Что говорил толстой о войне и мире
3. 043 Лев Николаевич Толстой, Война и мир
3.043 Лев Николаевич Толстой, «Война и мир»
Лев Николаевич Толстой
(1828—1910)
Русский писатель, философ, идеолог общественного течения рубежа XIX—XX вв. — толстовства, общественный деятель, граф Лев Николаевич Толстой (1828—1910) отразил в своем творчестве всю гармонию и все диссонансы русского (и не только) общества — в самом широком смысле этого слова — «мiра» как Вселенной. Именно восприятие своего духовного и сущного бытия как частицы мiра позволило писателю дать в романе «Война и мир» (1863—69) грандиозный портрет этого главного героя мировой литературы.
Слово «мiр» стояло в заглавии одной из рукописей романа. Толстой, говоря о войне и мире, как о борьбе (в т.ч. вооруженной) между Францией и Россией и об отсутствии этой борьбы, т.е. двух состояниях человеческого общества, видел в них лишь проявление несогласия и согласия в мiре — Вселенной.
До этой книги писатель заявил о себе как о выдающемся прозаике практически во всех жанрах: в повестях составивших романную трилогию «Детство», «Отрочество», «Юность», в повести «Казаки», в рассказах «Набег» и «Рубка леса», в очерках «Севастопольские рассказы».
Но именно «Война и мир» стала «историей народа», которую уже никому не удастся ни пересмотреть, ни сфальсифицировать.
«Война и мир»
(1863—1869)
Сохранилось более 5200 листов рукописей «Войны и мира», 15 вариантов его начала, несколько неоконченных предисловий. Об истории создания романа Толстой написал в статье «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» (1868).
Сначала Толстой задумал роман о декабристе, возвратившемся в Москву после 30-летней сибирской ссылки. Но затем писателя унесло в 1825 г. — к восстанию декабристов. Затем автора увлекла мысль явить своего героя участником Отечественной войны 1812 г. А поскольку эта война была продолжением русско-французской войны 1805 г., то пришлось начинать роман с этого времени.
Решив «провести уже не одного, а многих. героинь и героев через исторические события 1805, 1807, 1812, 1825 и 1856 года», Толстой назвал свой роман «Три поры», т.е. время военной молодости будущих декабристов, их восстания в Петербурге, и амнистии и возвращения из ссылки.
В ходе работы над произведением «три поры» целиком вытеснила пора первая. «Тысяча восемьсот пятый год» — стало следующим названием, которое сменило: «Все хорошо, что хорошо кончается», и в 1867 г. окончательно утвердилось заглавие «Война и мир».
Толчком к написанию романа стала отмена крепостного права в 1861 г. и недостаточная (по мнению писателя) реакция литературного мира на это важнейшее для России событие. Тогда всех занимал типично русский вопрос о роли народа в истории, а Толстым всецело овладела мысль художественно воплотить жизнь народа и России в один из самых критических моментов истории.
Работа над «Войной и миром» заняла у писателя семь лет.
«Я никогда не чувствовал свои умственные и даже все нравственные силы столько свободными и столько способными к работе», — признался он в одном из писем. Отрывок из романа был опубликован в 1865 г. в журнале «Русский вестник» и вызвал бурную реакцию у восторженных читателей.
В 1868—1869 гг. в том же издании вышел и весь роман. Одновременно появилось второе издание «Войны и мира», с незначительной стилистической правкой автора, а в 1873 г. — третье, в которое автор внес существенные изменения, исключив и перенеся ряд «военных, исторических и философских рассуждений» в приложение, озаглавленное «Статьи о кампании 1812 года».
Толстой не нашел определения жанровой формы своего детища. Он категорически возражал против отнесения «Войны и мира» к романам — «Это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника. «Война и мир» есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось… Без ложной скромности — это как Илиада» — и, памятуя это, называл свое произведение «книгой» — наподобие Библии.
Тем не менее специалисты отнесли «Войну и мир» к жанру романа-эпопеи, аргументируя это тем, что «все показанное на ее страницах освещено «мыслью народной». Еще бы, в романе одних только персонажей около 220 (по подсчетам, упомянуто до 600 лиц), от трех императоров и государственных деятелей, занятых «высоким», до лакеев и партизан с их «низкими» потребностями, и все они лишь пчелки, рабочие или трутни, частицы человеческого «роя», объединенные «высшим» разумом мiра.
Историческая часть романа воспроизведена скрупулезно и освещена авторским видением эпохи и оценкой государственных, военных деятелей той поры и роли народа, как главенствующей в событиях.
Рассматривая исторический процесс как движение народных масс, Толстой выделил два полюса, к которым было стянуто это движение, а следом и нити повествования — к Кутузову и Наполеону. Один из них стал олицетворением блага для русского народа, а другой — воплощением зла не только для нашего, но и для своего народа, который он положил на заклание своему непомерному честолюбию.
Событийная часть держится также и на трех «китах» рангом ниже — Пьере Безухове, Андрее Болконском и Наташе Ростовой. При этом назвать остальных героев «второстепенными» не поворачивается язык, т.к. каждый из них грандиозен и самобытен, и каждый из них не просто персонаж, а та же Вселенная, часть души автора и часть его гения.
А про «графинюшку», воплотившую в себе природную естественность, любовь и счастье, лучше всех сказал писатель А.С. Серафимович: «Не было Наташи Ростовой, явился Толстой и создал ее в «Войне и мире». И она пришла к нам, прелестная, обаятельная, с чудесным голосом, живая как ртуть, удивительно цельная, богатая внутренне. И ею можно увлекаться, ее можно полюбить, как живую. Ее, как живую, не вытравишь из памяти, как не вытравишь из памяти живого, близкого человека в семье или близкого друга».
Пересказать роман — что пересказать Библию — упустишь главное. Ибо главное в нем во всем: от смеха внутренне свободного и бесстрашного Пьера во французском плену: «Ха, ха, ха. Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня — мою бессмертную душу! Ха, ха, ха. » и до смиренного затухания такого же внутренне свободного и бесстрашного Платона Каратаева в том же плену; нельзя изъять из романа отдельного героя и полюбоваться им или, напротив, подвергнуть хуле.
Каждый персонаж тянет за собой весь роман. «Война и мир» стала первым литературным произведением, в котором бьется пульс одной — единой для всего романа жизни. Посему не станем уподобляться школярам, сочиняющим «образ Андрея Болконского» или «роль Кутузова».
Это априори провальная затея. Такую громадную вещь, как египетскую пирамиду Хеопса, Великую китайскую стену или роман «Война и мир» если и разрушит, то только всеразрушающее Время. Но оно должно еще пройти. Хотя и говорят, что оно бесконечно.
Что же нового привнес в роман его гениальный создатель — дополнительно к тому, что для него было главным — идеи любовного единения всего человечества? Если коротко: сам роман, ставший Книгой на все времена.
В ней писатель создал уникальный метод изображения человеческой души с высоты своего разумения и понимания жизни.
Показал впервые в литературе и противопоставил людей «внутренних» и «внешних», искренних и любящих друг друга, и искусственных, пустых и лживых.
Пацифистски отверг любую войну, признав только освободительную, исход которой зависит не от правителей и полководцев, а лишь от «духа войска» да «дубины народной войны».
В ячеистой структуре мира утвердил приоритет семьи, как «самого малого, но и самого важного единства, из множества которых складывается общество и нация».
Без всякого преувеличения можно сказать, что роман «Война и мир» стал флагманом Великой русской литературы, за которым поспевают, но вряд ли уже когда догонят все другие национальные литературы.
Первая «немая» экранизация «Войны и мира» была осуществлена в 1915 г. режиссерами В.Р. Гардиным и Я.А. Протазановым. За рубежом не раз предпринимались попытки снять фильм хотя бы «по мотивам» романа, но все они кончились неудачей: американская мелодрама 1956 г. режиссера К. Видора и историческая драма совместного производства Германии, России, Франции, Италии, Польши 2007 г. режиссеров Р. Дорнхельма и Б. Доннисона.
Безусловным шедевром, конгениальным роману Л.Н. Толстого, стал фильм С.Ф. Бондарчука «Война и мир», снятый в 1965—1967 гг.
Почему Лев Толстой не любил «Войну и мир»: интересные факты из жизни русского классика и его памятные цитаты
Когда вы думаете о великих русских писателях, то, скорее всего, сразу же вспоминаете Льва Толстого. Его романы стали поистине бестселлерами на все времена. До сих пор романы Толстого считаются одними из лучших литературных произведений, когда-либо созданных на планете. Предлагаем вашему вниманию интересные факты из жизни русского классика.
Почему Лев Толстой не любил свой эпохальный роман «Война и мир»
Написание романа «Война и мир» стало для писателя изнурительным процессом. Он постоянно пересматривал и переделывал работу. Одна лишь вступительная часть потребовала от него 15 черновиков и примерно год на то, чтобы довести ее до совершенства.
«Война и мир», пожалуй, самая известная работа писателя. Несмотря на то, что над книгой ему пришлось так долго трудиться, Толстой стал относиться к роману с неудовольствием. Возможно, он хотел еще больше его усовершенствовать, но у него уже не было на это сил.
