приезжайте к нам на колыму актер
Приезжайте к нам на Колыму! Новогодняя Комедия
Время действия 1994 год. Пик кризиса «лихих 90-ых». Прекращена
выплата денежного довольствия, выдача обмундирования Внутренним
Войскам (ВВ), полностью временно прекращено снабжение исправительно
-трудовых колоний в связи с отсутствием бюджетных средств РСФСР.
СССР наспался, СНГ ещё не существует. Паралич власти и экономики.
Социалистическая модель построения России признана тупиковой.
РСФСР уже не существует, а Независимое Государство «Россия» ещё не создано!
*****
Выборка эпизодов из сценария трагикомедии.
*****
Встречаются надзиратель курящий приму, ведущий Шишкаря без наручников и сержант ВВ, конвоирующий Шарманщика в наручниках с цепочкой, которая пристегнута наручником к его руке.
— Серый дай закурить!
Серый достает полную пачку.
— Опа! «Прима»! Можно две сигаретки, раз такой богатый?
Засовывает одну за ухо, вторую закуривает.
— Пошли за угол, чо расскажу – упадешь.
— Не положено.
— Не положено третий месяц денежное довольствие задерживать.
Конвоир Шарманщика смотрит на часы.
— Алексий еще 15 минут в церкви трендеть будет, а потом офицерье с прапорами нас загоняют.
Заходят в проход между зданиями.
КОНВОИР ШАРМАНЩИКА
— Вчера по телеку какой-то идиот трепался чтобы ИТК на самофинансирование перевести.
— Как это?
— А, вот так это, что заработали то наше, а у государства денег нет, кризис. А вчера фильм «Хочу в тюрьму» смотрел?
— Нет.
— За бугром зэки лучше нашего начальника ИТК живут!
Шишкарь мигает Шарманщику. Тот готовится бить своего конвойного по голове. В этот момент в проход между зданиями озираясь на улицу заходит брат начальника ИТК с мешком муки на плечах. Все замирают. Он бросает мешок у стены.
— Не положено. Уф! Дай закурить.
Серый протягивает ему почти полную пачку «Примы».
Брат начальника ИТК в восторге кричит:
— Не положено курить при конвоировании! Конфисковано!
Заграбастывает пачку себе в карман.
— В общем, вы меня не видели и я вас не видел.
Через 11 минут все из церквы попрут. Подмогни ка мешок на плечи… Вот! Нормалек!
Уходит в сторону КПП.
Эпизод 22
Шарманщик храпит, Шишкарь держится за сердце. Крупным план его открытых глаз. З/к: «как перед смертью всю жизнь вспомнил, а мысли все лезут и лезут».
ШАРМАН!
— Чо!
— Ты билеты купил7
— Чо?
— Билеты к Богу ехать. К маме домой на зону, пусть отпоют, в церкви в Москве, там с Минусинском рядом церковь, что мы с тобой на зоне строили…
ШАРМАНЩИК
— Отрубился… Городит огороды. Тубик старого загрызает. Бредит Шишкарь. Гаркнет еще. Разбудил. Тихо. Заснул. Сосну еще…
Будете у нас на Колыме – милости просим! – Да, нет, уж лучше вы к нам
MagadanMedia подобрало самые интересные упоминания о Магадане и области в книгах, кинолентах, музыкальных произведениях и в интернете
«Кто хотит на Колыму — выходи по одному. Там у вас в момент наступит просветление в уму». Образ Колымы не редко встречается в произведениях отечественных писателей, музыкантов, режиссеров. Для жителей всей страны Магадан ассоциируется с лагерями, золотом, Дальстроем, вечной мерзлотой и икрой, которую колымчане едят ложками. Корреспонденты ИА MagadanMedia подобрали самые популярные упоминания о «Золотом крае» в искусстве.
«Бриллиантовая рука»
Одна из самых любимых советских комедий, снятая Леонидом Гайдаем прославила Колыму еще в 1969 году. В ленте к героям Андрея Миронова и Юрия Никулина в ресторане подсел один товарищ из Колымы. На приглашение последнего в гости подвыпивший Геннадий Козодоев ответил: «Нет, уж лучше вы к нам!».
Владимир Высоцкий «Мой друг уехал в Магадан»
Неспроста памятник Владимиру Высоцкому поставили установили в Магадане. Жанровая скульптура автора Юрия Руденко с названием «Я расскажу тебе про Магадан» установлена в районе смотровой площадки в бухте Нагаева. Произведение «Мой друг уехал в Магадан» легендарный певец, актер, композитор впервые исполнил в 1965 года. Она посвящена писателю Игорю Кохановскому, который уехал работать на Колыму, чтобы сделать карьеру. В газете «Московский комсомолец», где он публиковался, посоветовали: «Если менять профессию, надо начинать не с московского, а с «Магаданского комсомольца». Мол, езжай в Магадан, сразу выпустишь книжку. Вернешься, вступишь в Союз писателей. Так и получилось.
Сам же Владимир Высоцкий, говорят, был в Магадане всего один день. Но и этого времени ему хватило, чтобы написать о нашем городе несколько песен. Своим творчеством певец развил тему Колымы, Магадана, Дальнего Востока в целом. Оказывается здесь могут жить люди.
«Про Федота-стрельца, удалого молодца»
Колыма встречается также в знаменитой поэме Леонида Филатова. Там автор подробно поясняет, куда надо ехать за просветлением разума.
«Еду в Магадан»
Нельзя обойти вниманием и произведением российского исполнителя Василия Обломова. Песня очень ярко ворвалась во все отечественные хит-парады. Произведение уже отшумело, однако, для жителей Магаданской области оно до сих пор лежит тяжелым камнем на душе: когда в ЦРС упоминаешь, откуда приехал, у собеседника возникает непреодолимое желание напеть «Еду в Магадан».
«От глухаря до жар-птицы»
В лагерях Колымы отбывал срок актер Георгий Жженов. Позже он решил написать об этом времени произведение «От глухаря до жар-птицы». Автор рассказал, в Магадане был театр, в котором вместе с вольнонаемными артистами работали и заключенные, и прибыв на Колыму актер много раз пытался устроиться по специальности в театр или культбригаду.
Оказавшись на Колыме, я много раз обращался в КВЧ МАГЛАГа с просьбой направить работать по специальности, в театр или культбригаду. Ни ответа, ни привета на свои заявления я не получал. Или их уничтожали тут же, никуда не отсылая, или они пропадали где-то в пути, а скорее всего время от времени ими топили печи в самом МАГЛАГе. И вот сейчас я стою перед дверью, за которой ждет меня человек, руководитель культбригады, от свидания с которым, может быть, зависит моя дальнейшая судьба.
«Магадан»
«Магадан — запорошенный рай» в исполнении Натальи Ветлицкой и «Магадан — значит опять домой» от Михаила Круга. Вряд ли кто-то из жителей Колымы не знает слов хотя бы припева этих песен. Такие разные, но одновременно лиричные произведения пропитаны тоской и грустными реалиями «Золотого края».
Сказочное королевство «Kolyma»
Во второй части игры значится как сказочное прекрасное королевство. Более того, оно расположено в теплых широтах. Колыма — континент или тропический остров. Те, кто всегда мечтал о вечном лете в Магадане, могут поиграть в этот квест и хотя бы в виртуальной реальности исполнить свою мечту.
Отметим, углубляясь в поиски образа Колымы в современном искусстве, корреспонденты наткнулись на множество упоминаний о нашей области. Однако, перечислить мы решили самые популярные. Хоть мы и живем на краю страны, музыканты, писатели, художники до сих пор слагают легенды о нашем регионе.
«Будете у нас на Колыме». Маленькие роли большого артиста Романа Филиппова (2 фото)
Мать и мачеха
Говорят, в детстве Рома даже хотел посвятить себя Церкви. Но откуда у ребенка такое, не свойственное эпохе 1930-х желание, тем более, что мама и папа – артисты?
Маму Анну Кудерман, к слову, мальчик не знал совсем. Беременная сыном, актриса-травести, игравшая детей и зверушек, до последнего выходила на сцену. В «Каблуковке» же (так, по имени Александра Каблукова, построившего лечебницу, называли роддом № 1 в Симферополе) произошло непредвиденное – спасти роженицу врачам не удалось. Но богатырь весом в 5 кг выжил.
Отец Сергей Александрович продолжал играть в Первом Советском театре (теперь Русский драматический им. Горького). Растить мальчика помогала бабушка. А спустя три года после смерти матери у Ромы появилась мачеха Ирина Сергеевна, которая воспитала его как родного. Тогда же главу семьи пригласили на работу в горьковский драмтеатр. В городе, где сливаются Волга и Ока, и прошло детство будущего актера.
Вердикт Веры Пашенной
Именно там, в школе № 8, Роман, не мечтавший о сцене, увлекся русской литературой. Учительница Роза Ивановна полюбила начитанного мальчика. Она же открыла в нем актерский талант (колоритным басом Рома «обзавелся» уже в школе, и басни в его исполнении звучали отменно). И даже отправила парня в драмкружок Дома пионеров. Вела его заслуженная артистка РСФСР, служившая в «драме» Татьяна Рождественская. Когда в Горький с гастролями приехал Малый театр, она попросила старинную знакомую… Веру Пашенную посмотреть ребят.
Усы дурика Володьки
Надо ли говорить, что в «Щепку» Филиппова приняли сразу и с удовольствием, и учился он у самой Пашенной? Распахнуты были перед ним двери и Малого театра по окончании училища… Однако, отслужив какие-то три года, Роман вдруг взбрыкнул, пожаловавшись руководству, что есть хочет не меньше, а, может, больше любого народного, на 88-рублевую зарплату же это делать сложно…
Терпеть выкрутасы неоперившегося птенца в Малом не стали. Поработав немного в театре им. Пушкина и в Москонцерте, актер решил уехать в… Минск. И не на съемки картины. А в театр им. Янки Купалы, где спектакли игрались на белорусском. Условие знания языка ему поставили сразу. Думали, откажется, струсив. Филиппов согласился, не раздумывая. И максимум через две недели уже вышел на сцену.
Лингвистические способности у него были феноменальные. Как и где он их развивал, осталось тайной за семью печатями, однако, рассказывают, что в Минске он играл на белорусском, в Киеве – на украинском. Кроме того, читал на польском и чешском, снимался на немецком и английском, знал финский. Верится с трудом. Однако семь лет он все-таки прослужил в белорусском театре. Даже увлекся переводами поэзии.
Звание заслуженного артиста Белорусской ССР не заставило себя долго ждать. А тут подоспела и «Бриллиантовая рука» Гайдая, ставшая одной из самых кассовых лент советского кинематографа.
Сколько там Филиппов на экране? Минуты две? Три? Однако не запомнить посетителя в ресторане «Плакучая ива», достававшего Никулина вопросом: «Зачем усы сбрил, дурик?», невозможно. А фраза «Ну, будете у нас на Колыме…» вообще сразу ушла в народ.
В Малом театре поняли, что были не правы в отношении артиста Филиппова (вон, уже и кинозвездой стал!) и снова позвали в Москву.
Воспоминания, Колыма, Этап Георгия Жженова
Во время съемок в фильме «Комсомольск» в 38-м году Жженов познакомился с американским дипломатом. Случайная встреча привела к тому, что 23-летнего актера арестовали и обвинили в шпионаже. 17 лет он провел в лагерях и ссылках. В интервью на частые вопросы о том, как ему удалось не сломаться, отвечал: «Выжить мне помогли молодость, привычка к физическому труду и здоровье. А еще я был мало интеллигентным человеком – меня не истачивало чувство оскорбленности».
В 38 лет актер начал профессиональную жизнь с нуля. Работал много, словно наверстывая упущенное – только за первые десять лет на свободе Георгий Степанович снялся в 20 картинах. А всего их в фильмографии актера более 60. Самые известные – «Берегись автомобиля», «Чужая родня», «Горячий снег», «Экипаж», фильмы о резиденте.
Играть негодяев Жженов категорически отказывался. «Я слишком много повидал их в жизни!» – отшучивался актер.
В некрологе на смерь Жженова в 2005 году, российская пресса в написала:
«В Москве на 91-ом году жизни скончался народный артист СССР, лауреат Государственной премии СССР, артист театра и кино Георгий Степанович Жженов. Самый обаятельный инспектор ГАИ, самый любимый советский разведчик, самый ответственный командарм, самый лучший пилот самолета Ту-154. Один из любимейших актеров советского кино. «
Этап Георгия Жженова
В транзитной тюрьме Владивостока формировался этап заключенных на Колыму. Этапируемых на прощание, накануне отправки, начальство умудрилось накормить селедкой.
Весь путь к причалу, от Второй Речки до бухты Золотой Рог, заключенные вынуждены были терпеть, превозмогать жажду. Все следующие двенадцать-пятнадцать часов самой погрузки на корабль их просьбы дать воды игнорировались начальством, подавлялись конвоем грубо, жестко.
В отличие от лошадей, с людьми не церемонились. Дьявольская режиссура погрузки заключенных на корабль была отработана до мелочей и напоминала скотобойню. С приснопамятных времен она успешно практиковалась не только на Колыме, Печере или в Караганде, но всюду и везде, где могущественный ГУЛАГ помогал большевикам строить социализм в России.
Как стадо баранов людей гнали сквозь шпалеры вооруженной охраны, выстроенной по всему пути, в широко распахнутую пасть огромного трюмного люка, в само чрево разгороженного многоярусными деревянными нарами трюма. Гнали рысью, под осатанелый лай собак и улюлюканье конвоя, лихо, с присвистом и матерщиной. «Без последнего!»
Не знаю, существует ли подобное и сейчас, в девяностые годы, но тогда, в памятном для меня тридцать девятом, всю прелесть этой «режиссуры» я испытал сполна на собственной шкуре.
Когда наконец погрузка лошадей и людей закончилась и «Джурма» медленно отвалила от причала, в ее наглухо задраенном трюме, гудящем как пчелиный улей, уже созрел жуткий, сумасшедший бунт.
Корабль, набитый массой осатанелых от жажды, исступленных людей, стонал, вопил сотнями исходящих пеной, охрипших глоток, требовал воды. «Воды. Во-оды. «
И только после этого заявления до конвоя, кажется, дошло, какую опасность представляет взбунтовавшийся в море корабль с сотнями запертых в трюме, мучимых жаждой людей.
Стоило только в проеме трюма появиться первому бачку, как мгновенно к нему бросились озверевшие, утратившие последний контроль над собой люди. С хриплыми голосами, сметая, давя и калеча друг друга, они карабкались по трюмным лестницам к спасительному бачку. Со всех сторон тянулись к нему сотни рук с мисками, кружками. Через мгновение бачок заметался из стороны в сторону, заплясал в воздухе словно волейбольный мяч, был опрокинут и с концом обрезанной кем-то веревки исчез в недрах трюма.
Вода из него так и не досталась никому, никого не напоила и, даже не долетев до днища трюма, у всех на глазах мгновенно превратилась в пыль, в брызги, в ничто. Следующие несколько попыток закончились тем же.
Тогда в трюм спустились конвоиры. Короткими автоматными очередями по проходам трюма им удалось на какое-то время разогнать всех по нарам, приказать лежать и не двигаться. С верхней палубы в проем трюма быстро спустили огромную бочку, размотали в нее пожарный брезентовый шланг, подключили помпу.
Мгновенно у бочки образовалась свалка. За место у водопоя началась драка. В ход пошли лезвия безопасных бритв, ножи, утаенные уголовниками после этапных шмонов. Запахло кровью. Кто не сумел пробиться к бочке, бросился на лестницу, к пожарному шлангу. Цеплялись за висящий, упругий от напора воды шланг, тянули его на себя. Ножами вспарывали, дырявили парусину. К хлеставшей из дыр воде подставляли разинутые, пересохшие рты и судорожно, жадно глотали ее. Давились, торопились, захлебывались. Вода из прорванных шлангов текла по лицам, телам, по набухшей одежде, стекала по ступенькам лестницы. Ее ловили в воздухе, облизывали ступеньки. К ней лезли друг через друга, сильные стаскивали с лестниц слабых, те остервенело сопротивлялись, хватались за набрякшую, сочившуюся водой одежду соседа. Как пиявки впивались зубами, повисали на ней и с жадностью обсасывали, торопились напиться, пока их не сбросили вниз, на дно трюма. Оттуда к водопою лезли и лезли новые толпы обезумевших от жажды зэков.
Неизвестно, достиг бы бунтующий ковчег «земли обетованной», если бы капитан «Джурмы» не вмешался в действия конвоя и не принял собственные, решительные меры.
В момент, когда ярость вконец озверевших заключенных достигла последнего предела, готова была выплеснуться из недр мятежного трюма на палубу и разнести вдребезги корабль, капитан отдал распоряжение залить бунтующий трюм водой. Залить немедленно, из всех имеющихся на корабле средств.
Срочно были подтянуты дополнительные пожарные шланги, включена помпа, и изо всех люков на головы беснующихся в трюме людей полились потоки пресной воды.
Расчет капитана оправдался, бунт утих, опасность миновала. Опасность миновала для корабля, но не для людей.
Колыма не дождалась тогда многих.
5 ноября 1939 года. Оттепель. Крупными влажными хлопьями валит снег, оседает на мокрых тряпках кумачовых полотнищ, славящих нерушимую дружбу партии и народа. На белесых от оттепельной изморози стенах портовых зданий, как пятна крови, рдеют флаги, предвестники близкого праздника. Столица Колымы прихорашивается в преддверии «Великого Октября».
Магадан встречает гостей.
Вся территория порта оцеплена войсками НКВД и ВОХРа. На пирсе много начальства. Шпалеры солдат у причала и всюду собаки. собаки. собаки. Пронзительно кричат чайки.
У причала белый пароход с поэтическим названием «Джурма».
Из распахнутых трюмных люков валит пар: идет разгрузка. На палубу из недр трюма струится нескончаемый поток заключенных и стекает по трапам вниз, на берег. Под понукающий мат конвоя, крики охраны и истошный лай собак их гонят сквозь плотные шеренги охраны на берег, выстраивают по пятеркам, на ходу перестраивают в сотни. Сформированную партию в сто человек подхватывает конвой и «без последнего» рысью гонит прочь из порта, на выход, в сторону магаданской транзитной тюрьмы.
Откуда им было знать, что все эти десятки килограммов дорогих, добротных вещей окажутся зряшными, бесполезными, что они только усложнят этапную жизнь заключенного и в конце концов неизбежно перекочуют к блатным или окажутся добычей лагерных придурков.
Ничего не действовало. Старик продолжал получать тычки в спину. Стало ясно, что он вот-вот упадет под прикладом конвойного и уже не встанет. Кончилось тем, что пришлось насильно стащить с его спины вещи и выбросить их через забор на кладбище, мимо которого в этот момент нас гнали.
Подхватив упиравшегося старика под руки, мы с Чаплиным поволокли его в середину колонны, подальше от конвоя.
Странно было, почему блатные, шедшие рядом и с удовольствием наблюдавшие эту сцену, сами не проявили ни малейшего интереса к добротным шмоткам полковника. Впрочем, очень скоро эта загадка объяснилась.
Мне выпала судьба и честь знать этого замечательного человека, быть свидетелем последних лет его жизни.
А почему, собственно, я называю Бориса Борисовича стариком?
Ему в тридцать девятом году был всего лишь пятьдесят один год! Это мне он казался стариком. Наверное, потому, что я был моложе его вдвое. Тогда все, кому перевалило за пятьдесят, были для меня глубокими стариками.
Дальше, через всю зону «транзитки», тянулись бесконечные ряды низких одинаковых бараков с покатыми крышами, напоминавших совхозные теплицы, доверху занесенные снегом. Лишь дым из труб да расчищенные в снегу ходы в бараки говорили о присутствии в них самих «трудящихся».
Вся территория «транзитки» была обнесена густым забором из колючей проволоки. Через каждые сто метров торчали в небо охранные вышки («скворечники»), оснащенные прожекторами и пулеметами. Отдельно от зоны, рядом с дорогой маячила уродливая громадина транзитной бани. Всю нашу сотню в нее и загнали, предварительно пересчитав. В огромном, пустом и холодном помещении без окон, освещенном лишь несколькими тусклыми лампочками под потолком, заперли.
Когда глаза попривыкли к темноте, оказалось, что помещение не так уж пусто, как показалось спервоначалу: весь пол под ногами был завален полуметровым слоем в беспорядке брошенной одежды. Вперемешку валялись видавшее виды, заношенное тряпье и добротная, свежая, еще незнакомая с лагерной «вошебойкой» и прожаркой гражданская одежда. Меховые шубы, шинели, куртки, пальто, всевозможное белье напоминали свежие могильные холмики на этом жутком кладбище человеческой одежды.
Наконец в стене, противоположной входу, резко отворилась маленькая дверь. На пороге возникли несколько дюжих придурков из «бытовиков», с лоснящимися, сытыми мордами. Этап притих.
Воры, уже однажды побывавшие в этом душечистилище, и кое-кто из «бытовиков», не дожидаясь повторной команды, послушно начали сбрасывать с себя одежду и голыми выстраиваться у открытой двери.
И все же каждый норовил выгадать для своих вещей и денег приметный уголок, схоронку, чтобы потом, после бани, легче было их там найти.
Они стояли по бокам открытой двери и пропускали в нее по одному, предварительно заставляя разжимать кулаки и открывать рот.
Основным этапом в этом банном конвейере была сама баня. Здесь каждому из нас предстояло успеть смыть с себя накопившуюся за время трехмесячного пути из Ленинграда грязь. Молодым и здоровым это удавалось. Они ухитрялись, беря пример с блатных, вылить на себя по нескольку шаек горячей воды за время мытья. Медлительные и больные довольствовались одной, и то если успевали: воду выключали вдруг, без всякого предупреждения.
Раздалась команда «На выход!».
Открылась очередная дверь, из которой каждому швырнули кальсоны и рубаху. Затем погнали в следующее помещение. Там ты получал стеганые ватные штаны и гимнастерку. В следующем проеме дверей награждали телогрейкой, кирзовыми рабочими ботинками и суконными портянками. О соответствии размера никто не беспокоился. И наконец, последним, завершающим конвейер одевания были бушлат, вигоневый шарфик и шапка-ушанка солдатского образца. На этом банная процедура заканчивалась.
Едва обсохнув, придя в себя, зэки начали обживать гулаговские наряды, привыкать к ним, обмениваться друг с другом, подыскивая подходящий для себя размер. Жизнь продолжалась.
Бедный Борис Борисович! Только теперь он постиг весь трагикомизм происшедшего. В этом благородном человеке что-то навсегда надломилось. Что-то очень важное. помогающее человеку продолжать бороться за жизнь. хотеть жить.
У выхода из бани нас ждали грузовые автомашины, уже готовые к погрузке этапа.
Нашему этапу крупно повезло. Наслаждались мы колымским пейзажем недолго. Через пару часов всех нас сгрузили в хозяйстве Дукчанского леспромхоза, всего в сорока семи километрах от Магадана.
Правы оказались те, кто предсказал: «Раз одевают в кирзовые ботинки, далеко в тайгу не повезут». Логично.
За два года пребывания в лагере Дукчанского леспромхоза я акклиматизировался окончательно. Освоил несколько профессий: лесоруба, грузчика, дорожника, автослесаря, водителя.
Сломанные судьбы: Как знаменитый актер Георгий Жженов нашел и утратил семейное счастье в лагерях на Колыме
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Первой жертвой репрессий в семье Жженовых стал в 1936 г. старший брат, Бориса. Еще с конца 1934 г. он считался неблагонадежным – тогда он не пришел на траурную демонстрацию после убийства Кирова (причиной было только то, что у него не было теплой зимней обуви). Когда комсорг написал на него донос, Бориса выгнали из института, а позже арестовали по обвинению в антисоветской деятельности и террористических настроениях. Позже стало известно, что в 1943 г. он погиб в воркутинском лагере от дистрофии. Жженовых выслали из Ленинграда в Казахстан как «членов семьи врага народа». Только Георгию тогда удалось остаться – он уже начал сниматься в кино, и Сергей Герасимов выхлопотал для него разрешение продолжать работу. Тогда актер женился в первый раз – на однокурснице Евгении Голынчик.
Когда Георгий Жженов вместе со съемочной группой ехал на Дальний Восток на съемки фильма «Комсомольск», в поезде его попутчиком оказался американский дипломат. По возвращении из киноэкспедиции кто-то из коллег Жженова, очевидно, руководствуясь какими-то личными мотивами, написал на него донос. Этого оказалось достаточно для того, чтобы актера осудили за шпионаж. В 1938 г. его отправили в ссылку на Колыму. Когда его арестовали, он был уверен в том, что никогда не вернется назад, и попросил жену не дожидаться его и оформить развод.
Жженов трудился на лесоповалах Колымы и на золотых приисках Дальстроя, пока однажды его не заметил руководитель лагерной концертной бригады. Он узнал в нем уже успевшего стать популярным актера и добился его перевода сначала в агитбригаду, а затем – в Магаданский театр. Там Жженов и встретил женщину, которая стала его второй женой и матерью первого ребенка.
Лидия Воронцова тоже была ссыльной заключенной. Ее арестовали в 1935 г. по обвинению в «связи с иностранными моряками». Кто-то написал на нее донос о том, что она бывала в клубе Ленинградского порта и танцевала с иностранными моряками, и ее осудили на 10 лет ИТЛ (по другой версии, Лидию вместе с другими жильцами коммуналки арестовали из-за того, что их соседом оказался студент-японец). Сначала она трудилась на разных физических работах в Севвостоклаге на Колыме, с начала 1937 г. работала в агитбригаде, а в 1943 г. ее приняли в труппу драмтеатра им. М. Горького в Магадане. В апреле 1945 г. Воронцова была освобождена, но до апреля 1947 г. работала там же по договору.
Через несколько месяцев после знакомства с Георгием Жженовым они поженились, а в 1946 г. у них родилась дочь Лена. К этому времени он был уже официально свободен. Позже Елена рассказывала о своих родителях: « Факт моего появления на свет достаточно случайный, или наоборот – закономерный. Потому что люди освободились, захотели какой-то нормальной жизни, в том числе и семейной. Маме и отцу было по 30 лет. У отца срок был меньший, а мама отсидела от звонка до звонка – всю «десятку». Мама вспоминала, как ее в бушлате конвоировали с винтовкой наперевес в театр и обратно, в лагерь. Конечно, и во время спектаклей, в которых арестанты играли патриотические роли, за ними неотрывно наблюдали конвоиры. Только зрители ни о чем не догадывались, не делая различий между актерами-вольняшками и зэками ». Но семья уже была тогда на грани распада – Жженов всегда пользовался успехом у женщин, а Воронцова не хотела мириться с его изменами, и в июне 1948 г. они развелись.
В 1948 г. было проведено «переследствие» – всех бывших заключенных в алфавитном порядке снова арестовывали и ссылали. Сначала арестовали Лидию Воронцову и сослали в Норильск, где она работала в технической библиотеке геологоуправления, а в 1950 г. она вновь стала ведущей актрисой в театре. Узнав о ее аресте, актер успел отправить дочь в Ленинград к родственникам, а позже бабушка привезла ее к матери в Норильск. В 1949 г. повторно арестовали и самого Жженова. В ссылке в Норильске он вновь встретился с Воронцовой и попытался восстановить семью, но вскоре они снова расстались, на этот раз навсегда. О своей второй жене актер никогда не говорил, только однажды у него вырвалось: « Это трагедия моей жизни! » Лидия Воронцова после развода вышла замуж и после освобождения уехала с мужем и дочерью Еленой в Ригу. Ее жизнь оборвалась в 1984 г.
В местном театре Жженов встретил актрису Ирину Махаеву, которая стала его третьей женой и родила ему дочь Марину. Несмотря на все тяготы неустроенного быта и статус ссыльнопереселенца ее мужа, Ирина Махаева позже называла годы, проведенные в Норильске, самыми счастливыми в своей жизни. Это она настояла на том, чтобы после смерти Сталина Жженов написал заявление с просьбой об освобождении и лично отвезла его в Москву. Ее старания не были напрасными. Актера освободили, и в 1954 г. они переехали в Ленинград. Однако их брак вскоре распался – в театре Жженов познакомился с актрисой Лидией Малюковой и оставил жену и дочь.
Внук Георгия Жженова и Ирины Махаевой Петр позже рассказывал: « Дедушка женился не просто так. Возможно, было бы иначе, если бы не его драматичная тернистая жизнь. Ведь некоторые его романтические отношения были разрушены внешними обстоятельствами. Не успел жениться в юности на однокурснице – арест. Союз с Лидией Владимировной Воронцовой – и ссылка по новому, «добавленному» сроку в разные города… Попал в Норильск. В Норильском драматическом театре служила свой первый сезон вольнонаемной актрисой моя бабушка, там они и познакомились. Влюбились. Связь со ссыльным грозила поражением в правах и ведущей молодой героине норильской сцены. Дед говорил ей: «Я все понимаю, Ирина. Зачем вам связывать себя? Я же ссыльная морда». Но моя бабушка вытащила любимого из этого замкнутого круга ».
К сожалению, после женитьбы на Малюковой и рождения третьей дочери Юлии актер почти полностью утратил связь со своими дочерьми Еленой и Мариной. Только Юля не чувствовала себя обделенной вниманием отца. Ни Ирина Махаева, ни Марина, ни Елена так и не смогли простить Жженову этого предательства… Многое в его поведении объясняют его слова, сказанные в письме Елене, когда он не приехал в Ригу на свадьбу внучки Даши, которую называл своей «балтийской кровинушкой»: « Мы так и не помягчели с тобой в этой жизни… »
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми: