правила жизни джоди фостер
ГАЛЛИВУД. Джоди Фостер: “Я интроверт, интересуюсь внутренним миром больше, чем наружным”
В российский прокат выходит новый фильм Джоди Фостер «Финансовый монстр”. Джордж Клуни играет ведущего и аналитика финансового телешоу, дающего зрителям рекомендации по игре на фондовой бирже. В ходе записи одного из выпусков его берет в заложники молодой человек, потерявший все сбережения, воспользовавшись одним из советов героя. Захватчика играет подающий большие надежды английский актер Джек О’Коннелл, режиссера шоу — Джулия Робертс. Я поговорила с Джоди Фостер о деньгах, любви принимать решения, ее сыновьях и мечтах
Жанр фильма определен как криминальный триллер. Так кто же все-таки преступник?
Я. (Смеется.) Это сложный фильм, и именно эта сложность мне в нем нравится. Он как лоскутное одеяло — герои и их отношения составляют удивительный и непростой узор, в центре которого — два главных персонажа, их играют Джордж Клуни и Джек О’Коннелл.
Некоторые сцены напомнили мне драмы 70-х Алана Дж. Пакулы и Сидни Люмета, действие которых происходит в тесной, забитой людьми комнате.
Сидни Люмет всегда был для меня кумиром, и если все так, как вы говорите,— о большем я и мечтать не могла. «Собачий полдень», «Телесеть» — они просто великолепны. Я и в самом деле придерживаюсь той традиции — в том смысле, что события в фильме происходят как бы в реальном времени, и это позволяет внимательно посмотреть, как реагируют персонажи. И еще одна важная для меня вещь: предельно реалистичный стиль, буквально как в производственной драме (в нашем случае — кухня телевидения), оставляет огромный простор для сатиры.
Хотя, казалось бы, финансы — сложная и не особенно смешная штука. Много ли времени ушло на сбор информации для этого фильма?
Я провела исследовательскую работу и, признаться, так ни в чем не разобралась. Финансовая система очень сложная, и она задумана таким образом, чтобы обогащать людей, эту систему придумавших. В каком-то смысле это «тайное общество», позволяющее посредникам заработать столько денег, сколько они смогут.
Вы упомянули, что делите всех инвесторов на элиту и ее жертв.
Я не думаю, что существующая финансовая система так уж плоха, что ее нужно выбросить на помойку. Но я уверена, что она несовершенна и что ее нужно регулировать. А за регулирование системы отвечают по большей части те же самые люди, которые ее создали. Это своего рода жонглерство.
Тут невозможно не спросить — вы посмотрели «Игру на понижение”?
Конечно! Это замечательный фильм. Не думаю, что между «Финансовым монстром» и «Игрой на понижение» есть какое-то сходство — они совершенно разные. То, что сумели показать в «Игре», можно назвать мужественным поступком. Кроме того, это, конечно, исторический фильм, рассказывающий об ипотечном кризисе, свидетелями которого все мы были, но ничего не понимали, не знали, как это все устроено. У нас же другая, но не менее важная перспектива.
Есть ли какая-то особая причина, из-за которой вы затронули финансовую тему?
Во всех моих фильмах меня прежде всего интересуют герои. А фон, на котором разворачиваются события, не так важен — это просто фон. Но в данном случае речь идет о нашем времени, когда средства массовой информации пользуются колоссальным влиянием (а СМИ и финансы очень тесно переплетены). На самом деле это фильм о неудаче. То есть если в нем и есть основная тема, то это тема неудачи и того, как люди, по преимуществу мужчины, преодолевают свой страх и стараются не потерять самообладания. Каждый из главных героев, а в фильме три главные мужские роли — Ли Гейтс, которого играет Джордж Клуни, Кейл (Джек О’Коннелл) и Уолт Кемби, фондовый менеджер, которого они целый день пытаются найти (его роль исполняет Доминик Уэст),— все они принимают самые важные в жизни решения из страха потерпеть неудачу. А в случае с героиней Джулии Робертс. В некотором смысле неудача — это страх уронить себя в глазах сильной женщины. И это тоже вплетено в общую картину. Вот это и было для меня интереснее всего.
Вам, судя по всему, сейчас комфортнее всего в режиссерском кресле?
Я сняла четыре фильма, и это заняло много времени. Думаю, мне всегда было комфортнее режиссировать, так уж устроены мои мозги. На самом деле актерство дается мне с большим трудом — это не мое, не то, для чего я, видимо, была предназначена. Да, я занималась этим раньше, занимаюсь и сейчас, я владею актерским мастерством, но мою личность оно не затрагивает. Гораздо естественнее для меня весь день принимать решения. Для этого требуется большая выносливость, большая жизненная сила, и у меня все это есть. Я чувствую, что это мое дело, мое призвание.
Проблемы, стоящие перед режиссером и актерами, наверное, тоже разные?
Я лично всегда пытаюсь решать все проблемы сразу! (Смеется.) Но вы правы, у актера и режиссера они разные. Волнение, которое охватывает тебя перед выступлением, очень трудно преодолеть — и не в последнюю очередь потому, что никогда невозможно подготовиться на 100%, невозможно предугадать все. Ты, актер, можешь настраиваться день и ночь, но вот кричат «мотор!» — и либо все пойдет хорошо, либо ничего не получится, и это не подчиняется никаким правилам и протоколам. Я думаю, что актерская работа гораздо более стрессовая. Режиссер, по крайней мере, может опереться на план, его решения и действия продиктованы логикой — и называются соответствующими терминами.
Неужели это значит, что вы закончили свою актерскую карьеру?
О, нет, конечно, нет! Я никогда не перестану быть актрисой — я играю с трехлетнего возраста и не думаю, что когда-нибудь брошу. Как долго это продлится, не могу сказать, но сегодня — благодаря стольким сыгранным мною ролям — у меня есть возможность соглашаться только на те, которые мне нравятся. И плюс еще — мой опыт работы в качестве актрисы помогает мне снимать фильмы. Это лучшая киношкола, которая только может быть.
Когда вы начинали сниматься, еще ребенком, большинство людей на съемочной площадке были мужчины, так ведь?
Сейчас ситуация изменилась?
Немножко — и это касается не только индустрии кино. Да, в 60-е — 70-е я была в окружении мужчин и мальчишек. Создавалось впечатление, что ты в мальчишечьем лагере. Сейчас же меня окружают женщины и члены их семей. Семьи теперь путешествуют вместе с женой- или мамой-актрисой, чего никогда раньше не было. Раньше были только парни, холостые или оставившие жен и детей дома.
Как вы относитесь к этим изменениям?
Мир меняется необычайно быстро — быстрее, чем я когда-нибудь могла себе представить. Многое уже изменилось к лучшему, а многое и к худшему. Часто я смотрю телевизор и ловлю себя на том, что я не в состоянии нажать кнопку или просто переключить канал. Я до такой степени зависима от всего этого, что просто физически не могу это сделать. Много говорят и пишут о том, что мы попадаем все в большую зависимость от своего рабочего места, от своего компьютера, который становится основным источником наших знаний об окружающем мире, о том, что мы становимся киборгами. Хорошо это или плохо? Я, в самом деле, не знаю. Думаю, что в этом тоже есть свои плюсы и минусы. Но мы явно утратили что-то очень важное, и об этом тоже рассказывается в нашем фильме. О нашей зависимости от СМИ, социальных сетей, банальности передающихся в реальном времени новостей. Именно поэтому стала возможной коллизия нашего фильма — когда два человека, запертые в какой-то комнате и обнажающие свои самые болезненные стороны, становятся развлечением для миллионов никак не связанных с ними людей, которые уже на следующий день все забудут. Мы согласились с этим, приняли жизнь, в которой мы и наша боль являются предметом праздного любопытства.
Этот механизм ведь очень заразителен — к сожалению, слишком легко представить себе, что случившееся в вашем фильме может повториться в реальной жизни.
Совершенно очевидно, что фильм никаким образом к этому не подталкивает — а, наоборот, показывает, насколько ошибочен такой путь и к какой трагедии он приводит. Но чувство безысходности, ставшее мотивом Кайла, вполне реально и убедительно: ведь, по его логике, он все сделал правильно, сделал то, что должен был сделать, но система воспользовалась этим и обманула его, и в этом нет справедливости. Он рассуждает предельно просто: если ты все делаешь правильно, то должен получать за это вознаграждение. И в самом деле, что делать с этим чувством безысходности? Это хороший вопрос.
Вы уже знаете, о чем будет ваш следующий фильм?
Давайте подождем и посмотрим. Сегодня телевидение играет абсолютно лидирующую роль — все лучшие сценарии реализуются там, все самые занимательные сюжеты, все самые яркие персонажи сейчас там. С другой стороны, прошедший год оказался очень интересным в смысле кино: мы увидели потрясающие полнометражные и короткометражные фильмы.
Какой вам особенно понравился?
Мне понравился фильм, о котором мало кто скажет хорошее слово,— «Аномализа» Дьюка Джонсона и Чарли Кауфмана. Это действительно мужественный фильм, но сложный и неуклюжий. И в то же самое время замечательный (http://www.kommersant.ru/doc/2990239).
Цитаты Джоди Фостер из моих прежних интервью с ней:
Несмотря на то что я сыграла проститутку в 14 лет и записала альбом по-французски в 15 лет, я еще долго оставалась девчонкой-сорванцом. Когда я вспоминаю себя в этом возрасте, просто съеживаюсь от ужаса. Очень трудно оглядываться на свою юность. В Голливуде всегда были модельные типажи и настоящие актеры. Всегда были и всегда будут. В старые времена юным актерам давали время. Сегодня они делают заголовки в прессе, но успевают сняться только в двух фильмах.
Мне намного труднее работается, если мои дети со мной. Просто не представляю: как работают другие актеры, зная, что их дети рядом в трейлере? Я всегда волнуюсь, поели ли они, не шумят ли, достаточно ли у них игрушек, и из-за этого не могу сконцентрироваться на своей роли. Но иногда они навещают меня на съемочной площадке.
Я никогда не чувствовала, что владею актерским мастерством. Поэтому я хочу сыграть скрипачку или цирковую акробатку, чтобы, готовясь к роли, натереть мозоли и почувствовать боль в мышцах. Я не хочу играть ученого, но я хочу сыграть мастера в чем-то потому, что я никогда и ни в чем не добивалась мастерства.
Правила жизни Джоди Фостер
Я ни разу не возвращалась со съемок домой в гриме. Мать как-то сказала мне: «Когда рабочий день заканчивается, ты заканчиваешь с работой». И с этим не поспоришь.
Иногда я мечтаю о простой надомной работе — чтобы проводить вечера на диване, валяться с книгой и не чувствовать никакой ответственности за то, что будет происходить завтра. Но, слава богу, я никогда не думала над этим всерьез.
Почему-то люди всегда удивляются, когда узнают, что я атеистка.
Религия — это наука, изучать которую нужно обязательно. Ты должен знать, из-за чего ведутся все эти войны.
Жестокость очень человечна и очень понятна. Но ни то, ни другое не делает ее допустимой.
Я очень часто исполняла роли жертв, это правда. Но мне кажется, что вся мировая история женщин об этом и написана.
Ты плохая мать, если ты полностью зависима от своих детей и во всем пытаешься их контролировать.
Меньше всего я хочу знать, о чем говорят мои дети. Потому что я прекрасно помню, о чем в их возрасте разговаривала я.
В любом возрасте гораздо интереснее проводить время с тем, кто старше или младше тебя — только не со сверстниками.
Ни за какие деньги не вернусь в свои двадцать. Этот возраст полон опасений и страхов. А это то, с чем не стоит жить.
Наверное, это очень страшно, когда твои дети стареют у тебя на глазах.
Грустно, если ты провел детство, так толком его и не увидев.
Моя мать вечно опаздывала, и в детстве это по‑настоящему сводило меня с ума. Так что сейчас я всегда прихожу либо вовремя, либо чуть раньше. Как видите, воспитание детям иногда можно дать совершенно случайно.
Я люблю европейское кино — ведь именно на нем я и выросла.
Знание того, какими именно красками пользовался художник, и понимание его места в истории культуры не способны испортить тебе впечатления от его картин.
Больше всего я люблю слушать режиссеров, рассуждающих о своих фильмах.
Ответственность актера перед зрителем гораздо важнее, чем зритель может себе предположить.
Быть понятым — не самая важная вещь в мире. По крайней мере, этого точно не нужно ни от кого ждать.
Страх — эмоция номер один, которая заставляет наш разум прикладывать невероятные усилия, чтобы избавиться от него.
Побеждать лучше, чем проигрывать. Хотя бы потому, что победитель всегда крепче спит.
В твоей способности говорить «нет» именно тогда, когда этого хочется тебе, заложена по‑настоящему невероятная сила. Я бы даже сказала — разрушительная.
«Судьба» — очень удобное слово для тех, кто никогда не принимает решений.
Это потрясающая комбинация: великий страх одиночества и отчаянная необходимость в уединении. Именно такое перетягивание каната мучило меня всю жизнь.
Я бы хотела научиться вдохновлять себя сама.
Нормальность — это не то, к чему надо стремиться. Это то, от чего надо бежать.
Меня не смущают люди, которые быстро говорят. Если ты можешь быстро говорить — значит, можешь быстро думать.
Это правда, мне действительно очень нравится Лос-Анджелес. Я выросла здесь, и теперь уже ничего не могу поделать с этой любовью. Это город, где многие проблемы ты можешь решить, просто отправившись на пляж — сыграть в волейбол или что-то типа того.
Если когда-нибудь я сдуюсь, то я постараюсь сделать это так, как не делал еще никто другой.
Я не помню, сколько будет восемью семь. Но я могу пересказать все, что вы мне сейчас сказали.
Мне кажется, женщины здорово умнеют к сорока.
Джоди Фостер: «Я не стесняюсь желания быть любимой»
Она получает высшие награды – и всеми силами стремится остаться в тени; не считает себя сильной – и снимает фильмы, самостоятельно воспитывая двоих детей; предпочитает одиночество – и уверена, что идти по жизни вперед можно, лишь приобретая друзей. Встреча с Джоди Фостер – пожалуй, самой незнакомой нам женщиной из известнейших звезд.
Она назначает свидание в обычном парижском кафе: тесновато, столики придвинуты друг к другу так близко, что в обеденное время и не протиснешься. Но сейчас завтрак закончился, а обед еще не начался. Пусто. Я вижу Фостер через стекло: она одна, сидит в углу, выглядит уверенно. Кому придет в голову, что маленькая, худенькая блондинка в черном, с ноутбуком на столе, – та самая агент Старлинг, та самая дикарка Нелл?
Никому. Фостер того и желала, когда еще 15-летней на гонорары от теле- и киноролей купила квартиру в Париже. Она закончила Французский лицей в Лос-Анджелесе, много времени провела во Франции, французский язык для нее второй родной, а Париж она знает лучше иных гидов. Джоди стучит что-то на своем ноутбуке, внимательно смотрит на написанное сквозь очки в тонкой металлической оправе… Отвечает на незаданный вопрос: «Люблю парижские кафе, люблю сидеть в них тихонько, наблюдать за людьми, писать письма… Это письмо одному другу».
«Мне важно иметь возможность просто уехать из обычной жизни сюда, где меня обычно нет», – говорит она о своей привязанности к парижской квартире. Фостер всегда закрывала свою жизнь от любопытства внешнего мира. А оно вполне объяснимо: ее прошлое, да и настоящее, полнятся событиями очень нетривиальными. Говорят, ее родители разошлись, потому что отец уличил мать в измене… с женщиной. Что эта женщина после развода соединилась с матерью будущей звезды и занималась воспитанием Алиши (настоящее имя Фостер), ее сестры Конни и брата Бадди. Ее звали Джозефин Домингез, Джо-Ди, и это в ее честь актриса взяла свой псевдоним. Что Джоди даже зачата была после родительского развода – родители продолжали выяснять отношения… Что Фостер не рассматривает мужчин в качестве спутников жизни, что была бисексуальна в юности, а теперь – гомосексуальна. Что ее дети Чарлз и Кит рождены от неизвестного донора, выбранного актрисой из огромной базы за немыслимо высокий IQ… Все это версии, во многом порожденные упорным нежеланием Фостер приоткрыть завесу тайны над своей личной жизнью. Уважая его, мы беседовали с ней о ее жизни внутренней.
Коротко и ясно
Что вы в жизни упустили?
Пожалуй, общение со сверстниками в детстве: я выросла в Голливуде, среди взрослых.
Ваш любимый способ проводить свободное время?
Почему вы коллекционируете только черно-белые фото?
На них – абсолютное прошлое. Там ведь всегда ясно, что черное, а что белое.
Что вас удивляет в людях?
В каждом – свое. В американцах, например, их фантастическая откровенность со случайными знакомыми.
Как вы относитесь к «Дитя Фостер», сверхоткровенной книге вашего брата Бадди о ваших детстве и юности?
Как к крику о помощи.
Самое обидное, что было сделано против вас?
100 тысяч долларов, которые одна газета обещала за интимную информацию обо мне от моих бывших спутников жизни.
Что такое для вас семья?
Люди, которые любят друг друга.
Psychologies: Пожалуй, не меньше, чем своими фильмами, вы известны тем, что отказываетесь говорить о своей жизни вне экрана. Никто не знает причин расставания ваших родителей, имен партнеров или отцов детей. Вы не говорите и об отношениях с братом, написавшим книгу о вашем детстве. Чем это объясняется?
Джоди Фостер: Я не говорю о своей личной жизни и о своих гонорарах потому, что мне не хочется становиться ни сексуальным объектом, ни финансовым предприятием, ни предметом сплетен. Когда то, что для тебя важно, что ты ценишь выше всего, попадает на страницы газет… оно как-то принижается, становится тривиальным.
Но ваше молчание провоцирует сплетни…
Д. Ф.: Зато они рождаются без моего участия. Знаете, я начала работать в три года и с тех пор «на посту»: реклама, телевидение, потом фильмы… Я выросла в этом бизнесе. И однажды – раньше других детей – начала понимать: моя и только моя жизнь для меня очень важна. Помню, лет в 11 мне очень хотелось в Диснейленд. Тогда я сказала себе: если я туда и поеду, то без камеры светского хроникера за спиной. Не хочу, чтобы мой личный опыт транслировали, и не хочу переживать его «на камеру». Уже тогда мне было ясно: за право жить своей жизнью придется бороться – чтобы не лишиться ее. И не стала знаменитостью в том смысле, в каком ею стали, например, Мадонна или Майкл Джексон. Я не поп-идол, я просто актриса. И потому никто особенно и не пытался увидеть меня, так сказать, «без одежды». Я счастлива, что меня оставляют в покое. Да, я не Мадонна, красные ковровые дорожки и вечерние туалеты – это для меня тяжелая работа.
Начав работать в три года, вы не оказались лишены детства?
Д. Ф.: Нет, мне не кажется, что я вообще была чего-то лишена. Просто мое детство было иным, чем у других детей. Если бы я была дочерью, скажем, дипломата, у меня тоже все было бы иначе. Но нетипичное детство не значит нездоровое.
Но ведь ваше вхождение в индустрию было делом вынужденным, так?
Д. Ф.: Вы имеете в виду деньги? В какой-то степени да. Мои родители разошлись еще до моего рождения. От отца мы – мама и трое детей – получали по 600 долларов в месяц, да и то не каждый раз. Даже в 60-е этого было маловато… Мой брат Бадди начал сниматься в телесериале, потом я – в рекламе. Нашим агентом была мама. Она была предана нам бесконечно. Но она хотела делать мою карьеру. Понимаете? Она – мою карьеру. Она видела меня этакой Грейс Келли, которой не нужно было становиться принцессой Монако и которая могла бы поступать так, как она сама желает. Тут, наверное, было что-то фрейдистское, но мама моя так устроена, что не способна давить на кого-либо, – просто я жила в убежденности, что у меня есть предназначение. Работа была неким фоном нашего семейного существования – и нашей любви друг к другу, и игр.
Д. Ф.: Видите ли, я училась в частной школе – во Французском лицее. Дисциплина там была… не французская: жесткие правила, жесткий контроль над успеваемостью. Форма – гольфы, пиджаки и такие отложные воротнички, как у Питера Пена. Так что в глазах людей я читала: «Да-а… а она вовсе не «сладкая голливудская штучка». Но Голливуд все же влиял на меня: во времена моего детства там был принят некий джентльменский кодекс. Я на нем воспитана. Все эти люди, которые тогда руководили студиями, а теперь уже вышли из бизнеса, – они мне были как отцы или дедушки. Я и сегодня стараюсь вести себя так же: не важно, выпивали ли мы с вами до трех утра, знакомы ли уже вечность или только что встретились, – я не поставлю вам подножку в работе.
Вы стараетесь жить только по своим принципам?
Д. Ф.: По-другому жить нельзя, не получится. Двигаться по жизни вперед можно, приобретая друзей, а не врагов. Я это поняла, столкнувшись с таким количеством, извините, дерьма… Когда тебе врут в лицо, надо просто найти другой путь. Я никогда не просила об одолжениях, и мне ничего не доставалось даром.
Так что же такое для вас слава?
Д. Ф.: В ней все хорошо – и то, что тебе оказывается известное уважение, и то, что ты обеспечен, и то, что можешь делать работу, которая нравится. Только все время думаешь: как бы организовать жизнь так, чтобы известность тебя не сожрала?
Д. Ф.: Я имею в виду весь строй жизни в целом. А о том, что произошло после «Таксиста», я не говорю – с того самого момента, как это случилось. Тогда я неделю вообще не могла говорить.
Обычно вы играете сильных женщин. Повсюду: в «Молчании ягнят», «Комнате страха», «Иллюзии полета» – вы наступаете и защищаете. Вы и в жизни такая сильная?
Д. Ф.: Я играю сильных… потому что не знаю, как играть слабых. Не думаю, что в жизни я так уж сильна. Мне кажется, сильные люди не занимаются боевыми искусствами. А я серьезно занималась кикбоксингом… Но мне и нравится играть сильных, я считаю, это правильно. Такие фильмы могут изменить стереотипный взгляд на женщину. Таков, если хотите, мой гражданский выбор: я считаю, что нужно менять мнение общества о месте женщины.
Однажды вы даже отняли роль у мужчины…
Д. Ф.: Понимаете, когда ко мне попал сценарий «Иллюзии полета» – про человека, который в самолете теряет дочку, оказывается в центре заговора и должен своего ребенка найти и спасти… я просто сказала себе: я хочу это сыграть! Никто не сыграет так, как я, даже Шон Пенн – он должен был сниматься, а он – гений. Там женская роль, психологически женская. Когда этот герой теряет ребенка и ему внушают, что того в самолете не было, что он летел один, он начинает сомневаться в себе: в своем ли он уме? Но это не в природе мужчины. В его природе – указать пальцем на виновника: «Ты сделал это!» Это женская натура: вечно сомневаться в себе, своей истинности, целостности… А мужчины в поисках виноватого оглядываются вокруг. Они не так разрушают себя.
В этом фильме вы сыграли так, будто и сами пережили потерю ребенка…
Д. Ф.: Боюсь, все матери это переживали – не наяву, так в ночных кошмарах. Но я однажды и правда потеряла Чарлза, моего старшего сына. Меньше чем на минуту. Ему было два с половиной, сквозь толпу я видела его головку, но никак не могла пробиться к нему. Он кричал: «Мама! Мама!» Это было так ужасно… Знаете, я бы назвала это первородным материнским страхом – оказаться неспособной защитить своих детей. И дело не столько в том, что им может грозить какая-то опасность, сколько в том, что в жизни им придется столкнуться с массой несправедливостей, а ты тут почти ничего изменить не в силах.
Это единственный ваш страх? Есть ли что-то еще, чего вы боитесь?
Д. Ф.: Я боюсь собственно страха. Боюсь начать принимать решения из страха. Это очень распространено в кино, здесь многие работают без остановки, потому что боятся: сделай они паузу, их больше не пригласят. Они снимаются в проходных экшнах, потому что боятся, что других ролей не будет. Я тоже боялась: что не смогу поддерживать свою семью, что не буду нравиться людям… Это ведь так прекрасно – найти место, в котором чувствуешь себя в безопасности. И страшно его потерять. Но мне, слава богу, уже не 20. Я точно знаю: безопасное место нельзя найти – его можно только построить. И больше не намерена бояться и жить по принципу: больше денег, больше успеха. В какой-то момент понимаешь: лучше быть третьим, а не первым. Мне не нужно еще денег и всей той зависти, которую они приносят. Я не хочу быть Томом Крузом. Нет ничего плохого в самом Томе Крузе – он красив и талантлив и по-настоящему успешен. Но мне им быть не нужно.
Вас сильно изменило рождение детей?
Д. Ф.: Я работаю 40 лет, но работоголиком никогда не была. У меня просто не было другой жизни. А дети – это другая жизнь. Нет, просто жизнь. Потому что, когда постоянно работаешь, уходишь из реальности. Дети – это окончательная реальность. Меня всегда влекло к такой – реальной жизни. Может быть, потому, что у меня всегда была прочная связь с мамой. И с детьми так же. Но тут есть опасность: рискуешь однажды не обнаружить границу между собой и ими, не понять, где заканчивается твоя и начинается их жизнь.
Вы строгая мать? Разрешаете им играть в видеоигры?
Д. Ф.: У них в основном развивающие компьютерные игры. Не думаю, правда, что мне удастся запретить им видеоигры – это часть культуры их поколения. А культура как климат, ее не избежать. Вообще, мои дети ходят в нормальную школу и, надеюсь, получат хорошее образование.
Вы объявили, что вырастите детей одна. Силы дает то, что вы и сами выросли без отца?
Д. Ф.: Да, я отца практически не знала. Но не это главное. Мне обычно лучше одной, чем с кем-то.
Вы больше организуете свою жизнь как мать или как актриса?
Д. Ф.: Понятия не имею. Моя жизнь довольно утомительна. А мне не хочется быть усталой – я все мечтаю о роли, которая заставит меня выучить еще один язык или начать играть на флейте. Самой не получается – я быстро сдаюсь. Ну как в теннисе – две подачи пропустила и говорю партнеру: «Ладно, ты выиграл».
43 года – что это за возраст?
Д. Ф.: Женщины в 40 определенно более интересны, чем в 20. Мы дольше жили, больше уверены в себе. Уже нет смысла делать вид, что ты на гребне и в курсе, волноваться, классная ли ты. Быть тем, кто ты есть, – огромное преимущество.
Как-то вы сказали: «Знаменитости к 50 годам начинают мечтать о детях, чтобы их хоть кто-нибудь любил»…
Д. Ф.: Но при этом я никогда не утверждала, что надо стесняться желания быть любимым.