается Ф.И.О. Игоря, странного друга Петрова-старшего) и его Цербер. В зависимости от того, где мы, свет то почти совершенно меркнет, то взрывается ослепительными фарами. Персонажи – странные, двоящиеся, то карнавальные, то грозные – крадутся и пляшут, шепчут и кричат, лежат недвижно или вдруг свешиваются из дыры в крыше. Музыка накатывает волнами, то гудя в отдалении, то ввинчиваясь в уши мощным битом. Вас постоянно кружит и переворачивает, вы уже не понимаете, на какой ковер в квартире Петровых нужно становиться: тот, что на полу, или тот, что на стене, – а может, на тот, что на потолке? По бокам от актеров появляются вдруг мультфильмы с героями больше человеческого роста и психоделическими переливами узоров. Вас кружит и переворачивает, так что и мутит временами, и при этом вы испытываете восторг. Впечатления гриппозного сна воссозданы здесь филигранно – художником Саввой Савельевым, художником по свету Иваном Виноградовым, мультипликатором Надей Федотовой и озвучены музыкантами московского проекта Stolen Loops.
Конечно, более удачного Петрова-старшего, чем нервный, вечно всклокоченный Семен Штейнберг, сложно себе и представить. Но это не единственная удача кастинга – режиссеру Антону Федорову, который решил вывести подземный, инфернальный, мифологический план «Петровых» на первое место, надо сказать спасибо и за Розу Хайруллину – никогда еще она не выглядела так органично, как в роли постороннего, потустороннего, но, безусловно, важного существа, в обязанности которого входит наблюдать за происходящим с выражением отстраненного недоумения и время от времени спрашивать: может, супу поедим?
Петровы в театре и вокруг него: спектакль по роману Сальникова в «Гоголь-центре»
В «Гоголь-центре» прошла премьера спектакля Антона Федорова «Петровы в гриппе и вокруг него» — амбициозная адаптация самого странного бестселлера последних лет. Елена Смородинова рассказывает, почему стоит сходить на этот спектакль, если удастся — билеты на все ближайшие сеансы уже проданы.
Петров едет в троллейбусе. У Петрова — грипп.
Петрова выдает книжки в библиотеке и между делом душит пакетом, протыкает карандашом или еще каким‑нибудь способом уничтожает посетителей. У Петровой — грипп.
Петров-младший в школу не пойдет. Ну, вы сами поняли.
До «Петровых в гриппе» Алексея Сальникова, живущего в Екатеринбурге, по которому едет троллейбус с Петровым, знали немногие, но когда критики наконец обратили на него внимание, а роман получил «Нацбест», книги Сальникова замелькали в московском метро, петербургских кофейнях и на полках с бестселлерами во всех книжных страны. Наверное, в екатеринбургских троллейбусах Петровы (а также Ивановы, Сидоровы и Кузнецовы) тоже читали эту «очень нестандартную историю про очень стандартную семью».
Формула успеха «Петровых в гриппе» вполне себе укладывается в эту фразу. Нет обычных Петровых — есть картины, которые рисует Петров-автослесарь, есть книги, которые читает Петрова-библиотекарь, есть неотступно надвигаюшийся на Екатеринбург Новый год с его утренниками, на которые нужно «костюм мальчику», есть Аид — друг Петрова Артюхов Игорь Дмитриевич, — есть какая‑то дурацкая текущая жизнь.
И если и можно как‑то определить спектакль Антона Федорова, умещающего немаленький роман Сальникова в два с половиной часа сценического времени без антракта, — то это один сплошной грипп, один сплошной трип в окуджавском троллейбусе. Путешествие Петрова по Екатеринбургу рифмуется с прогулкой Улисса по Дублину — только кроме древнегреческих мифов здесь вспоминаются еще и Башлачев (хотя ни уральский, ни рок в принципе в спектакле не звучит), и последний поэт девяностых Борис Рыжий.
«Петровы в гриппе» мелькают набором идеально подогнанных каким‑то неведомым способом сцен из обычно-необычной жизни, по которой мчится придуманный художником Саввой Савельевым троллейбус, превращающийся то в квартиру Петровых, то в библиотеку, то в автомастерскую, то в закуток ДК.
«Петровы в гриппе» — спектакль удивительной визуальной красоты, сложенной из пазлов постсоветского визуального уродства. Шапки а-ля Брыльска в «Иронии судьбы» у тетушек, ковры на стене, на потолке и на полу, растянутые свитера, убогие шерстяные пальто, елочка в огонечках неочевидным образом, но все-таки передают привет учителю Антона Федорова, любимцу театралов-интеллектуалов режиссеру Юрию Погребничко с его ушанками, бушлатами и елочными игрушками вместо сережек.
