Тринадцать трубок эренбург о чем
И. Эренбург. Тринадцать трубок. Вторая. Уроки литературы
1848 год связан у меня с учебником истории, «Отверженными» Гюго, призраком, бродящим по Европе, и семилетием каменщика Луи Ру, сына каменщика Жана Ру и отца Поля. Того самого Поля Ру, который так и не стал моим прапрадедом. Что, впрочем, закономерно.
Последним маем, бредя по, казалось бы, тому же городу, я искал и не умел найти это описанное тысячекратно ощущение легкости и беспечности, погрузиться в город, принимающий, если верить молве, всякую тварь, раствориться, пропасть, перестать быть. Лишь дым бесчисленных сигарет вливался в разъедающий автомобили смог, и отчаянно болела голова.
Я придумал их на террасе уличного кафе, у витрины сверкающей восхитительными рядами пироженых, которые только и встретишь что в Париже. Мне чудилась девушка, смуглая и прекрасная. Француженка, заброшенная судьбою в яблочный Фастов. Исчезающая в туберкулезе дождливым летом почему-то 1886 года. Ее звали, например, Катрин. Или Мари.
Мой прапрадед был врач. Или ювелир. Я не знаю. Может быть, и просто торговец всякой всячиной. Когда-то, в дедушкином архиве, я видел единственную фотографию, разрисованную розовым фломастером маленького вандала. Ржавая, а прежде черно-белая, она содержала невысокого и пожилого уже мужчину во всем черном – от кипы до башмаков. Неуловимо на кого-то похожего. Не знаю толком на кого. Я даже не знаю его имени. Жаль. Пусть будет Семен. Пусть будет врач.
Я думаю, насколько вообще один человек способен думать о другом, особенно на дистанции в полтора столетья, что подобная брезгливость владела и моим Луи. Строящий ли дома, глотающий ли дешевый абсент в подвале на улице Черной вдовы, подбирающий ли, озираясь, недокуренную сигарету, чтобы набить свою трубку – он всегда видится мне словно вырванным из окружающего. Играющие скулы. Скорченный ранними морщинами лоб. Темные глаза, смотрящие из под мохнатых бровей как-бы сквозь предмет. Капризы восприятия, от которых я так и не могу избавиться.
Должно быть именно за эти бешеные глаза, существующие какой-то своей жизнью, из соседней мансарды и пришла в его жизнь молодая поденщица Жюльетта. А еще через год и Поль. Поль-Мария Ру. Сын и внук каменщика.
Я тоже думал о дожде. Карабкаясь вверх по немыслимо крутой лестнице, что ведет к Сакре Кер, я дважды отдыхал, выкуривая по сигарете. Сердце отчаянно билось. Лицо и спину заливал пот. Легкая дорожная сумка с несколькими книгами и зубной щеткой оскорбительно больно врезалась в плечо. Мне действительно не хотелось туда.
Возможно же, переставая быть, прапрадед думал обо мне. О странном и далеком существе, когда-нибудь придумающим его молодым и счастливым, существующим вне бессмысленных законов пространства, разделяющих даже на небесах. Мне кажется иногда, что я и появился из одной этой мысли. Из мучительной потребности изменить то, что меняется только словами. Гулкими словами, уверенно впечатанными в действительность размеренным голосом и черной краской. Пусть так и будет. Вполне достойное происхождение. Слишком достойное для уверенности.
На баррикаде скверно ругались и стреляли. Луи подкатывал ядра к пушке, а Поль играл с гильзами и пускал разноцветные мыльные пузыри. Должно быть, при этом ему не так хотелось есть. Так продолжалось четыре дня.
Дело идет к концу. Мне давно бы пора определиться, как же звали трехлетнюю подружку Поля, разделившую с ним последние игры у форта Святого Винценция. Чудо в голубом платье? Бедная Мари? Несчастная Катрин? Я не умею или, что вероятнее, просто не хочу давать имя той, что через шестнадцать лет не станет никем моему прапрадеду. Пусть так и остается безымянной. Я даже не хочу описывать ее лицо. Ни детское, ни взрослое. Зачем же тогда оно мне снится? Бог весть.
Франсуа и Габриэль. Я придумал их счастливыми и влюбленными, кружащимися на карусели в весеннем Версале. Лейтенант савойских стрелков и его прекрасная невеста. Так и рождается будущее счастье. Смеясь и держась надежной рукой воина за розовый лиф, он рассказывал ей, как на одной и баррикад видел маленьного лет трех-четырех убийцу, стреляющего из пушки. Она не верила и хохотала, утыкаясь в мягкую ткань мундира.
Усталый, даже слегка покачивающийся, брел я обратно по тем же ступенькам. Этот город, слишком праздничный и нарядный, отнял у меня едва ни все силы. Шумела голова, что-то радужное мерцало на краю зрения, и кончались сигареты.
Собственно говоря, рота Франсуа и штурмовала форт Святого Винценция. Сначала горные егеря – отменные стрелки – перебили Луи и других неуклюжих коммунаров, а потом поднялись на руины форта. Вымысел здесь окончательно покоряет действительность, т.к. то, что они увидели, не вкладывается, по меньшей мере, в естественные представления о повадках людских детенышей. Среди разбитых пушек и мертвых тел мальчик с девочкой держались за руки и по очереди пускали мыльные пузыри. Бессмысленная и благообразная картина. Торжество самодостаточного абсурда. Для меня же мигрень художественной неудачи, и, одновременно, что странно, но неудивительно, единственное возможное развитие событий.
Девочку отпустили. Поля же повели на площадь, куда приводили пленных коммунаров – так просила Габриэль, и так приказал Франсуа. Поразительно, что именно в этот миг окончательного расставания мой малыш, да что говорить, решительный карапуз, совершил свой первый недетский поступок. Он подарил ей отцовскую трубку, чтобы когда-нибудь потом по ней найти Катрин. А может быть Мари.
Она хранила эту трубку и эту историю всю свою жизнь. Когда она умерла, ее одежду сожгли, трубку забрал прапрадед, а большего она не нажила. Так эта трубка и оказалась у меня – последнего, похоже, мужчины в семье. Иногда вечерами я кручу ее и думаю, что все могло быть вполне не так, но, вглядываясь в синий зимний Ленинград за окном, скоро начинаю путаться кто, кого и зачем придумал и соглашаюсь оставить все, как есть.
Тринадцать трубок
Скачать книгу
О книге «Тринадцать трубок»
Мнение читателей
Надо знать насколько я в принципе ненавижу рассказы и новеллы, чтобы оценить степень моего восторга.
Отзывы читателей
Подборки книг
Книги известных блогеров
Истории о сильных женщинах
Похожие книги
Стогов Илья Юрьевич Стогoff
Стогов Илья Юрьевич Стогoff
Ханс Кристиан Браннер
Ханс Кристиан Браннер
Магнусгофская Елизавета Августовна
Магнусгофская Елизавета Августовна
Другие книги автора
Николай Лесков, Леонид Андреев, Михаил Булгаков, Федор Достоевский, К. Станюкович, Константин Паустовский, Андрей Платонов и др.
Николай Лесков, Леонид Андреев, Михаил Булгаков, Федор Достоевский, К. Станюкович, Константин Паустовский, Андрей Платонов и др.
Эренбург Илья Григорьевич
Эренбург Илья Григорьевич
Вениамин Каверин, Иванов Всеволод Вячеславович, Илья Эренбург, Виктор Шкловский, Василий Гроссман, Инбер Вера Михайловна, Рувим Фраерман и др.
Вениамин Каверин, Иванов Всеволод Вячеславович, Илья Эренбург, Виктор Шкловский, Василий Гроссман, Инбер Вера Михайловна, Рувим Фраерман и др.
Михаил Пришвин, Константин Паустовский, Юрий Яковлев, Погодин Радий Петрович, Виктор Конецкий, Илья Эренбург, Георгий Скребицкий и др.
Михаил Пришвин, Константин Паустовский, Юрий Яковлев, Погодин Радий Петрович, Виктор Конецкий, Илья Эренбург, Георгий Скребицкий и др.
Александр Грин, Михаил Булгаков, Михаил Пришвин, Константин Паустовский, Андрей Платонов, Алексей Толстой, Валентин Катаев и др.
Александр Грин, Михаил Булгаков, Михаил Пришвин, Константин Паустовский, Андрей Платонов, Алексей Толстой, Валентин Катаев и др.
Тринадцать трубок эренбург о чем
Тринадцать трубок. Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца
На ней значилось: «Трубка системы доктора Петерсона». Конечно, она была сделана в Германии людьми, придумавшими кофе без кофеина и вино без алкоголя. По хитрому замыслу доктора Петерсона, табачный дым, проходя сквозь различные сложные спирали, должен был лишаться всех присущих ему свойств. Но, показывая трубку чопорному покупателю, приказчик магазина «Шик паризьен» вынул из нее внутренности и забыл их вложить назад. Это объяснялось, вероятно, тем, что приказчик был молод и, оценив достоинства молодой актрисы, покупавшей жокейскую кепку, не был склонен оценить труды доктора Петерсона.
Впрочем, Виссарион Александрович Доминантов, крупный сановник и гордость российской дипломатии, купивший трубку доктора Петерсона, оказался не менее рассеянным. Он забыл слова приказчика, установившего непосредственную связь между немецким изобретением и долговечностью людей, и пропажи не заметил. Трубку он решил приобрести после недавнего визита к первому советнику великобританского посольства сэру Гарольду Джемперу. Виссариону Александровичу казалось, что в тесном кругу друзей и приближенных трубка придаст его лицу особую дипломатичность; кроме того, в одном образе — «с трубкой в зубах» — было нечто английское, а Виссарион Александрович почитал все, шедшее с дальнего острова, от политики натравливания континентальных держав одной на другую до горького мармелада из апельсиновых корок. Трубку доктора Петерсона он приобрел, пренебрегая ее происхождением и внутренней организацией, исключительно из-за её формы, напоминавшей подводную лодку. Точно такую же трубку курил и сэр Гарольд Джемпер.
К трубке Виссарион Александрович привык не сразу. Между ней и папиросами, специально изготавливаемыми фабрикой Бостанжогло из легчайших сортов дюбека, лежали вершины искуса, отделявшие жизнь дипломата от жизни простого смертного. Трубка часто гасла, горчила во рту и требовала тщательного ухода. Как все, принадлежавшее дипломату, как цвет лица его любовницы — колоратурного сопрано Кулишовой, как хвост его рысака Джемса, как маленькая пуговка его ночной пижамы, — трубка не могла просто существовать: она должна была представлять благоустройство и мощь Российской империи. Для этого Виссарион Александрович во время докладов младшего секретаря Невашеина часто скреб трубку серебряным напильником, покрывал лаком и терпеливо натирал замшей. Трубка кокетливо блестела чернью дерева и золотом кольца.
Мало-помалу Виссарион Александрович пристрастился к трубке. Он курил её в просторном кабинете, работая над ворохом донесений, газетных вырезок, шифрованных депеш. Курил и в маленьком будуаре Кулишовой, ожидая пока певица скинет громоздкое концертное платье и порадует суровое сердце сановника невинной детской рубашонкой с розовыми лентами. Курил, наконец, засыпая, оглядывая прошедший день — успехи и неудачи, престиж империи и флирты Кулишовой, богатство, славу и подмеченную в зеркале обильную седину. Когда день был плохой, побеждала враждебная партия фон Штейна, ставленники Виссариона Александровича в Токио или в Белграде делали промахи, управляющий его имениями сообщал о низких ценах на хлеб, Кулишова получала слишком частые подношения от придворного вьюна Чермнова, — сановник раздраженно грыз трубку, и на нежном роговом мундштуке чуть намечался след крупного зуба.
Так настало первое потрясение в жизни молоденькой и фешенебельной трубки. С утра Виссарион Александрович был раздражен плохо проведенной ночью и скверным вкусом во рту. Не дотронувшись до завтрака, морщась брезгливо, он выпил стакан боржома. Невашеин принес несколько телеграмм и газеты. Развернув «Новое время», Виссарион Александрович замер. Его партия была против соглашения с Румынией. Когда поисками фон Штейна договор все же был заключен, он надеялся на мгновенное поражение румынской армии, ибо только в этом видел залог дальнейшего укрепления своей дипломатической карьеры. И вот газета сообщила о совместной победе русских и румын. Сановник был не только расстроен, но и возмущен. Годами он жил мыслью о том, что его личные успехи и благо России — одно и то же. Если бы сейчас разбили и румын и русских — это означало бы конец фон Штейна, его, Доминантова, торжество, следовательно, счастье горячо любимой империи. Так думал сановник. Так думая, он с отвращением пообедал: бушэ а-ля рэн пахли жестью, а груша пуар-империаль напоминала резину. После обеда он прочел письмо управляющего о том, что урожай всюду плох, что в имении Разлучево сгорели все службы, а в Ивернях, где был лучший конский завод, начался сап. Совершенно расстроенный, Виссарион Александрович решил поехать в неурочный час к Кулишовой, послушать колоратурное сопрано и поглядеть на детскую рубашонку. Но в будуаре он нашел полный беспорядок и, и заглянув в спальню, увидел отнюдь не детскую рубаху Чермнова. Приехав домой, сановник прилег и закурил трубку; болели виски; все ему было противно. Он ясно сознавал, что гибнет Россия, гибнет любовь, гибнет он сам, Виссарион Александрович Доминантов, седой, старый, никому не нужный. Хотелось плакать, но слез не было, и, хмыкнув, он только почувствовал во рту горький, отвратительный привкус.
«Какая невкусная трубка», — подумал он и позвонил.
Вошел Невашеин, подал вечернюю почту и, почтительно осклабясь, поздравил сановника с крупной победой на фронте.
— Идиот! — отнюдь не дипломатично крикнул Виссарион Александрович, зная, что перед ним не сэр Гарольд Джемпер, а простой чиновник, и, немного отойдя, добавил:
— Возьмите эту трубку. Я её больше не буду курить. Подношение по случаю победы. Вы можете быть довольны — это прекрасная трубка системы доктора Петерсона.
Вещь долговечнее слова. На следующее утро Николай Иванович Невашеин уже не вспоминал нанесенной ему обиды и наслаждался неожиданным подарком. Правда, он никогда до этого не курил трубки, удовлетворяясь «Сенаторскими» папиросами (высший сорт «А» — 10 шт, 6 копеек), и, закурив впервые, испытал легкий приступ тошноты. Но все, что делал Виссарион Александрович, было для Невашеина возвышенным и вожделенным. По вечерам, подобрав в кабинете сановника старый номер английской газеты «Таймс», Невашеин шел в пивную Трехгорного завода, спрашивал бутылку портера и быстро, неуверенно поглощал моченый горох — он подсмотрел раз, как сановник, в павильоне на бегах, заказал себе портеру, но сильно сомневался в том, чтобы Доминантов стал есть низменный горох, к тому же моченный, а пить пиво, не закусывая, секретарь не мог. Затем он гордо вынимал из портфеля газету и долго её читал, хотя по-английски понимал мало — почти исключительно названия городов и собственные имена. Иногда к нему подсаживались учитель гимназии Виренко и частный поверенный Блюм. Тогда Невашеин снисходительно цедил сквозь зубы:
— Интересы империи. достоинство. великодержавность.
Получив трубку, он сразу понял, что это много убедительней и английской газеты и портера. Легкий след зуба сановника на роговом мундштуке умилил его почти до слез, и когда мелкий секретарский зубок попал во впадину, он увидел себя, Невашеина, богатым и всесильным — послом в Сиаме или в Абиссинии. Зная по-гимназически иностранные языки, Невашеин понимал, что быть послом в Европе он никак не может. Но в Сиаме? Ведь сиамского языка уж никто не знает!
Привыкнув к трубке, он курил её часто: у Доминантова, разбирая почту или отдыхая после приема посетителей; в гостях у начальника канцелярии Штукина, к которому ходил исключительно ради его жены, Елены Игнатьевны; вечером у себя, на пролежанном турецком диване, гадая, пойти ли в пивную, где скверный портер, но зато дипломатическая слава, или послать старого слугу Афанасия в лавку за четвертью милой белоголовки и распить её безо всяких стеснений, вздыхая о титуле посла в Сиаме и о воздушном бюсте Елены Прекрасной, то есть жены Штукина.
Тринадцать трубок эренбург о чем
Тринадцать трубок. Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца
На ней значилось: «Трубка системы доктора Петерсона». Конечно, она была сделана в Германии людьми, придумавшими кофе без кофеина и вино без алкоголя. По хитрому замыслу доктора Петерсона, табачный дым, проходя сквозь различные сложные спирали, должен был лишаться всех присущих ему свойств. Но, показывая трубку чопорному покупателю, приказчик магазина «Шик паризьен» вынул из нее внутренности и забыл их вложить назад. Это объяснялось, вероятно, тем, что приказчик был молод и, оценив достоинства молодой актрисы, покупавшей жокейскую кепку, не был склонен оценить труды доктора Петерсона.
Впрочем, Виссарион Александрович Доминантов, крупный сановник и гордость российской дипломатии, купивший трубку доктора Петерсона, оказался не менее рассеянным. Он забыл слова приказчика, установившего непосредственную связь между немецким изобретением и долговечностью людей, и пропажи не заметил. Трубку он решил приобрести после недавнего визита к первому советнику великобританского посольства сэру Гарольду Джемперу. Виссариону Александровичу казалось, что в тесном кругу друзей и приближенных трубка придаст его лицу особую дипломатичность; кроме того, в одном образе — «с трубкой в зубах» — было нечто английское, а Виссарион Александрович почитал все, шедшее с дальнего острова, от политики натравливания континентальных держав одной на другую до горького мармелада из апельсиновых корок. Трубку доктора Петерсона он приобрел, пренебрегая ее происхождением и внутренней организацией, исключительно из-за её формы, напоминавшей подводную лодку. Точно такую же трубку курил и сэр Гарольд Джемпер.
К трубке Виссарион Александрович привык не сразу. Между ней и папиросами, специально изготавливаемыми фабрикой Бостанжогло из легчайших сортов дюбека, лежали вершины искуса, отделявшие жизнь дипломата от жизни простого смертного. Трубка часто гасла, горчила во рту и требовала тщательного ухода. Как все, принадлежавшее дипломату, как цвет лица его любовницы — колоратурного сопрано Кулишовой, как хвост его рысака Джемса, как маленькая пуговка его ночной пижамы, — трубка не могла просто существовать: она должна была представлять благоустройство и мощь Российской империи. Для этого Виссарион Александрович во время докладов младшего секретаря Невашеина часто скреб трубку серебряным напильником, покрывал лаком и терпеливо натирал замшей. Трубка кокетливо блестела чернью дерева и золотом кольца.
Мало-помалу Виссарион Александрович пристрастился к трубке. Он курил её в просторном кабинете, работая над ворохом донесений, газетных вырезок, шифрованных депеш. Курил и в маленьком будуаре Кулишовой, ожидая пока певица скинет громоздкое концертное платье и порадует суровое сердце сановника невинной детской рубашонкой с розовыми лентами. Курил, наконец, засыпая, оглядывая прошедший день — успехи и неудачи, престиж империи и флирты Кулишовой, богатство, славу и подмеченную в зеркале обильную седину. Когда день был плохой, побеждала враждебная партия фон Штейна, ставленники Виссариона Александровича в Токио или в Белграде делали промахи, управляющий его имениями сообщал о низких ценах на хлеб, Кулишова получала слишком частые подношения от придворного вьюна Чермнова, — сановник раздраженно грыз трубку, и на нежном роговом мундштуке чуть намечался след крупного зуба.
Так настало первое потрясение в жизни молоденькой и фешенебельной трубки. С утра Виссарион Александрович был раздражен плохо проведенной ночью и скверным вкусом во рту. Не дотронувшись до завтрака, морщась брезгливо, он выпил стакан боржома. Невашеин принес несколько телеграмм и газеты. Развернув «Новое время», Виссарион Александрович замер. Его партия была против соглашения с Румынией. Когда поисками фон Штейна договор все же был заключен, он надеялся на мгновенное поражение румынской армии, ибо только в этом видел залог дальнейшего укрепления своей дипломатической карьеры. И вот газета сообщила о совместной победе русских и румын. Сановник был не только расстроен, но и возмущен. Годами он жил мыслью о том, что его личные успехи и благо России — одно и то же. Если бы сейчас разбили и румын и русских — это означало бы конец фон Штейна, его, Доминантова, торжество, следовательно, счастье горячо любимой империи. Так думал сановник. Так думая, он с отвращением пообедал: бушэ а-ля рэн пахли жестью, а груша пуар-империаль напоминала резину. После обеда он прочел письмо управляющего о том, что урожай всюду плох, что в имении Разлучево сгорели все службы, а в Ивернях, где был лучший конский завод, начался сап. Совершенно расстроенный, Виссарион Александрович решил поехать в неурочный час к Кулишовой, послушать колоратурное сопрано и поглядеть на детскую рубашонку. Но в будуаре он нашел полный беспорядок и, и заглянув в спальню, увидел отнюдь не детскую рубаху Чермнова. Приехав домой, сановник прилег и закурил трубку; болели виски; все ему было противно. Он ясно сознавал, что гибнет Россия, гибнет любовь, гибнет он сам, Виссарион Александрович Доминантов, седой, старый, никому не нужный. Хотелось плакать, но слез не было, и, хмыкнув, он только почувствовал во рту горький, отвратительный привкус.
«Какая невкусная трубка», — подумал он и позвонил.
Вошел Невашеин, подал вечернюю почту и, почтительно осклабясь, поздравил сановника с крупной победой на фронте.
— Идиот! — отнюдь не дипломатично крикнул Виссарион Александрович, зная, что перед ним не сэр Гарольд Джемпер, а простой чиновник, и, немного отойдя, добавил:
— Возьмите эту трубку. Я её больше не буду курить. Подношение по случаю победы. Вы можете быть довольны — это прекрасная трубка системы доктора Петерсона.
Вещь долговечнее слова. На следующее утро Николай Иванович Невашеин уже не вспоминал нанесенной ему обиды и наслаждался неожиданным подарком. Правда, он никогда до этого не курил трубки, удовлетворяясь «Сенаторскими» папиросами (высший сорт «А» — 10 шт, 6 копеек), и, закурив впервые, испытал легкий приступ тошноты. Но все, что делал Виссарион Александрович, было для Невашеина возвышенным и вожделенным. По вечерам, подобрав в кабинете сановника старый номер английской газеты «Таймс», Невашеин шел в пивную Трехгорного завода, спрашивал бутылку портера и быстро, неуверенно поглощал моченый горох — он подсмотрел раз, как сановник, в павильоне на бегах, заказал себе портеру, но сильно сомневался в том, чтобы Доминантов стал есть низменный горох, к тому же моченный, а пить пиво, не закусывая, секретарь не мог. Затем он гордо вынимал из портфеля газету и долго её читал, хотя по-английски понимал мало — почти исключительно названия городов и собственные имена. Иногда к нему подсаживались учитель гимназии Виренко и частный поверенный Блюм. Тогда Невашеин снисходительно цедил сквозь зубы:
— Интересы империи. достоинство. великодержавность.
Получив трубку, он сразу понял, что это много убедительней и английской газеты и портера. Легкий след зуба сановника на роговом мундштуке умилил его почти до слез, и когда мелкий секретарский зубок попал во впадину, он увидел себя, Невашеина, богатым и всесильным — послом в Сиаме или в Абиссинии. Зная по-гимназически иностранные языки, Невашеин понимал, что быть послом в Европе он никак не может. Но в Сиаме? Ведь сиамского языка уж никто не знает!
Привыкнув к трубке, он курил её часто: у Доминантова, разбирая почту или отдыхая после приема посетителей; в гостях у начальника канцелярии Штукина, к которому ходил исключительно ради его жены, Елены Игнатьевны; вечером у себя, на пролежанном турецком диване, гадая, пойти ли в пивную, где скверный портер, но зато дипломатическая слава, или послать старого слугу Афанасия в лавку за четвертью милой белоголовки и распить её безо всяких стеснений, вздыхая о титуле посла в Сиаме и о воздушном бюсте Елены Прекрасной, то есть жены Штукина.
- Категория: Проза / Русская классическая проза Автор: Илья Эренбург Год выпуска: неизвестен ISBN: нет данных Издательство: неизвестно Страниц: 32 Добавлено: 2020-11-19 00:07:57
На ней значилось: «Трубка системы доктора Петерсона». Конечно, она была сделана в Германии людьми, придумавшими кофе без кофеина и вино без алкоголя. По хитрому замыслу доктора Петерсона, табачный дым, проходя сквозь различные сложные спирали, должен был лишаться всех присущих ему свойств. Но, показывая трубку чопорному покупателю, приказчик магазина «Шик паризьен» вынул из нее внутренности и забыл их вложить назад. Это объяснялось, вероятно, тем, что приказчик был молод и, оценив достоинства молодой актрисы, покупавшей жокейскую кепку, не был склонен оценить труды доктора Петерсона.
Вошел Невашеин, подал вечернюю почту и, почтительно осклабясь, поздравил сановника с крупной победой на фронте.
— Интересы империи. достоинство. великодержавность.
Привыкнув к трубке, он курил её часто: у Доминантова, разбирая почту или отдыхая после приема посетителей; в гостях у начальника канцелярии Штукина, к которому ходил исключительно ради его жены, Елены Игнатьевны; вечером у себя, на пролежанном турецком диване, гадая, пойти ли в пивную, где скверный портер, но зато дипломатическая слава, или послать старого слугу Афанасия в лавку за четвертью милой белоголовки и распить её безо всяких стеснений, вздыхая о титуле посла в Сиаме и о воздушном бюсте Елены Прекрасной, то есть жены Штукина.