пространство жизни бориса эйфмана смотреть
Страсти по Мольеру: Эйфман представил публике новое прочтение «Дон Жуана»
Мировая премьера состоялась на сцене Александринского театра в Петербурге.
Фото, видео: ТАСС / александринский театр; 5-tv.ru
Петербург за один вечер пережил прыжок из 21-го в 17-е столетие. На сцене Александринского театра состоялась мировая премьера балета, который поставили по одной из лучших классических комедий в истории — это «Дон Жуан» Мольера. И такого эффекта не ожидал никто. Елена Норкунайте сейчас все расскажет.
Последние штрихи перед мировой премьерой. Мария Абашова — заслуженная артистка России — входит в образ, которому любая девушка позавидует.
«Такой партии у меня еще не было — это впервые, когда столько эмоций я должна пережить только за первый акт, потому что во втором акте я появляюсь как воспоминание. И тоже по-женски приятно: лучшее воспоминание за всю жизнь Мольера — это я!» — признается прима-балерина Театра балета Бориса Эйфмана.
А Мольер — он же Жан Батист Поклен — предстает на основной сцене Александринского театра, то смертельно больным стариком, то молодым и полным сил возлюбленным. К этой роли Олег Габышев — заслуженный артист России — шел годами.
«Я только пришел работать в труппу и исполнил партию Дон Жуана — был юн, моложе. Поэтому я очень рад, что Борис Яковлевич возобновил этот спектакль», — признается исполнитель роли Мольера, солист Театра балета Бориса Эйфмана.
Спектакль 2001 года — тоже по мотивам Мольера — в NewYork Times был признан лучшей работой мастера, с аншлагами прошел в Штатах и Европе. И сейчас премьера — настоящее событие в культурной и светской жизни.
Пока Николай Цискаридзе раздавал автографы и интервью Борис Эйфман, стараясь не привлекать особого внимания, традиционно ждал у входа в зал, чтобы лишь под покровом темноты занять свое место среди зрителей и наблюдать за их реакцией.
«Я просто пришел посмотреть и потом пойду в зал».
«А признайтесь честно, все-таки первая премьера… Волнуетесь?»
«Конечно, если будет последняя — буду волноваться. Театр — это живое, непредсказуемое живое».
Он вернулся к любимому материалу — творчеству Мольера — 20 лет спустя! И после третьего звонка, возможно, все же испытал всю силу «дежавю».
«Страсти по Мольеру или маска Дон Жуана» — постановка о личной трагедии создателя классической комедии, как бы парадоксально это ни звучало. Борису Эйфману тема близка еще и потому, что сам он кажется отождествляет себя с французским драматургом.
«Это мой последний спектакль, я им очень горжусь. У Мольера был авторский театр, у меня тоже авторский, личность Мольера очень близка мне, понятна мне. Я бы мог назвать его еще: исповедь Великого рогоносца», — признается Эйфман.
Новый Дон Жуан Бориса Эйфмана — вовсе не реинкарнация старого спектакля, а по признанию маэстро прыжок из 20-го в 21-е столетие. Хореография, оформление сцены, драматургия — изменилось многое… Но главное осталось — это уникальный подход хореографа-философа к искусству театра балета.
В масках пришлось репетировать и артистам, хотя мимика в новом спектакле крайне важна. О гастролях из-за пандемии пока не может быть и речи. Зато весь жизненный и творческий путь великого комедиографа у российского зрителя как на ладони.
Документальные фильмы 12+
«Пространство жизни Бориса Эйфмана». Документальный фильм
Код для встраивания видео
Настройки
Плеер автоматически запустится (при технической возможности), если находится в поле видимости на странице
Размер плеера будет автоматически подстроен под размеры блока на странице. Соотношение сторон — 16×9
Плеер будет проигрывать видео в плейлисте после проигрывания выбранного видео
«Борис Эйфман — человек, который осмелился», «Эйфман — удивительный театральный волшебник», «Эйфман — лидер среди ныне живущих балетмейстеров. » — так пишут о российском хореографе в ведущих международных изданиях. Его спектакли неизменно идут с аншлагом на лучших сценах мира.
Борис Эйфман — признанный современный гений, создатель своего театра — первого негосударственного театра балета, который появился в Советском Союзе. Сейчас Академия балета Бориса Эйфмана по популярности соперничает со знаменитой Вагановкой — Академией им. Ваганова. Можно решить, что Эйфман — баловень судьбы, человек с большими связями, что жизнь всегда была к нему благосклонна. Но это не так… Что стоит за грандиозным успехом Эйфмана, как он сочинял и ставил свои знаменитые балеты, какие драмы разыгрывались в его жизни за пределами сцены, в чем природа особой «эйфмановской» сценической философии? Об этом хореограф рассказывает в фильме-интервью «Пространство жизни Бориса Эйфмана», который (по признанию самого хореографа) стал для него исповедью.
В его жизни и творчестве все удивительно и непостижимо. Как мальчик из города Рубцовка Алтайского края, родившийся в семье инженера и врача, смог стать одним из самых известных хореографов мира? Как уже в 15 лет сочинил свой первый балетный спектакль? Борис Эйфман вспоминает те годы: как в нем родилось желание сочинять балеты, как это желание переросло в уверенность после встречи с легендарным советским хореографом Леонидом Якобсоном. Юный Эйфман услышал от мастера сцены слова, которые стали для него знаковыми: «Балетмейстерами не становятся, балетмейстерами рождаются». И Эйфман не просто убедил себя в том, что он рожден балетмейстером, он доказывает это всю свою жизнь.
Приехав в Ленинград, он сразу влюбился в этот город. Сейчас, спустя многие годы, стоя на Адмиралтейской набережной, Борис Эйфман вспоминает, какую клятву он дал здесь городу, упав на колени… Любовь к Ленинграду-Санкт-Петербургу была настолько значимой для его творчества, что не дала ему эмигрировать. Даже в те тяжелые годы, когда его спектакли не пропускали, называли его хореографию «порнографией», а его самого считали «диссидентом на пуантах» и открыто предлагали уезжать из страны, он оставался здесь, считая, что творить может только в питерской атмосфере.
В зале Академии Ваганова, где 21-летний Борис Эйфман начал работать как хореограф, он вспоминает, как нашел свой путь, свою особую нишу в балетном мире. Говоря о великих именах классического балета, он признается, что уже тогда понял, что вместе с ними он быть не хочет, но мечтает творить рядом с ними. С каким трудом Эйфман создавал свой театр! К нему в труппу приходили неудачники, которые не нашли себя в классическом балете. А он — переделывал их «под себя», и они становились звездами. При этом Эйфман признается, что отношения с артистами у него складывались непросто, а ревность и ссоры задевают его до сих пор.
Эйфман — балетмейстер-философ. Его балеты — это психологические притчи на литературной основе. «Анна Каренина», «Чайка», «Онегин», «Идиот», «Братья Карамазовы» уже стали классикой театра балета Эйфмана. Хотя его авторская интерпретация материала нередко вызывала неоднозначную реакцию. Хореограф объясняет свою трактовку и рассуждает о литературе, которая вдохновляет его.
В фильме Борис Эйфман рассуждает о признании, судьбе, о любви, счастье, страхах, о возрасте и семье, о том, что волнует его, как и многих других людей. При этом он не устает повторять, что вся его жизнь — «попытка выйти за рамки простого обывателя», поэтому и оценивать его нужно иначе.
Документальные фильмы 12+
Его спектакли неизменно идут с аншлагом на лучших сценах мира. Борис Эйфман — признанный современный гений, создатель своего театра — первого негосударственного театра балета, который появился в Советском Союзе. Сейчас Академия балета Бориса Эйфмана по популярности соперничает со знаменитой Вагановкой — Академией им. Ваганова. Можно решить, что Эйфман — баловень судьбы, человек с большими связями, что жизнь всегда была к нему благосклонна. Но это не так… Что стоит за грандиозным успехом Эйфмана, как он сочинял и ставил свои знаменитые балеты, какие драмы разыгрывались в его жизни за пределами сцены, в чем природа особой «эйфмановской» сценической философии… Об этом хореограф расскажет в фильме-интервью «Пространство жизни Бориса Эйфмана», который (по признанию самого хореографа) стал для него исповедью.
В его жизни и творчестве все удивительно и непостижимо. Как мальчик из города Рубцовка Алтайского края, родившийся в семье инженера и врача, смог стать одним из самых известных хореографов мира? Как уже в 15 лет сочинил свой первый балетный спектакль? Борис Эйфман вспоминает те годы: как в нем родилось желание сочинять балеты, как это желание переросло в уверенность после встречи с легендарным советским хореографом Леонидом Якобсоном. Юный Эйфман услышал от мастера сцены слова, которые стали для него знаковыми: «Балетмейстерами не становятся, балетмейстерами рождаются». И Эйфман не просто убедил себя в том, что он рожден балетмейстером, он доказывает это всю свою жизнь.
Приехав в Ленинград, он сразу влюбился в этот город. Сейчас, спустя многие годы, стоя на Адмиралтейской набережной, Борис Эйфман вспоминает, какую клятву он дал здесь городу, упав на колени… Любовь к Ленинграду-Санкт Петербургу была настолько значимой для его творчества, что не дала ему эмигрировать. Даже в те тяжелые годы, когда его спектакли не пропускали, называли его хореографию «порнографией», а его самого считали «диссидентом на пуантах» и открыто предлагали уезжать из страны, он оставался здесь, считая, что творить может только в питерской атмосфере.
В зале Академии Ваганова, где 21-летний Борис Эйфман начал работать как хореограф, он вспоминает, как он нашел свой путь, свою особую нишу в балетном мире. Говоря о великих именах классического балета, он признается, что уже тогда понял, что вместе с ними он быть не хочет, но мечтает творить рядом с ними. С каким трудом Эйфман создавал свой театр! К нему в труппу приходили неудачники, которые не нашли себя в классическом балете. А он — переделывал их «под себя», и они становились звездами. При этом Эйфман признается, что отношения с артистами у него складывались непросто, а ревность и ссоры задевают его до сих пор.
Эйфман — балетмейстер-философ. Его балеты — это психологические притчи на литературной основе. Балеты «Анна Каренина», «Чайка», «Онегин», «Идиот», «Братья Карамазовы» уже стали классикой театра балета Эйфмана. Хотя его авторская интерпретация материала нередко вызывала неоднозначную реакцию. Хореограф объясняет свою трактовку и рассуждает о литературе, которая вдохновляет его.
В фильме Борис Эйфман рассуждает о признании, судьбе, о любви, счастье, страхах, о возрасте и семье, о том, что волнует его, как и многих других людей. При этом он не устает повторять, что вся его жизнь — «попытка выйти за рамки простого обывателя», поэтому и оценивать его нужно иначе.
Постановка, интервью, голос за кадром:
Борис Эйфман: Чужое недоброжелательство — лучший стимул для творчества
У Бориса Эйфмана в нашем театре особый статус, сложившийся как-то сам собой еще в конце 70-х годов. Без особых усилий, чьей-то протекции или поддержки. Небожитель с лицом красавца раввина. Ранняя седина, пронзительный, жгучий взгляд, элегантный шарф через плечо, мягкость голоса и манер. Не поддаться вкрадчивому обаянию Эйфмана невозможно. В свое время ему приписывали много романов. А по просторам интернета до сих пор гуляет его двойной портрет с ослепительно прекрасной Анастасией Вертинской — самая эффектная пара начала 80-х годов, снятая главным летописцем эпохи Валерием Плотниковым.
В Эйфмане до сих пор совсем не чувствуется бронированного панциря, каким полагается обзаводиться мэтрам его возраста и ранга. Но у него всегда очень четкое представление о том, каким должен быть его театр, что ждет зритель от его спектаклей и какими способами этого можно достигнуть. Так было, когда он первым обратился к прозе Достоевского, казалось бы, совсем не балетного писателя, или взялся за пластическое прочтение романа Фицджеральда «Ночь нежна».
Или когда первым рискнул рассказать языком танца о тайной драме П. И. Чайковского, которая долгое время оставалась под запретом для отечественных исследователей творчества и биографов великого композитора.
Рождение его театра пришлось в самый разгар душного брежневского застоя — в 1977 году! И где? В самом идеологизированном городе на свете, в Ленинграде, откуда к тому времени уже успели сбежать все, кто мог, а те, кто остался, страдали от неусыпного надзора Романова и других высокоидейных начальников. Для меня до сих пор загадка, как Эйфману удалось в этой академической, холодной пустыне создать свой балетный театр. Ставить спектакли на музыку Pink Floyd, брать в качестве сюжетов для либретто произведения Достоевского. В общем, вести себя так, будто никакого Смольного с красным флагом на крыше не существует и в помине.
Сцена спектакля «Анна Каренина» Фото: Майкл Кури
Будто вся эта советская, шершавая, неудобная, серая жизнь остается за давно немытым окном, в которое он никогда сроду и не заглядывал. А есть жизнь больших страстей, взлетов и падений, которые он без устали инсценировал в своих балетных спектаклях.
Помню экстатический танец Аллы Осипенко в роли Настасьи Филипповны и трагического гиганта Джона Марковски — Рогожина. И нервную, издерганную пластику Валерия Михайловского — князя Мышкина. Это были, возможно, еще не слишком совершенные спектакли, пугавшие ревнителей классики и поклонников эпических полотен а-ля Григорович. Но в них чувствовался нерв, молодой драйв и какая-то упрямая непреклонность человека, который привык стоять на своем, чего бы это ему ни стоило.
Эйфман никогда не боялся нарушать табу, идти против течения и даже не замечать балетную моду. Кажется, давно уже никто не ставит сюжетные, многоактные балеты, а он их сочиняет с небывалым и даже каким-то вызывающим упорством. Никто больше не рассчитывает на эмоциональное потрясение от танца, а Эйфман никаких других зрительских реакций просто не признает. Если за спектаклем не следует овация стоя, он считает его провальным. При этом во всех неудачах Эйфман склонен обвинять прежде всего самого себя. Чем, кстати, выгодно отличается от многих своих коллег, готовых переложить собственные просчеты на плечи артистов или начальства. Может быть, поэтому так легко общаться с Борисом Яковлевичем, что нет в нем этой вековечной обиды на всех, кто недодал, не признал, не наградил, не восхитился. Хотя успех пришел к нему довольно поздно, давно обещанный Дворец танца так до сих пор и не построен, а балетные критики не очень-то жалуют его спектакли. Почему это происходит?
— Я не модный, — иронично и чуть грустно улыбается Эйфман. — Есть такая избранная категория хореографов. Они считаются мобильными, могут поставить все, что угодно и где угодно. И, наверное, это хорошо, что я не модный. Ведь искусство, создаваемое мной, тяготеет к вневременности. Говорю так не потому, что у меня мания величия. В творчестве я стремлюсь затрагивать только самые сильные эмоции. И мое искусство столь глубоко проникает в человека, что остается с ним навсегда. Люди приходят к нам на спектакли как на сеансы к психотерапевту. Мы стараемся разбить четвертую стену, которую балет так долго и упорно возводил. Подобного взаимодействия сцены и зала в мире танца никогда не было.
— Помню, когда ваш театр был на гастролях в США, вас даже сравнили в одном из отчетов с бывшим президентом Дональдом Трампом. Как вы думаете, это был комплимент?
— Если честно, то поначалу я даже не знал, как на это реагировать. Представляете, раскрываешь газету и читаешь про себя: «Борис Эйфман — Дональд Трамп в балете». Что с этим делать? Однако в конце статьи говорилось: можно любить или ненавидеть Эйфмана, но он — как и Трамп — победитель. А в другой рецензии меня назвали «гениальным манипулятором». Тогда за время тура мы дали в общей сложности 27 спектаклей. И каждый заканчивался овациями, криками «браво!». Причем не имели значения ни название балета, ни состав исполнителей, ни даже город, где труппа выступала. Везде реакция была одна и та же — восторженная, почти экстатическая. Поэтому, очевидно, пресса и писала, что я умею манипулировать публикой, гипнотизировать ее.
Сцена спектакля «Анна Каренина» Фото: Хана Кудряшова
— Но согласитесь, что в этой реакции есть оттенок какого-то плохо скрываемого недоверия? Как будто речь идет не о высоком искусстве, а о шоу иллюзиониста или цирковых номерах.
— Я думаю, что критики по большей части просто не готовы воспринять наши спектакли, выходящие за установленные ими рамки. У них ведь все разложено по полкам. Балетные обозреватели приходят на спектакль и уже заранее знают, что про него напишут. Вот полка Баланчина, или Петипа и его наследников, или Форсайта. А у меня — своя ниша, в которой критики почему-то мне отказывают, даже не попытавшись вникнуть в законы моего театра. Для этого надо просто чуть приподняться над своими пристрастиями и предрассудками. Сегодня публике полагается сдержанно восторгаться и изредка хлопать, но она отвыкла быть эмоционально захваченной, как на наших спектаклях. В театре больше не принято плакать во время действия, не принято после представления бросаться к хореографу со словами восхищения. А во время наших гастролей в Канаде и США все происходило именно так. И критики, наблюдавшие эту реакцию, пришли к мысли о том, что имеют дело не с привычным для них балетом, а с каким-то совсем другим, особым явлением. Поэтому в ход шли весьма неожиданные определения и параллели. Но в любом случае на недостаток внимания жаловаться нам не приходилось.
— Все, о чем вы рассказываете, — и эти гастроли в США, и зрительский успех, который им сопутствовал, и интерес прессы — наверняка не может не вызывать зависти у ваших коллег. Ощущаете ли вы ее в своей жизни?
— Зависть окружающих ощущаю постоянно — как обязательный фон своей жизни. Причем так было во все времена — как успешные для меня и театра, так и совершенно катастрофические. Можно сказать, что это воздух, которым я вынужден дышать. Доходило до почти мистических моментов, когда, сталкиваясь с чередой травм у артистов или их внезапными срывами, я всерьез задумывался: не сглазили ли нас? Однажды мы даже пригласили православного священника освятить репетиционное помещение труппы. Было четкое ощущение сгущающегося мрака, словно кто-то целенаправленно пытался нас извести. Но, с другой стороны, чужое недоброжелательство — это всегда провокация, лучший стимул для творчества. Чтобы самому не заскучать и не начать повторяться, мне нужен такой раздражитель.
— А самому вам приходилось когда-нибудь испытывать зависть?
— Я рос в закрытой стране. Да, у меня были кумиры — Юрий Григорович, Леонид Якобсон, Игорь Бельский. Я учился у них, вдохновлялся их спектаклями, пластическими прозрениями. Но, когда я создал свой театр, оказалось, что он существует вне привычной системы координат, вне всякой конкуренции с моими предшественниками или современниками. И даже если я брался за сюжеты, к которым до меня обращались другие, — например, за «Евгения Онегина» или «Анну Каренину» — то все равно никогда не чувствовал ревности. Наоборот, я мог восхищаться чужим талантом, испытывая при этом желание сделать что-то свое. Я знал, что должен стремиться к идеалу. Только вдумайтесь в эти цифры: за последние четыре года я переделал пять своих известных балетов. На 80–90 процентов это абсолютно новая хореография. Покажите мне другого такого безумца, который стал бы заниматься подобным. Мне просто некогда завидовать. Я сочиняю балеты. И кстати, может, вы мне подскажите: по отношению к кому я мог бы сегодня испытывать зависть?
— Петербург и Москва — что значат эти два города в вашей жизни?
— Один из самых моих важных и правильных поступков — то, что я в свое время не эмигрировал, а остался жить и работать в Ленинграде. Окажись я в любом другом городе, моя судьба сложилась бы совсем иначе. Помню, когда был студентом, часто приходил в Александро-Невскую лавру, где часами просиживал на могилах Чайковского, Достоевского. Там я чувствовал, как энергия великого прошлого и этих гениальных людей наполняет меня, меняет мою жизнь. Но Москва тоже очень дорога мне. Так сложилось, что ставил я свои балеты в Ленинграде, а показывал их в столице. Сейчас уже можно сказать однозначно: Москва буквально спасала наш театр от неминуемой гибели. Поддержка ведущих столичных критиков, известных деятелей искусства в советскую эпоху значила бесконечно много. На какое-то время под воздействием их доброжелательных статей и выступлений ленинградское начальство оставляло нас в покое, и я мог продолжать нормально работать. Кстати, в Москве есть балетоманы, которые сопровождают наш театр больше 40 лет. Многие из них стали важными и влиятельными людьми. А я их помню еще юными поклонниками нашего балета. Кажется, столько лет прошло, а на гастроли в Москву всегда еду как на любовное свидание.
— Принято говорить, что балет — это искусство молодых. Как вы ощущаете свой нынешний возраст?
— Я не пускаю возраст в свою жизнь. Признаюсь, что сейчас у меня нагрузки больше, чем когда мне было, скажем, 40. Вот для примера распорядок моего сегодняшнего дня: в семь утра я уже находился в студии, где на протяжении трех часов работал с музыкой для нового балета. Далее — трехчасовой прогон спектакля. Час отводится на встречу с вами (журналистами. — Прим. ред.). Потом мне надо ехать в Академию танца, где меня ждут ученики. Затем вечерняя репетиция с балетом до 22 часов. И так почти каждый день. Ответственности и нагрузок стало в разы больше, а сил, как понимаете, не прибавляется. Но я счастлив, что могу позволить себе существовать вне быта и концентрироваться исключительно на работе.
— Как вам это удалось? И кто берет решение этих проблем на себя?
— Я бесконечно благодарен своим родным и близким, которые освободили меня от бытовых забот и приняли это бремя на себя. Что касается административных задач, то в сравнении с созданием и выпуском спектакля мне они кажутся сущими пустяками. В управленческих вопросах требуется лишь найти правильный механизм работы, и тогда дальше все будет делаться на автомате. А вот заполнить пустое пространство репетиционного зала осмысленным движением, которое потом должно стать самостоятельным балетом, суметь увлечь артистов новыми творческими задачами — это самое сложное.
— Вы обычно приходите на репетицию с готовой партитурой движений?
— Нет, у меня есть только музыка и артисты. Когда-то я мог сам показывать движения, выполнять все поддержки и прыжки. Я был молодой, сильный, неутомимый. Сейчас физическая форма уже не та. Но знаете что интересно: я часто сравниваю свою хореографию 30-летней давности с тем, что сочиняю сегодня, и вижу, насколько она стала изобретательнее, изощреннее. Значит, дело не в физических кондициях и возрасте хореографа, а в чем-то другом. Сегодня я иду не от тела, а от духа. На самом деле это намного интереснее. Когда твой дух ничем не скован, и танец становится свободнее.
— Сейчас все чаще раздаются голоса, что в балете нет таких планетарных звезд, какие были раньше. Достаточно вспомнить имена Нуреев, Плисецкая, Барышников. Их не с кем сравнить, некем заменить. Если вы согласны с этим утверждением, то с чем это связываете?
— Просто эра великих звезд закончилась. Причем это касается всех творческих сфер. Проще сказать, что природа отдыхает, и ничего с этим не поделаешь. Однако это не аргумент. У меня есть свое объяснение происходящему. Я считаю, что развитие новых технологий несет немалую опасность для творческой личности, поскольку уничтожает креативную энергию. Ты входишь в виртуальное пространство экрана и растворяешься в нем. Тебя затягивает как в воронку. Каждый художник — это индивидуальный мир, который должен аккумулировать не информацию, но энергию. А ее приходится постоянно тратить на фикцию, иллюзию, пустоту. Я убежден, что переизбыток информации подавляет личностное начало, творческую сущность, связь со Всевышним. В конечном счете ты становишься таким же обывателем, как и все остальные. Из личности превращаешься в молекулу. Говорю об этом с искренней болью и растерянностью, потому что вижу вокруг себя много молодых людей, «подсевших» на все эти гаджеты и уже не мыслящих свою жизнь без них. Вот одна из причин отсутствия ярких личностей, причем не только в России, но и на Западе. Я не вижу там спектаклей, подтверждающих, что балет — великое искусство.
— Если приглядеться к реальным прототипам героев ваших балетов, то все они оказываются или психически не вполне адекватными, или входят в трудный клинч с властью. Достаточно вспомнить судьбу главной героини «Красной Жизели» балерины Ольги Спесивцевой, или «Русского Гамлета» императора Павла I, или даже того же Мольера.
— Я не понаслышке знаю, что значит быть изгоем. Меня долго не выпускали за границу, редкий мой спектакль не приходилось сдавать по три-четыре раза чиновникам от культуры. Чтобы спасти результат многомесячного труда, я должен был вносить в свои постановки их бесчисленные правки и замечания. Но скажу абсолютно искренне: я не устаю удивляться своему нынешнему положению. Сейчас ведется много разговоров о запретах, давлении властей, цензуре и т. д. Могу исходить в данном случае только из собственного опыта. Наш театр получает от государства финансовое и организационное содействие, и при этом от нас не требуют ни заказных спектаклей, ни специальных акций в поддержку власти. Для художника это просто идеальные условия.
— Кстати, об условиях. Что происходит со строительством Дворца танца, который был вам обещан много лет назад?
— Существует замечательное высказывание: «В России надо жить долго». Идее Дворца танца действительно уже больше 25 лет. Срок немалый. За прошедшее время были полностью разработаны четыре архитектурных концепции. Но только сейчас этот замысел, наконец, перестает быть бесплотным. Возведение Дворца ведется, причем достаточно интенсивно. Уже завершено строительство подземной части и первого этажа, идут работы на втором этаже. Конечно, десятилетия ожидания изматывают. Хочется все-таки войти в новые стены действующим хореографом, а не просто «живым символом». На текущий момент построить наш театральный дом и новый международный центр балетного искусства обещают к IV кварталу 2023 года.
— Гастроли вашего театра в Москве традиционно проходят при поддержке фестиваля искусств «Черешневый лес». Что для вас значит это сотрудничество?
— В этом году сотрудничеству нашего театра с «Черешневым лесом» исполняется девять лет. И уже одно это обстоятельство может служить свидетельством успешности нашего партнерства. Благодаря дружбе с фестивалем мы имеем возможность ежегодно знакомить столичную публику со своими премьерами. Пользуясь случаем, хочу выразить искреннюю признательность создателям «Черешневого леса» Михаилу Куснировичу и его маме Эдит Иосифовне — профессионалам своего дела, влюбленным в театральное искусство.
Гастроли Санкт-Петербургского государственного академического театра балета Бориса Эйфмана состоятся на Исторической сцене Большого театра в рамках Открытого фестиваля искусств «Черешневый лес»
27, 28, 29 июля — Страсти по Мольеру, или Маска Дон Жуана. Балет Бориса Эйфмана на музыку В. А. Моцарта, Г. Берлиоза, Ж.-Б. Люлли
30,31 июля — Анна Каренина. Балет Бориса Эйфмана на музыку П. И. Чайковского
1 августа — Борис Эйфман. Юбилей. Гала-концерт