Многопластовое, многоголосное сочинение, в котором идеальным ансамблем звучат и актеры «Седьмой студии», и те, кто пришел работать еще в Театр имени Гоголя, нужно бы анализировать по пунктам, но морок, в который Антон Федоров погружает своего зрителя и из которого не отпускает до самого финала, этому отчаянно сопротивляется. Из этих «Петровых» хочется вынырнуть весной, очнуться в какой‑то другой реальности. Но пока есть только грипп — между прошлым и будущим.
О чем роман «Петровы в гриппе и вокруг него», который экранизирует Серебренников
«Петровы в гриппе и вокруг него» впервые был опубликован еще в 2016 году — в журнале «Волга», но до широкого читателя добрался только в 2018-м, когда был выпущен издательством АСТ («Редакция Елены Шубиной»).
Главный герой — 27-летний автослесарь Петров — почувствовав, что заболевает, принял какую-то ядреную микстуру на спирту и здраво рассудил, что за руль лучше не садиться. По дороге с работы Петров встретил давнего приятеля Игоря Дмитриевича Артюхова, сидевшего на пассажирском сидении катафалка. Как положено, мужчины выпили за встречу (прямо в катафалке, над гробом), потом еще и еще, затем — в гостях у общего знакомого, странноватого философа Виктора Михайловича. Так, стопка за стопкой, Петров обнаружил себя через несколько часов все в том же катафалке, совершенно разбитым алкоголем и болезнью. И поковылял домой. Там героя ждала бывшая жена и сын — Петров-младший.
В перерывах между прописанными до молекул злоключениями Петрова и Петровой (у Сальникова что не описание — то на добрых пять страниц) мы узнаем о друзьях главного героя. Например, помимо двух вышеупомянутых собутыльников, у Петрова был школьный друг Сергей — студент филфака с претензией на лавры великого русского писателя, чьи тексты (с явным подражанием Толстому, Тургеневу и Довлатову) отказывались печатать в местной газете «Урал». Измученный дикой несправедливостью Сергей возомнил, что признание настигнет его после смерти и решил покончить жизнь самоубийством. В лучших традициях Владимира Маяковского и Хантера Томпсона — застрелиться. И заручился поддержкой Петрова. В прямом смысле: Сергей приставил дуло к виску, а Петров его же пальцем нажал на курок.
Тут стоит перейти к самому любопытному — трактовке плотно взбитого, густого и тяжелого текста. Никакого Сергея, Игоря Артюхова и даже жены-маньячки не существует. Все они — сам Петров, плоды его воображения. Например, Петров, помимо ремонта машин, рисует комиксы, которые нравятся лишь его сыну. Соответственно, Сергей — это Петров, убивший в себе писателя и всякие претензии на величие творческой единицы. Кроме того, неслучайно имя Петрова звучит единожды за весь роман — из уст его матери, которая обращается к сыну, естественно, «Сергей».
Дальше. Петров именно что страдает от убожества и бренности мира. Все, что его окружает — ветхие дома, загаженные подъезды, расписанные похабными надписями вдоль и поперек стены, «сумасшедшие», вечно пристающие к нему в общественном транспорте. Герой страдает, но терпит. В отличие от Петровой, которая только и делает, что срывается на всех и каждого. В остальном бывшие супруги похожи: оба любят литературу, оба — интроверты, оба — азиаты (точнее, она татарка, а у него постоянно просят документы на улице). Петрова не жена Петрова, а супер-женщина, персонаж его же комиксов, творящий то, что сам герой сделать не в состоянии. Об остальных героях романа известно еще меньше, Игорь Артюхов, например, чуть ли не с первых страниц кажется самым карикатурным и поддельным.
В сухом остатке «Петровы в гриппе и вокруг него» — роман не о семье, а о человеке и сущностях внутри и вокруг него. О беспомощности, о подавленных амбициях и в целом — о довольно надломленном и разбитом типе личности. В какой-то степени неуклюжем и будто нарочно исковерканным. Последнее идеально подчеркнуто самим текстом — лексикой и синтаксисом. Все эти чудные обороты «идти с трамвая» или «поуламывать зажечь елку» как бы изначально намекают читателю, что придется продираться через текст, как Петрову — через болезнь, которая гораздо опаснее рядового гриппа.
Петровы в фильме и вокруг него
Спектакль по роману Алексея Сальникова в «Гоголь-центре»
В «Гоголь-центре» состоялась премьера спектакля «Петровы в гриппе» в постановке режиссера Антона Федорова. Одновременно с этим художественный руководитель «Гоголь-центра» Кирилл Серебренников заканчивает съемки фильма «Петровы в гриппе». О том, как популярный роман-фантасмагорию Алексея Сальникова перенесли на театральные подмостки, рассказывает Ольга Федянина.