В своем дневнике он написал:
Реальная история в сюжете «Анны Карениной»
События в романе перекликаются с реальной драмой, произошедшей с другом и соседом Льва Толстого Александром Николаевичем Бибиковым. У Бибикова случились романтические отношения с женщиной по имени Анна Степановна Пирогова.
Но романтика встреч закончилась, когда Бибиков увлекся немецкой гувернанткой своих детей. Анна Степановна, охваченная ревностью, сбежала в соседнюю деревню, где несколько дней бродила, убитая горем, а потом бросилась под поезд и свела счеты с жизнью.
Толстой был свидетелем ее вскрытия. Этот эпизод настолько его поразил, что год спустя он решил использовать его в романе. Конечно, писательский гений Толстого до неузнаваемости изменил сюжет, а обобщение о силе любви и разрушительной роли греха вывели роман на мировой уровень литературы.
Бесценный помощник София Андреевна
Многие великие писатели пользовались услугами своих партнеров и помощников, но поддержка Льва Толстого со стороны его жены была особенно важной. Часто Софья Андреевна сидела рядом с писателем во время работы, вносила предложения или правки.
Именно она переписывала все его черновики для отправки в издательство, так как писала более разборчиво. На это уходило много времени, учитывая объемы произведений Толстого.
Что касается публикаций, то именно София Андреевна убедила мужа опубликовать «Войну и мир» в виде полномасштабного романа, а не серии рассказов.
13 детей
У Софьи Андреевны и Льва Толстого было 13 детей, восемь из которых дожили до взрослого возраста.
Некоторые пошли по стопам своего отца, когда выросли и стали писателями, в том числе Илья Львович Толстой и Лев Львович Толстой.
Один из самых продаваемых авторов в мире
В 2004 году только «Анна Каренина» была продана тиражом 20 тысяч экземпляров, а в наше время продажи поднялись до 800 тысяч. Роман «Война и мир» не менее популярен и вошел в список 50 бестселлеров Великобритании в 2016 году.
Всего продано более 400 миллионов экземпляров произведений Льва Николаевича Толстого.
Почему Лев Толстой не получил Нобелевскую премию
Когда в 1901 году присуждалась Нобелевская премия по литературе, многие предполагали, что победителем станет именно Лев Толстой. До сих пор считается одной из самых больших ошибок, что Толстого обошли и присудили премию французскому поэту по имени Сюлли Прюдом.
Сорок два шведских писателя и художника написали Толстому, чтобы выразить свое несогласие с комитетом по присуждению Нобелевской премии, на что он ответил: «Я был очень рад узнать, что Нобелевская премия не была присуждена мне. Это лишило меня большой проблемы, как распоряжаться деньгами».
Его номинировали на премию еще шесть лет подряд (до 1906 года), но комитет так и не решился наградить Нобелевской премией великого русского писателя.
Памятные цитаты Льва Толстого о жизни, о вере и переменах
Цитировать Толстого трудно, так как почти каждая строка из его произведений имеет ценность. Мы подобрали несколько высказываний писателя о вечных человеческих ценностях:
«Изменения в нашей жизни должны происходить из-за невозможности жить иначе, чем в соответствии с требованиями нашей совести, а не из нашего ментального решения попробовать новую форму жизни».
«Во всей истории нет войны, которая не была бы развязана правительствами, правительствами в одиночку, независимо от интересов народа, для которого война всегда пагубна, даже если она успешна».
«Дребедень многословная»: Как создавался роман «Война и мир»
Автор: Светлана Ворошилова
Повесть о старом декабристе превратилась в полотно о войнах с Наполеоном. Bird In Flight вспомнил, как Толстой придумывал имена сотням персонажей, убирал и возвращал французскую речь и остался в итоге недоволен романом.
В 1856 году Толстой начинает писать повесть о своем современнике, старике-декабристе, который, отбыв многолетнюю ссылку, возвращается наконец на родину. В 1869-м — дописывает роман, действие которого завершается задолго до восстания декабристов. Сразу и не догадаешься, что речь идет об одном и том же произведении, однако так оно и есть.
Из Сибири — в Бородино
Сначала роман назывался «Декабристы», действие его начиналось тогда же, когда Толстой взялся за работу — в 1856 году, и в центре сюжета был декабрист Пьер Безухов, возвращающийся с семейством в Москву после 30-летней сибирской ссылки. Но как истинный перфекционист, Толстой решил для начала немного посвятить читателей в прошлое героя — в 1825 год. Потом и этого показалось мало: ведь в год восстания декабристов герой был уже сложившейся личностью, и чтобы понять, как эта личность сформировалась, требовалось заглянуть еще дальше в прошлое. Что из этого получилось, вы знаете.
Интересно, что, уже работая над «Войной и миром» в том виде, в котором роман дошел до нас, Толстой продолжал считать его лишь предысторией основного повествования, своего рода приквелом. Примерно то же самое, кстати, случилось с Достоевским: свой роман «Братья Карамазовы» он считал лишь подготовкой к главному, «большому» роману о жизни Алеши Карамазова — но писатель умер, не успев закончить замысел. Толстой несколько раз пытался вернуться к «Декабристам» уже после окончания «Войны и мира» и «Анны Карениной», но в итоге все, что нам от них осталось, — первые три главы.
Страница из черновика Толстого, вариант начала романа «Война и мир».
Фото: РИА Новости / Спутник / AFP / East News
Решив сосредоточиться на Отечественной войне, Толстой прочел едва ли не все свидетельства современников с обеих линий фронта (от Наполеона до Дениса Давыдова), собрал целую библиотеку исторических и художественных книг о событиях 1812 года, провел многие часы за чтением газет и журналов тех времен. И остался недоволен, не найдя ни в одной из прочитанных книг ни объективного описания событий, ни справедливой оценки: одни авторы преклонялись перед Александром I, другие возвеличивали Наполеона. Впрочем, труды историков пригодились: из них Толстой позаимствовал и ввел в роман подлинные исторические документы: приказы, диспозиции, планы сражений, личные письма Наполеона и Александра I, фрагменты из переписки Кутузова — те самые детали, которые делают роман живым.
Документальными источниками писатель не ограничился. Он лично съездил в Бородино, откуда писал жене: «Я очень доволен своей поездкой… Только бы дал бог здоровья и спокойствия, а я напишу такое Бородинское сражение, какого еще не было». Изучив местность, он нарисовал подробную схему с расположением окрестных деревень и траекторией движения солнца.
15 вступлений, 500 персонажей
Так же скрупулезно Толстой прорабатывал персонажей. Исследователи подсчитали — их в романе 559. Двести из них — реально существовавшие исторические лица, но и оставшиеся нередко имели прототипов: к примеру, друг Николая Ростова Василий Денисов был частично списан со знаменитого партизана Дениса Давыдова, знакомая семьи Ростовых Мария Дмитриевна Ахросимова очень напоминает вдову генерал-майора Настасью Дмитриевну Офросимову, старый князь Николай Андреевич Болконский «унаследовал» черты деда Толстого по матери, екатерининского вельможи. А прототипом дочери Болконского и сестры князя Андрея, княжны Марьи, многие исследователи считают мать Толстого, Марию Николаевну Волконскую. Писатель ее не помнил — она умерла, когда ему не исполнилось и двух лет, — но всю жизнь преклонялся перед ее образом.
Чтобы дать всем персонажам имена (а это непросто: попробуйте-ка придумать полтысячи фамилий!), Толстой либо использовал реально существующие фамилии (Разумовские, Мещерские, Лопухины), либо чуточку видоизменял их: так появились Болконский (Волконский), Друбецкой (Трубецкой), Курагин (Куракин), Долохов (Дорохов).
Над романом он работал долго и мучительно. Особенно тяжело давалось начало: в архивах Толстого сохранилось не менее 15 вариантов, а некоторые страницы он переписывал 100 с лишним раз (что подтверждено черновиками). Много раз он бросал писать книгу, теряя надежду высказать все и так, как ему хотелось. Масштабному замыслу было тесно в привычных рамках исторического романа: нужна была новая форма. Он назвал ее «романом-эпопеей», а режиссер Александр Митта — «романом-кинофильмом», в котором точнейшим образом описан каждый кадр.
Страница рукописи 12-й версии романа «Война и мир». Оригинал хранится в Государственном музее Л.Н. Толстого.
Фото: М. Филимонов / РИА Новости / Спутник / AFP / East News
«Это совершенно лишнее и действует неприятно. »
Когда из печати вышли первые части «Войны и мира» (еще под названием «1805 год»), многие читатели и критики остались недовольны обилием французской речи и философских отступлений. «К чему это изобилие французского разговора? – писал В. Боткин Фету. – Довольно сказать, что разговор шел на французском языке. Это совершенно лишнее и действует неприятно…» Поэтому в 1873 году вышло новое издание «Войны и мира», где французский язык исчез почти вовсе, а философские и военно-исторические рассуждения автора были выделены в особое приложение. Получилась этакая недлинная мелодрама с огромными комментариями.
«Московские ведомости» радостно приветствовали новую редакцию: «Граф Толстой вычеркнул все те разговоры на французском языке, кои без ущерба колориту могли быть переданы на русском, и, главное, выключил все рассуждения о военном искусстве и все взгляды на историю вообще, соединив их под общим названием „Мысли о войне 12-го года“. Какого бы кто ни был мнения об этих рассуждениях и взглядах, всякий согласится, что они лишним бременем лежали на романе и насильственно отрывали читателя от художественного рассказа». Однако, как выяснилось, согласился не всякий: усеченный роман выдержал еще одно издание, а с 1886 года «Война и мир» стал публиковаться в первоначальном, знакомом нам виде — с французским и философией. С одним исключением: в 2007 году издательство «Захаров» выпустило ту самую версию романа, которая так понравилась рецензенту «Московских ведомостей». «В два раза короче и в пять раз интереснее», — высказался о ней глава издательства Игорь Захаров.
Л.Н. Толстой за работой
Фото: RIA Novosti / Sputnik / AFP / East News
Мазурка и пирожные
Интересно, что к роману, почти сразу после издания признанному шедевром, сам Толстой впоследствии относился, мягко говоря, скептически. Уже в январе 1871 года в письме Фету он признался: «Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде „Войны“ я больше никогда не стану».
Кокетство? Однако эта же мысль постоянно проскальзывает и в личных дневниках писателя: «Люди любят меня за те пустяки — „Война и мир“ и т.д., которые им почему-то кажутся очень важными» (1908). Примерно в это же время Толстой сильно сконфузил одного из гостей Ясной Поляны, который с восторгом благодарил его за создание «Войны и мира»: «Это все равно что к Эдисону кто-нибудь пришел бы и сказал: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“». И, похоже, он совсем не лукавил.
Главной его претензией к «Войне и миру» (да и другим своим романам) стало то, что это литература для образованных классов, непонятная народу: «Пирожное, а не хлеб насущный». Толстой тогда уже был увлечен созданием и развитием новой народной просветительской литературы. «Пирожные» ему были больше не интересны.
(Фото на обложке: РИА Новости / Спутник / AFP / East News.)
Соколов В. Д.: О «Войне и мире»
О «Войне и мире»
1. Никто с ним не соглашался, и я в том числе. Но в отличие от нас, которые только пыхтели от такого мнения или, особенно дамы, просто брезгливо отворачивали свои изящные носяры, он так и сыпал цитатами.
Служил на Кавказе один барин. Звали его Жилин. И вот решил он съездить к матери, повидать старуху перед смертью, да и жениться надо бы было. А по дороге попал в плен к абрекам. Убежал. Его поймали. Посадили в яму. Он снова убежал. Его снова поймали, посадили в яму, да еще и колодок навесили. А он снова убежал и на этот раз его русские солдаты подобрали и отвезли в родную крепость.
Или взять «Войну и мир». О Жюли Карагиной, вдруг по случаю наследства разбогатевшей Л. Толстой писал: «Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там«. Когда Друбецкой сделал ей наконец предложение, устроившая помолвку Анна Михайловна «сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом».
[Борис был из тех молодых людей, которые ] углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского и им открывала свои альбомы, исполненные грустных изображений, изречений и стихов.
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
La mort est secourable et la mort est tranquille
Ah! contre les douleurs il n’y a pas d’autre asile (такая же сентиментальная чушь, не стоящая перевода)
Жюли сказала, что это прелестно.
— Il y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la mélancolie! — сказала она Борису слово в слово выписанное ею место из книги.
На это Борис написал ей стихи:
Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
Tendre mélancolie, ah! viens me consoler,
Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
Et mêle une douceur secrète
A ces pleurs, que je sens couler.
Жюли играла Борису на арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух «Бедную Лизу» и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в море равнодушных, понимавших один другого».
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое-то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса.
[Видя такую нерешительность поклонника Жюли сделала резкий демарш с намеком на разрыв, и под угрозой] остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого [Борис быстро закончил свои ухаживания счастливым для избранницы образом].
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали все для блестящей свадьбы».
«Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по-русски, но quoique ‘etranger, Russe de coeur et d’âme (хотя и иностранец, но русский душой и сердцем)».
В высшем русском обществе во время нашествия Наполеона «было положено говорить только по-русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований». Во время одного из таких раутов зашел разговор об одной девушке.
«— Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека. ]
— Но как же это по-русски сказать. «
А, когда пьяницу и жулика Лаврушку, который попал по пьяни в лагерь Наполеона, французы отпустили, писатель иронично комментирует эпизод «l’oiseau qu’on rendit aux champs qui l’on vu naître [птицу, возвратили ее родным полям]».
С тех пор, время от времени, перечитывая классика, я все более и более нахожу пассажей, скорее говорящих в пользу его мнения, чем В. Вулф (ну эта тетка вообще была с юмором на «вы», и даже забабахала такую глупость, что Диккенс менее значительный писатель, чем Л. Толстой, только из-за своего неуместного юмора), или Б. Шоу, который, как ни странно, так же отрицал наличие юмора у нашего классика или даже Т. Манн, юмор которого как раз негромкий и приглушенный очень напоминал юмор создателя великой эпопеи.
«Война и мир», можно сказать, пропитан юмором, а точнее, иронией. Уловить его нелегко, как нелегко (речь идет не о том очевидном юморе, примеры которого мы привели выше) уловить и толстовскую философию (хотя в отличие от юмора с философией Лев Николаевич лез в каждую бочку затычка) и его эпизм (который сказывается отнюдь не в размерах «Войны и мира», а в особом духе романа). Но чтобы уловить юмор писателя вовсе не нужно быть семи пядей во лбу или обладать каким-то исключительным чувством вкуса. Нужно просто читать писателя по-особому.
Но все же до перехода к примерам еще раз задержимся на слове gelassen. Любителем его употребления был немецкий философ Хайдеггер. Вот как объясняет смысл этого понятия один из его комментаторов Бибихин:
«gelassen от глагола lassen — 1) оставлять, бросать, переставать, 2) дать (возможность) делать что-то, позволить, разрешить, не мешать. Весь этот куст значений присутствует в Gelassenheit — в состоянии, в котором человек оставляет «вещи в покое», сам остается в покое, оставляет все идти своим ходом (имеется в виду скорее не «оставим кесарю кесарево», а недеяние даосов, познавших путь мира — дао). Вещи и дела мира наконец оставляют человека в покое не потому, что человек изымается из переплетения цепей, а благодаря тому, что человек занимает другую позицию по отношению к ним. В отрешенности наличествует отпущенность, отвязанность (от злобы дня), «отволенность» (когда можно избавиться от необходимости хотеть и применять волю для достижения), таким образом, отрешенность — это еще и освобождение от хотения и желаний».
3. Юмор Толстого особой природы: эпической.
А «эти люди» в данный момент, когда князь размышляет рядом с ними о своем о высоком, дразнят старого повара по имени Тит:
Ну чем тебе не ирония, да еще и с почти символической начинкой: пока кн Андрей готовится к великой славе, готовит, образно говоря, большую ложку, ему предлагают молотить, то есть заняться черновым воинским трудом. Но куда-там: Андрей посылает насмешников, как и Тит, к черту:
«И все-таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»
Так Толстой иронизирует над своим героем. Действительно, животики надорвешь, читая роман.
«Цель жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса подозревал»
— иронизирует уже поживший поэт над своим молодым собратом, а прикинув, что по юности он и сам без конца бренькал про «разлуку и печаль, и нечто и туманну даль», можно сказать, что он иронизирует и над собой молодым.
Иронизирует ли Лев Толстой над своим героем? Вроде бы да. Получив пулю в бок, вместо славы, Андрей Болконский вдруг посмотрел на свои суетные мысли с высоты «высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого» и вроде бы переродился. Но все мы знаем, что все суета сует, и что конец у всех один, однако жить с такой мыслью невозможно. И стоило князю услышать, как ночью барахтались у окошка две девчонки, как вся его умудренность жизнью пошла прахом и даже его единомышленник-дуб наплевал на нирвану и пустил сквозь старую кору молодые побеги, так сказать, символизируя возвращение в мир суетных мыслей (теперь уже не о славе, а о любви) и стремлений.
Не знаю, предполагалась ли ирония самим Львом Толстым, но она получилась. Андрей Болконский приготовил большую ложку для славы, а ему пришлось молотить, то есть выполнять черновую военную работу, быть одним из тех безымянных рядовых на войне, которые гибнут без числа, но которые до конца выполняют свой долг, быть похожим на тысячи других Титов: Тушина, Тимохина, Дохтурова. Таким образом не Лев Толстой иронизирует над своим героем, а сам бог, или лучше сказать судьба, рок. Человек надеется на одно, а судьба приготовила ему совсем другое, и отвертеться от судьбы никак не получится. Одним словом, если и есть здесь ирония, то ирония судьбы, никак не меньше.
5. Юмора в «Войне и мире» столько, что если перечислить все юморные моменты, то покажется, будто эпопея пропитана юмором под завязку, комична от начала до конца. Но у читателя, смею заверить не только по собственному опыту, такого впечатления не создается. Так что называть «Войну и мир» юмористическим романом было бы перебором. Не в меньшей степени творение Льва Николаевича можно назвать патриотическим романом (на 1 кв см романной площади пафоса приходится не меньше чем юмора), лирическим, любовным. Все эти определения будут правильными и все мимо цели. Обычно у писателей юмор, пафос, философская составляющие разнесены по разным эпизодам. Поэтому можно выделить юмористические сцены или юмористическую линию, и пафосную, философскую и т. д. У Льва Толстого все не так.
Андрей Болконский и Пьер беседуют о предстоящей битве, обсуждают тактику и стратегию. Вот вам сугубо философский диспут о войне и ее движущих силах, очень важный для понимания толстовской философии истории. Мимо проходят два офицера Генштаба и вносят свою лепту в дискуссию:
«Der Krieg muß im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, – говорил один.
– О ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwächen, so kann man gewiß nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen.
– О ja, – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum – то у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос».
Вот вам пожалуйста: философия разбавляется юмористической зарисовкой, а скорее саркастической, немецких офицеров из русского штаба (этот тип нашел свое законченное выражение в фигуре «озлобленного, решительного и самоуверенного» генерала Пфуля, «который доказывал, что все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено»), тут же плавно переходящей в высокий пафос:
«— Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят».
Философский аспект романа
6. Философия так же, как и юмор пронизывает насквозь «Войну и мир», но в отличие от юмора философия составляет суть романа, его движущий нерв. Именно философская идея и делает «Войну и мир» не просто романом, а эпосом. Но именно философия эпопеи как то проходит не то что мимо, а как-то боком при восприятии романа.
«Классическим примером большого писателя, художественные произведения которого стоят много выше его философии и совершенно ей не соответствуют, является Лев Толстой. Он написал вещи, не имеющие ничего общего с его философской теорией, скорее противоречащие ей».
Такую ересь напорол Лион Фейхвангер в своей статье, которая так и называется «Крамольные мысли о Льве Толстом», квинтэссенцию которых можно было бы выразить фразой: «Я не понял романа». Ну не понял и не понял. Ничего плохого в этом нет. Не поняли «Войны и мира» ни Томас Манн, ни Бернард Шоу, ни Горький, ни еще масса людей, писавших об этом творении и все потому, что не восприняли философской идеи произведения.
А она проста. Движущей силой истории являются не провидение, ни деяния великих людей, а желания и действия людей самых обычных. Причем каждый, действуя в силу своих побудительных мотивов, не думает ни о какой конечной цели исторического движения. А эта конечная цель заключена в итоге, который как раз является суммой миллионов этих частных поползновений.
Как видим, все очень просто и понятно. Но точно так же просты и понятны все гениальные философские идеи. Когда их выражают в форме обобщающего афоризма. Например, всего Канта можно выразить формулой «человек познает мир через призму своих познавательных способностей», всего Декарта его знаменитым cogito ergo sum, в котором ergo очень неадекватно передается русским «следовательно», всего Юма «нет ничего в нашем сознании, чего бы не было сначала в наших ощущениях», всего Гегеля «все в мире изменяется и все в нем взаимосвязано». Однако, когда начинаешь продумывать до конца, что же значат эти принципы, то оказывается, что они далеко не просты и не понятны. И последовательно домысленные до конца приводят к совершенно на первый взгляд парадоксальным выводам.
«Войны и мира» проста и понятна, когда ее выражаешь в абстрактной форме, но заставляет чесать репу, когда думаешь, а как же практически можно рассмотреть людские атомы и собрать их в единое целое. Вот этим Лев Толстой и занимается на протяжении всего своего великого романа. То есть он свою идею обосновывает не теоремами и леммами как математики, не рассуждениями как философы, а художественными образами.
Как сказал князь Болконский в той же беседе с Пьером «Успех [в войне] никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате», то есть от патриотизма, от «той скрытой (latente), как говорится в физике, теплоты патриотизма, которая была во всех тех людях, которые» участвовали в Бородинской битве.
Вот на этой точке и хотелось бы остановиться. Жаль, что сам Лев Толстой вовремя не дал стоп своим философствованиям. Он пошел дальше и понес в народ такую пургу, что за нашего классика ей богу делается как-то неудобно, как в его глупом опровержении Шекспира. А именно, он вдруг стал утверждать, что человек не имеет свободы воли, что все его импульсы, то что в просторечии именуется внутренним голосом прилетает от бога. Таким образом, и Долохов, и Болконский и все остальные, ведомые собственной натурой, оказывается, выполняют заложенную в них богом программу. И, развивая свою мысль уже до полного абсурда, Л. Толстой открывает, что, оказывается, исторический путь определен богом и все совершается де по воле боге.
«Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу.
В конце концов, как рассуждает Толстой, не так уж и важно. Его художественная философия состоит в том, что он рельефно выразил человеческую судьбу как противостояние этих двух начал: человек хочет одного, считает, что он действует по своим желаниям, а в действительности он ведом. Он думает, что он принадлежит царству свободы, а он с потрохами запродан царству необходимости. Болконский думает повелевать людьми, быть над ними, а выполняет свой долг и является честным винтиком общественного механизма, Николай Ростов думает заключить в объятиях целый мир, а оказывается жмотом и куркулем, обустраивающим исключительно свою личную жизнь.
«Пьер был тем отставным добродушно-доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из заграницы, кто-нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
Ибо то, что граф врет напропалую видели и густо упрекали его в этом уже современники. Князя Вяземского, который ко времени выхода «Войны и мира» значительно устарел и безнадежно состарился, но не оставлял своими брюзжаниями молодую литературную поросль (правда, никто его не слушал: даром, что был другом и единомышленником Пушкина), уже очень возмущала сцена, когда Александр I выходит говорить с народом, уплетая бисквит. «Обломок бисквита, довольно большой, который держал государь в руке, отломившись, упал на землю. Кучер в поддевке поднял его. Толпа бросилась к кучеру отбивать у него бисквит. Государь подметил это и велел подать себе тарелку с бисквитами и стал кидать их с балкона».
Враки, пыхтел стареющий князь на еще довольно молодого графа, клевета. Александр I «скорее бросился бы в воду, нежели бы решился показаться пред народом, и еще в такие торжественные и знаменательные дни, доедающим бисквит. Мало того: он еще забавляется киданьем с балкона Кремлевского дворца бисквитов в народ. Это опять карикатура, во всяком случае совершенно неуместная и несогласная с истиной».
Ну да, лениво отругивается Лев Николаевич. Как же враки, если я все это читал во многих местах и как будто вижу сцену своими персональными глазами. «Везде, где в книге моей действуют и говорят исторические лица, я не выдумывал, а пользовался известными материалами. Князь Вяземский обвиняет меня в клевете на характер (императора) А(лександра) и в несправедливости моего показания. Анекдот о бросании бисквитов народу почерпнут мною из книги Глинки, посвященной государю императору». И Лев Толстой в письме к Вяземскому даже грозился доставить ему книгу Глинки с нарочным, где красным карандашом должно было быть отчеркнуто это место, да за хозяйственными заботами запыхался и забыл выполнить обещание. Тем более трудно выполнимое, ибо такому месту у Глинки места не нашлось.
фактов с точной ссылкой на источник. А Лев Толстой только запутывал проблему, декларируя себя реалистом и правдописателем. Реалистом он может быть и был, а вот на воспроизведении исторической и бытовой точности деталей пойман не был. Поэтому и оценивать достоинства или недостатки его эпопеи по этой линии, думаю, пустая трата времени и энергии, которую лучше употребить на выяснении, кем Лев Толстой был, а на том, за кого только в угоду тенденциям времени он себя пытался, причем совершенно искренне, выдавать.
Когда-то еще студентом автор данной статьи пытался написать курсовую работу на тему «Жизнь русского общества начала XIX в на материале ‘Войны и мира'» и потерпел полное фиаско. Я начал вычитывать из романа детали быта и общественных отношений и с удивлением обнаружил, что они, конечно, там есть, но вообще-то их, как и оригинальных метафор у Пушкина, кот наплакал. Куда Льву Толстому в этом плане до Бальзака, или Золя, или Драйзера, или хотя бы Салтыкова-Щедрина с его «Пошехонской стариной». Надо бы было брать именно последний роман как хороший источник для было предпринятого мною исследования.
А что можно узнать из «Войны и мира» о реформах Сперанского, персонажа оставившего заметный след в романе, об их цели, содержании? Ровным счетом ничего, кроме того, что «там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша «
Сотри случайные черты
13. Эпопея ли «Война и мир»? Думаю да. А где эпический герой? Ну ведь ни Пьер же Безухов, ни Болконский на эту роль не глядятся. Тут нам кое-кто из литературоведческой братии подсовывает решение, что де таким героем является русский народ. Самого Льва Толстого такое понимание пронимало до мозжечка. Он справедливо говорил, что народ состоит из тысяч Карпов, Платонов (не путать с Платоном Каратаевым), Эдуардов, у каждого из которых свой характер и свой судьба.
Если бы нужно было дать краткий анализ этих образов, как сейчас модно делать в учебных материалах, то лучшего, чем сделал это Лермонтов, предварив в этом плане основной конфликт толстовской эпопеи, вряд ли удастся: