Что значит лишить чести девушку
Как быть, если женатый мужчина обесчестил девственницу?
Приблизительное время чтения: 5 мин.
Вопрос читателя:
Если женатый мужчина клялся перед иконой моей маме, что любит, не может без меня жить. И будет свадьба, дети, развод с женой. Но, прожив некоторое время, лишив девственности, ушел к жене (хотя я до свадьбы не хотела терять честь, для меня важно, он взял силой), как быть и какое возмездие ему будет?
Отвечает протоиерей Андрей Ефанов:
Ох, беда. Вы знаете, нет у нас никакого реестра возмездий, чтобы как в УК или АК — за такое-то деяние такое-то возмездие было. Грех — это то, что глубоко ранит душу человека, что мешает ему нормально жить и что, если не раскаяться в этом и не направить силы к исправлению — непременно приведет к чему-то очень неправильному в жизни. Не будет счастлив ни убийца, ни вор, ни завистник, ни тот, кто сделал другому человеку плохо. Совесть замучает.
Я понимаю, что Вам очень плохо и ни в коем случае не хочу сказать, что мужчина прав. Он неправ тысячу раз! И самое первое, в чем он был неправ — это в том, что начал строить отношения с Вами, будучи с браке. А поскольку в отношениях участвуют два человека, Вы тоже многократно неправы в том, что, зная, что мужчина женат, стали с ним строить отношения. Единственный правильный ответ, когда с Вами пытается что-то романтическое завязать женатый человек — это резко ему отказать, твердо понимая, что женатый человек — это человек несвободный. И если Вы строите отношения с женатым, на Вас ложится большой грех — по сути, Вы разрушаете семью. Мужчина может сто раз говорить, что с женой ничего нет, что они живут как брат с сестрой, что брак — это формальность. Но, положа руку на сердце, это все отговорки ради того, чтобы просто не упустить девушку и при этом остаться в браке. Ни один нормальный мужчина не будет затевать никаких отношений, не будучи полностью свободным. И если девушка продолжает с ним общаться, если дело доходит до клятв — а клятвы, кстати, были инициативой мужчины или это Вам и маме Вашей неспокойно стало и потребовались какие-то уверения от мужчины, что он таки разведется? — это означает, что девушка берет на себя ответственность за разрушение брака. А на чужом несчастье, как Вы знаете, счастья не построишь.
Очень прискорбно, что произошло изнасилование. Если это и правда было оно, следовало тогда писать заявление и разбираться. А если это была ситуация, когда Вы с мужчиной были вдвоем, может быть, обстановка была интимной и так далее, то, конечно, это уже немного другой разговор. Конечно, в любой ситуации, если женщина говорит «нет», мужчина должен остановиться, с этим я не спорю. И Вам сейчас очень нужно заняться восстановлением после пережитого, сходить и в храм, на исповедь, и Богу молиться, чтобы уврачевал Ваши раны внутренние, и, наверное, поработать и с психологом, чтобы внутренне выправиться.
Но я хочу сказать также о том, что заведомо создавать какую-то очень интимную ситуацию и обстановку, в которой возможна близость — это, простите, не о том, что Вы хотели сберечь честь до брака. О какой чести речь, если Вы с женатым? Никто не снимает вины с мужчины, но я пишу тут и Вам на будущее, и другим девушкам, которые могут это прочитать — лучше 1000 раз себя обезопасить от возможности подобной ситуации, чем понадеяться на то, что как-нибудь обойдется, и потом долго разбираться с последствиями. Будьте к себе бережнее!
Не будет нормальный мужчина обижаться, если Вы не останетесь с ним тет-а-тет поздно вечером или откажетесь жить в отеле в одном номере, если предпочтете прогулку в парке сидению вдвоем дома, потому что огонь, который возникает, когда мужчина и женщина рядом — это не очень хорошо контролируемая вещь. Оглянуться не успеете, как все случится. А потом что? Берегите себя.
Помоги Вам Господь теперь справиться с тем, что случилось!
Далее, нужно пойти и исповедаться. Честно, искренне, своими словами в том, что произошло. Исповедаться и поговорить со священником о том, как Вам дальше вести духовную жизнь. Будете молиться, ходить в храм, участвовать в Таинствах — и благодать Божия постепенно уврачует Ваши раны.
Еще я бы Вам — еще раз скажу! — посоветовал поговорить с православным психологом. Не все девушки общаются с женатыми людьми. То, что Вы начали встречаться именно в таким мужчиной, говорит, может быть, о каком-то недостатке тепла у Вас, может быть, о том, что у Вас нет опоры в жизни, о каких-то еще Ваших слабых моментах. Я думаю, Вам было бы полезно эти моменты увидеть, поработать с ними и укрепиться внутренне, чтобы впредь не наступить на те же грабли. Проработав их, Вы очень хорошо позаботитесь о себе и сильно обезопасите себя на будущее.
И, пожалуйста, не вступайте больше в отношения с сомнительными мужчинами — женатыми (они уже женаты), с теми, кто не говорит Вам четко о своих планах, с теми, у кого нет нормальной устроенности и работы и кто не прилагает усилия к тому, чтобы в будущем стать хорошим, надежным мужем и отцом семейства, хорошо?
что такое честь? у девушек
Моя честь — это моя жизнь; обе растут из одного корня. Отнимите у меня честь — и моей жизни придет конец. Уильям Шекспир
Девичья честь – это и целомудрие, и гордость, и скромность, и женственность, и самообладание, и выдержка, и обязательно стыдливость.
Стыдливость естественна, необходима. Она в какой-то мере сродни инстинкту самосохранения, ибо оберегает девушку от физического и морального ущерба. А ущерб, который может нанести “свобода нравов”, гораздо больше, чем только утрата девственности.
Ранняя и к тому же беспорядочная половая жизнь истощает организм, преждевременно старит. Она развращает психику, приучая не сдерживать свои инстинкты, несёт с собой душевную пустоту и физическую усталость. Так утрачивается одно из самых прекрасных качеств – способность любить, так происходит выхолащивание и расточение эмоций, оскудение личности.
Девушка лишается внутреннего обаяния, становится менее интересным человеком. А главное – теряет веру в существование красивых, подлинно глубоких чувств, веру в людей, столь необходимое и важное в жизни уважение к самой себе.
Девичья честь неразрывно связана с чувством самоуважения и собственного достоинства. В зависимости от того, насколько это чувство воплощено в поведении девушки, складывается её репутация, её судьба. Один и тот же юноша будет по-разному относиться к девушке развязной, доступной и к сдержанной, гордой.
Пределы, границы близости всегда было дано устанавливать женщине. От девушек зависит, какая атмосфера сложится, допустим на молодёжном вечере, будут ли юноши придерживаться рыцарского кодекса галантности или позволят себе излишние вольности.
“Деньги потеряны – ничего не потеряно, здоровье потеряно – многое потеряно, честь потеряна – всё потеряно” – гласит народная мудрость. Этим подчёркивается невосполнимость, незаменимость нравственных утрат.
Жестокость без границ: как и за что в средние века наказывали женщин
Некоторые считают, что в средневековье жилось намного романтичнее, чем сейчас: верные рыцари были готовы на все ради прекрасной дамы и даже рисковали своей жизнью. Об этом нам упорно твердят художественные фильмы и книги о том времени. Но если бы современные женщины знали, что на самом деле творилось в ту далекую эпоху, то уже не грезили бы о рыцарях на белом коне.
На самом деле, в те «романтичные» времена женщины находились в чудовищно униженном положении, полностью зависимом от далеко не всегда разумных мужчин. Любая женская провинность влекла незамедлительную расправу. Например, если случилось забеременеть вне брака, то остаток дней придется провести в сумасшедшем доме. Семья, заподозрив у своей родной кровинушки случайную беременность, незамедлительно отправляла ее в родильный дом, но не заботы ради, а чтобы та выполняла всю черновую работу в заведении: стирала белье, драила полы вплоть до самых родов. А разрешившись от бремени, девушка попадала прямиком в сумасшедший дом, т. к. большинство родивших до брака женщин считались асоциальными личностями, ведущими неподобающий образ жизни.
Пойманных с поличным любовников заставляли раздетыми, связанными веревкой, бежать по городу. Бегущая женщина должна была держать в руках веревку, конец которой привязывали к гениталиям ее любовника. Впереди них бежал глашатай, который трубил и призывал жителей насладиться зрелищем.
Прилюдные наказания, казни, экзекуции выступали в роли современного телевизора, театра или цирка, где «актрисами» и «клоунессами» были, конечно, в основном женщины. Людей развлекали и забавляли чужие муки.
Даже будучи верной своему мужу, женщина все равно могла понести наказание, например, за свою сварливость и ругань. Подозреваемую в склочном характере тащили в суд, где позорно и обязательно прилюдно наказывали. Женщину привязывали к специальному стулу, обмазывали грязью и нечистотами, а затем на радость толпе протаскивали по главным улицам к ближайшей реке и несколько раз погружали в ледяную воду. Количество таких погружений зависело от решения судьи, однако больше 10 никто не выдерживал. Измученные женщины умирали от шока, либо переохлаждения организма. Альтернативное наказание было ничуть не лучше предыдущего. На сварливую женщину надевали тяжелый металлический колпак с острым кляпом в области рта, лишавший ее возможности говорить. Снять такой колпак самостоятельно было невозможно, поэтому осужденной приходилось ходить в позорной маске до тех пор, пока судья не прощал ее «грех».
Как же женщина могла бороться с такой неоправданной жестокостью? Да, в общем-то, никак. Но некоторые хитрости в сексуальной жизни все же помогали женщине избавиться от ненавистного супруга. Супруга могла специально лишить мужчину удовольствия, внезапно оборвав половой акт на не самом подходящем моменте, или же причинить мужчине не только моральный, но и физический дискомфорт, сильно сдавив рукой его половой орган. Это могло послужить причиной эрективной дисфункции, из-за которой жена имела право отказаться от партнера, неспособного к продолжению рода. Конечно, не сравнить с «позорной маской» и отрубленным носом, но тоже имело свой результат: брак могли аннулировать из-за того, что партнер не мог исполнять супружеский долг.
Ради справедливости стоит заметить, что и для покушавшегося на женскую честь мужчину тоже существовали наказания. Правда, далеко не везде и не всегда они работали. В Древней Греции насильников, а так же тех, кто вступал в половой контакт с замужней женщиной, ожидала кастрация. Этой нормы наказания придерживались так же и в городах средневековой Италии. Мужчины же Западной Европы такому членовредительству не подвергались.
Станьте членом КЛАНА и каждый вторник вы будете получать свежий номер «Аргументы Недели», со скидкой более чем 70%, вместе с эксклюзивными материалами, не вошедшими в полосы газеты. Получите премиум доступ к библиотеке интереснейших и популярных книг, а также архиву более чем 700 вышедших номеров БЕСПЛАТНО. В дополнение у вас появится возможность целый год пользоваться бесплатными юридическими консультациями наших экспертов.
«По деревенской улице… с диким воем двигается странная процессия. К передку телеги привязана веревкой за руки маленькая, совершенно нагая женщина. Все тело ее в синих и багровых пятнах, грудь рассечена. Должно быть, по животу женщины долго били поленом, а может, топтали его ногами в сапогах — живот чудовищно вспух и страшно посинел. А на телеге стоит высокий мужик, в белой рубахе… в одной руке он держит вожжи, в другой — кнут и методически хлещет им раз по спине лошади и раз по телу маленькой женщины. Сзади телеги и женщины, привязанной к ней, валом валит толпа».
В отрывке представлено описание «вывода» — истязания женщины за супружескую неверность, которое потрясло 23-летнего Максима Горького. Описанные им события случились в июле 1891 г. в дер. Кандыбовке Херсонской губ., то есть это позорящее наказание для женщин бытовало всего 110–115 лет назад на юге России.
Каковы истоки и пределы жестокости норм обычного и писаного русского права по отношению к женщинам? Как и когда возникла практика применения позорящих наказаний для женщин, под влиянием каких правовых источников? Какие цели могло преследовать подобное наказание и какие последствия имело для униженной позором женщины? Как долго существовало? В чем своеобразие русской риторики позорящего, гендерно-окрашенного насилия в отношении проступков, связанных с женским телом? К этой теме уже обращались российские антропологи, но далеко не все аспекты этой темы казались поднятыми.
Неверность, как и честь, — понятие, отнюдь не гендерно-нейтральное, оно обрело гендерную окраску вместе с возникновением гендерной асимметрии, после формирования социального неравенства, поскольку гендерное неравенство было исторически первой формой социальной депривации.
При этом понятие мужской чести многие годы и даже столетия лишь постепенно впитывало в себя тему верности избраннице (в отношении незарегистрированных брачных отношений это происходило особенно долго, и даже в современном общественном мнении понятие мужской, в том числе супружеской, верности слабо коррелирует с представлениями о мужской чести, оставаясь весьма амбивалентным и многозначным).
Иное дело — честь женская. Как понятие, оно весьма рано обрело гендерную окраску, и по сей день (если быть точными) женская честь воспринимается именно как соблюдение целомудрия девушкой и супружеской верности замужней женщиной. Любой собеседник, даже не будучи историком, скажет, что нарушение целомудрия и адюльтер для русской женщины — всегда «сором», стыд, срам, позор. И в большинстве славянских языков словосочетание «честная девушка» или «честная женщина» предполагает невинность до брака и верность в супружестве. К какому временному периоду относится формирование такого отношения к тем, кто не сохранил девственности до брака или заводил себе «сердешных друзей» вне семьи?
* * *
К началу XIX столетия писаное светское право приобрело значительное влияние в городах, особенно в крупных и, в частности, в высших слоях общества. Именно оно давало основание судить и оценивать поступки и проступки людей. Проект Уголовного уложения 1813 г. (часть III, 6-е отделение «О наказаниях за обиды против добрых нравов или о стыдных преступлениях») предполагал равное наказание и мужу, и жене за адюльтер: «…церковное покаяние и содержание в монастыре от шести недель до 3-х месяцев». В Своде законов 1832 г. предпринята еще более решительная попытка вывести эти дела из компетенции церкви: дела о прелюбодеянии оставались все еще в ведении духовного суда. То, что касалось морали и нравственности, церковь не собиралась отдавать на откуп светской власти. Свои установления она отождествляла с верностью православию и, шире, христианству.
В XIX столетии брачно-семейные дела рассматривались в соответствии с двумя правовыми традициями, при этом подчас нормы старого права, основанного на византийских нормативных кодексах, прямо противоречили, особенно в имущественных вопросах (уже тогда женщины постепенно получали правоспособность и самостоятельность в имущественных делах), праву новому, светскому, к 1830-м гг. изданному в «Полном собрании законов Российской империи»).
Ни в каких новых собраниях законов не нашлось бы места прописанному в подробностях ритуалу позорящего наказания именно для женщин, но ведь известно, что писаное право в России формировалось несколько в стороне от народных традиций, а совершенствовалось с учетом прежде всего идеологических, экономических, политических запросов именно государства, а не личности. Позорящие наказания в российском светском праве как таковые существовали, но «особость» гендерно-атрибутированных позорящих наказаний, то есть позорных именно для женщин, ни в каких светских сводах законов не была прописана. Однако даже юристы того времени разделяли мнение: позорящие женщин наказания зиждились на стремлении «посрамить виновных, дабы унизить в лице их порок и возвысить значение добрых нравов».
Как и в стародавние времена, небезупречное поведение девушки считалось прегрешением меньшим, нежели проступок (измена) замужней женщины. Ответственность за лишение девственности возлагалась на саму девушку (она или допускала подобные отношения, или не допускала, исходя из известного принципа, приведенного информатором Тенишевского бюро из Ярославской губ.: «Сука не захочет — кобель не наскочит») и на ее родителей и воспитателей. Примечательно, что уступчивость девушки считалась простительной, если она допускала связь с мужчиной более высокого статуса (к ним относились даже волостные писари, не говоря уже о купцах), более богатого, и казалась особо предосудительной, если девушка уступала бедному, могла польститься на «мужика». Богатство, более высокий социальный статус были понятными и объяснимыми мотивами, заставлявшими девушку грешить, материальные выгоды отчасти «оправдывали» ее грех. Напротив, ситуация, когда девушка «спутывалась по любви», была совершенно недопустимой и воспринималась как следствие особой порочности и развращенности согрешившей. Девственность была тем особым природным даром, который давался каждой, и бедной, и богатой; но в зажиточных семьях сохранность ее могла быть не самым важным фактором: «имущественный достаток невесты при выходе в замужество часто покрывает отсутствие в ней целомудрия», заключил информатор из Калужской губернии.
В центральных губерниях для венчания девушки, не сумевшей сохранить девственность, было принято давать очистительную «молитву девке-родильнице», после которой девушка получала очистительную память от поповских старост, последним поручалось и разбирательство дел о внебрачных рождениях. Иногда священник назначал епитимью — это был путь к покаянию. Согрешившая должна была трижды проползти на коленях вокруг церкви. Есть данные, что уже в начале XX в. у русского населения, например на Украине, этот способ поношения и опозоривания молодой практически не практиковался, и «вместо него часто священник обязывает молодую поработать у него несколько дней», — записал информатор Тенишевского этнографического бюро в середине XIX в.
Инициатором (зачинщиком) организации позорящего наказания бывал, как правило, брошенный парень, с которым до того встречалась девушка, обиженный невниманием сосед мужского пола, который и ставил на обсуждение сельского схода «дело об обиде». В сообщениях о штрафах, налагавшихся сходом на родителей (его могли взять и алкоголем), ничего не говорилось о способах проверки «честности» девушек, если это не было связано со свадебным ритуалом. Очень часто вначале пускали слух о нечестности, затем ворота дома, где жила якобы провинившаяся, мазали дегтем, обсуждали на сходе — само привлечение внимания к физическому состоянию девушки уже было позорным.
На свадебном пиру важнейшим актом и лиминальным моментом действа была демонстрация «честности» или же публичное признание девушкой своей вины:
«Расправы и никаких позорящих обрядов не бывает, если она прежде увода в комору сознается, что потеряла девство до свадьбы. Новобрачная, сознаваясь в своей вине, просит, кланяясь в ноги, прощения у отца, матери, свекра и свекрухи… В противном случае совершение позорных обрядов идет своим чередом. Они рассчитаны на то, чтобы опозорить мать, отца и даже всю родню невесты».
В Литве и в Малороссии существовал обычай наказывать девиц, нарушивших целомудрие, сажанием при дверях церкви на железную цепь (в западнорусских землях она называлась куницей или куной, а в Малороссии — кандалами). О нецеломудренной девице говорили:
«… отцу-матери бесчестье, роду-племени укор».
Потому в процессе народного свадебного ритуала все так же демонстрировалась рубашка новобрачной (в редких случаях предполагалось даже появление невесты перед гостями в брачной рубашке с кровяными пятнами; иногда невесте в такой рубашке полагалось вымести пол с остатками разбитых в ее честь склянок, чаще же брачную рубашку выносили и, показав, вместе с четвертью вина и благопожеланиями отдавали родителям новобрачной, которые могли даже сплясать на радостях на рубашке своей дочери). Обычно демонстрация «почестности» новобрачной проводилась во время свадебного пира, перед разрезанием жаркого:
«В старину перед жарким поднимали молодых. Этот обряд, установленный для женской непорочности, соблюдался в то время так строго, что когда подавали первое жаркое, то все общество требовало, чтобы показали честь новобрачной, а без того не разрезывали жаркого».
По обрядам, окончательно сформировавшимся к середине XIX в., целомудренность или нецеломудренность должна была быть обнаружена рано в понедельник или же ночью с воскресенья на понедельник. Основным знаком, свидетельствующим, что жених нашел невесту целомудренной (если не выносили рубашку), было битье посуды, стаканов, бокалов — символ благополучного нарушения целостности главного девичьего «сокровища». На Нижегородчине свадьба без битья посуды считалась «невеселой» как раз потому, что дальше следовало опозорение. Совершенно противоположный обычай описал информатор из Калужской губ. Там молодому положено было бить посуду, «ломать и грызть» ложки в знак разочарования нецеломудренностью, несохранностью невесты.
«Хорош соболек, да измят!»
— мог осуждать только новобрачный и его род, причем особое право срамить имели не только мужчины, но и женщины мужниного рода — мать и сестры мужа, невестки. Избиение молодым своей жены нагайкой за несохранение девственности описано в литературе XIX в., но нет данных о распространенности; скорее, типичным было сокрытие молодоженом провинности его избранницы.
В Черкасском уезде Киевской губернии было принято, чтобы нецеломудренную невесту наказывала мать жениха, а жених останавливал ее в какой-то момент, указав, что теперь он хозяин молодой:
«лишившаяся девственности до свадьбы не идет к столу, а подползывает на коленях под стол, из-под которого должна показывать свое лицо. Мать [жениха] всякий раз, когда молодая выдвигает голову, бьет ее по лицу, это продолжается до тех пор, пока муж не запретит („в моей хате никому не дам своей жинки быты“). Тогда уж молодая выбиралась из-под стола и садилась около мужа».
Опозорение отца девушки, не сохранившей девственности, происходило редко, но все же отдельные случаи бывали (решением одного волостного суда в Каменецком уезде было определено подвергнуть отца наказанию розгами за провинность дочки, прижившей внебрачное дитя; аналогичные случаи описаны в Кинешемском уезде). На Дону принятым способом поношения родителей, не сберегших девственности дочери, было исполнение срамных песен, надевание на шею венка из соломы или баранок, одаривание матери или, если невеста была сиротой, воспитательницы селедкой или таранькой (вместо курицы, которую клали на колени матери или воспитательнице, которые уберегли дочь или воспитанницу от соблазнов). В Калужской губернии срамили прежде всего мать новобрачной, а не ее саму, именно мать могли впрячь в борону и заставить провезти борону за собой по деревне.
Напротив, осрамление свахи (вместо родителей или вместе с родителями не сохранившей чести девушки) было распространенным явлением. В Поволжье (Свияжск) существовал ритуал паренья свахи: сосватавшую нечестную невесту сваху клали на улице на лавку, задирали подол и били веником, посыпая на тело снег (за «нечестность» одной женщины должна была отвечать другая женщина, но непременно женщина!). В Витебской губернии хомуты — атрибут позора — надевали и дружкам, и сватам («и водили по деревне, причем шлея хомута тащится по земле»), не говоря уже о родителях и свахе.
«Если любишь, то люби одного»,
— тем самым указывая, что жизнь следовало строить с тем, кто растлил девство. Важной стоит признать оговорку, что «насмешные наказания» по отношению к девушке применялись, когда «было на то согласие ее родителей и родных» (Орловский уезд: некоторые родители не позволяли так срамить свою дочь, а иные, напротив, приходили на сходку и просили о том).
Не менее распространенным способом опозоривания невесты во время свадебного пира было «подать родителям „худой“ (т. е. плохой, дырявый) кубок с вином, прорванный в середине блин, а к дуге телеги привязать худое ведро». Случалось, на головы сватам и отцу такой невесты надевали дырявый горшок. Сама лексема «худой» в русском языке означает одновременно и «плохой», и «дырявый». В Олонецкой губернии ритуалы, связанные с бесчестием девушки, проводились на следующее утро, когда молодой с дружкой и сватом должны были получить от тещи яичницу. Если невеста была целомудренна — желток яичницы вырезали, и дружка в образовавшееся отверстие лил масло, а чашку, из которой он его вылил, разбивал. Если нет — яичницу резали на куски. В Полесье нецеломудренной невесте и ее родным давали несладкую, а иногда и просто соленую кашу.
В Архангельской губернии срамить девушку, незаконно прижившую ребенка, к концу XIX в. стало не принято, однако ее могли отлучить от родительского дома, другие женщины отказывались дружить с ней. Если худая молва о лишившейся девственности подтверждалась, то девушку могли лишить права сплетать волосы в одну косу, по общему приговору она должна была убирать их в две косы без девичьей повязки, покрывая их волосником (отсюда термин «самокрутка»). Обряд «покрытки» у малороссов был не столько позорящим, сколько, напротив, «сглаживающим» прегрешение девушки в глазах общественного мнения: иной головной убор показывал, что девушка теперь принадлежит к другой возрастной группе, поскольку ей уже было нельзя заплетать девичью косу (отсюда полесское выражение «росчесав iй косу до вiнца»). И в русских селах такое посрамление не имело характера публичного наказания, его всегда совершали отдельные «заинтересованные» лица.
Чем дальше от крупных городов и столиц, где наблюдался переизбыток мужского населения, тем терпимее было отношение к лишению девственности. Если в Калужской губернии информатор сообщал, что «случаев, когда бы девушка, имея незаконнорожденного ребенка, вышла замуж, не было», то совсем недалеко от тех мест, в Тверской губернии, «никакого публичного посрамления оказавшейся нецеломудренной» не устраивалось. Нет данных, что ритуалы позора с «участием» девушек проводились более-менее систематично в Казанской губернии — там к конце XIX столетия вообще бытовало однозначное присловье: «Жену с почина берут». В Пермском крае родители не видели ничего дурного в том, чтобы девушки искали любимого еще до свадьбы, а в Мезенском уезде (на Севере), где практиковался свальный грех, невинность девушки вообще ценилась мало. Напротив, там родившая девушка скорее находила себе мужа, чем сохранившая девственность.
Информатор Тенишевского этнографического бюро, описывая Сольвычегодский уезд Вологодской губернии так заключил свои ответы на соответствующий перечень вопросов:
«Редкая девушка не дает потыркать (глагол совокупления не в грубой форме) своему миляшу до свадьбы. Мужики говорят, что без этого нельзя жить, а бабы — „Ой да ще, ведь нам пущае вашего хочеся!“»
Никаких посрамляющих обрядов на Русском севере не устраивали, хотя в целом девственность невесты ценилась. Можно сказать, что в отдаленных от центра сибирских деревнях происходило то же самое: в условиях переизбытка мужчин (золотоискателей и рудознатцев) возможность интимных отношений с женщиной ценилась не только на словах, но и на деле.
Родители девушек, иной раз получавшие большие компенсации за несохраненную девственность своих дочерей, имели свою выгоду: «ребенок у дочери-девушки нисколько не бесчестил», его охотно воспитывали, отвечая укоряющим: «Плевок моря не портит».
Что касается центральных районов России, то до 1861 г. помещики приказывали отрезать косу провинившейся девушке в качестве посрамления. Вообще острижение волос было одним из наиболее распространенных женских позорящих наказаний.
Такие наказания сохранялись благодаря традиции, возникшей существенно раньше благодаря распространению норм христианского брака, и это была традиция, связанная с поддержанием идеи высокой ценности девственности до брака. На протяжении нескольких десятилетий и до середины — конца XIX столетия на это указывали в своих сообщениях информаторы из Ростовского, Пошехонского, Владимирского, Дорогобужского (Смоленская губ.) и многих других уездов. Но вот уже в 1841 г. один из наблюдателей крестьянского быта в Калужской губернии записал:
«Целомудрие не имеет большой цены в глазах нашего народа во многих губерниях, как, например, в Калужской, уже уничтожился старинный обычай вскрывать постель молодых. Отец и мать говорят жениху: „Какая есть — такую и бери, а чего не найдешь — того не ищи!“»
В Вологодской губернии простая обыденная мудрость в отношении целомудрия девушки хотя и предписывала соблюдать нравственную чистоту, поскольку «принесшая ребенка» считалась «провинившейся», но в случае неудачи уже не предполагала обязательность публичных оскорблений («разве что муж буде поколотит») и издевательств («никаких посрамляющих обрядов не устраивается»). К рубежу XIX-XX вв., записал информатор Тенишевского бюро, в том крае «девки сами умудряются обходиться без последствий»: сама по себе утрата девственности перестала быть фактом, который следовало обнародовать, по крайней мере в этом регионе, и при заключении брака молодые стали меньше придавать этому значения.
«Вообще об отношениях молодежи можно сказать, что баловаться стало просто»,
«У кого[-то] приданое шито-крыто, а у кого[-то] на люди открыто!»
Народная молва с известной просторечию прямотой отразила изменение взглядов относительно обязательного девственного состояния перед свадьбой грубым, но точным присловьем:
«П…а хоть и дырява, зато морда не корява!»
— действительно, внешняя привлекательность выходившей замуж оказывалась куда важнее сохранения девственности до венца. А уж если добрачную беременность удавалось «прикрыть венцом» — вопрос о том, что случилось до счастливого события, вообще старались не поднимать:
«Крута горка, да забывчива».
На Вологодчине тесть (отец беременной невесты), по обычаю, давал за дочкой еще и корову к приданому — «для прокормления младенца».
Напрасность позорящих наказаний точно описал информатор из Варнавинского уезда Костромской губернии:
«Хоть срами, хоть нет, а другую жену уж не дадут»:
к рубежу веков «если супруг не найдет в молодой жене того, что соответствовало его ожиданиям, то, самое большее, будет ее поначалу тузить, а со временем дело обойдется». Судя по источникам, в Калужской губернии в конце XIX в. постепенно стали более снисходительно относиться к добрачным отношениям молодых. Если в начале столетия родня позорила девушку словами о том, что та «замарала хвост» до свадьбы, то в конце на все укоры молодая, как сказывали, могла ответить:
«Свой чемодан — кому хочу, тому и дам!», «Поспала — ничего не украла!», «От этого не полиняешь!», «Не позолота, не слиняешь оттого, что похватали!»
В Ярославской губернии были записаны «отговорки» женихов, женившихся на нецеломудренных невестах: «У нее не лужа — достанется и мужу!», «Это добро не мыло — не смылится!». Такие примеры показывают, что отношение к соблюдению невинности изменилось.
Если раньше «старожилы говорили, что девушка, родившая ребенка, могла выйти замуж только за отца этого ребенка.», то уже к началу XX в. отношение к растленной девственности стало иным. Православное представление о ценности любой человеческой жизни постоянно вступало в противоречие с практикой позора и поругания оступившейся. И все чаще после рождения внебрачного ребенка окружающие проявляли меньше строгости: девице прощали ее ошибку, человечность брала верх над моральным принципом. Мать или бабушка той, что согрешила, на любые нападки привычно отвечала:
«Чей бы бычок ни скакал, а телятко наше» («Грех да беда, с кем не быва!», «Грех сладок, а человек падок!»).
Но в идеале, конечно, девушке нужно было постараться «устоять» до венца, об этом говорят и частные акты 1890-х гг.
Кроме того, к рубежу веков народная традиция выработала и ритуал «снятия» с девушки напрасного обвинения в бесчестном поведении, и более щадящие способы обнародования «почестности». Так, в Вологодской губернии, по словам информатора, в 1898 г. во время свадьбы ограничивались вопросами и ответами в форме эвфемизмов («Грязь ли топтал или лед ломал?» — «Лед ломал», — именно так почти всегда отвечал жених, «если не хотел делать огласки». В Верхнем Поволжье, на Дальнем Востоке и в Сибири вместо окровавленной рубашки просто выносили и ставили в присутствии гостей бутыль или даже веник, обвязанные красной лентой, пирог с гроздью красных ягод, стлали под ноги красное полотенце).
* * *
Что касается наказаний для замужней женщины, то служители культа предпочитали представлять нарушение установлений и предписаний в этой сфере жизни как посягательство на устои. Народные формы высмеивания женской неверности не только не осуждались ими, но и негласно поддерживались. Как и раньше, мужчине за прелюбодеяние полагалось только моральное наказание со стороны духовного отца. Иное дело — женщины. В высших образованных слоях общества следствием адюльтера мог быть развод, но он влек за собой негласные ограничения для разведенного мужчины в продвижении по служебной лестнице, ему могли не разрешить занимать определенную должность. Так, герои знаменитого романа Льва Толстого «Анна Каренина» попали именно в такую ситуацию. В «необразованных» слоях общества все было иначе, там применялись позорящие наказания. Руководствуясь обычным правом, сельские старосты, старики («знающие люди») и не думали, похоже, о том, каковы последствия унижения личного достоинства. Те, кто мог бы остановить жестокие действа, как правило, молчали, рассуждая так: к замужним, вступившим в связь, надо относиться строже, чем к растлившим девство («Такие бабы вдвойне грешат — и чистоту нарушают, и закон развращают, растащихи, несоблюдихи»).
Стараясь развестись с нелюбимыми женами, мужья чаще всего обвиняли последних в супружеской измене. Это был верный способ расторгнуть брак, потому и прошений такого рода — и опубликованных, и архивных — сохранились сотни. Если судить по решениям волостных судов, формальное, предписанное светским судом наказание для женщины за супружескую неверность было несерьезным: недолгий арест, или общественные работы, или, крайне редко, по отношению к самым бедным, наказание розгами. Пострадавшему от неверности жены мужу светское официальное право давало и такой выход, как изгнание жены-изменницы из дома без средств к существованию (приданое, внесенное ею при вступлении в брак, оставалось у бывшего супруга).
В отличие от мужей, жены практически не могли реализовать свое право на развод, если причиной подачи прошения о нем были семейные конфликты. Редкий муж соглашался развестись, «а без согласия мужа ей паспорта не дадут… случаев же, чтобы супруги добровольно разошлись, не встречалось в деревне и окрестности», правда, и «о разных наказаньях за измену не слышно».
Согласно народным представлениям, практически в любых прелюбодействах было принято обвинять женщину. Один из информаторов, проживавший в Ярославской губернии, так объяснил это:
«На вопрос, почему он простил своего брата [домогавшегося жены шурина. — Н. П.], ответил: „Брат мой не виноват, женщина всякого парня может соблазнить, как Ева соблазнила Адама, так и жена моя соблазнила моего брата“». В сущности, подобным образом объяснялась и мотивация позорящий наказаний для женщин: «.надо б с лица земли стереть или сделать такое наказание, чтобы и другие боялись, не попускали на распутство, соблазн на весь мир.»
Самые детализированные описания ритуалов опозорения оставили их очевидцы, проживавшие в юго-западных и центральных районах России в середине XIX в. Рассказы о них заставляют сделать вывод о том, что инициаторами унизительных действ выступали те, кто вначале хотел получить денежную компенсацию за свое «знание», а когда шантаж не удавался, устраивали издевательство над женщинами (как правило, одинокими, надолго оставленными супругами, занимавшимися отхожими промыслами, и вдовами). С одной стороны, их некому было защитить (ни мужа, ни родных, ни родителей), с другой — они были бедны настолько, что не могли откупиться.
Богатых, пользовавшихся защитой недалеко живущих родных, никто позорить бы не решился. Заковывали в железо и «вязали столбу на несколько дней», водили обнаженных «с музыкой», с венками из «будяков» (репьев) на головах, по пути избивая, засыпая глаза придорожным песком, заставляя танцевать или целовать измазанные дегтем ворота, только тех, кто был бесправен, беспомощен и бессловесен. Причем «особо отличались» во время ритуала опозорения — гиканьем, криками, оскорблениями, бросанием камней в падшую женщину, — дети, подростки, но главным образом женщины-соседки.
У казаков за супружескую измену полагалось «зимнее купание на аркане в проруби», особенно если мужу удавалось поймать жену с «блудодейником». Кроме того, «за продерзости, чужеложество и за иные вины, связав руки и ноги, и насыпавши за рубашку полные пазухи песку, и зашивши оную или с камнем навязавши, в воду метали и топи¬ли за несоблюдение честности». Те, «у кого сердце было погорячее», сразу отсекали жене голову шашкой, вырезали шашкой ремни на спине у жены (рана либо заживала, либо была смертельной). «Иные, раздев жену донага, привязывали на дворе и оставляли на съедение комарам или близ муравейника — на съедение муравьев».
К позорящим наказаниям жен, изменивших долго отсутствующим мужьям, относятся различные формы остракизма, небрежения и игнорирования жен супругами после возвращения. В задонских станицах Черкасского округа на супружескую неверность принято было «смотреть с негодованием и презрением»: в старину, коли «узнавали о противозаконной связи, ловили виновных, связывали их руки и водили по станице с барабанным (в жестяной казан) боем». Есть данные, что виновных водили полураздетыми — это тоже было элементом опозорения. «Мальчишки били в печные вьюшки, заслонки и тазы; мужики насмехались острили и ругались, женщины разговаривали, обсуждая дело, но вообще вели себя сдержаннее». Широко распространенным был казацкий обычай в качестве наказания неверной жене «не принять от нее поклона» (по возвращении казак должен поднять и поцеловать жену, и если он того не делает, то это позор, за которым следовали побои (но уже в курене)).
Очень важным для казаков было публичное признание вины женой-изменницей. Иногда и только оно одно могло спасти от позорящего наказания. И если женщина шла на это — казаку полагалось простить виновную: «Если жена в отсутствие мужа изменит ему, то при его возвращении она, несмотря на все собрание народа, повергается перед ним на колени, сознается в проступке и просит прощения. Казак должен — пусть скрепя сердце — простить жену, и если даже она прижила детей с любовником. Их полагалось признать своими. Если же жена не осмеливалась выйти навстречу мужу, ее ожидали нескончаемые побои».
В целом, у донских казаков на свободу поведения замужней казачки смотрели «обыкновенно снисходительно». В донских говорах внебрачных партнеров называли любашами/любашками. В иных губерниях мужики, имевшие по договоренности одну женщину в любовницах (зачастую мужняя жена спала не только с мужем, но и с его приятелем или с отцом мужа, то есть свекром), звали друг друга свояками. Примерно то же самое в отношении замужних женщин неожиданно описал калужский информатор, по данным Тенишевского фонда:
«Если молодая впадет в грех, соседи снисходительно относятся к ее проступку. „Разве ей не хочется? Суди Бог, а не люди!“»