на всю оставшуюся жизнь песня аккорды

Песня из одноимённого телефильма о войне, по мотивам повести В.Пановой «Спутники»
Музыка: В.Баснер Слова: Б.Вахтин и П.Фоменко 1975г.

— Сестpа,ты помнишь как из боя
Меня ты вынесла в санбат?
— Oстались живы мы с тобою
В тот pаз, товаpищ мой и бpат.

Hа всю оставшуюся жизнь
Hам хватит подвигов и славы
Победы над вpагом кpовавым
Hа всю оставшуюся жизнь
Hа всю оставшуюся жизнь

Гоpели Днепp, Hева и Волга
Гоpели небо и поля.
Одна беда, одна тpевога
Одна судьба, одна земля

Hа всю оставшуюся жизнь
Hам хватит гоpя и печали,
Где те, кого мы потеpяли
Hа всю оставшуюся жизнь
Hа всю оставшуюся жизнь.

Сестpа и бpат. Взаимной веpой
Мы были сильными вдвойне
Мы шли к любви и милосеpдью
В немилосеpдной той войне

Hа всю оставшуюся жизнь
Запомним бpатство фpонтовое
Как завещание святое
Hа всю оставшуюся жизнь.
Hа всю оставшуюся жизнь.

Hа всю оставшуюся жизнь
Запомним бpатство фpонтовое
Как завещание святое
Hа всю оставшуюся жизнь.
Hа всю оставшуюся жизнь.

Song from the eponymous film about the war, based on the novel by V. Panova’s «Satellites»
Music: V. Basner lyrics: B. Vakhtin and P. Fomenko 1975.

— Sister,you remember from the battle
You have carried me to the medical battalion?
— Alive with you
At that time, my comrade and brother.

For the rest of your life
We have enough feats and fame
Victory over the enemy bloody
For the rest of your life
For the rest of your life

Burned the Dnieper, Neva and Volga
Burned the sky and fields.
One problem, one alarm
One destiny, one earth

For the rest of your life
We have enough grief and sorrow,
Where those we have lost
For the rest of your life
For the rest of your life.

Sister and brother Mutual faith.
We were doubly strong
We went to the love and mercy
In the unmerciful war

For the rest of your life
Remember the brotherhood front
As Testament Holy
For the rest of your life.
For the rest of your life.

For the rest of your life
Remember the brotherhood front
As Testament Holy
For the rest of your life.
For the rest of your life.

Источник

Гражданская Оборона – На всю оставшуюся жизнь

Гражданская Оборона – На всю оставшуюся жизнь

Am A7
На всю оставшуюся жизнь
Dm
Нам хватит подвигов и славы
G C
Победы над врагом кровавым
Dm E F
На всю оставшуюся жизнь
Dm E Am
На всю оставшуюся жизнь

Am
Горели Днепр, Нева и Волга
E
Горели небо и поля…
E7
Одна беда, одна тревога
Am
Одна судьба, одна земля

Am A7
На всю оставшуюся жизнь
Dm
Нам хватит горя и печали,
G C
Где те, кого мы потеряли
Dm E F
На всю оставшуюся жизнь
Dm E Am
На всю оставшуюся жизнь.

Am
Сестра и брат… Взаимной верой
E
Мы были сильными вдвойне
E7
Мы шли к любви и милосердью
Am
В немилосердной той войне

Источник

Гражданская Оборона – На всю оставшуюся жизнь аккорды

Песня «Гражданская Оборона – На всю оставшуюся жизнь» аккорды для гитары

Аккорды Гражданская Оборона – На всю оставшуюся жизнь

Am A7
На всю оставшуюся жизнь
Dm
Нам хватит подвигов и славы
G C
Победы над врагом кровавым
Dm E F
На всю оставшуюся жизнь
Dm E Am
На всю оставшуюся жизнь

Am
Горели Днепр, Нева и Волга
E
Горели небо и поля…
E7
Одна беда, одна тревога
Am
Одна судьба, одна земля

Am A7
На всю оставшуюся жизнь
Dm
Нам хватит горя и печали,
G C
Где те, кого мы потеряли
Dm E F
На всю оставшуюся жизнь
Dm E Am
На всю оставшуюся жизнь.

Am
Сестра и брат… Взаимной верой
E
Мы были сильными вдвойне
E7
Мы шли к любви и милосердью
Am
В немилосердной той войне

Источник

На всю оставшуюся жизнь песня аккорды

История песни «Журавли»

В семье Газдановых из села Дзуарикау в Северной Осетии было семеро сыновей. Один погиб в 1941 под Москвой. Еще двое — при обороне Севастополя в 1942. От третьей похоронки умерла мать. Следующие трое сыновей Газдановых пали в боях в Новороссийске, Киеве, Белоруссии. Сельский почтальон отказался нести похоронку на последнего, седьмого сына Газдановых, погибшего при взятии Берлина.
Показать полностью. И тогда старейшины села сами пошли в дом, где отец сидел на пороге с единственной внучкой на руках: он увидел их, и сердце его разорвалось. В 1963 году в селе установили обелиск в виде скорбящей матери и семи улетающих птиц. Памятник посетил дагестанский поэт Расул Гамзатов. Под впечатлением от этой истории он написал стихотворение. На своем родном языке, по-аварски. И, к счастью, у этого стихотворения есть качественный перевод на русский. Его сделал Наум Гребнев, известный переводчик восточной поэзии. Он учился в Литинституте с Гамзатовым после войны и дружил с ним. Этот перевод всем вам знаком.

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Летит, летит по небу клин усталый —
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

Стихотворение попалось на глаза Марку Бернесу, для которого война была глубоко личной темой. Он обратился к Яну Френкелю и попросил сочинить музыку для песни на эти строки. Но с музыкой у композитора дело пошло не сразу. Тут, чтобы снять пафос, нужно рассказать о некоторых курьезных моментах. Во-первых, на обелиске в память о братьях Газдановых в качестве птиц были гуси. Расулу Гамзатову сложно было подобрать по-аварски рифму к слову «гуси», и он специально звонил в министерство культуры Северной Осетии с просьбой заменить «гусей» на «журавлей». И ему разрешили. Во-вторых, в оригинальном тексте стихотворения и перевода было: «Мне кажется порою, что джигиты». Это Бернес попросил заменить «джигитов», на «солдат», чтобы расширить адрес песни и придать ей общечеловеческое звучание. И еще: в тексте, который Бернес подготовил для песни, была опущена познавательная лингвистическая строфа: «Они летят, свершают путь свой длинный, и выкликают чьи-то имена. Не потому ли с кличем журавлиным от века речь аварская сходна?» Как бы то ни было, для композитора Яна Френкеля война тоже была личной темой. В 1941–1942 годах он учился в зенитном училище, а позднее — тяжело ранен. Через два месяца после начала работы Френкель написал вступительный вокализ и тут же позвонил Бернесу. Тот приехал, послушал и расплакался. Френкель вспоминал, что Бернес не был человеком сентиментальным, но плакал, когда его что-то по-настоящему трогало. После этого работа над записью пошла быстрее. Но не только из-за вдохновения. Бернес был болен раком легких. После того, как он услышал музыку, он стал всех торопить. По словам Френкеля, Бернес чувствовал, что времени осталось мало, и хотел поставить точку в своей жизни именно этой песней. Он уже с трудом передвигался, но, тем не менее, 8 июля 1969 года сын отвез его в студию, где Бернес записал песню. С одного дубля. Если вы послушаете эту песню в его исполнении, то многое почувствуете в голосе и интонациях Бернеса. Эта запись действительно стала последней в его жизни — Бернес умер через месяц, 16 августа. Через несколько лет после появления песни «Журавли» в местах боев 1941–1945 годов стали возводить стелы и памятники, центральным образом которых были летящие журавли.

Источник

Книги«Жизнь на всю оставшуюся жизнь»: Отрывок из книги
с историями пациентов хосписов

Воспоминания и диалоги сотрудников благотворительного фонда «Вера»

В издательстве «АСТ» вышла книга «Жизнь на всю оставшуюся жизнь» — сборник историй пациентов хосписов. Книга приурочена к пятнадцатилетию благотворительного фонда «Вера», и все эти истории собирали сотрудники НКО. Публикуем четыре рассказа — о жизни дальнобойщика Николая, Владимира Павловича, Анны Ивановны и Наташи. Купить книгу можно на сайте издательстве по этой ссылке.

Любовь — она нужна нам. Нужна больше всего на свете, нужна как солнечный свет. Особенно в трудные времена, когда воздуха как будто меньше, а годы жизни болезнь превращает в недели и дни.

Татьяна и Николай почти сорок лет, прожитых непросто, вместе. Он — красавец, в недавнем прошлом дальнобойщик, душа компании, умеющий и сказать, и спеть. Удаль видна даже сейчас, и глаз горит при рассказе о дорогах и городах, которых было много-много. Таня — тихая и светлая берёзка, которая растила детей и ждала-ждала-ждала. А сейчас — провожает. И все её внутренние силы, вся любовь, которая так сильна и открыта, что видна сразу, направлены на то, чтобы вылечить, сохранить, удержать, помочь. Ведь её Коля болеет только полгода, хотя сразу — метастазы везде, и от химиотерапии — хуже, и облучение — бесполезно. В хоспис, в выездную службу, обратились из-за боли — боли, которая убивала.

С болью мы справились через неделю. Но — появилось другое… С первого визита было понятно, что Николай понимает ситуацию и принимает её, насколько это возможно. Бывает и агрессия, и горечь, и гнев, но ведь смирение — это путь, а не точка, и он идёт по этому пути. Татьяна же, после того как боль ушла, активно консультируется по поводу операции по восстановлению разрушенных позвонков, удалению метастазов в печени и лёгких, пишет запросы, отвечает на вопросы, вызывает на дом лабораторию. И нашлась в Москве клиника, которая согласна была привезти человека из нашего города в Москву автомобилем скорой помощи, поэтапно прооперировать и привезти обратно. Николай отказывается, говорит, что не хочет никуда ехать, и надеется всё оставшееся время быть с семьёй… Татьяна настаивает, впервые в жизни, ведь она хочет спасти. И это — разделяет, отнимает силы и возможность быть рядом.

Если бы был шанс — даже не на излечивание, лишь на продление и улучшение жизни! — можно было бы пытаться. Работая в хосписе, мы порой видим, что нужна и возможна не только симптоматическая помощь, но и что-то другое, например лучевая терапия. И всегда говорим об этом. Но для Николая, когда предполагаемое время жизни две-три недели, это — нехорошо, это — напрасно, это — нереально, это — не поможет.

С Николаем и Татьяной, которая просила меня убедить его ехать на лечение, мы говорили втроём. Рассмотрели предполагаемые сложности и возможности, записали, каждый объяснял, почему так думает и выбирает. Вернее, я больше спрашивала, говорили и решали они. Решили не ехать, потому что времени мало, сил нет совсем и надежды на то, что станет легче, — тоже. Снова вместе. Татьяна поняла и приняла происходящее. Конечно, они скажут друг другу своими, уникальными для каждой семьи словами: «Прости. Прощаю. Люблю. Благодарю. Прощай». Но сегодня он уже сказал: «Отпусти меня», и она ответила: «Да».

Наше знакомство с одним из моих самых любимых пациентов, Владимиром Павловичем, началось с того, что он запустил в меня тапкой.

Я вошла в палату, чтобы познакомиться и пригласить его на концерт. Выслушав меня, наш новый пациент сначала предельно популярно объяснил мне, что он работал аж целым директором в Останкино и поэтому в гробу видал все наши недоконцерты, далее послал меня в очень отдалённую местность и, чтобы придать мне ускорение, запустил в меня тапкой.

— Ну и ладно, — ответила я ему, — не хотите — как хотите.

Вообще, мне нравятся такие пациенты: во-первых, тем, что их эмоции открыты и ясны, можно легко понять, что́ они чувствуют, и подстроиться к ним; во-вторых, я уверена, что они не дадут себя в обиду и всегда скажут, если что-то их беспокоит. С тех пор я заходила в палату исключительно к его соседу, беседовала с ним, предлагала то и это, а Владимиру Павловичу доставались только вежливое «здравствуйте» и улыбка. Недели через две крепость пала. Он подозвал меня к себе и со скучающим видом процедил:

— Ну ладно, расскажите, что у вас там, какая программа на эту неделю.

И после этого мы с ним подружились. Он участвовал буквально во всём, даже раскрашивал матрёшек на мастер-классе, причём, как и положено директору, руководил, а волонтёр прилежно воплощала его решения в жизнь: «Аккуратнее давай, аккуратнее. Тонкие линии, ты понимаешь, что значит тонкие линии?» Через некоторое время ему, видимо, пришла в голову неожиданная мысль, что неплохо было бы извиниться за тапку. Но извинился он также своеобразно:

— Знаешь что, это было, конечно, некрасиво с моей стороны, но я не буду извиняться, потому что нечего приставать к человеку, когда ему нехорошо.

— Ну, кинули и кинули, Владимир Павлович, — ответила я весело, — чего не бывает в жизни, я не обижаюсь. Да тем более вы промахнулись.

Он со вздохом согласился.

Маленькая, худая женщина со сжатыми кулачками, нахмуренными бровями и огромным животом (асцит) боролась с болезнью и всем этим несправедливым миром. Проглатываю претензии и спрашиваю:

— А что вы хотели-то кроме того, чтобы высказать критику?

— Я, — отвечает она, — как-то давно где-то на вокзале покупала хот-дог с сосиской в длинной булке, с кетчупом и майонезом, но без горчицы! Безумно вкусный! Купите мне такой же. Я, безусловно, оплачу вам его, можете не сомневаться.

С тех пор операция под названием «Хот-дог» практически не прекращалась. Волонтёры в чате обсуждали варианты поиска по всей Москве неизвестного хот-дога от неизвестного производителя в неизвестном месте, по пути в хоспис покупали образец продукта и несли Анне Ивановне. Реакция её была неизменна: «Съесть я, конечно, съела, но ваш хот-дог — дерьмо». В конце концов процедура передачи очередного варианта булки с сосиской стала напоминать хорошо отрепетированный спектакль: медперсонал предупреждал Анну Ивановну о предстоящем визите, координатор появлялся в дверях палаты, щёлкал пальцами и объявлял:

— Заноси, — сидя с важным видом за столом и едва сдерживая улыбку, объявляла Анна Ивановна. — Позже зайдёшь, я скажу вердикт.

Угасла Анна Ивановна очень быстро, буквально в один день. Я зашёл к ней в палату и столкнулся с её дочерью и врачами, они хмурились и что-то обсуждали.

— Ну, — говорю Анне Ивановне, — у вас сегодня много гостей, а я без хот-дога, зайду завтра.

— Давай мы хоть за ручку с тобой поздороваемся, — отвечает она, — что-то я сегодня не в форме.

Мы подержали друг друга за руки.

— Удивительно, — вдруг изумлённо произнесла дочь Анны Ивановны, — она всегда со всеми воюет и всеми недовольна. А тут сдружилась с вами и с волонтёрами, только об этом и говорит.

— Да знаете, проклятый хот-дог нас сдружил, — отвечаю ей, — и общее дело.

Анна Ивановна тихонько хихикнула в подушку. К вечеру она умерла.

Наташу привезли в детский хоспис из детдома. Странный воробей, волосы коротенькие, голова большая, глаза любопытные, но смотрит сквозь тебя, сидит в коляске и раскачивается.

— Вы знаете, она такая, ну, аутистка. Она вообще никого не любит. Больная, что поделать. Она кричит часто, так мы её тогда в тёмной комнате закрываем. Только так и успокаивается, — передаёт последние рекомендации соцработник и уезжает.

Наташа глядит на всех недобро и даже сурово, исподлобья. Серая кофта, штаны с пузырями на коленях, коричневые ботинки, которые явно ей велики. Засовывает палец в рот, теребит губу. А теперь пропустим пару месяцев и заглянем в палату Наташи снова. Волосы отросли немного. Розовый стильный сарафан, модные колготы, сиреневые сандалики по размеру. Наташа, услышав мой голос, улыбается. Если начать разговор с правильного захода, то она начинает смеяться. Если настроение отличное, то она берёт меня за руку, рассматривает мои волосы, слушает песни и смешно склоняет голову набок, как галчонок. Да, Наташа частенько кричит, но по делу. Она кричит тогда, когда не берут в расчёт её желаний, когда хочет выразить своё мнение или побыть одна. Она кричит, потому что знает: мы прислушаемся. И да, в детском хосписе никто ни разу не запирал Наташу в тёмной комнате…

Источник