Что значит размежевался с крестьянами отцы и дети
«КТО ТУТ ПРАВ, КТО ВИНОВАТ РЕШИТЬ НЕ БЕРУСЬ…»:
«ОТЦЫ И ДЕТИ» И. С. ТУРГЕНЕВА
О. В. Богданова,
Санкт-Петербургский государственный университет
доктор филологических наук, профессор
Таким образом, конфликт «отцов и детей», как казалось ранее, долженствующий быть воплощенным в парах
Кирсанов-отец Кирсанов-сын
Кирсанов-дядя Кирсанов-племянник
Базаров-отец Базаров-сын
и получивший реализацию в романе посредством пары
теперь предстает в ином виде:
тем самым переводя понимание сути конфликта из ракурса возрастного в сферу социальную, из столкновения между отцами и сыновьями, в схватку между сыновьями, представляющими разные социальные слои российского общества 1850–1860-х гг.
Между тем после расставания с Базаровым Аркадий говорит: «…я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они представляются мне. гораздо ближе» (с. 344). И эти идеалы он находит прежде всего в личности и жизни собственного отца.
Из того, что еще не было сказано о Николае Петровиче, может быть, единственное, что можно добавить, это броское слово Базарова к Аркадию: «Твой отец добрый малый, – промолвил Базаров, – но он человек отставной, его песенка спета» (с. 209). Однако понять, почему Базаров именно так оценивает Николая Петровича, едва познакомившись с ним, весьма затруднительно.
Правда, изменения, которые предпринял Николай Петрович в хозяйстве, не дают (пока) ожидаемых результатов. «Недавно заведенное на новый лад хозяйство скрипело, как немазаное колесо, трещало, как домоделанная мебель из сырого дерева» (с. 197). Павлу Петровичу и Базарову представляется, что Николай Петрович «в хозяйстве вряд ли смыслит» (с. 181), он «не довольно практичен» (с. 198), «не так принимается за дело, как бы следовало» (с. 199). Однако сам хозяин поместья «не унывал», но «частенько вздыхал и задумывался…» (с. 197).
Между тем хозяйственные умения Николая Петровича вряд ли можно счесть основой для восприятия его личности. Особенно Тургеневым. Не практические, но человеческие слагаемые определяют сущность характера героя. Главные, ценимые писателем качества персонажа – его теплота, сердечность, доброжелательность, терпимость, отеческая забота и любовь. Так что даже критикующий все подряд Базаров признается приятелю: «А отец у тебя славный малый. он добряк» (с. 181) – и повторяет эти слова не однажды. Неслучайно в эпилоге романа Тургенев не пытается объяснить причины успеха дальнейшего хозяйствования в Марьине, он только свидетельствует: «Кирсановы, отец с сыном, поселились в Марьине. Дела их начинают поправляться. Аркадий сделался рьяным хозяином, и «ферма» уже приносит довольно значительный доход» (с. 367–368). Что же касается самого Николая Петровича, то о нем говорится, что он «попал в мировые посредники и трудится изо всех сил…» (с. 368).
В отличие от старшего брата и решительного в словах Базарова Николай Петрович не ставит целью ниспровергнуть своих оппонентов, он хочет понять разумность их доводов. Он готов слушать и хочет быть услышанным. Его подход к спору: «и ваше мнение узнаем, и свое выскажем» (с. 190). Кирсанов пытается понять себя, старшее поколение и поколение наследников. Он задается вопросом: «что за ними есть чего мы не имеем? Молодость? Нет: не одна только молодость…» (с. 220).
Кирсанов во всем допускает сомнение. Он не отрицает, но ищет. О труде Бюхнера, например, говорит: «Либо я глуп, либо это все – вздор» (с. 210). При этом, предаваясь сомнениям, прежде всего готов взглянуть на себя, усомниться в себе самом: «Должно быть, я глуп…» (с. 210). Но тем самым обнаруживает обратное – он далеко не глуп.
Николай Кирсанов готов отложить «всякое самолюбие в сторону» (с. 220), разумно осмыслить и по возможности принять те новые принципы, пропагандистом которых становится Базаров (вспомним стремление Николая Петровича сойтись с приятелями Аркадия в Петербурге, прислушаться к суждениям Базарова в Марьине).
Материализм, рационализм, атеизм, эмпиризм, нигилизм – понятия, имеющие для Николая Петровича право на жизнь, но признать их абсолют он не может. Николай Кирсанов приемлет мир не односторонний, а диалектически противоречивый – и при этом мир целостный, гармоничный, реальный. Оттого он никак не может согласиться с узостью представлений нигилистов: «Но отвергать поэзию? – подумал он опять, – не сочувствовать художеству, природе. » (с. 220), «…как можно не сочувствовать природе» (с. 221).
Любопытно, что объективно-центральную – «образцовую» – позицию Николая Петровича в системе персонажей романа Тургенев подчеркивает не только тем, что герой во всех конфликтных ситуациях пытается примирить противников, увести их от непоправимой ссоры, стычки, схватки, но и на уровне их речевой характеристики. Так, в ходе спора между племянником и дядей по поводу сущности понятия «нигилизм» Тургенев останавливается – использует прием ретардации с тем, чтобы растолковать, казалось бы, ненужные и несущественные тонкости произнесения героями слова «принцип»: «Павел Петрович выговаривал это слово мягко, на французский манер, [пр и нсип], Аркадий, напротив, произносил «пр ы нцип», налегая на первый слог» (с. 187). При этом в речи Николая Петровича то же самое слово не нуждается в оговорках и звучит нейтрально (и с точки зрения «русскости», и с позиции произносительной литературной нормы 27 ) – «принцип» (с. 175).
26 Заметим, что и жена его, Мария, мать Аркадия, «в журналах читала серьезные статьи в отделе Наук» (с. 169).
27 Согласно словарю «Живого великорусского языка» В. И. Даля в середине ХIХ в. нормативным произношением было «принцип».
Отцы и дети (Тургенев И. С., 1862)
На другое утро Базаров раньше всех проснулся и вышел из дома. «Эге! — подумал он, посмотрев кругом, — местечко-то неказисто». Когда Николай Петрович размежевался с своими крестьянами, ему пришлось отвести под новую усадьбу десятины четыре совершенно ровного и голого поля. Он построил дом, службы и ферму, разбил сад, выкопал пруд и два колодца; но молодые деревца плохо принимались, в пруде воды набралось очень мало, и колодцы оказались солонковатого вкуса. Одна только беседка из сиреней и акаций порядочно разрослась; в ней иногда пили чай и обедали. Базаров в несколько минут обегал все дорожки сада, зашел на скотный двор, на конюшню, отыскал двух дворовых мальчишек, с которыми тотчас свел знакомство, и отправился с ними в небольшое болотце, с версту от усадьбы, за лягушками.
— На что тебе лягушки, барин? — спросил его один из мальчиков.
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
— Да на что тебе это?
— А чтобы не ошибиться, если ты занеможешь и мне тебя лечить придется.
— Васька, слышь, барин говорит, что мы с тобой те же лягушки. Чудно!
— Я их боюсь, лягушек-то, — заметил Васька, мальчик лет семи, с белою, как лен, головою, в сером казакине с стоячим воротником и босой.
— Чего бояться? разве они кусаются?
— Ну, полезайте в воду, философы, — промолвил Базаров.
Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправился к Аркадию, которого застал одетым. Отец и сын вышли на террасу, под навес маркизы; возле перил, на столе, между большими букетами сирени, уже кипел самовар. Явилась девочка, та самая, которая накануне первая встретила приезжих на крыльце, и тонким голосом проговорила:
— Федосья Николавна не совсем здоровы, прийти не могут; приказали вас спросить, вам самим угодно разлить чай или прислать Дуняшу?
— Я сам разолью, сам, — поспешно подхватил Николай Петрович. — Ты, Аркадий, с чем пьешь чай, со сливками или с лимоном?
— Со сливками, — отвечал Аркадий и, помолчав немного, вопросительно произнес: — Папаша?
Николай Петрович с замешательством посмотрел на сына.
Аркадий опустил глаза.
— Извини, папаша, если мой вопрос тебе покажется неуместным, — начал он, — но ты сам, вчерашнею своею откровенностью, меня вызываешь на откровенность… ты не рассердишься.
— Ты мне даешь смелость спросить тебя… Не оттого ли Фен… не оттого ли она не приходит сюда чай разливать, что я здесь?
Николай Петрович слегка отвернулся.
— Может быть, — проговорил он наконец, — она предполагает… она стыдится…
Аркадий быстро вскинул глаза на отца.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако в то же время понимал, что читает нечто вроде наставления своему отцу; но звук собственных речей сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние слова твердо, даже с эффектом.
— Спасибо, Аркаша, — глухо заговорил Николай Петрович, и пальцы его опять заходили по бровям и по лбу. — Твои предположения действительно справедливы. Конечно, если б эта девушка не стоила… Это не легкомысленная прихоть. Мне нелегко говорить с тобой об этом; но ты понимаешь, что ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый день твоего приезда.
— В таком случае, я сам пойду к ней, — воскликнул Аркадий с новым приливом великодушных чувств и вскочил со стула. — Я ей растолкую, что ей нечего меня стыдиться.
Николай Петрович тоже встал.
— Аркадий, — начал он, — сделай одолжение… как же можно… там… Я тебя не предварил…
Но Аркадий уже не слушал его и убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и в смущенье опустился на стул. Сердце его забилось… Представилась ли ему в это мгновение неизбежная странность будущих отношений между им и сыном, сознавал ли он, что едва ли не большее бы уважение оказал ему Аркадий, если б он вовсе не касался этого дела, упрекал ли он самого себя в слабости — сказать трудно; все эти чувства были в нем, но в виде ощущений — и то неясных; а с лица не сходила краска, и сердце билось.
Послышались торопливые шаги, и Аркадий вошел на террасу.
— Мы познакомились, отец! — воскликнул он с выражением какого-то ласкового и доброго торжества на лице. — Федосья Николаевна, точно, сегодня не совсем здорова и придет попозже. Но как же ты не сказал мне, что у меня есть брат? Я бы уже вчера вечером его расцеловал, как я сейчас расцеловал его.
Николай Петрович хотел что-то вымолвить, хотел подняться и раскрыть объятия… Аркадий бросился ему на шею.
— Что это? опять обнимаетесь? — раздался сзади их голос Павла Петровича.
Отец и сын одинаково обрадовались появлению его в эту минуту; бывают положения трогательные, из которых все-таки хочется поскорее выйти.
— Чему ж ты удивляешься? — весело заговорил Николай Петрович. — В кои-то веки дождался я Аркаши… Я со вчерашнего дня и насмотреться на него не успел.
— Я вовсе не удивляюсь, — заметил Павел Петрович, — я даже сам не прочь с ним обняться.
Аркадий подошел к дяде и снова почувствовал на щеках своих прикосновение его душистых усов. Павел Петрович присел к столу. На нем был изящный утренний, в английском вкусе, костюм; на голове красовалась маленькая феска. Эта феска и небрежно повязанный галстучек намекали на свободу деревенской жизни; но тугие воротнички рубашки, правда, не белой, а пестренькой, как оно и следует для утреннего туалета, с обычною неумолимостью упирались в выбритый подбородок.
— Где же новый твой приятель? — спросил он Аркадия.
— Его дома нет; он обыкновенно встает рано и отправляется куда-нибудь. Главное, не надо обращать на него внимания: он церемоний не любит.
— Да, это заметно. — Павел Петрович начал, не торопясь, намазывать масло на хлеб. — Долго он у нас прогостит?
— Как придется. Он заехал сюда по дороге к отцу.
— А отец его где живет?
— В нашей же губернии, верст восемьдесят отсюда. У него там небольшое именьице. Он был прежде полковым доктором.
— Тэ-тэ-тэ-тэ… То-то я все себя спрашивал: где слышал я эту фамилию: Базаров. Николай, помнится, в батюшкиной дивизии был лекарь Базаров?
— Точно, точно. Так этот лекарь его отец. Гм! — Павел Петрович повел усами. — Ну, а сам господин Базаров, собственно, что такое? — спросил он с расстановкой.
— Что такое Базаров? — Аркадий усмехнулся. — Хотите, дядюшка, я вам скажу, что он, собственно, такое?
— Сделай одолжение, племянничек.
— Он нигилист. [Нигилист – отрицатель (от латин. nihil – ничего); нигилизм – система взглядов, имевшая распространение в середине XIX века. В 60-е годы XIX столетия противники революционной демократии называли нигилистами вообще всех революционно настроенных.]
— Он нигилист, — повторил Аркадий.
— Нигилист, — проговорил Николай Петрович. — Это от латинского nihil, ничего, сколько я могу судить; стало быть, это слово означает человека, который… который ничего не признает?
— Скажи: который ничего не уважает, — подхватил Павел Петрович и снова принялся за масло.
— Который ко всему относится с критической точки зрения, — заметил Аркадий.
— А это не все равно? — спросил Павел Петрович.
— Нет, не все равно. Нигилист — это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип.
— И что ж, это хорошо? — перебил Павел Петрович.
— Смотря как кому, дядюшка. Иному от этого хорошо, а иному очень дурно.
— Вот как. Ну, это, я вижу, не по нашей части. Мы, люди старого века, мы полагаем, что без принсипов (Павел Петрович выговаривал это слово мягко, на французский манер, Аркадий, напротив, произносил «прынцип», налегая на первый слог), без принсипов, принятых, как ты говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя. Vous avez changé tout cela, [Вы все это переменили (фр.).] дай вам бог здоровья и генеральский чин, [Дай вам бог здоровья и генеральский чин. – Несколько видоизмененная цитата из «Горя от ума» Грибоедова (действие II, явл. V).] а мы только любоваться вами будем, господа… как бишь?
— Нигилисты, — отчетливо проговорил Аркадий.
— Да. Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты. Посмотрим, как вы будете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве; а теперь позвони-ка, пожалуйста, брат, Николай Петрович, мне пора пить мой какао.
Николай Петрович позвонил и закричал: «Дуняша!» Но вместо Дуняши на террасу вышла сама Фенечка. Это была молодая женщина лет двадцати трех, вся беленькая и мягкая, с темными волосами и глазами, с красными, детски-пухлявыми губками и нежными ручками. На ней было опрятное ситцевое платье; голубая новая косынка легко лежала на ее круглых плечах. Она несла большую чашку какао и, поставив ее перед Павлом Петровичем, вся застыдилась: горячая кровь разлилась алою волной под тонкою кожицей ее миловидного лица. Она опустила глаза и остановилась у стола, слегка опираясь на самые кончики пальцев. Казалось, ей и совестно было, что она пришла, и в то же время она как будто чувствовала, что имела право прийти.
Павел Петрович строго нахмурил брови, а Николай Петрович смутился.
— Здравствуй, Фенечка, — проговорил он сквозь зубы.
— Здравствуйте-с, — ответила она негромким, но звучным голосом и, глянув искоса на Аркадия, который дружелюбно ей улыбался, тихонько вышла. Она ходила немножко вразвалку, но и это к ней пристало.
На террасе в течение нескольких мгновений господствовало молчание. Павел Петрович похлебывал свой какао и вдруг поднял голову.
— Вот и господин нигилист к нам жалует, — промолвил он вполголоса.
Действительно, по саду, шагая через клумбы, шел Базаров. Его полотняное пальто и панталоны были запачканы в грязи; цепкое болотное растение обвивало тулью [Тулья – верхняя часть шляпы.] его старой круглой шляпы; в правой руке он держал небольшой мешок; в мешке шевелилось что-то живое. Он быстро приблизился к террасе и, качнув головою, промолвил:
— Здравствуйте, господа; извините, что опоздал к чаю, сейчас вернусь; надо вот этих пленниц к месту пристроить.
— Что это у вас, пиявки? — спросил Павел Петрович.
— Вы их едите или разводите?
— Для опытов, — равнодушно проговорил Базаров и ушел в дом.
— Это он их резать станет, — заметил Павел Петрович. — В принсипы не верит, а в лягушек верит.
Аркадий с сожалением посмотрел на дядю, и Николай Петрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно, и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который накануне приходил к нему жаловаться, что работник Фома «дибоширничает» и от рук отбился. «Такой уж он Езоп, — сказал он между прочим, — всюду протестовал себя [Протестовал себя – зарекомендовал, показал себя.] дурным человеком; поживет и с глупостью отойдет».
Особенности композиции романа И. С. Тургенева «Рудин»
Школьное сочинение
С чего начать произведение? Чем его закончить? На какие части оно будет делиться? Что надо сообщить читателю сразу, а что потом? О чем рассказать подробно и о чем коротко? От чьего лица вести повествование? Эти и многие другие вопросы, возникающие перед писателем, связаны с композицией художественного произведения. И решать эти вопросы нужно не порознь, а вместе, на основе единого композиционного принципа. Некоторые ученые называют такой принцип архитектоникой (по-гречески — «строительное искусство»). Не случайно, что это слово по происхождению и смыслу близко к слову «архитектура». Подобно архитектору, писатель вырабатывает какой-то план, проект будущего здания, и сам же выступает строителем своего словесного здания.
Продумывая композицию, писатель стремится к тому, чтобы читатель поверил в правду художественного изображения и с наибольшей глубиной воспринял внушаемые ему мысли и чувства. При этом писатель исходит из своего понимания действительности и законов и принципов художественного творчества данной эпохи.
В 50-е годы И. С. Тургенев впервые обращается к жанру романа, ставшему в дальнейшем основным в его творчестве, так как роман — большое эпическое произведение, и сюжет его содержит больше фабульных линий и поворотов, чем, скажем, сюжет рассказа. «Форма и условия романа, — писал В. Г. Белинский о главной особенности этого жанра, — удобнее для поэтического представления человека, рассматриваемого в отношении к общественной жизни, и вот, мне кажется, тайна его необыкновенного успеха. «
В романе ставятся важнейшие проблемы эпохи, воссоздаются широкие картины общественной жизни, изображается жизнь человека в его многообразных и сложных связях с другими людьми, социальной средой, народом. Потому-то в романе всегда больше действующих лиц, чем в рассказе или повести, судьбы героев сталкиваются и переплетаются.
Жанр романа наиболее полно отвечал стремлению Тургенева глубоко исследовать современную ему жизнь, духовную историю героя его времени.
В ту пору, когда писался роман «Рудин», начиналась новая эпоха в жизни России. И.С. Тургенев считал, что наступило время реформ и преобразований. Главная идея романа «Рудин» состоит в том, что в русской жизни наступило время, когда знания, культура, свободолюбивые настроения должны соединиться с преобразовательной, практической деятельностью. Эта идея не получила в романе яркого художественного воплощения в образе положительного героя, хотя она и является основой тургеневской критики Рудина. Как признавал сам писатель, в середине 50-х годов ему еще были неясны настоящие представители новых передовых общественных идей — разночинцы-демократы, которые пришли на смену дворянской интеллигенции.
Современные Тургеневу критики и писатели определили историческое значение деятельности дворянской интеллигенции 30-40-х годов и критически раскрыли социальную сущность типа «лишних людей», их характер и духовный облик. Революционные демократы показали, что время Рудиных прошло. Добролюбов писал: «. Теперь нужны нам не такие люди, которые бы еще более возвышали нас над окружающей действительностью, а такие, которые бы подняли — или нас научили поднять — самую действительность до уровня тех разумных требований, какие мы уже сознали».
Уродливые стороны жизни Тургенев изображал в большинстве своих Произведений и в то же время, запечатлевая «образ и давление времени», он показывал и передовых людей. Как ни мало их было, в них, по словам Герцена, «было будущее России», на этих людях, по убеждению Тургенева, лежала обязанность «быть передавателями цивилизации народу». Изображение этих людей — чаще всего небогатых, образованных дворян — и занимает самое большое место в повестях Тургенева 40-50-х годов. Только в этой среде возникал тогда сознательный протест против несправедливого устройства общества. Однако во всех своих начинаниях — общественных и личных — эти герои неизменно терпят неудачи, им не находится места в жизни, они становятся, по выражению одного из таких героев, «лишними людьми».
Таков Дмитрий Рудин — обаятельный собеседник, умный, образованный, и, несомненно, талантливый человек. Он искренне и честно хочет добра и счастья для народа, умеет увлечь других своим красноречием, внушить им благородные стремления, но в практических делах оказывается робким и беспомощным. К тому же личный конфликт обнаруживал общественную, социальную несостоятельность «лишних людей». Покорность судьбе, то есть обстоятельствам, парализует все начинания Рудина, как и других тургеневских героев этого типа. Нежелание жить так, как живут все — быть чиновником или помещиком, — делало лучших людей «лишними» в России, а сознание своей практической беспомощности в условиях огромной крепостной страны делало их бессильными перед судьбой. А.М. Горький писал: «Приняв во внимание все условия времени — и гнет правительства, и умственное бессилие общества, и отсутствие в массах крестьян сознания своих задач, — мы должны будем признать, что мечтатель Рудин. был человеком более полезным, чем практик. Мечтатель — он являлся пропагандистом идей революционных, он был критиком действительности. «
В «Рудине» наиболее ярко проявляются особенности мастерства Тургенева-романиста. Именно в этом романе писатель представил замечательный образец сжатой композиции, которая открывает широкие возможности для богатого содержанием действия и обрисовки характеров.
Главное, что отличает композицию романа «Рудин», — это ее необычная простота, отсутствие всякого рода эффектов. Простота достигается несложной фабулой и соподчиненностью всех элементов произведения одному центральному образу, что определило монологический характер романа и ход развития событий. Но ни простота в ходе действия, ни небольшой объем романа, ни ограниченность действующих лиц не помешали увлекательной, занимательной фабуле «Рудина».
Действие в романе протекает последовательно, с ясной мотивировкой каждой ситуации, но без ненужных эпизодов и деталей. При этом Тургенев не увлекается бытовыми описаниями, что было характерно для значительной части прозы 40-х годов.
В произведении любого жанра полная художественная глубина достигается тогда, когда в композиционном строительстве активно участвует слово, индивидуальный авторский язык, своя, неповторимая интонация. Все это находит отражение в изображении Тургеневым персонажей романа. Главное внимание писатель уделяет не их психологии, а их духовной жизни. Роман насыщен рассуждениями на философские и научные темы, спорами об искусстве, просвещении, морали; он начинается со спора Рудина и Пигасова об убеждениях и системах. Рудин произносит горячие речи «о значении просвещения и науки, об университетах. «. С Наташей и Басистовым Рудин часто и долго в течение двух месяцев беседует о долге человека, искусстве, свободе и любви. Воспоминания Лежнева о кружке Покорского показывают образ Рудина-оратора, произносящего вдохновенные речи о Гегеле, истине и общечеловеческих идеалах.
Внутренняя задача композиции — непрерывность движения художественной мысли и чувства. Для этого нужно, чтобы каждый новый композиционный элемент включался в связи со всеми предыдущими. Такая связь частей и целого может считаться идеалом художественной композиции. Тургенев показывает Рудина в определенной социальной среде. Он сталкивает своего героя и ставит его в определенные отношения с людьми разного типа, с различными мировоззрениями и идеалами, разным уровнем образования и разной социальной сущности. Автор заставляет Рудина, внутренний мир которого, его психологический облик дан в связи с его стремлениями к общественной деятельности, действовать на различных поприщах, показывая его удачи и поражения, взлеты и падения, достоинства и недостатки. Но при этом фигуры, события и впечатления не заслоняют и не мешают друг другу. Все в романе подчинено главной идее, все гармонирует между собой и целым. Не случайно критика «Современника» видела в «Рудине» новый плодотворный этап в творческом развитии Тургенева. В обзорной статье Н.А. Некрасов отмечал: «При многих недостатках «Рудина» в художественном отношении он показывает, что для г. Тургенева начинается новая эпоха деятельности, что его талант приобрел новые силы, что он даст нам произведения еще более значительные, нежели те, которыми заслужил в глазах публики первое место в нашей новейшей литературе после Гоголя».