За последние три года не было, кажется, успешнее русской книги, чем роман Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него». Кирилл Серебренников, который запросы времени и публики понимает, как, вероятно, никто другой в сегодняшнем театре, к этому успеху отнесся с двойным интересом — и как режиссер, и как худрук-продюсер. То есть сам Серебренников снимает фильм «Петровы в гриппе» по своему собственному сценарию, а одновременно с этим премьера спектакля «Петровы в гриппе» состоялась в возглавляемом Серебренниковым «Гоголь-центре». Но поставил его здесь ученик Юрия Погребничко режиссер Антон Федоров. Получается своеобразный спин-офф — магистральная линия с ответвлением-вариацией, хотя тут не сразу и скажешь, кто кому приходится «ответвлением»: понятно, что экранизация, скорее всего, первична, но фильм Серебренникова пока закончен только в съемочной своей части, а спектакль-то уже вышел и собирает законные аншлаги.
В каком-то смысле прихотливость этой производственной конструкции, конечно же, под стать конфигурации самого романа. История нескольких дней из жизни «простых жителей Екатеринбурга», рассказанная Алексеем Сальниковым как история болезни в буквальном смысле слова, естественным образом вписывается в длинную линию русского литературного фэнтези, от «Вия» до «Альтиста Данилова». В «Гоголь-центре» сделали своего рода спектакль-инсталляцию, в котором на ограниченном пространстве миры и времена даже не смешиваются, а просто не имеют никакого шанса отделиться друг от друга.
Разговоры о трудностях перевода с литературного на сценический правомерны, но в данном случае, кажется, немножко преувеличены. Современный театр уже давно научился работать именно с тем, что составляет главную движущую силу романа Сальникова: пересечение и смешение пространств и времен.
Игорь Гулин о книге «Петровых в гриппе и вокруг него»
В рецензиях и откликах на роман бросается в глаза частота, с которой употребляются слова «оборачивается» и «на грани». В спектакле Антона Федорова все ситуации и персонажи тоже на грани и постоянно «оборачиваются». Вот едет гриппующий автомеханик Петров-старший (Семен Штейнберг) домой в переполненном троллейбусе, а доезжает совсем не домой и уже на катафалке. Вот таблетка просроченного аспирина превращает обычный грипп в апокалиптический вирус. Вот жена Петрова (Яна Иртеньева) из сдержанной библиотекарши превращается в фурию-убийцу. Вот Петров-младший оборачивается из крошки-сына в жертвенного агнца, потом в пестро одетый мячик, а потом и вовсе раздваивается (Роман и Артем Борзовские). Вот Иосиф Бродский оказывается навязчивым унылым призраком, долдонящим в районной библиотеке свое «не выходи из комнаты». А куда ж ты из нее выйдешь, если ничего, кроме этой самой комнаты, и нету? Она же районный ДК с елочкой, она же библиотека, она же синий троллейбус номер три. Троллейбусное нутро, собственно, и оборудовано как универсальное пространство. Художник Савва Савельев упаковал в него немыслимое количество деталей и подробностей, предметов-симптомов, предметов-подсказок и обманок в этом спектакле немерено, подобраны и соединены они остроумно и точно, и в какие-то моменты хочется остановить картинку и просто разглядывать ее как музейный объект, литературную инсталляцию. Или как археологический разрез, в котором спрессованы не только разные эпохи, но и разные слои бытия: вот вам сказка, вот вам притча, вот вам троллейбусный вербатим, вот вам провинциальная чернуха 1990-х, вот вам постсоциалистическое ретро. А все вместе — неразлепляемая русская хтонь, особенно близкая и понятная как раз таки вокруг Нового года, когда происходит действие романа и когда две недели день без числа, а елочка все никак не погаснет.
Эта сверхнасыщенность пространства разными слоями и временами — и главная притягательная сила спектакля, и главная его проблема. С театральной точки зрения наиболее удачны даже не сами «фокусы» пространства и времени, а то, как внутри этих «фокусов» актерам удается практически без швов и ниток оказываться во всех слоях того самого археологического разреза одновременно. В особенности это относится к двум женским ролям — и Петрова (Яна Иртеньева), и Снегурочка-Марина (Мария Поезжаева) виртуозно сохраняют единство бытового, монотонного, узнаваемого и чистой фантасмагории. Проблема же здесь чисто драматургическая и в каком-то смысле неизбежная. Троллейбус этого спектакля на всем солидном протяжении — два с лишним часа без антракта — не то чтобы особенно движется. Ему и некуда, потому что все эпохи и все сюжеты в нем есть изначально, все срифмовано и завязано одно на другое, ни одному сюжету не положено ни начала, ни развязки. И если «гений места» Роза Хайруллина проходит яркой тенью через весь спектакль, периодически предлагая всем участникам поесть суп, то понятно, что никакого супа никто так до конца и не увидит. Хотя при гриппе, скорее всего, это как раз и помогло бы.