самый лучший день рассказ алексин

Самый лучший день рассказ алексин

Самый счастливый день

Учительница Валентина Георгиевна сказала:

– Завтра наступают зимние каникулы. Я не сомневаюсь, что каждый ваш день будет очень счастливым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и какой-нибудь самый счастливый день. Я в этом не сомневаюсь! Вот о нем напишите домашнее сочинение. Лучшую работу я прочту вслух, всему классу! Итак, «Мой самый счастливый день».

Я заметил: Валентина Георгиевна любит, чтобы мы в сочинениях обязательно писали о чем-нибудь самом: «Мой самый надежный друг», «Моя самая любимая книга», «Мой самый счастливый день».

А в ночь под Новый год мама с папой поссорились. Я не знаю из-за чего, потому что Новый год они встречали где-то у знакомых и вернулись домой очень поздно. А утром не разговаривали друг с другом…

Это хуже всего! Уж лучше бы пошумели, поспорили и помирились. А то ходят как-то особенно спокойно и разговаривают со мной как-то особенно тихо, будто ничего не случилось. Но я-то в таких случаях всегда чувствую: что-то случилось. А когда кончится то, что случилось, не поймешь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Источник

Самый лучший день рассказ алексин

Самый счастливый день

Учительница Валентина Георгиевна сказала:

– Завтра наступают зимние каникулы. Я не сомневаюсь, что каждый ваш день будет очень счастливым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и какой-нибудь самый счастливый день. Я в этом не сомневаюсь! Вот о нем напишите домашнее сочинение. Лучшую работу я прочту вслух, всему классу! Итак, «Мой самый счастливый день».

Я заметил: Валентина Георгиевна любит, чтобы мы в сочинениях обязательно писали о чем-нибудь самом: «Мой самый надежный друг», «Моя самая любимая книга», «Мой самый счастливый день».

А в ночь под Новый год мама с папой поссорились. Я не знаю из-за чего, потому что Новый год они встречали где-то у знакомых и вернулись домой очень поздно. А утром не разговаривали друг с другом…

Это хуже всего! Уж лучше бы пошумели, поспорили и помирились. А то ходят как-то особенно спокойно и разговаривают со мной как-то особенно тихо, будто ничего не случилось. Но я-то в таких случаях всегда чувствую: что-то случилось. А когда кончится то, что случилось, не поймешь.

Они же друг с другом не разговаривают! Как во время болезни… Если вдруг поднимается температура, даже до сорока – это не так уж страшно: ее можно сбить лекарствами.

И вообще, мне кажется, чем выше температура, тем легче бывает определить болезнь. И вылечить… А вот когда однажды врач посмотрел на меня как-то очень задумчиво и сказал маме: «Температура-то у него нормальная…», мне сразу стало не по себе.

В общем, в первый день зимних каникул у нас дома было так спокойно и тихо, что мне расхотелось идти на елку.

Когда мама и папа ссорятся, я всегда очень переживаю.

Хотя именно, в эти дни я мог бы добиться от них всего, чего угодно! Стоило мне, к примеру, отказаться от елки, как папа сразу же предложил мне пойти в планетарий. А мама сказала, что с удовольствием пошла бы со мной на каток. Они всегда в таких случаях стараются доказать, что их ссора никак не отразится на моем жизненном уровне. И что она вообще никакого отношения ко мне не имеет…

Но я очень переживал.

Особенно мне стало грустно, когда за завтраком папа спросил меня:

– Не забыл ли ты поздравить маму с Новым годом?

А потом мама, не глядя в папину сторону, сказала:

– Принеси отцу газету. Я слышала: ее только что опустили в ящик.

Она называла папу «отцом» только в редчайших случаях.

Это во-первых. А во-вторых, каждый из них опять убеждал меня: «Что бы там между нами ни произошло, это касается только нас!»

Но на самом деле это касалось и меня тоже. Даже очень касалось! И я отказался от планетария. И на каток не пошел… «Пусть лучше не разлучаются. Не разъезжаются в разные стороны! – решил я. – Может быть, к вечеру все пройдет».

Но они так и не сказали друг другу ни слова!

Если бы бабушка пришла к нам, мама и папа, я думаю, помирились бы: они не любили огорчать ее. Но бабушка уехала на десять дней в другой город, к одной из своих «школьных подруг».

Она почему-то всегда ездила к этой подруге в дни каникул, будто они обе до сих пор были школьницами и в другое время никак встретиться не могли.

Я старался не выпускать своих родителей из поля зрения ни на минуту. Как только они возвращались с работы, я сразу же обращался к ним с такими просьбами, которые заставляли их обоих быть дома и даже в одной комнате.

А просьбы мои они выполняли беспрекословно. Они в этом прямо-таки соревновались друг с другом! И все время как бы тайком, незаметно поглаживали меня по голове. «Жалеют, сочувствуют… – думал я, – значит, происходит что-то серьезное!»

Учительница Валентина Георгиевна была уверена, что каждый день моих зимних каникул будет очень счастливым.

Она сказала: «Я в этом не сомневаюсь!» Но прошло целых пять дней, а счастья все не было.

«Отвыкнут разговаривать друг с другом, – рассуждал я. – А потом…» Мне стало страшно. И я твердо решил помирить маму с папой.

Действовать надо было быстро, решительно. Но как.

Я где-то читал или даже слышал по радио, что радость и горе объединяют людей. Конечно, доставить радость труднее, чем горе. Чтобы обрадовать человека, сделать его счастливым, надо потрудиться, поискать, постараться. А испортить настроение легче всего! Но не хочется… И я решил начать с радости.

Если бы я ходил в школу, то сделал бы невозможное: получил бы четверку по геометрии. Математичка говорит, что у меня нет никакого «пространственного представления», и даже написала об этом в письме, адресованном папе. А я вдруг приношу четверку! Мама с папой целуют меня, а потом и сами целуются…

Источник

Самый счастливый день — Анатолий Алексин

Учи­тель­ница Вален­тина Геор­ги­евна сказала:

– Зав­тра насту­пают зим­ние кани­кулы. Я не сомне­ва­юсь, что каж­дый ваш день будет очень счаст­ли­вым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и какой-нибудь самый счаст­ли­вый день. Я в этом не сомне­ва­юсь! Вот о нем напи­шите домаш­нее сочи­не­ние. Луч­шую работу я про­чту вслух, всему классу! Итак, «Мой самый счаст­ли­вый день».

Я заме­тил: Вален­тина Геор­ги­евна любит, чтобы мы в сочи­не­ниях обя­за­тельно писали о чем-нибудь самом: «Мой самый надеж­ный друг», «Моя самая люби­мая книга», «Мой самый счаст­ли­вый день».

А в ночь под Новый год мама с папой поссо­ри­лись. Я не знаю из-за чего, потому что Новый год они встре­чали где-то у зна­ко­мых и вер­ну­лись домой очень поздно. А утром не раз­го­ва­ри­вали друг с другом…

Это хуже всего! Уж лучше бы пошу­мели, поспо­рили и поми­ри­лись. А то ходят как-то осо­бенно спо­койно и раз­го­ва­ри­вают со мной как-то осо­бенно тихо, будто ничего не слу­чи­лось. Но я‑то в таких слу­чаях все­гда чув­ствую: что-то слу­чи­лось. А когда кон­чится то, что слу­чи­лось, не поймешь.

Они же друг с дру­гом не раз­го­ва­ри­вают! Как во время болезни… Если вдруг под­ни­ма­ется тем­пе­ра­тура, даже до сорока – это не так уж страшно: ее можно сбить лекарствами.

И вообще, мне кажется, чем выше тем­пе­ра­тура, тем легче бывает опре­де­лить болезнь. И выле­чить… А вот когда одна­жды врач посмот­рел на меня как-то очень задум­чиво и ска­зал маме: «Тем­пе­ра­тура-то у него нор­маль­ная…», мне сразу стало не по себе.

В общем, в пер­вый день зим­них кани­кул у нас дома было так спо­койно и тихо, что мне рас­хо­те­лось идти на елку.

Когда мама и папа ссо­рятся, я все­гда очень переживаю.

Хотя именно, в эти дни я мог бы добиться от них всего, чего угодно! Сто­ило мне, к при­меру, отка­заться от елки, как папа сразу же пред­ло­жил мне пойти в пла­не­та­рий. А мама ска­зала, что с удо­воль­ствием пошла бы со мной на каток. Они все­гда в таких слу­чаях ста­ра­ются дока­зать, что их ссора никак не отра­зится на моем жиз­нен­ном уровне. И что она вообще ника­кого отно­ше­ния ко мне не имеет…

Но я очень переживал.

Осо­бенно мне стало грустно, когда за зав­тра­ком папа спро­сил меня:

– Не забыл ли ты поздра­вить маму с Новым годом?

А потом мама, не глядя в папину сто­рону, сказала:

– При­неси отцу газету. Я слы­шала: ее только что опу­стили в ящик.

Она назы­вала папу «отцом» только в ред­чай­ших случаях.

Это во-пер­вых. А во-вто­рых, каж­дый из них опять убеж­дал меня: «Что бы там между нами ни про­изо­шло, это каса­ется только нас!»

Но на самом деле это каса­лось и меня тоже. Даже очень каса­лось! И я отка­зался от пла­не­та­рия. И на каток не пошел… «Пусть лучше не раз­лу­ча­ются. Не разъ­ез­жа­ются в раз­ные сто­роны! – решил я. – Может быть, к вечеру все пройдет».

Но они так и не ска­зали друг другу ни слова!

Если бы бабушка при­шла к нам, мама и папа, я думаю, поми­ри­лись бы: они не любили огор­чать ее. Но бабушка уехала на десять дней в дру­гой город, к одной из своих «школь­ных подруг».

Она почему-то все­гда ездила к этой подруге в дни кани­кул, будто они обе до сих пор были школь­ни­цами и в дру­гое время никак встре­титься не могли.

Я ста­рался не выпус­кать своих роди­те­лей из поля зре­ния ни на минуту. Как только они воз­вра­ща­лись с работы, я сразу же обра­щался к ним с такими прось­бами, кото­рые застав­ляли их обоих быть дома и даже в одной комнате.

А просьбы мои они выпол­няли бес­пре­ко­словно. Они в этом прямо-таки сорев­но­ва­лись друг с дру­гом! И все время как бы тай­ком, неза­метно погла­жи­вали меня по голове. «Жалеют, сочув­ствуют… – думал я, – зна­чит, про­ис­хо­дит что-то серьезное!»

Учи­тель­ница Вален­тина Геор­ги­евна была уве­рена, что каж­дый день моих зим­них кани­кул будет очень счастливым.

Она ска­зала: «Я в этом не сомне­ва­юсь!» Но про­шло целых пять дней, а сча­стья все не было.

«Отвык­нут раз­го­ва­ри­вать друг с дру­гом, – рас­суж­дал я. – А потом…» Мне стало страшно. И я твердо решил поми­рить маму с папой.

Дей­ство­вать надо было быстро, реши­тельно. Но как.

Я где-то читал или даже слы­шал по радио, что радость и горе объ­еди­няют людей. Конечно, доста­вить радость труд­нее, чем горе. Чтобы обра­до­вать чело­века, сде­лать его счаст­ли­вым, надо потру­диться, поис­кать, поста­раться. А испор­тить настро­е­ние легче всего! Но не хочется… И я решил начать с радости.

Если бы я ходил в школу, то сде­лал бы невоз­мож­ное: полу­чил бы чет­верку по гео­мет­рии. Мате­ма­тичка гово­рит, что у меня нет ника­кого «про­стран­ствен­ного пред­став­ле­ния», и даже напи­сала об этом в письме, адре­со­ван­ном папе. А я вдруг при­ношу чет­верку! Мама с папой целуют меня, а потом и сами целуются…

Но это были мечты: никто еще не полу­чал отме­ток во время каникул!

Какую же радость можно было доста­вить роди­те­лям в эти дни?

Я решил про­из­ве­сти дома уборку. Я долго возился с тряп­ками и со щет­ками. Но беда была в том, что мама нака­нуне Нового года сама целый день уби­ра­лась. А когда моешь уже вымы­тый пол и выти­ра­ешь тряп­кой шкаф, на кото­ром нет пыли, никто потом не заме­чает твоей работы.

Мои роди­тели, вер­нув­шись вече­ром, обра­тили вни­ма­ние не на то, что пол был весь чистый, а на то, что я был весь грязный.

– Делал уборку! – сооб­щил я.

– Очень хорошо, что ты ста­ра­ешься помочь маме, – ска­зал папа, не глядя в мамину сторону.

Мама поце­ло­вала меня и погла­дила по голове, как какого-нибудь круг­лого сироту.

На сле­ду­ю­щий день я, хоть были кани­кулы, под­нялся в семь утра, вклю­чил радио и стал делать гим­на­стику и обти­ра­ние, чего раньше не делал почти ни разу. Я топал по квар­тире, громко дышал и брызгался.

– Отцу тоже не мешало бы этим заняться, – ска­зала мама, не глядя на папу.

А папа погла­дил меня по шее… Я чуть не расплакался.

Одним сло­вом, радость не объ­еди­няла их. Не при­ми­ряла… Они радо­ва­лись как-то порознь, в одиночку.

И тогда я пошел на край­ность: я решил объ­еди­нить их при помощи горя!

Конечно, лучше всего было бы забо­леть. Я готов был все кани­кулы про­ле­жать в постели, метаться в бреду и гло­тать любые лекар­ства, лишь бы мои роди­тели вновь заго­во­рили друг с дру­гом. И все было бы снова, как прежде… Да, конечно, лучше всего было бы сде­лать вид, что я забо­лел тяжело, почти неиз­ле­чимо. Но, к сожа­ле­нию, на свете суще­ство­вали гра­дус­ники и врачи.

Оста­ва­лось только исчез­нуть из дома, вре­менно потеряться.

В тот же день вече­ром я сказал:

– Пойду к Могиле. По важ­ному делу!

Могила – это про­звище моего при­я­теля Женьки. О чем бы Женька ни гово­рил, он все­гда начи­нал так: «Дай слово, что Никому не рас­ска­жешь!» Я давал. «Могила?» – «Могила!» – отве­чал я.

И что бы ни рас­ска­зы­вали Женьке, он все­гда уве­рял: «Нико­гда! Никому! Я – могила!» Он так долго всех в этом уве­рял, что его и про­звали Моги­лой. В тот вечер мне нужен был чело­век, кото­рый умел хра­нить тайны!

– Ты надолго? – спро­сил папа.

– Нет. Минут на два­дцать. Не больше! – отве­тил я.

И крепко поце­ло­вал папу.

Потом я поце­ло­вал маму так, будто отправ­лялся на фронт или на Север­ный полюс. Мама и папа пере­гля­ну­лись. Горе еще не при­шло к ним. Пока была лишь тре­вога. Но они уже чуть-чуть сбли­зи­лись. Я это почув­ство­вал. И пошел к Женьке.

Когда я при­шел к нему, вид у меня был такой, что он спросил:

– Пра­вильно! Давно пора! Можешь не вол­но­ваться: никто не узнает. Могила!

Женька поня­тия ни о чем не имел, но он очень любил, чтобы убе­гали, пря­та­лись и скрывались.

– Каж­дые пять минут ты будешь зво­нить моим роди­те­лям и гово­рить, что очень ждешь меня, а я еще не при­шел… Пони­ма­ешь? Пока не почув­ству­ешь, что они от вол­не­ния схо­дят с ума. Не в бук­валь­ном смысле, конечно…

– А зачем это? А?! Я – никому! Нико­гда! Могила. Ты знаешь…

Но разве я мог рас­ска­зать об этом даже Могиле?

Женька начал зво­нить. Под­хо­дили то мама, то папа – в зави­си­мо­сти от того, кто из них ока­зы­вался в кори­доре, где на сто­лике стоял наш телефон.

Но после пятого Жень­ки­ного звонка мама и папа уже не ухо­дили из коридора.

А потом они сами стали звонить…

– Он еще не при­шел? – спра­ши­вала мама. – Не может быть! Зна­чит, что-то случилось…

– Я тоже вол­ну­юсь, – отве­чал Женька. – Мы должны были встре­титься по важ­ному делу! Но, может быть, он все-таки жив.

– Это сек­рет! Не могу ска­зать. Я поклялся. Но он очень спе­шил ко мне… Что-то случилось!

– Ты не пере­жи­май, – пре­ду­пре­дил я Могилу. – У мамы голос дрожит?

– Пока что не очень. Но задро­жит в пол­ную силу! Можешь не сомне­ваться. Уж я‑то…

Мне было жалко маму и папу. Осо­бенно маму… Папы в таких слу­чаях бывают как-то спо­кой­нее. Я давно это заме­тил. А мама… Но я дей­ство­вал ради высо­кой цели! Я спа­сал нашу семью. И нужно было пере­сту­пить через жалость!

Меня хва­тило на час.

– Что она ска­зала? – спро­сил я у Женьки после оче­ред­ного мами­ного звонка.

Источник

Анатолий Алексин — Самый счастливый день: Рассказ

Учительница Валентина Георгиевна сказала:

– Завтра наступают зимние каникулы. Я не сомневаюсь, что каждый ваш день будет очень счастливым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и какой-нибудь самый счастливый день. Я в этом не сомневаюсь! Вот о нем напишите домашнее сочинение. Лучшую работу я прочту вслух, всему классу! Итак, «Мой самый счастливый день».

Я заметил: Валентина Георгиевна любит, чтобы мы в сочинениях обязательно писали о чем-нибудь самом: «Мой самый надежный друг», «Моя самая любимая книга», «Мой самый счастливый день».

А в ночь под Новый год мама с папой поссорились. Я не знаю из-за чего, потому что Новый год они встречали где-то у знакомых и вернулись домой очень поздно. А утром не разговаривали друг с другом…

Это хуже всего! Уж лучше бы пошумели, поспорили и помирились. А то ходят как-то особенно спокойно и разговаривают со мной как-то особенно тихо, будто ничего не случилось. Но я-то в таких случаях всегда чувствую: что-то случилось. А когда кончится то, что случилось, не поймешь.

Они же друг с другом не разговаривают! Как во время болезни… Если вдруг поднимается температура, даже до сорока – это не так уж страшно: ее можно сбить лекарствами.

И вообще, мне кажется, чем выше температура, тем легче бывает определить болезнь. И вылечить… А вот когда однажды врач посмотрел на меня как-то очень задумчиво и сказал маме: «Температура-то у него нормальная…», мне сразу стало не по себе.

В общем, в первый день зимних каникул у нас дома было так спокойно и тихо, что мне расхотелось идти на елку.

Когда мама и папа ссорятся, я всегда очень переживаю.

Хотя именно, в эти дни я мог бы добиться от них всего, чего угодно! Стоило мне, к примеру, отказаться от елки, как папа сразу же предложил мне пойти в планетарий. А мама сказала, что с удовольствием пошла бы со мной на каток. Они всегда в таких случаях стараются доказать, что их ссора никак не отразится на моем жизненном уровне. И что она вообще никакого отношения ко мне не имеет…

Но я очень переживал.

Особенно мне стало грустно, когда за завтраком папа спросил меня:

– Не забыл ли ты поздравить маму с Новым годом?

А потом мама, не глядя в папину сторону, сказала:

– Принеси отцу газету. Я слышала: ее только что опустили в ящик.

Она называла папу «отцом» только в редчайших случаях.

Это во-первых. А во-вторых, каждый из них опять убеждал меня: «Что бы там между нами ни произошло, это касается только нас!»

Но на самом деле это касалось и меня тоже. Даже очень касалось! И я отказался от планетария. И на каток не пошел… «Пусть лучше не разлучаются. Не разъезжаются в разные стороны! – решил я. – Может быть, к вечеру все пройдет».

Но они так и не сказали друг другу ни слова!

Если бы бабушка пришла к нам, мама и папа, я думаю, помирились бы: они не любили огорчать ее. Но бабушка уехала на десять дней в другой город, к одной из своих «школьных подруг».

Она почему-то всегда ездила к этой подруге в дни каникул, будто они обе до сих пор были школьницами и в другое время никак встретиться не могли.

Я старался не выпускать своих родителей из поля зрения ни на минуту. Как только они возвращались с работы, я сразу же обращался к ним с такими просьбами, которые заставляли их обоих быть дома и даже в одной комнате.

А просьбы мои они выполняли беспрекословно. Они в этом прямо-таки соревновались друг с другом! И все время как бы тайком, незаметно поглаживали меня по голове. «Жалеют, сочувствуют… – думал я, – значит, происходит что-то серьезное!»

Учительница Валентина Георгиевна была уверена, что каждый день моих зимних каникул будет очень счастливым.

Она сказала: «Я в этом не сомневаюсь!» Но прошло целых пять дней, а счастья все не было.

«Отвыкнут разговаривать друг с другом, – рассуждал я. – А потом…» Мне стало страшно. И я твердо решил помирить маму с папой.

Действовать надо было быстро, решительно. Но как.

Я где-то читал или даже слышал по радио, что радость и горе объединяют людей. Конечно, доставить радость труднее, чем горе. Чтобы обрадовать человека, сделать его счастливым, надо потрудиться, поискать, постараться. А испортить настроение легче всего! Но не хочется… И я решил начать с радости.

Если бы я ходил в школу, то сделал бы невозможное: получил бы четверку по геометрии. Математичка говорит, что у меня нет никакого «пространственного представления», и даже написала об этом в письме, адресованном папе. А я вдруг приношу четверку! Мама с папой целуют меня, а потом и сами целуются…

Но это были мечты: никто еще не получал отметок во время каникул!

Какую же радость можно было доставить родителям в эти дни?

Я решил произвести дома уборку. Я долго возился с тряпками и со щетками. Но беда была в том, что мама накануне Нового года сама целый день убиралась. А когда моешь уже вымытый пол и вытираешь тряпкой шкаф, на котором нет пыли, никто потом не замечает твоей работы.

Мои родители, вернувшись вечером, обратили внимание не на то, что пол был весь чистый, а на то, что я был весь грязный.

– Делал уборку! – сообщил я.

– Очень хорошо, что ты стараешься помочь маме, – сказал папа, не глядя в мамину сторону.

Мама поцеловала меня и погладила по голове, как какого-нибудь круглого сироту.

На следующий день я, хоть были каникулы, поднялся в семь утра, включил радио и стал делать гимнастику и обтирание, чего раньше не делал почти ни разу. Я топал по квартире, громко дышал и брызгался.

– Отцу тоже не мешало бы этим заняться, – сказала мама, не глядя на папу.

А папа погладил меня по шее… Я чуть не расплакался.

Одним словом, радость не объединяла их. Не примиряла… Они радовались как-то порознь, в одиночку.

И тогда я пошел на крайность: я решил объединить их при помощи горя!

Конечно, лучше всего было бы заболеть. Я готов был все каникулы пролежать в постели, метаться в бреду и глотать любые лекарства, лишь бы мои родители вновь заговорили друг с другом. И все было бы снова, как прежде… Да, конечно, лучше всего было бы сделать вид, что я заболел тяжело, почти неизлечимо. Но, к сожалению, на свете существовали градусники и врачи.

Оставалось только исчезнуть из дома, временно потеряться.

В тот же день вечером я сказал:

– Пойду к Могиле. По важному делу!

Могила – это прозвище моего приятеля Женьки. О чем бы Женька ни говорил, он всегда начинал так: «Дай слово, что Никому не расскажешь!» Я давал. «Могила?» – «Могила!» – отвечал я.

И что бы ни рассказывали Женьке, он всегда уверял: «Никогда! Никому! Я – могила!» Он так долго всех в этом уверял, что его и прозвали Могилой. В тот вечер мне нужен был человек, который умел хранить тайны!

– Ты надолго? – спросил папа.

– Нет. Минут на двадцать. Не больше! – ответил я.

И крепко поцеловал папу.

Потом я поцеловал маму так, будто отправлялся на фронт или на Северный полюс. Мама и папа переглянулись. Горе еще не пришло к ним. Пока была лишь тревога. Но они уже чуть-чуть сблизились. Я это почувствовал. И пошел к Женьке.

Когда я пришел к нему, вид у меня был такой, что он спросил:

– Правильно! Давно пора! Можешь не волноваться: никто не узнает. Могила!

Женька понятия ни о чем не имел, но он очень любил, чтобы убегали, прятались и скрывались.

– Каждые пять минут ты будешь звонить моим родителям и говорить, что очень ждешь меня, а я еще не пришел… Понимаешь? Пока не почувствуешь, что они от волнения сходят с ума. Не в буквальном смысле, конечно…

– А зачем это? А?! Я – никому! Никогда! Могила. Ты знаешь…

Но разве я мог рассказать об этом даже Могиле?

Женька начал звонить. Подходили то мама, то папа – в зависимости от того, кто из них оказывался в коридоре, где на столике стоял наш телефон.

Но после пятого Женькиного звонка мама и папа уже не уходили из коридора.

А потом они сами стали звонить…

– Он еще не пришел? – спрашивала мама. – Не может быть! Значит, что-то случилось…

– Я тоже волнуюсь, – отвечал Женька. – Мы должны были встретиться по важному делу! Но, может быть, он все-таки жив.

– Это секрет! Не могу сказать. Я поклялся. Но он очень спешил ко мне… Что-то случилось!

– Ты не пережимай, – предупредил я Могилу. – У мамы голос дрожит?

– Пока что не очень. Но задрожит в полную силу! Можешь не сомневаться. Уж я-то…

Мне было жалко маму и папу. Особенно маму… Папы в таких случаях бывают как-то спокойнее. Я давно это заметил. А мама… Но я действовал ради высокой цели! Я спасал нашу семью. И нужно было переступить через жалость!

Меня хватило на час.

– Что она сказала? – спросил я у Женьки после очередного маминого звонка.

– «Мы сходим с ума»! – радостно сообщил Женька. Он был в восторге.

– Она сказала: «Мы сходим…»? Именно – мы? Ты это точно запомнил?

– Умереть мне на этом месте! Но надо их еще немного помучить, – сказал Женька. – Пусть позвонят в милицию, в морг…

Дверь я открыл своим ключом тихо, почти бесшумно.

И на цыпочках вошел в коридор.

Папа и мама сидели по обе стороны телефона, бледные, измученные. И глядели друг другу в глаза… Они страдали вместе, вдвоем. Это было прекрасно!

Вдруг они вскочили… Стали целовать и обнимать меня, а потом уж друг друга.

Это и был самый счастливый день моих зимних каникул.

От сердца у меня отлегло, и назавтра я сел за домашнее сочинение. Я написал, что самым счастливым днем был тот, когда я ходил в Третьяковскую галерею. Хоть на самом деле я был там полтора года назад.

Источник

Алексин «Самый счастливый день»

Анатолий Алексин «Самый счастливый день»

Учительница Валентина Георгиевна сказала:

— Завтра начинаются зимние каникулы. Я не сомневаюсь, что каждый ваш день будет очень счастливым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и какой-нибудь самый счастливый день. Я в этом не сомневаюсь! Вот о нём напишите домашнее сочинение. Лучшую работу я прочту вслух, всему классу. Итак, «Мой самый счастливый день»!

Я заметил: Валентина Георгиевна любит, чтобы мы в сочинениях обязательно писали о чём-нибудь самом:

«Мой самый надёжный друг», «Моя самая любимая книга», «Мой самый счастливый день».

А в ночь под Новый год мама с папой поссорились. Я не знаю из-за чего, потому что Новый год они встречали где-то у знакомых и вернулись домой очень поздно. А утром не разговаривали друг с другом.

Это хуже всего! Уж лучше бы пошумели, поспорили и помирились. А то ходят как-то особенно спокойно и разговаривают со мной как-то особенно тихо, будто ничего не случилось. Но я-то в таких случаях всегда чувствую: что-то случилось. А когда кончится то, что случилось, не поймёшь. Они же друг с другом не разговаривают! Как во время болезни. Если вдруг поднимается температура, даже до сорока — это не так уж страшно: её можно сбить лекарствами. И вообще, мне кажется, чем выше температура, тем легче бывает определить болезнь. И вылечить. А вот когда однажды врач посмотрел на меня как-то очень задумчиво и сказал маме: «Температура-то у него нормальная. », мне сразу стало не по себе.

В общем, в первый день зимних каникул у нас дома было так спокойно и тихо, что мне расхотелось идти на ёлку.

Когда мама и папа ссорятся, я всегда очень переживаю. Хотя именно в эти дни я мог бы добиться от них всего, что угодно. Стоило мне, к примеру, отказаться от ёлки, как папа сразу же предложил мне пойти в планетарий. А мама сказала, что с удовольствием пошла бы со мной на каток. Они всегда в таких случаях стараются изо всех сил доказать, что их ссора никак не отразится на моём жизненном уровне. И что она вообще никакого отношения ко мне не имеет.

Но я очень переживал. Особенно мне стало грустно, когда за завтраком папа спросил меня:

— Не забыл ли ты поздравить маму с Новым годом?

А потом мама, не глядя в папину сторону, сказала:

— Принеси отцу газету. Я слышала: её только что опустили в ящик.

Она называла папу «отцом» только в редчайших случаях. Это во-первых. А. во-вторых, каждый из них опять убеждал меня: «Что бы там между нами ни произошло, это касается только нас!»

На самом деле это касалось и меня тоже. Даже очень касалось! И я отказался от планетария. И на каток не пошёл. «Пусть лучше не разлучаются. Не разъезжаются в разные стороны! — решил я. — Может быть, к вечеру всё пройдёт».

Но они так и не сказали друг другу ни слова!

Если бы бабушка пришла к нам, мама и папа, я думаю, помирились бы: они не любили огорчать её. Но бабушка уехала на десять дней в другой город, к одной из своих «школьных подруг». Она почему-то всегда ездила к этой подруге в дни каникул, будто они обе до сих пор были школьницами и в другое время никак встретиться не могли.

Я старался не выпускать своих родителей из поля зрения ни на минуту. Как только они возвращались с работы, я сразу же обращался к ним с такими просьбами, которые заставляли их обоих быть дома и даже в одной комнате. А просьбы мои они выполняли беспрекословно. Они в этом прямо-таки соревновались друг с другом! И всё время как бы тайком, незаметно, поглаживали меня по голове. «Жалеют, сочувствуют, — думал я, — значит, происходит что-то серьёзное!»

Учительница Валентина Георгиевна была уверена, что каждый день моих зимних каникул будет очень счастливым. Она сказала: «Я в этом не сомневаюсь!» Но прошло целых пять дней, а счастья всё не было.

«Отвыкнут разговаривать друг с другом, — рассуждал я. — А потом. » Мне стало страшно. И я твердо решил помирить маму с папой. Действовать надо было быстро, решительно. Но как.

Я где-то читал или даже слышал по радио, что радость и горе объединяют людей. Конечно, доставить радость труднее, чем горе. Чтобы обрадовать человека, сделать его счастливым, надо потрудиться, поискать, постараться. А испортить настроение легче всего! Но не хочется. И я решил начать с радости.

Если бы я ходил в школу, то сделал бы невозможное: получил бы четвёрку по геометрии. Математичка говорит, что у меня нет никакого «пространственного представления», и даже написала об этом в письме, адресованном папе. А я вдруг приношу четвёрку! Мама с папой целуют меня, а потом и сами целуются. Но это были мечты: никто ещё не получал отметок во время каникул!

Какую же радость можно было доставить родителям в эти дни?

Я решил произвести дома уборку. Я долго возился с тряпками и со щётками. Но беда была в том, что мама накануне Нового года сама целый день убиралась. А когда моешь уже вымытый пол и вытираешь тряпкой шкаф, на котором нет пыли, никто потом не замечает твоей работы. Мои родители, вернувшись с работы, обратили внимание не на то, что пол был весь чистый, а на то, что я был весь грязный.

— Была уборка! — сообщил я.

— Очень хорошо, что ты стараешься помочь маме, — сказал папа, не глядя в мамину сторону.

Мама поцеловала меня и погладила по голове, как какого-нибудь круглого сироту.

На следующий день я, хоть были и каникулы, поднялся в семь утра, включил радио и стал делать гимнастику и обтирание, чего раньше не делал почти ни разу. Я топал по квартире, громко дышал и брызгался.

— Отцу тоже не мешало бы этим заняться, — сказала мама, не глядя на папу.

А папа погладил меня по шее. Я чуть не расплакался.

Одним словом, радость не объединяла их. Не примиряла. Они радовались как-то порознь, в одиночку. И тогда я пошёл на крайность: я решил объединить их при помощи горя!

Конечно, лучше всего было бы заболеть. Я готов был все каникулы пролежать в постели, метаться в бреду и глотать любые лекарства, лишь бы мои родители вновь заговорили друг с другом. И всё было бы снова, как прежде. Да, конечно, лучше всего было бы сделать вид, что я заболел — тяжело, почти неизлечимо. Но, к сожалению, на свете существовали градусники и врачи.

Оставалось только исчезнуть из дома, временно потеряться.

В тот же день, вечером, я сказал:

— Пойду к Могиле. По важному делу!

Могила — это прозвище моего приятеля Женьки. О чём бы Женька ни говорил, он всегда начинал так: «Дай слово, что никому не расскажешь!» Я давал. «Могила?» — «Могила!» — отвечал я. И что бы ни рассказывали Женьке, он всегда уверял: «Никогда! Никому! Я — могила!» Он так долго всех в этом уверял, что его и прозвали Могилой.

В тот вечер мне нужен был человек, который умел хранить тайны!

— Ты надолго? — спросил папа.

— Нет. Минут на двадцать. Не больше! — ответил я. И крепко поцеловал папу.

Потом я поцеловал маму так, будто отправлялся на фронт или на Северный полюс. Мама и папа переглянулись. Горе ещё не пришло к ним. Пока была лишь тревога. Но они уже чуть-чуть сблизились. Я это почувствовал. И пошёл к Женьке.

Когда я пришёл к нему, вид у меня был такой, что он спросил:

— Правильно! Давно пора! Можешь не волноваться: никто не узнает. Могила!

Женька понятия ни о чём не имел, но он очень любил, чтобы убегали, прятались и скрывались.

— Каждые пять минут ты будешь звонить моим родителям и говорить, что очень ждёшь меня, а я ещё не пришёл. Понимаешь? Пока не почувствуешь, что они от волнения сходят с ума. Не в буквальном смысле, конечно.

— А зачем это? А? Я — никому! Никогда! Могила. Ты знаешь.

Но разве я мог рассказать об этом даже Могиле?

Женька начал звонить. Подходили то мама, то папа — в зависимости от того, кто из них оказывался в коридоре, где на столике стоял наш телефон.

Но после пятого Женькиного звонка мама и папа уже не уходили из коридора. А потом они сами стали звонить.

— Он ещё не пришёл? — спрашивала мама. — Не может быть! Значит, что-то случилось.

— Я тоже волнуюсь, — отвечал Женька. — Мы должны были встретиться по важному делу! Но, может быть, он всё-таки жив.

— Это секрет. Не могу сказать. Я поклялся. Но он очень спешил ко мне. Что-то случилось!

— Ты не пережимай, — предупредил я Могилу. — У мамы голос дрожит?

— Пока что не очень. Но задрожит в полную силу. Можешь не сомневаться. Уж я-то.

Мне было жалко маму и папу. Но я действовал ради высокой цели! Я спасал нашу семью. И нужно было переступить через жалость!

Меня хватило на час.

— Что она сказала? — спросил я у Женьки после очередного маминого звонка.

— Мы сходим с ума! — радостно сообщил Женька.

— Она сказала: «Мы сходим. »? Именно — мы? Ты это точно запомнил?

— Умереть мне на этом месте! Но надо их ещё немного помучить, — сказал Женька. — Пусть позвонят в милицию, в морг.

Я помчался домой. Дверь я открыл своим ключом тихо, почти бесшумно. И на цыпочках вошёл в коридор. Папа и мама сидели по обе стороны телефона, бледные, измученные. И глядели друг другу в глаза. Они страдали вместе, вдвоём. Это было прекрасно! Вдруг они вскочили. Стали целовать и обнимать меня, а потом уж друг друга.

Это и был самый счастливый день моих зимних каникул.

От сердца у меня отлегло, и назавтра я сел за домашнее сочинение. Я написал, что самым счастливым днём был тот, когда я ходил в Третьяковскую галерею. Хоть на самом деле я был там полтора года назад.

Источник