про что книга маленькая жизнь
об устройстве «Маленькой жизни», Набокове и возможной экранизации
«Афиша Daily» продолжает рассказывать о «Маленькой жизни» Ханьи Янагихары. Переводчики книги Александра Борисенко, Анастасия Завозова и Виктор Сонькин поговорили с автором о романном времени, мужской эмоциональности и прототипе главного героя.
— Ваша книга очень жестко выстроена; такое впечатление, что в ней нет ничего случайного. Как вы ее писали — если не считать фактов, известных из других интервью: мы знаем, сколько времени у вас на это ушло, знаем, что вы порвали практически все связи с внешним миром по ходу ее создания. Но как вы ее продумывали, как организовывали время; писали ли ее по порядку или кусками, которые были собраны в единое целое потом?
— Я редко пишу что-либо по порядку, но эту книгу как раз писала именно так. Единственная пауза возникла, когда я приступала к Части II и стало понятно, что надо уяснить ряд вопросов о карьерах мальчиков — в частности, Джуда, про это я понимала меньше всего. Поэтому мне пришлось прервать процесс примерно на шесть недель, пока я расспрашивала разных людей. Эти разговоры многое прояснили в юридической жизни Джуда, в том числе его профессиональную карьеру. Я изначально представляла себе, что он будет ведущим юристом — или, может быть, «квантом» — в хедж-фонде, но когда я яснее поняла, что это за работа, ее детали не вписались в логику тех занятий, которые я хотела ему дать.
Я пишу — я так делаю со всем или почти со всем — сначала последние фразы; мне кажется, это полезный прием. Роман может пойти по огромному количеству путей и протоков. Но если знаешь путь назначения заранее, это помогает отсеять некоторые варианты (и отклонения). А в остальном книга писалась по порядку. Я не думаю, что так надо писать всегда, но эта книга пытается создать настроение, которое становится темнее и безжалостнее по ходу дела, и это было необходимо.
— Когда Пушкин писал «Евгения Онегина», он однажды заметил, что «в нашем романе время расчислено по календарю». (К сожалению, это одна из прекрасных книг, которая на других языках может предстать только бледной тенью.) Так или иначе, специалисты и читатели до сих пор спорят о временной структуре «Онегина». В «Маленькой жизни» нет точного времени, однако есть определенные знаки — даты, которые приходятся на те или иные дни недели и так далее. В сети есть ряд теорий, которые пытаются воспользоваться этими данными и построить какую-то хронологию. Использовали ли вы какую-то внутреннюю временную шкалу? (Исследователь, который найдет эту информацию, в любом случае будет вынужден перевести ее с русского языка.)
— Стыдно признаться, я никогда не читала «Онегина», но это замечательная деталь. Отсутствие дат в моей книге поставило в тупик многих читателей, хотя, я думаю, дело здесь все-таки не в том, что не названы конкретные годы, а в том, что нет истории. Многие романы, если вдуматься, не называют конкретные годы. Но в них достаточно исторических или социальных признаков, которые помогают читателю понять, в каком времени он находится. А здесь такого не происходит.
Я заранее понимала, что в «Маленькой жизни» не будет не только лет, но и текущей истории; я понимала, что это будет повествование без СПИДа, без 9/11, без финансового кризиса 2008 года, без президентов, без законов. Мне уже приходилось говорить, что когда убираешь эти вещи из повествования, которое кажется современным реалистическим романом, ты в результате ставишь читателя в пределы очень маленького и очень конкретного мира — эмоционального мира героев. Читателю больше некуда деваться, нельзя ничего объяснить внешними событиями. Он не может сказать: «Ну герои так поступают, потому что дело происходит сразу после 9/11 и страна в шоке». Единственное, что остается настоящим, — это мир героев и все, что происходит в их жизни.
Недавний роман, который творчески обращается со временем, — это «Привилегии» Джонатана Ди. Книга была опубликована вскоре после финансового кризиса 2008 года, и каждая глава как будто написана в настоящем времени: хотя речь идет о долгом браке героев, есть ощущение, что книгу можно нарезать на куски, бросить их в воздух, выстроить в другом порядке, и смысл не исчезнет — это мастерски сделано. Но при этом ты понимаешь, что книга отвечает на конкретный момент в культуре, на конкретную финансовую ситуацию.
Отсутствие подобных ориентиров в «Маленькой жизни» придает книге, я надеюсь, черты сновидения, искусственности, притчи. Оно также оставляет у читателя ощущение некоторой непривязанности. Я не только хотела отделить мир этой книги от — ну, скажем, от некоторых аспектов нашего мира; я хотела, чтобы время шло с разной скоростью в разных точках рассказа. Более ранние части кажутся тягучими, спокойными; более поздние должны ощущаться как задыхающиеся.
Но у времени и дат есть свое место в этом повествовании. Только даты, которые я выбрала в качестве стабилизирующих, имеют для героев эмоциональное значение: это их дни рождения, День благодарения, День труда. Я специально выбирала светские, именно американские даты, вокруг которых строятся их календари, и каждая из дат определяется каким-то осмысленным взаимодействием между персонажами.
Я не знала, что читатели пытаются реконструировать хронологию, но хотя мне это лестно, смысла в этом, пожалуй, нет, потому что у меня не было никакой конкретной даты начала или конца. Но некоторые привязки все-таки есть — и они выражаются исключительно в виде имен художников. Вероятно, это слишком неясная ссылка для большинства, но в первой части друзья (без Джуда) приходят в квартиру родителей сослуживца Джей-Би, и Виллем с Малкольмом восхищаются художественной коллекцией родителей, в том числе фотографиями Арбус, Буртинского, Бехеров —ровно такая коллекция начинающего, которую богатый человек мог бы купить с помощью консультанта по искусству в начале двухтысячных. Но это не значит, что книга кончается через тридцать лет после двухтысячных — финал книги не обязательно помещается в 2030-х годах. Так может быть. Но это могут быть 2020-е, 2050-е или вообще какая-то неопределенная эпоха. Вы этого не узнаете — и я надеюсь, что к этому моменту вам будет не до того.
Манипулируя временем, я знала, что некоторых читателей это будет отвлекать, а другие просто забудут об этом. Знала я и то, что мне придется пойти на определенные уступки. Например, все персонажи разговаривают по телефону гораздо больше, чем мы это делаем в наши дни, даже когда я это писала. По мере продвижения рассказа тяготение текстовых сообщений немного усиливается, но СМС и другие сообщения, как правило, неудовлетворительны литературно, поэтому я удерживала героев у телефона дольше, чем это происходит в жизни. Когда Джуд живет с братом Лукой, там упоминается компьютер, подразумевается интернет или какой-то цифровой мир — но, опять-таки, это не значит, что Джуд был ребенком в середине 90-х (Джей-Би и Малкольм разговаривают, например, тем языком, который я использовала в своем гуманитарном колледже в середине 90-х). Время здесь подчиняется иному метроному и иногда совсем останавливается.
С практической точки зрения это означало, что я удерживала в уме историю и передвижения в пространстве своих героев, привязывая их не к конкретным годам, а скорее к конкретным личным ориентирам. До IV Части каждый раздел перепрыгивает через очередные пять лет. Поэтому я стала думать о Части I как о Нулевом годе и считала вместо лет возраст героев: Джуду 23, остальным по 25. В Части II Джуд на рубеже тридцатилетия, а остальным 32 или вот-вот исполнится 32. Иными словами, календарь, который я использовала, существовал, но эти календари были привязаны к героям и событиям в их жизни. За Виллемом, например, было в известном смысле проще всего следить, потому что его работа четко делит год на сегменты. У меня был заведен для него отдельный документ, по которому я следила, когда он закончит сниматься в определенном фильме, когда ему пора вернуться на дополнительные съемки, когда фильм выходит в прокат. Я постоянно считала месяцы и недели, особенно по мере того, как повествование шло вперед и время начинало перескакивать туда-сюда, как начинает происходить в Части III. Еще мне нужно было понимать, что происходило в их жизни в те пятилетние отрезки, которых мы не видим; многие из этих событий упоминаются, когда мы снова встречаемся с персонажами, но некоторые детали остаются непроясненными. Например, когда Джуд живет в квартире Виллема: читатель знает, что это происходит, но не видит ничего, что относилось бы к этим месяцам. Но я знала, какой была его жизнь там, и читатель тоже должен чувствовать, что я это знаю.
Благодаря настойчивой рекламе на Лайвлибе я узнала об этой книге, очень популярной сейчас. Как филолог и как библиотекарь, я считаю, что должна быть в курсе литературных новинок. Ну и потом, периодическое восторженное обсуждение этой книги тут и там подбавило дровишек в огонь моего интереса к роману. И я взялась его прочесть.
Сразу скажу, что объем у произведения просто кошмарно огромный. В какие-то моменты устаешь и хочешь сдаться только из-за его величины. Мне кажется, некоторые места были слишком детально описаны, а повседневные ситуации растянуты. Я правда не знаю, с какой целью это делается. То ли по заказу литературного агента, то ли автор просто страдает графоманией. В общем, имейте этот гигантизм в виду.
Ой. как бы так покороче и попонятнее объяснить, о чем она? В аннотации пишут, что историяэта о дружбе и судьбах четырех молодых людей, живущих в Большом Яблоке. Но как же это хитро, ведь на самом деле она вовсе о другом.
Не раскрывая никаких секретов, расскажу, что это линия жизни одного человека. В начале книги мы видим его еще юношей, студентом университета. Юноша этот (Джуд) страшно изувечен и не может нормально ходить, постоянно испытывая боли. История этих увечий довольно туманна, и узнаем мы ее досконально только ближе к 2/3 книги. Джуд очень замкнутый и ранимый, но, не смотря на это, обзавелся тремя друзьями, которые буквально носили его на руках и которые прошли с ним через всю книгу и всю его жизнь.
На протяжении романа мы видим, как парни эти дружат, ссорятся, обрастают вторыми половинками, становятся успешными или идут по кривым дорожкам. Поначалу я думала, что это будет такой вот «Секс в большом городе», только в мужской версии. Но как же я была далека от истины. Фишка книги в том, что начинается она очень увлекательно и довольно легкомысленно, затягивая читателя в свои сети; но потом ментальный капкан захлопывается, начинается трэш и хоррор, а выбраться из него и прекратить чтение сможет уже далеко не каждый.
ЛИЧНОЕ МНЕНИЕ: в романе «Маленькая жизнь» очень, просто очень много гомосексуализма. Такое ощущение, что нормальных людей во вселенной этой книги просто не существует. Причем, подробности натуралистичны до такой степени, что появляется ощущение, как будто бы меня намеренно программируют на определенное отношение к таким людям.
Помимо этого, здесь очень сильна тема детского насилия. В последнее время куда ни глянь, везде печатаются и экранизируются истории подобного рода. Честно говоря, неприятна эта тема сама по себе, а уж как она подана и раскрыта в книге, так просто хочется замотаться в одеяло и отползти в бомбоубежище.
Мы видим жизнь маленького человека (привет Гоголю, Пушкину и Достоевскому). Человек страдает. Страданий ему автор отсыпала столько, что просто захлебываешься в них. Я уж не знаю, как реальный человек может выдержать всю ту череду испытаний, которые выпали на долю Джуда, но в какие-то моменты я думала, что меня стошнит, а в какие-то я просто морально умирала.
Роман ничему не учит, ни от чего не предостерегает. Он просто как маньяк препарирует наши души, оставляя нас в конце валяться в таком распотрошенном виде. И никаким катарсисом дело не закончится, можно даже не мечтать. Кстати, я почитала биографию Янагихары и узнала, что в детстве ее часто брали на препарирование трупов, так что мои литературные аналогии более чем уместны. И вот я снова и снова спрашиваю автора мысленно: зачем, ну зачем ты это написала?
Посоветую ли я эту книгу кому-то еще? Уже посоветовала, и ее уже прочли. На вопрос: зачем ты мне ЭТО порекомендовала? Я ответила: просто я не хотела оставаться с этой книгой наедине.
Захочу ли я вернуться к этому автору вновь? А вот это не исключено. Хочется мне поставить ей окончательный диагноз.
Больше советовать роман Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь» никому не хочу и не буду. Но если все же прочтете, то напишите мне, я хочу его обсудить. Эта книга никак не отпускает меня.
«Слишком тяжело»: спор критика и редактора о «Маленькой жизни»
«Маленькая жизнь» уже успела сформировать вокруг себя небольшой культ — на родине и за рубежом: издание Pollen Fanzine даже посвятило книге и ее автору целый номер. С разрешения редакции «Афиша Daily» публикует перевод дискуссии, развернувшейся в американской прессе в связи с романом.
«Маленькая жизнь» вышла в марте 2015 года, и с тех пор о ней не говорил только ленивый. Мнения критиков, как это обычно бывает в случае с великими романами, разделились — порой в рамках одного материала. Например, в Vox не стали бы никому рекомендовать книгу, тут же назвав ее «лучшим романом года». По схожему принципу идут и в The Guardian, где через прилагательные вроде «травмирующий» и «мучительный» пытаются объяснить, почему «Маленькую жизнь» обязан прочитать каждый». А вот в The Observer обещают, что от «изматывающего, опустошающего чтива» ваше «сердце вырастет в несколько раз, словно у Гринча». В The New Yorker роману дали такую оценку — «фундаментальный, тревожный, темный, несмотря ни на что не лишенный красоты».
Сама Янагихара предпочитает не читать рецензии на свои книги, у нее нет ни фейсбука, ни твиттера, говорят, что даже нет мобильного телефона. Если ты — автор самого обсуждаемого романа последних лет, такой медиааскетизм кажется единственным способом абстрагироваться от внешнего шума.
Поэтому когда колумнист The New York Review of Books Дэниел Мендельсон назвал книгу «бесконечной и бессмысленной цепочкой оскорбительных и насильственных сцен», которая «бросает вызов правдоподобности, отталкивая разумного читателя», и буквально обвинил автора в банальном «разводе» читателя на эмоции, защищать их — и роман и автора — вызвался редактор Джеральд Говард.
Дэниелу Мендельсону
Обычно я говорю авторам, что письма в ответ на негативные рецензии пишут только дураки, но вот я решил сам стать дураком.
Я не против того, что Дэниелу Мендельсону не понравился роман «Маленькая жизнь» моего автора Ханьи Янагихары. Критика — это лотерея, а эта книга особенно серьезная и требует от читателя немало терпения и выдержки перед лицом некоторых страшных (выдуманных) фактов. Однако я против его мнения, что мой автор, как он утверждает, «разводит» читателей на чувства жалости и ужаса, печали и сострадания.
В первую очередь, как нам всем известно и как неоднократно нам напоминал Набоков, искусство по сути своей — сложный обман, но благодаря его техникам мы испытываем неподдельные эмоции и эстетическое удовольствие, и потому этот обман оправданный. Когда я чуть не плакал над романом Чарлза Диккенса (любым) или, чтобы привести пример из совсем другого регистра, «Стоунером» Джона Уильямса — «развели» меня эти авторы? Если да, с нетерпением жду, что в будущем меня разведут еще много, много раз.
Мендельсона также заносит на очень странную социологическую территорию, когда он предполагает, что «Маленькую жизнь» каким-то образом специально написали так, чтобы книга нравилась студентам и недавним выпускникам, которые из-за тепличной и бесконечно заботливой университетской культуры стали «видеть в себе не самостоятельных личностей, а потенциальных жертв». Мужайся, юный читатель Америки! Видимо, теперь нужно не забыть наклеить на копии «Маленькой жизни» для университетских магазинов новые модные предупреждения.
Его мнение ошибочно по двум причинам. В первую очередь, сомневаюсь, что при цене в 30 долларов «Маленькая жизнь» нашла так уж много покупателей среди ограниченной в средствах молодой аудитории. Во-вторых, меня едва не захлестнул просто необыкновенный поток имейлов от читателей, кхм, зрелого возраста, людей, которые повидали жизнь и, вероятно, сделаны из другого теста, нежели эти предположительные нюни, с рассказами о том, какое мощное впечатление оставила у них эта книга.
Судя по всему, Мендельсон просто составил неверное представление о целевой аудитории «Маленькой жизни». А это обидная ошибка, недостойная критика, который славится своей проницательностью.
Джеральду Говарду
Вряд ли Джеральду Говарду приятно или легко защищать книгу автора, уже снискавшую славу и признание, от претензии, которую он озвучил сам еще во время ее написания: нелепое количество унижений и страданий, которые обрушивает на голову несчастного протагониста автор (а также невероятное количество компенсирующих знаний и умений персонажа), отрицает правдоподобие и отталкивает чувствительного читателя. Вот слова из Kirkus Reviews: «Наверное, при работе над «Маленькой жизнью» было не обойтись без нескольких, как их называет Говард, «перепалок» между ним и Янагихарой. В основном они касались страданий, которые переживает Джуд. «Для читателя это слишком тяжело, — говорил ей Говард. — Ты уже вполне адекватно описала этот момент, по-моему, нет нужды лишний раз повторяться». Также Янагихара говорит, что Говард считал, будто Джуд чересчур талантливый. Но большая часть спорных отрывков в итоге остались в книге».
Я имел в виду то, что размазывание Янагихарой травмы — в итоге только грубый и неэстетичный способ выдавить эмоции из читателя. Этот повторяющийся ужас с трудом можно назвать «техниками, благодаря которым мы испытываем неподдельные эмоции и эстетическое удовольствие», которые Говард совершенно справедливо называет показателем подлинного художественного достижения.
Именно по этой причине я уверен, что мисс Янагихара достигает своего эффекта нечестным путем, о чем я, очевидно, и говорил, когда писал, что она «разводит» читателей на слезы и что мистер Говард теперь расхваливает как признак эффективности книги, но базис этой реакции у читателя любого возраста кажется мне скорее терапевтическим, чем эстетическим. Я с радостью предложу синонимы для неприятного слова «развела»: Обманула? Эксплуатировала? Пусть мистер Говард сам выбирает. Остается только пожалеть, что он не был так же строг со своим автором во время редакторской работы, как с ее рецензентом.
«Маленькая жизнь»: как создавался один из главных романов прошедшего десятилетия
Роман «Маленькая жизнь» обсуждали все, кто хоть сколько-нибудь следит за современной литературной жизнью. О том, как создавался один из ключевых текстов 2010-х годов, мы попросили рассказать блогера и книжного обозревателя Ксению Лурье.
Courtesy of Todd Hido
Создание романа из рисунков и фотографий
Ханья Янагихара родилась в Лос-Анджелесе в 1974 году. Окончила в Массачусетсе Смит-колледж, частный университет свободных искусств для женщин, а затем переехала в Нью-Йорк. Она с детства любила рисовать, интересовалась искусством и свою увлеченность соединила с работой редактора. До того как «Маленькая жизнь» стала бестселлером, писательница работала в журнале T: The New York Times Style Magazine, потом уволилась, но в качестве автора продолжила писать для издания статьи о литературе, искусстве и моде.
Работа над «Маленькой жизнью» началась задолго до ее написания. В течение четырнадцати лет Янагихара собирала коллекцию тревожных рисунков и фотографий разных авторов, от Дианы Арбус до Райана Макгинли, которые стали в итоге галереей на Pinterest (сейчас коллекцию Янагихары и правда можно там найти). Это позволило ей буквально проваливаться в мир романа, работая над его атмосферой.
Серьезная подготовка помогла Янагихаре закончить объемный роман, когда дело дошло до его написания, в сжатые сроки. Она писала словно в лихорадочном бреду по вечерам после работы и в выходные, и через 18 месяцев книга в 375 тысяч слов была готова. Янагихара признается, что сразу была нацелена на минимум тысячу рукописных страниц, ведь персонажей она придумала давно.
Роман несет в себе эту вложенную автором стремительность и настраивает на определенную тревожность, характерную для того, кто не может забыть свою травму.
Читайте также
Это важно, поскольку роман несет в себе эту вложенную автором стремительность и настраивает на определенную тревожность, характерную для того, кто не может забыть свою травму. Человек с посттравматическим синдромом постоянно прокручивает в голове воспоминания о травматических событиях, проживая их снова и снова.
Антропологический интерес к телесности и гендерной идентичности
В центре повествования «Маленькой жизни» четверо друзей, бывшие соседи по комнате в колледже — юрист Джуд, художник Джей-Би, актер Виллем и архитектор Малкольм. Интересно взглянуть на то, как травма Джуда выражается в его отношении к себе и своему телу на фоне обычности других персонажей.
В первой части романа Янагихара как бы затемняет фигуру Джуда, концентрируясь на остальных трех героях. Для создания их образов писательница обращалась к работам Феликса Кида и Райана Макгинли, умело подчеркивающим сексуальное желание, таящееся в телах юношей. На фоне своих друзей Джуд скрытен и не проявляет телесной свободы, свойственной другим молодым людям. Он хромает, носит одежду с длинными рукавами, морщится, поднимаясь по лестнице, увиливает от разговоров о своих увечьях, что одновременно интригует читателя и свидетельствует о пережитой героем страшной травме.
Интерес к телесности у Янагихары возник еще в детстве. Ее отец был гематологом-онкологом и к человеческим телам относился как врач — отстраненно и без каких-либо эмоций. Когда в 10 лет Янагихара увлеклась рисованием, он обратился к знакомой-патологоанатому, чтобы отвести дочь в морг, где та могла бы упражняться в рисовании с натуры. В интервью The Guardian писательница рассказывает, каким удивительным для нее был опыт наблюдения за аккуратно вскрытыми трупами. Ее всегда пленяли наука и болезни, ей нравилось изучать, на что способен организм, чтобы продолжить жизнь. Этот опыт автора в романе преобразовался в бесконечные, подробно описанные самоистязания Джуда, в его отношение к своему «мертвому», болезненному и травмированному телу.
С той же отстраненностью и вниманием антрополога Янагихара продолжила изучать телесность, только под другим углом. Свою первую работу редактором она получила в ныне не существующем журнале Brill’s Content. Там она познакомилась с автором Сетом, а через него — с его друзьями: корректором журнала Джо и редактором Джаредом. Так девушка на женской работе из женского колледжа впервые смогла наблюдать за тем, как развиваются отношения между мужчинами: как они общаются друг с другом, выражают свои эмоции или дружбу. Как признается Янагихара в статье для The Vulture, особенно она была поражена их телесностью, которая у молодых людей выражается совсем иначе, чем у девушек.
Ее всегда пленяли наука и болезни, ей нравилось изучать, на что способен организм, чтобы продолжить жизнь.
Читайте также
Для мужчин естественно обращать больше внимания на свое тело, а не на эмоции. Янагихара убеждена, что почти все мужчины, независимо от расы, религиозной принадлежности, культурной и сексуальной идентичности, владеют более ограниченным пониманием своих эмоций, чем женщины. Мужчин не поощряют выражать чувства словами, они не всегда умеют их правильно называть. В свою очередь, с телесностью связан главный страх родителей за своих дочерей: женщины с детства знают об опасности сексуальных домогательств и насилия.
Механизмы создания текста
Отсутствие идентичности и обезличенность персонажа, а также нейтральность и отчужденность Янагихары-«антрополога» переходят на уровень механики создания текста. Об этом в эссе «Камера вместо автора» рассказывает Анастасия Завозова, один из трех переводчиков романа. Она называет три механизма, которыми пользуется Янагихара на уровне языка.
Второй — Янагихара конструирует текст таким образом, что вообще непонятно, кто рассказывает историю (за исключением глав, написанных от лица Гарольда). Образ рассказчика словно заменяет камера, которая движется от персонажа к персонажу и обезличенно фиксирует все происходящее.
И третий — каждый раз, когда рассказ переходит к Джуду, по имени его никто не называет, звучит лишь постоянное «он». Завозова пишет: «Только он, он, он. Когда читаешь это по-английски, как-то смутно за это цепляешься, но в общем-то явно не видишь. Чувствуешь только опять вот эту вот нейтральность камеры, уход от явных ответов и софитов — один из друзей Джуда считает, что тот мастерски владеет искусством уходить от ответов, прятаться от любых откровений — и вот это уклончивое он, он, он помогает Джуду прятаться и от читателя всякий раз, когда рассказ переходит к нему».
Безграничность страдания
В любом романе о травме есть предел страданию. Герой может опуститься на самое дно, чтобы потом кто-нибудь ему помог выбраться из беспросветного мрака. Янагихара, наоборот, задумала создать такого протагониста, которому бы никогда не становилось лучше.
В противовес страданиям Янагихара преувеличила в романе и все остальное: каждый из главных героев добивается невероятного успеха в карьере, здесь очень много сопереживания, жалости, дружбы и любви. Удивительный Гарольд, университетский преподаватель и в дальнейшем приемный отец главного героя, тоже испытавший в жизни немало горя, заботится о Джуде и принимает его любым — болезненным, злым, истеричным. Присутствие Виллема, бесконечные разговоры и жизнь с ним действуют на состояние Джуда целительно, но стоит другу уехать, как все его раны вновь открываются. Несмотря на всю боль и агонию главного героя, эти светлые моменты дарят много тепла, помогают расслабиться и выдохнуть, хотя бы ненадолго, чтобы собраться и вновь окунуться в переживания Джуда.
В противовес страданиям Янагихара преувеличила в романе и все остальное: каждый из главных героев добивается невероятного успеха в карьере, здесь очень много сопереживания, жалости, дружбы и любви.
Читайте также
Эта гиперболизация намекает на нереалистичность и некоторую сказочность романа. В интервью The Guardian Янагихара говорит: «Вообще-то на меня повлияли некоторые сказки. В сказках нет матерей. Персонажей подвергают невероятным страданиям, а наградой им становится всего лишь женитьба…» Однако в «Маленькой жизни» нет даже этой награды. Писательница, как многие ее друзья и персонажи, не верит в брак. Ей никогда не хотелось завести семью, и в своем романе она решила рассказать именно об этой разновидности взрослой жизни, где на первом месте дружба. Но даже самая преданная и настоящая дружба, по мнению Янагихары, не всегда способна восстановить разрушенную жизнь — если физическая или психологическая травма слишком обширна, она может привести к смерти.
Трагедия и травма — это всегда одиночество
У Янагихары, как и у многих из нас, есть близкие, знакомые и друзья, которые были подвержены сексуальному насилию. Некоторые читатели-мужчины признавались писательнице в том, что произошедшее с Джудом случилось и с ними. Однако даже это признание, по мнению Янагихары, не меняет принципиально их положения — они все равно остаются наедине со своей трагедией.
Чувство одиночества знакомо Янагихаре с детства, она часто переезжала вместе с отцом из-за его работы. Лос-Анджелес — Гавайи — Нью-Йорк — Балтимор — Калифорния — Гавайи — Техас — Гавайи — Калифорния. И все это до того, как ей исполнилось семнадцать. Как и Джуд, Янагихара провела часть своего детства в мотелях, которые она считает своеобразным символом Америки. В мотелях могут происходить ужасные вещи, о которых мы никогда не узнаем. Именно поэтому Янагихара считает, что сюжет «Маленькой жизни» может происходить только в США.
Унылые одноэтажные или двухэтажные постройки, гнетущие номера, синтетическое покрывало, исхоженный сотнями ног выцветший ковер, квадрат телевизора, прикрученного к стене, шум машин за окном. Приехав в мотель поздно вечером, Янагихара вместе с братом оставалась сидеть на кровати в ожидании мамы, пока та бродила в поисках продуктового магазина, чтобы купить хлеба с арахисовым маслом на ужин. Не было никакого сомнения, что мама вернется, но ощущение пустоты давило, заставляя чувствовать себя бесконечно одиноким. Именно это чувство она постаралась передать Джуду, который в одиночестве ждал возвращения брата Луки, своего опекуна и насильника.
Если продолжить разговор о съемном жилье на одну ночь, то зернистый, вуайеристский и наводящий мистический ужас снимок 1961 года Дианы Арбус The Backwards Man in His Hotel Room, где изображен человек задом наперед в гостиничном номере, является одним из важных в коллекции фотографий, вдохновивших Янагихару на написание «Маленькой жизни». Она говорит, что роман является своеобразным аккомпанементом к этому изображению и представляет собой портрет того типа одиночества, которое способны испытать лишь жители мегаполисов.
Некоторые читатели-мужчины признавались писательнице в том, что произошедшее с Джудом случилось и с ними. Однако даже это признание, по мнению Янагихары, не меняет принципиально их положения.
Читайте также
Одна — про все еще недостаточно известного американского фотографа, писателя, художника и общественного деятеля Дэвида Войнаровича. Из-за страшных побоев и жестоких издевательств отца он сбежал из дома в пятнадцать лет, какое-то время жил на улице и продавал себя за десять долларов на Таймс-сквер. Кстати, интересный факт: фото на обложке издания «Маленькой жизни» на английском языке принадлежит Питеру Худжару, любовнику, лучшему другу, родственной душе, наставнику и музе Войнаровича.
Одна из самых трогательных и нежных работ Войнаровича — незавершенный фильм в память о Худжаре, который скончался от СПИДа. Взгляд камеры скользит по мертвому телу Питера на больничной койке, эти кадры перемежаются с другим материалом — киты кружат в аквариуме, белые птицы у моста, луна за облаками, а затем греза: сонное тело мужчины без рубашки ласково передают из рук в руки обнаженные мужчины, словно переносят его в другой мир.
Другая история из книги Лэнг про Генри Дарджера, чикагского уборщика, одного из известнейших в мире художников-аутсайдеров, достигшего славы лишь посмертно. После смерти отца он попал в приют, где детей насиловали и издевались так сильно, что некоторые умирали от физических увечий. Несмотря на ужасающую травму, Дарджер был болезненно привязан к приюту и опекунам. О прошлом он никому не рассказывал, да и некому было, кроме одного друга, который скончался раньше него и оставил после себя еще большую душевную пустоту и боль.
Проживание своей травмы Дарджер перенес в более чем триста картин и в текст самого длинного в мире художественного романа в 15145 страниц. «Царства Несбыточного» описывают происходящую на вымышленной планете кровопролитную войну против рабства детей. Главные героини истории — семь сестер Вивиан — подвергаются всевозможным истязаниям и насилию со стороны одетых в мундиры мужчин, что Дарджер отражает не только в тексте, но и в акварелях. Но как героини комиксов, девочки выдерживают любое испытание, они беспредельно живучи.
Сама Янагихара говорит, что, создавая «Маленькую жизнь», не хотела концентрироваться на травме и насилии, она писала о дружбе и взрослении.
Читайте также
Дарджер умер в 1973-м, прожив долгую, но очень одинокую жизнь. В восемьдесят лет из-за увечий и тяжелой работы он больше не мог ухаживать за собой и переехал из скромной комнаты в пансионе, расположенном в занюханном районе, в католическую миссию святого Августина. Тогда хозяин помещения, решив очистить комнату от хлама, и нашел множество художественных работ, представляющих огромный интерес. В последние годы Дарджер совсем плохо себя чувствовал. «Ноги доставляли ему все больше страданий, он сильно хромал, время от времени приступы случались такие лютые, что он не мог стоять. Боль появилась в боку — такая, что он иногда часами напролет сидел и костерил всех святых», — пишет Оливия Лэнг.
Несмотря на то, что Янагихара ни разу в многочисленных статьях и интервью о «Маленькой жизни» не упоминает ни Войнаровича, ни Дарджера, частичное совпадение их историй с историей Джуда не может быть случайным, как и ее задумка, подобно Дарджеру, написать тысячестраничный роман. Джуд вырос в приюте, неоднократно подвергался издевательствам, физическим пыткам и сексуальному насилию. Этот одинокий и брошенный мальчик, тело которого брат Лука продавал за деньги, со временем превращается в талантливого юриста, окруженного друзьями, принадлежащими к творческим профессиям. Повзрослевший Джуд постоянно хромает, мучается от ужасных болей, завязывает отношения с лучшим другом и впадает в состояние шока, когда один за другим близкие уходят из его жизни.
Разглядев в нарочитой гиперболизации страданий Джуда отголоски историй, произошедших с реальными людьми, хочется вновь перечитать роман, остановиться на определенных эпизодах, вглядеться повнимательнее в текст и попробовать снова понять, как он сделан и почему так сильно притягивает к себе — или отталкивает.
Сама Янагихара говорит, что, создавая «Маленькую жизнь», не хотела концентрироваться на травме и насилии, она писала о дружбе и взрослении. Свою книгу она называет своеобразной параболой взрослой жизни, которая в самом начале наполнена невероятными возможностями, но со временем становится все более замкнутой. Каждый в конце предоставлен сам себе, а близкие приходят и неминуемо уходят. Однако в конечном итоге лишь травма способствует взрослению человека, это есть часть жизни. Здесь нет никакого противоречия.