правила жизни esquire цитаты
Правила жизни Паоло Соррентино
Я не знаю, что чувствует пятидесятилетний мужчина. Мне 48.
Моя жизнь не делится на до и после «Великой красоты».
Не люблю интервью. Я снимаю фильмы, и они рассказывают обо всем. Все, что я хочу сказать, я говорю в своих лентах. Беседы с журналистами все только портят.
Первое, что приходит на ум, когда я вспоминаю о школе, — чувство тревоги. Мне всегда было страшно, потому что я ни черта не учил и всегда был не готов.
Я пишу книги, потому что мне смешно от того, что я пишу, а мне нравится смеяться.
Мои книжные герои часто пукают. Мне по‑прежнему восемь лет, и это веселит меня.
Кино утомляет. Ты управляешь людьми и огромными бюджетами. Настоящая свобода наступает лишь тогда, когда я сажусь писать книгу.
Разогретая паста лучше, чем свежесваренная, потому что напоминает нам о временах, когда мы были молодыми, возвращались домой под утро и разогревали еду.
Я не думаю о собственных фильмах, когда возвращаюсь домой со съемок. С 18 лет я живу со своей женой, у нас трое детей, и мне есть о чем подумать.
Я никогда не сниму фильм о детях.
«Великая красота», «Молодость», «Молодой папа» — нет темы более важной, чем утрата времени.
Время уходит, и в какой-то момент всем нам придется умереть.
Мой последний фильм вновь о красоте.. о красоте вульгарности.
Я не соглашаюсь снимать клипы даже за большие деньги, но для The Rolling Stones я сделал бы это бесплатно.
Я никогда не был на вечеринках, подобных тем, что показываю в своих фильмах. Все тусовки, на которых я был когда-то, проходили гораздо скучнее. Я показываю праздники, на которых, наверное, сам хотел бы оказаться. Но важнее для меня снять не вечеринку, а ее конец, когда приходит разочарование.
Я не люблю компьютерные технологии в кино — это тяжело и долго.
Фейсбук для меня тайна. Меня никогда там не было, и я даже не представляю, что это такое.
Финальная сцена «Нелюбви» Звягинцева — это один из редких примеров поэзии в кино, один из лучших моментов, что я когда-либо видел.
Россия и Италия — два редких государства, в которых, в отличие от многих других, есть все — и хорошее, и плохое. Это делает их великими.
Кино для меня всегда раскрывает тайны. А большинство тайн в Италии связаны с церковью, политикой или мафией.
Чтобы показать правду, ты должен создать свой собственный мир. В нем твоя правда и будет жить. Это главное, чему научил меня кинематограф.
Ты можешь создать фильм, не зная, как снимается кино. Чтобы написать музыку, нужно научиться играть на гитаре или на пианино. Для создания кино тебе ничего не нужно, кроме поэзии в твоей голове. Если ты знаешь, как перевести эту поэзию на язык изображения, ты можешь снимать кино.
Если выбирать между сексом с красивой женщиной, благополучием Италии или голом «Наполи» в финале Лиги чемпионов, я выберу первое.
Правила Жизни Esquire. Мои любимые цитаты
«Все девушки, с которыми я встречался в молодости, были библиотекарями»
Нужно постоянно быть в состоянии влюбленности во что-нибудь. В моем случае — в книги, в писательство.
Те, кто смирился, для меня не существуют. Говорю об этих овощах, и во мне вскипает писательское ницшеанское негодование. Овощем может быть и красивый высокий молодой человек, и прекрасная женщина. Будем говорить только о людях, которые воспринимают мир серьезно.
В офисе есть особый эротизм — я это сам знаю: я работал в Японии преподавателем, работал здесь в журнале. Когда женщины затянуты в корсет корпоративной этики и забывают о женственности своей — в этом есть некая трогательность. Я жил в Германии какое-то время, и все думал: почему такое количество порнофильмов, где действие происходит в офисе? Потом понял.
Если мне интересен человек — очень быстро с ним сближусь. Я деликатный человек, но против всех этих поведенческих шор. Я не понимаю: как это так? В Америке не принято в глаза смотреть человеку. Это там даже чревато. Печально, что люди теряют непосредственность.
Женщина гораздо сильнее мужчины. Когда женщина говорит «все, хватит», это значит «все, хватит». Мужчина всегда будет валяться у нее в ногах в надежде вернуть. Я валялся. И почему-то счастлив.
Люди очень боятся тишины. До усрачки боятся, потому что не знают, что она означает. А я люблю тишину. Она идет людям на пользу.
Когда ты ничего не знаешь, ты можешь сделать все.
Иногда лучше сделать свою работу быстро, чем терпеливо ждать, когда ты наконец сумеешь сделать ее правильно.
Мне всегда нравилось, как человек выглядит на фоне гор.
Я делал операцию на сердце в Мюнхене. На следующий день в моей двухместной палате открывается дверь, на пороге стоит высокий, симпатичный такой мужчина. Говорит мне: «НКВД? КГБ?». Выяснилось, что он 28 апреля 1945 года мальчиком попал в плен. И четыре года под Ижевском отмахал в тайге. Он мне как-то показывает: «Осколок русской мины у меня прошел вот тут». А я говорю: «А я — минометчик». И мы, как дураки, смеемся.
В свое время Лисовский подкупил меня тем, что пришел ко мне и сказал: «Давай работать на условиях Майкла Джексона». Я спросил: «Это как?» А он говорит: «Ну, просто представь себе, что ты — Майкл Джексон».
Не нужно бояться смерти. Но нужно бояться того, что твой дух улетучится из твоего тела задолго до того, как у твоего тела подойдет срок годности.
Ощущение суперуспеха — очень страшная вещь. Потому что именно успех первым начинает говорить тебе, что все разрешено. И именно он разрушает тебя.
Я все еще могу сказать: «Делай, как я».
Русский человек сегодня, вчера, завтра, всегда — это такой мужичонка, идущий ночью по глухой, безлюдной дороге домой. В руках у него дырявая сумка, из сумки торчат две бутылки водки. Его обгоняет автомобиль с подгулявшими людьми. Из окна высовывается человек и просит продать хотя бы одну бутылку. Мужичок, не глядя и не останавливаясь, говорит: «Да пошел ты!» Еще пуще того просят, умоляют его продать им бутылку за любую цену — водки больше в тех местах в это время нигде не найдешь. Мужичок продолжает идти: «Да пошел ты!» Тогда ему предлагают баснословные деньги за бутылку. Он останавливается. Берет бутылку, отдает и идет дальше. «А деньги, деньги возьми!» — кричат из машины. «Да пошел ты!»
Правила жизни Миуччи Прады
Я — панк. Не в поверхностном смысле, а в поиске способа что-то изменить, пойти против системы.
Когда я занялась модой, я хотела изменить мир. Особенно для женщин, потому что до сих пор многое в нем против нас.
Сомнения и обсуждения — мой рабочий процесс.
Умная женщина тоже может быть суперсексуальной и суперобнаженной, она может быть такой, какой захочет.
Сексуальность — это внутреннее ощущение, а не то, что вы носите. В этом смысле я считаю, что одежда — это всего лишь то, что вы используете, она не меняет личность.
В основном я пытаюсь сделать мужчин более чувствительными, а женщин — сильнее.
Все знают, что у меня нет музы.
Я узнала свою жизнь через книги и фильмы. Я такая, какая я есть, потому что я училась, читая, наблюдая и слушая других людей. Если вы знаете опыт других людей, знаете историю, тогда вы можете применять эти знания в своей жизни и играть с ней. Пустая жизнь — это катастрофа, и люди должны это знать.
Меня интересует идея декаданса. Мне интересно узнать, как декаданс может стать ценностью, а не оскорблением.
Нет ничего, что я ненавижу больше, чем образ умника и то, какая это фальшивка.
Политика — одна из тех вещей, которые меня больше всего волнуют. Но будучи богатым модным дизайнером, я всегда отказываюсь говорить о политике. Я делаю вещи для богатых людей, как же я могу быть политичной? В тот момент, когда я в конце концов перестану заниматься одеждой и сменю работу, я смогу это сделать. Пока что я занимаюсь политикой иначе, через действия, а не высказывания.
Стоит думать о моде как об инструменте для жизни, это не абстрактная работа. Результат моей работы в том, что люди в моей одежде чувствуют себя чуточку лучше.
Когда меня спрашивают, как быть элегантным и хорошо одетым, я всегда отвечаю: учитесь! Учите моду, кино, учите искусство, а после — изучайте себя.
Мне претят клише, все обыкновенное и то, что делают остальные. Я вижу черное платье и хочу сделать красное, вижу красное и хочу сделать черное.
Я никогда не хотела работать с художниками. Отказывалась от сотрудничества, хотя это были мои лучшие друзья. 15 лет я говорила «нет» абсолютно всем. Возможно, я была неправа.
Я всегда ставила перед собой цель сделать интеллект интересным и привлекательным для других людей.
Возможно, я не люблю моду. Но я люблю одежду. Я никогда не планировала становиться дизайнером, просто однажды им себя обнаружила.
Все должно начинаться с идеи. Когда у меня получается четко сформулировать концепцию, чаще всего я думаю, что все, можно идти домой. Работа сделана.
Слишком часто я ничего не делаю, потому что это сделал кто-то другой. Я хочу быть более оригинальной.
Мир тяготеет к банальности.
Prada называют интеллектуальным брендом, и это не так уж и неверно. Но в то же время это клише означает, что вы серьезный и скучный, а я это ненавижу. Так что после таких комментариев я хочу сделать глупое шоу. Надо быть королевой глупости!
Искушенный человек смотрит на все. Тот, кто поверхностен, получает только фасад.
Исследовать уродливое для меня гораздо интереснее, чем буржуазную идею красоты. Почему? Потому что уродство — это про человека. Оно раскрывает его темную и грязную сторону.
Я пытаюсь понять, какие женские образы я хочу анализировать. Меня не особо интересует стиль.
По определению хороший вкус — это ужасный вкус. У меня есть здоровое неуважение к этим ценностям. Не хочу показаться снобом, но мне это дается очень легко.
Мода — это один из первых уровней эмансипации.
Сейчас я пытаюсь больше открыться. В 1990-х меня считали минималистом, потому что я скрывала себя и свои идеи.
Если люди вынимают деньги из карманов, это означает, что то, что вы делаете, им важно.
Правила жизни Клинта Иствуда
уж лучше зовите меня «иконой», чем «эй, ты».
меня редко задирали в детстве. Во‑первых, я был выше всех в классе, а во-вторых, мы постоянно переезжали. Реддинг, Сакраменто, Пасифик Палисейдс, снова Реддинг, снова Сакраменто, Хэйуорд, Найлз, Окленд (города в Калифорнии. — Esquire). Мы вечно были в движении, а я всегда был новеньким в школе. Всякая шпана, конечно, хотела со мной разобраться, проверить, кто я такой. Я был довольно застенчивым парнем, но большая часть времени уходила у меня на то, чтобы давать всяким уродам по шее.
в детстве я играл на флюгельгорне, а соседские ребята смотрели на меня и, кажется, думали: «Что за херня?»
сегодняшнее поколение — это поколение рыхлых котиков. Столкнувшись с проблемой, они говорят: давайте разберем поведение хулигана с точки зрения психологии. А мы просто давали хулиганам по жопе.
не знаю, что не так с этим поколением. Может, люди стали массово задумываться о смысле жизни?
я застал великую депрессию. Не было работы, не было пособий. Однажды, когда мне было шесть лет, в дом к нам постучался худой человек. Он сказал, что переколет нам все дрова, если мать сделает ему сэндвич. Люди едва держались, но они были гораздо сильнее, чем те, кто вокруг меня сейчас.
в исландии я был на одном водопаде. Вместе с другими людьми я стоял на небольшой каменной платформе, откуда открывался вид на водопад. У многих были дети. От пропасти нас отделяла только натянутая веревка. И я подумал: в Америке они бы обнесли все сеткой и высоченным забором. У них на уме была бы одна мысль: если кто-нибудь упадет, то тут же появится его адвокат. Но там, в Исландии, люди думают так же, как раньше думали в Америке: если ты упал, ты идиот.
нельзя предусмотреть все, но мы упрямо пытаемся. Если в машине, которую мы покупаем, нет четырех сотен подушек безопасности, то машина, конечно, дерьмо.
очень трудно запугать человека, когда ему восемьдесят.
мой отец умер внезапно. Просто взял и умер, когда ему было 63. После этого я очень долго спрашивал себя, почему не вывозил его поиграть в гольф, почему не проводил с ним больше времени. Но когда ты гонишься за большим призом, ты перестаешь обращать внимание на все остальное.
мать умерла, когда ей было 97 лет. Незадолго до смерти она сказала мне: «Я хочу уйти, я устала». Я сказал: «Нет, еще три года, всего три года, и ты отметишь столетие». Но она не хотела меня слышать. «Просто посмотри мне в глаза», — сказала она. Я посмотрел ей в глаза и все понял.
принимать свой возраст с благодарностью — это великий дар. Но мне уже поздно ему учиться.
старость может быть не такой плохой, если просто лежишь и наслаждаешься ею.
возможно, я начинаю мыслить как старик, но мне кажется, люди стали злее и нетерпимее, чем были раньше. Раньше мы могли быть несогласными по какому-то важному вопросу, но все равно оставались друзьями. А сегодня тот, кто с тобой не согласен, — придурок и идиот. Посмотрите любое ток-шоу.
меня можно назвать либертарианцем. Я бы хотел, чтобы все оставили всех в покое. Еще когда я был ребенком, вокруг было слишком много людей, которые указывали всем, как жить.
я всегда с большим уважением относился к верующим людям, жизнь которых строится в соответствии с верой. Но если ты можешь прожить жизнь без этого — живи. Сам я не слишком увлечен религией, но стараюсь не транслировать свои сомнения всем вокруг.
говорят, браки заключаются на небесах. Ага, там же, откуда берутся гром и молния.
чем старше ты становишься, тем больше ты начинаешь любить детей.
мои дети — от разных женщин. Но именно Дина собрала нас всех вместе. У нее напрочь отсутствует психология второй жены — ну, знаете, эта ментальность пещерной женщины. Она прекрасно ладит с моей первой женой, с моими бывшими подругами. Семья держится на ней, и никто не оказал на меня в жизни такого же влияния, как она.
мужчины, уверенные в своей мужественности и внутренне уравновешенные, не станут открывать пинком дверь, обижать женщин и издеваться над геями.
«мачо» было модным словечком в 1980-е. Мачо то, мачо это, этот — мачо, тот — не мачо. Но я вот так и не понял до конца, что такое мачо. Это кто-то, кто расхаживает вокруг, источая тестостерон? Кто дверь ногой открывает и может пройтись колесом? Я помню, как повстречал Рокки Марчиано (знаменитый американский боксер, 1923−1969. — Esquire). Это был мягкий, спокойный человек, который не пытался раздробить тебе пальцы, когда пожимал руку. И у него был высокий голос. Но он мог вырубить человека за секунду. Как мне кажется, это и есть мачо. Мухаммед Али, кстати, такой же.
был момент в моей жизни, когда ко мне подходили люди и просили оставить автограф на их пистолетах.
быть политкорректным — это очень скучно.
политкорректность заставляет людей постепенно утрачивать чувство юмора. Раньше мы свободно шутили про людей разных рас и национальностей, а сегодня, если ты захочешь так пошутить, ты будешь рот рукой прикрывать, чтобы тебя никто не слышал. Наши друзья для нас были «Сэм-еврей», «Хосе-мексикашка», но мы не вкладывали ничего обидного в эти прозвища. А сегодня мы тратим слишком много энергии и времени, пытаясь быть политкорректными.
вместо «снято» я всегда кричу «хватит уже этого дерьма».
когда режиссеры кричат «мотор», даже лошади пугаются.
по мне, так лучше быть позади камеры, чем перед ней. Там ты можешь надевать такую одежду, какую захочешь.
в актерской школе мне как-то сказали: «Бога ради, ничего не делай, просто постой». Ну что ж, Гэри Купер, например, отлично умел ничего не делать.
невозможно научить человека быть актером, но можно сделать так, что человек научит себя сам.
ты можешь репетировать роль сотни раз, а можешь просто выйти и сыграть. Я предпочитаю второе.
в «подмене» (фильм Иствуда из жизни 1920-х. — Esquire) я попытался показать то, что сегодня уже нигде не встретишь: паренек сидит перед радиоприемником и смотрит на него. Просто смотрит на радио и слушает, что оно говорит. Все остальное делает его воображение.
анджелина джоли прекрасна. Она напоминает мне женщин сороковых — Кэтрин Хепберн, Бетт Дейвис, Ингрид Бергман. Нет, женщины сегодня бывают так же прекрасны, но тогда в них все же было больше индивидуальности.
голливуд погряз в плагиате. Не так давно ко мне приходили люди, которые спрашивали, не могут ли они переснять моего «Непрощенного». А это совсем свежее кино, 1992 год!
если всем этим киношным менеджерам так важно мнение какого-то магазинного клерка из фокус-группы, то пусть он кино и снимает.
есть масса великих фильмов, которые не получают «Оскара».
бюджеты современных фильмов так огромны, что этих денег с лихвой хватило бы на то, чтобы захватить небольшую страну.
я был против ввода войск в ирак. Демократию не построишь за ночь. Это что-то, во что люди должны сперва поверить сами.
политики делятся на две категории: я-человек и мы-человек. Барак Обама — это я-человек. Он говорит про бен Ладена так, как будто сам пристрелил его.
современный политик обязан все всем пообещать. Иначе его просто не изберут.
никогда не надо забывать, что мы просто нанимаем политиков, чтобы они нам служили.
выиграть выборы — это плохая хорошая новость (в 1986-м Иствуд выиграл выборы на пост мэра калифорнийского городка Кармел. — Esquire). Ладно, говоришь ты себе, хорошая новость заключается в том, что я сейчас мэр. А плохая в том, что я сейчас мэр.
как говорил джерри филдинг (американский музыкант и композитор, 1922−1980. — Esquire), «мы многого достигли — давайте не будем ничего разрушать, слишком много об этом думая».
если бы у меня все было хорошо с самоорганизацией, я бы точно нашел себя в музыке.
время, когда каждый день я хотел подтянуться на один раз больше, чем вчера, прошло. Сейчас я хочу делать только то, что считаю нужным.
сегодня вокруг меня постоянно вьется так много фотографов, что иногда они окружают меня, как стены в дешевом мотеле.
нужно относиться серьезно к работе и несерьезно — к себе.
я люблю работать с теми, у кого нет нужды кому-то что-то доказывать.
за всю жизнь я не встретил ни одного гения, потому что гений, как мне кажется, — это тот, кто хорош в деле, которое ненавидит. Быть успешным и великим в том, что ему нравится, может каждый.
завтрашний день никому не дает обещаний.
я никогда не считал себя ковбоем.
Правила жизни Джона Ле Карре
Ненавижу телефон. Не люблю города. Три дня и три ночи в городе — это мой максимум. Я вообще мало вижу людей. Я пишу, хожу, плаваю и пью.
Никогда не верю тому, что вижу. Вы приходите ко мне в дом, и я думаю: а он правда журналист? Во мне всегда живет маленький параноик.
Кроме шпионажа я еще много чем занимался: продавал банные полотенца, разводился, мыл слонов, учил «золотую молодежь» в Итоне и детей с нарушениями развития в специнтернате, а также уничтожил целую отару валлийских овец 10-килограммовым снарядом, потому что был слишком глуп, чтобы понять инструкции офицера артиллерии.
Кажется, нет пределов падения таблоидов. Не знаю, что за люди там работают, но по-моему, это просто сборище маленьких поросят.
Люди обожают говорить о себе, если их внимательно слушают и не спорят.
Внешний конфликт — очень важная вещь. «Кошка села на подушку» — это не начало романа, а вот «Кошка села на собачью подушку» — да.
Я совершенно не хочу проповедовать, хотя почему-то получается, что именно этим постоянно занимаюсь. При том что я страшно ветреный, это, конечно, очень нелепо.
Суть разведки — в сборе информации, это та же журналистика, если хотите, просто секретная. Все остальное — силовые вмешательства, дестабилизация обстановки, убийства и прочая чепуха — по‑моему, не просто антиконституционно, но и непродуктивно, глупо.
Я уж лучше поговорю с дровосеком, чем с коллегой-писателем.
Меня столько раз спрашивали, откуда взялся этот дурацкий псевдоним, что в конце концов мне на помощь пришло воображение. Я увидел, как еду по мосту в Баттерси (район Лондона. — Esquire) на втором этаже автобуса и смотрю на ателье. Я тогда готовился ехать дипломатом в Бонн и был страшно озабочен проблемой одежды. А название ателье было что-то вроде «Ле Карре». Это объяснение долгие годы всех устраивало. Но ложь с возрастом разрушается. Я с ужасом обнаружил, что чем старше становлюсь, тем больше испытываю тягу к правде. А правда в том, что я не знаю, откуда взялся мой псевдоним.
С возрастом люди становятся храбрее.
Сейчас патриотизм служит оправданием для протеста любого рода. И такое понимание национализма, патриотизма меня беспокоит, поскольку ведет к обструкции свободы слова.
Если уж вы влезли в чужую жизнь, нужно уметь жить с последствиями. Взять хотя бы Афганистан! Мы наняли мусульманских экстремистов, чтобы они помогли нам бороться с русскими. И выпустили на волю демона. Любое силовое вмешательство — очень опасная игра, а его последствия чаще всего постыдные.
Смотреть на мир из-за рабочего стола — штука очень и очень опасная.
Мы врем друг другу каждый день, порой очень мило и бессознательно. И каждый день мы рядимся в чужие одежды, сочиняем себя, чтобы лучше выглядеть в глазах друг друга.
Любить возможно только то, что можешь предать. Предать возможно, только когда любишь.
В моем возрасте, когда человек видел то, что видел я — как формируется современный мир, — ему остается только две вещи: смеяться или покончить с собой.