повесть жизнь прожить не поле перейти
Жизнь прожить, не поле перейти. Начало
Оглавление
Пролог
Галя родилась в обеспеченной семье, где были папа и мама – люди в городе известные и уважаемые. Они в дочке души не чаяли, баловали её. Росла девочка в любви и полном достатке. Родители были уверены, что дочурку ждет счастливая жизнь.
Галя выросла красавицей, парни за ней увивались толпами. Она успешно училась на финансиста и собиралась в скором времени покинуть родной городок. Мечтала перебраться в мегаполис и сделать там карьеру. Поэтому девушка на местных парней даже не смотрела. Много гордости и высокомерия было в ней.
Однажды Галя спешила в университет, да и налетела на парня с размаху. А тот ей грубо сказал, мол, смотри, куда идёшь, коза драная! Девушка так и осталась стоять с раскрытым ртом. Это как понимать? Она к такому не привыкла. А тот ещё и обернулся, заметил, что она в ступоре стоит. Подошёл, извинился, предложил познакомиться, но она презрительно фыркнула и ушла.
Войдя в аудиторию, Галина заметила, что место рядом с ней занято. И сидит там именно этот молодой человек, который недавно так удивил ее. Девушка оглянулась в поиске свободных мест. К сожалению, везде было занято и ей пришлось сесть рядом с Ильёй, так его звали.
Постепенно они подружились. А затем и начали встречаться. Илья вырос в большой семье. И семью свою он хотел большую. Парень мечтал о хорошей, доброй жене и пятерых детях.
Как ни странно, Галина поменяла свои взгляды на жизнь и решила, что семья лучше, чем карьера. Они расписались. Свадьба была красивая. Родители Ильи и Галины купили им квартиру, там молодые и обосновались.
Через год у них родился сын. Затем ещё сын, потом дочка. За пять лет появилось трое детей. В счастливой семье и дети подрастают быстро, вот и Еве уже исполнилось шесть лет.
Жил в их доме еще один полноправный и не менее любимый член семьи, лабрадор Бандит, несмотря на впечатляющие размеры и грозную кличку, удивительно добродушная, преданная и воспитанная собака.
Семья Ильи и Галины была хорошо известна в округе как образцовая: никаких вам распрей, скандалов или недоразумений. Муж – порядочный семьянин, жена – хорошая хозяйка, сыновья Архип и Матвей – спортивные и добрые мальчишки, дочь Ева – красавица-умница, и даже к собаке не к чему придраться. Одно слово – идиллия.
А ничто так не портит жизнь нашим людям, как чужое счастье, поэтому неудивительно, что находились «доброжелатели», которые ехидно перешептывались за их спинами, мол ну-ну, они, вероятно, «на публику» все такие из себя прехорошие, а на самом деле … Но Галина и Илья не обращали внимания.
Каждую неделю все семейство отправлялось на прогулку. Эти еженедельные «выходы в свет» являлись для семьи своеобразным ритуалом, они считали, что свободное время полезнее проводить всем вместе, за общими интересными занятиями, которые сплачивают, вместо того, чтобы банально прозябать перед телевизором или заниматься каждый своими делами, не обращая внимания друг на друга. Собственно, может, именно поэтому им удавалось сохранять такие теплые, близкие отношения. Этому, и, конечно, любви …
Повесть жизнь прожить не поле перейти
Жизнь прожить – не поле перейти – 1
Владимир Виленович Лиштванов
© Владимир Виленович Лиштванов, 2018
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
После масленицы, в первую неделю Великого поста Ефим наконец собрался сообщить домашним о принятом решении. Он долго колебался, мучительно искал выход, казалось, из безвыходного положения. Наконец, он пришел к единственно правильному, с его точки зрения, решению.
Поужинав, когда домашние уже насытились и готовы были встать из-за стола, Ефим обратился к отцу:
– Отец, – начал Ефим, слегка волнуясь, – я решил идти работать в уезд на железную дорогу.
– Кем же ты хочешь cтать? – мастеря самокрутку спокойно спросил Семён Петрович.
Спокойствие отца приободрило Ефима, и он уже более уверенно продолжил:
– Вначале кем возьмут, а потом, малость подучусь, стану кондуктором, а может и машинистом.
Отец сунул в рот самокрутку, зажег спичку и прикурил. Несколько минут в комнате висело тяжелое, томительное молчание. Ефим притих, в ожидании ответа, и лишь украдкой посматривал на отца.
Семён Петрович устало оперся натруженной рукой о край стола, молча, попыхивал самокруткой, обдумывая слова сына.
Клубы белёсого дыма тревожно вырывались изо рта, медленно поднимаясь к потолку.
Подумать отцу было о чём.
Ефим был у него первородным, главным помощником в крестьянском хозяйстве.
Парню в этом году должно исполниться восемнадцать лет. Ему скоро пора будет обзаводиться отдельным хозяйством, а там гляди, и семьёй.
Семёну Петровичу очень хотелось, чтоб старший сын был рядом. Он ещё не был стар, но хозяйство было крепким, хоть и земли мало. Если какая нужда, то можно, опереться на сына в любую минуту. Ефим мог подсобить, а то и выполнить какую работу за отца.
Но неволить старшего сына не хотелось.
Год назад Ефим уже уходил работать на Льговский сахарный завод чернорабочим, но проработав несколько месяцев, вернулся домой, и вот опять надумал уйти на сторону.
После долгих размышлений, Семён Петрович решил не отговаривать сына.
– Это дело, – проговорил он степенно, после томительного молчания, – но кто тебя возьмёт на станцию?
– Я уже с Колюхой – соседом сговорился. Он во Льгове работает машинистом, и меня обещал устроить, как земляка.
– Выходит землёй – кормилицей не хочешь заниматься?
– Я бы рад, да наше безземелье уже поперёк горла стало.
– Мужики на сходе разговор вели, что многие вышли из общины в чересполосное укрепление.
– Ну и шо хорошего? Вон, Митрофана Фролова отец, два года назад вышел в чересполосное укрепление. Дали ему четырнадцать десятин земли, а у него кроме Митрофана, ещё двенадцать душ детей, да он с бабой, да его родители. Едва хватает урожая прокормить всех. Так это в последние два года, а они ведь были у нас урожайными, но не дай Бог засуха, или дождями зальёт, так он может легко разориться, и пойти с сумой по миру.
– Правда твоя, но ведь можно уйти на хутора, или отруба.
– Здесь тоже не всё так просто. Хорошо, если будет большой отруб, расположенный как в низине, так и на возвышенности. Тогда получишь всегда хоть и малый, но урожай. А вон, еже ли сделают как в соседней деревне. Так ведь тоже будет тяжело прокормиться.
– Да, у них кажись, одним дали отруба только по взгоркам, а другим – в низинах.
– Во – во, у них в засушливый год с голоду пухнут те, кто отруб имел на взгорке, а в дождливый год разоряются те, кто имел отруб в низине.
– Знамо дело, иметь полосы в разных частях общественного надела куда сподручней. Можно обеспечить семью ежегодным маломальским урожаем. Ведь в засушливый год выручали нас полосы в низинах, а в дождливый год – на взгорках. Но наш староста говорит, шо уездные господа требуют разбивку на отруба для всей деревни, иначе грозятся расправой и другими карами небесными.
– Энто они нас пужают, на то они и господа, готовые семь шкур содрать с бедного крестьянина. Хотя чем черт не шутит, когда Бог спит.
– Так может, пойдешь в ученики к дядьке на мельницу? Ты ж знаешь, у него добротная мельница на речке имеется. Быть мельником, тоже нужное дело.
– Нет, я не спорю, мельничье дело – хорошая работа, но жить за счет тех, кто мелет зерно, это не по мне. Уж лучше мне податься на железную дорогу. Все, какую копейку заработаю, да и вам будет подмога.
– Когда ж ты намерен двинуться в путь?
– Колюха завтра звал на заре, он как раз идёт утром на смену.
– Тогда в добрый путь и да храни тебя Бог.
На том и порешили. Ефим довольный, что получил благословение отца, отправился спать.
Семен Петрович ещё долго сидел за столом, мурыжа давно потухшую самокрутку во рту. В душе всё споря с самим собой, правильно ли поступил, согласившись с доводами сына.
Рано утром Ефим уже был на ногах. Он быстро собрался и вышел из избы.
Робкий рассвет только собирался пробираться сквозь морозную мглу наступающего раннего утра. Неясные очертания соседних изб угадывались вдоль темной, ещё спящей улицы. Замёрзший за ночь ручеёк вешней воды звонко хрустел разламывающимися льдинками под ногами.
Весна 1911 года выдалась холодной и затяжной. Ночью ещё злились морозы, не давая земле скинуть надоевший за долгую зимнюю стужу покров. Днём же солнце слегка припекало, стараясь растопить остатки старого, давно почерневшего снега. Природа ждала обновления.
Едва Ефим подошел к ветхой, низкой избе Николая Сероштанова, покрытой позапрошлогодней соломой, как от покосившейся калитки отделился темный силуэт мужика.
– Ефим, ты не чай? – спросил силуэт.
– А то кто? – с удивлением в голосе переспросил Ефим.
– Я ужо собрался один уходить.
– Не Колюха, – обиженно проговорил Ефим, – я слово держу крепко. Раз решил идти с тобой, то назад оглоблями не поворачиваю.
– Вот и хорошо, – обрадовано подытожил Николай, – мне всё сподручней будет, да и там, знамо дело, веселей с земляком быть.
– Вот только сумнение у меня. Ты давеча сказывал, шо точно возьмут в Депо работать. А вдруг не возьмут?
– Не сумлевайся, мне сам господин Белохвостов обещался, а он хоть из господ, но слово держать умеет.
– Это хорошо, а то я уже домашним успел сказать, шо буду на железной дороге работать.
– Отец не очень был доволен, но благословение дал.
– Вот видишь, назад пятками ужо нельзя, надо идыть до последнего.
Так разговаривая между собой, молодые люди быстро, дошли до железнодорожной станции. Дорога оказалась значительно короче, чем когда они ходили по ней в одиночку.
Около здания правления Депо Брянск – Льгов, Донецкой железной дороги они остановились.
– Погодь малёха, – сказал Николай, – я гляну, туточки господин Белохвостов, аль нет.
Николай отлучился на некоторое время, но вскоре вернулся.
– Пошли, – сказал он, – их благородие на месте.
Молодые люди вошли в здание, прошли немного коридором и завернули за угол.
Николай остановился у одной из многочисленных дверей, постучал в неё и робко приоткрыл.
– Ваше благородие, – подобострастно сказал он кому – то, куда – то вглубь комнаты, – дозвольте зайти?
Ефим не расслышал ответа, но Николай кивнул ему:
Ефим сдёрнул с головы шапку и сжал в кулаке, сразу вспотевшем от сильного волнения. После этого он нерешительно последовал за Николаем.
Они вошли в просторную комнату. Около дальней стены разместился стол, за которым сидел представительный господин средних лет в шинели железнодорожника, над столом висел портрет царя – батюшки Николая II, вдоль других стен стояло несколько стульев.
ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ – НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ
Елена Васильевна не смогла родить своих детей, поэтому всю любовь отдавала мне (она ласково называла меня Робиком, Робертиком ), я платил ей тем же. Навсегда мамочка Лена осталась для меня самым дорогим на свете человеком.
Наступил жуткий семнадцатый год. Власть менялась ежечасно: то красные, то зеленые, то белые, то серобуромалиновые. От всех этих властей приходилось прятаться в подвал. Но Акулина прятаться не любила, она открывала двери всем подряд, служанка была немолода и так глупа и тупа, что ни одной власти не интересна. От моих сестер известий не было, правда, Ольга с Людмилой написали с фронта пару писем, а потом – тишина… Почта работала плохо, положение военное. Про Марию вообще ничего не знали, а вот от Жанны приезжал человек, сказал, что Жанна гастролировала в Австрии и там вышла замуж, сказались таки немецкие корни со стороны мамы. На этом все сведения о сестрах исчерпывались.
Страна разваливалась. Отец потерял работу, устроился на железную дорогу, но содержать служанок уже не мог. Акулина уехала в родную деревню, а Пашенька вышла замуж за дворника Пахома и родила сына Сереженьку. Иногда забегала к моей мамочке поболтать и увидеть меня. А я обожал маленького Сергея Пахомовича.
Я поступил в Университет, ночами подрабатывал на «железке». Отец много трудился, но дом пришлось продать и купить маленький флигелек на окраине. Жили очень трудно. Пашенька работала в столовой, иногда приносила немного муки или крупы. Она всегда для нас была родной, а теперь стала еще ближе. Однажды из деревни приехал брат Акулины, привез сала и картошки, рассказал, что сестра почти ослепла
В Университете познакомился с Фридочкой Бронштейн, милой еврейской девочкой, с которой мог поговорить на идиш. Но, узнав, что моя мама была немкой, ее родители восстали против наших встреч и увезли ее в другой город. Через много лет я встретил Фридочку в Свердловске: от ее красоты не осталось и следа, грузная, с больными ногами женщина окликнула меня, и мы поговорили. Она сказала, что вспоминала обо мне, но меня это совсем не интересовало, я не мог признать Фриду в этой даме.
Удар, нанесенный родителями Фриды, я пережил тяжело, окончил Университет, устроился работать на «железку». Многие девушки объяснялись мне в любви, предлагали вступить с ними в новые отношения, но я все еще думал о своей первой девушке, и отвергал других. Работал в почтовом вагоне, много ездил по стране, вместе со мной трудилась в подсобниках молодая вдова Дуся Крюкова. Она была старше меня почти на 10 лет, воспитывала троих сыновей после гибели мужа. Дуся стала моей любовницей, но кроме интимных отношений ни ей, ни мне ничего было не нужно, она многому меня обучила. Наши отношения были нам не в тягость и устраивали обоих. А годы шли…
Мне стукнуло 28. Отец трагически погиб прямо на рабочем месте, и мы с мамой Леной остались вдвоем. Я сразу почувствовал ответственность за маму, а она за меня. Переживала, что я не женат. Однажды она сказала мне:
— Сыночек, тебе уже почти тридцать. Неужели ты не хочешь обзавестись семьей? Фридочка – это твое прошлое, а жить надо настоящим, родной. Любому мужчине необходима женщина, пойми, Робертик.
— Мама, у меня есть женщина, но она не для женитьбы, а просто для встреч.
— Почему?
— Она почти на 10 лет старше меня, вдова с тремя детьми, малограмотная и недалекая. Мы вместе работаем в почтовом вагоне, но для интимных встреч мы с ней подходим, а так…
— Сыночка, это не дело, ты должен найти женщину, которая бы тебе понравилась, на всю жизнь.
— Понимаю, но я обычно в разъездах…
— Сходи в клуб, Дом Культуры. Там есть для молодежи мероприятия.
— Это не мое, мамочка.
Но молодость берет свое. Я встретил ее. Она сидела в парке, на скамейке и читала толстый роман в красной кожаной обложке. Я подсел к ней. Робко спросил, сколько времени и что она читает с таким увлечением? Она посмотрела на часы, ответила, который час, и сообщила, что читает томик Ленина, скоро у нее экзамен.
— Я еще помню, что такое экзамены, я окончил Университет. А где вы учитесь?
— В пединституте, на историческом факультете.
— Меня зовут Роберт. Как вас зовут?
— Фрида.
— Это имя мне очень нравится.
— Удивительно, это имя редкое, нерусское.
— Я был знаком с девушкой с таким именем. Пойдемте сегодня в кино, новый фильм идет.
— Нет, у меня послезавтра экзамен по трудам Ленина.
— Я завтра уеду на несколько дней, у меня работа связана с разъездами. Давай на «ты». Может, встретимся сегодня вечером, надо отдохнуть от напряженных занятий.
— Согласна, Роберт, где и когда?
— У входа в парк Культуры, в 8, пойдет?
— Да.
— До встречи, Фридочка.
Так я стал встречаться с Фридой номер два.
Она была маленькой кудрявой девушкой с прекрасными черными глазами. Свою фамилию Клейн она менять не захотела, а я не стал настаивать. Мы поселились вместе с моей мамой Еленой Васильевной, обе мои женщины быстро нашли общий язык и подружились. Я был безмерно рад этому. У нас часто собирались наши друзья: ее подруги Шура и Роза с мужьями, ее сестра Ева с мужем и мои приятели. Мой лучший друг Женька Зыков, сын городского ассенизатора, верткий и шустрый парень, и братья Болотовы – все с женами. Было весело, крутили патефон, танцевали…
Только Ева относилась ко мне негативно: считала маменьким сынком. Умная женщина, имеющая научные работы, в личной жизни она была невыносима, придирчива к окружающим, недоверчива и грубовата. Она сделала большое научное открытие в области фармакологии, имела авторитет не только на кафедре, а и в ученом мире. Внешне сестры были абсолютно непохожи. Худенькая маленькая Фридочка и высокая фундаментальная, словно статуя, Ева. У Евы был твердый мужской характер и большое влияние на младшую сестренку. Это меня не волновало бы, если б сестра не настраивала Фриду против меня.
Мы с женой жили дружно, были молоды, любимы, счастливы, а что еще нужно?
К сожалению, все родственники моей жены умерли от страшной болезни – туберкулеза. Я боялся за здоровье своей девочки. Когда я приехал из командировки, увидел, что моей жене нездоровится. Вызвал врача, тот определил, что у нее пневмония. После этого достал ей путевку в санаторий, там моя Фрида вновь почувствовала себя неважно. Доктор Либман определил, что у нее начальная стадия туберкулеза. Я расстроился, хотел с кем – нибудь посоветоваться: поехал к Еве и рассказал ей об этом несчастье. Ева напустилась на меня, сказала, что я довел ее до болезни, жалел дрова, плохо топил печь…
Мы разругались с ней окончательно, Ева забрала сестру из санатория и сказала, что я свободен. Я пришел за женой, но Ева уже успела убедить ее, что я боюсь умереть от туберкулеза и дрожу за свою шкуру. Чего я только не наслушался за этот вечер!
Может, за то, что я дожил до глубокой старости, я должен быть благодарен разводу с супругой. Считайте меня подлецом, но жизнь не исправишь, это не сочинение. Я страдал, мама меня успокаивала, она всегда боялась за мое здоровье. Убеждала, что разводом я сохранил себе жизнь, хотя к моей жене относилась хорошо, но меня любила гораздо больше. Мама есть мама. Узнал от Розы, что Фрида еще раз вышла замуж за учителя – еврея, родила сынишку, а через пять лет умерла от туберкулеза, как и ее близкие. Сына Фриды воспитала Ева. Я несколько раз видел Натанчика, он так похож на свою мамочку. Натан давно женат, работает большим начальником.
Моя жизнь изменилась, но счастливее я не стал. Меня назначили начальником почтового вагона. Вернувшись из поездок, я уходил в загул, посещал рестораны и странные компании, появились доступные женщины. Я даже не успевал запомнить их имена. Мама была в ужасе от этого, но я успокаивал ее, говорил, что ищу свою единственную.
Все это продолжалось до крушения поезда, на котором я работал. На меня и моих помощников посыпались письма и посылки, но больших повреждений никто из нас не получил. А вот назавтра у меня случился сильный сердечный приступ. Наш железнодорожный врач, толстый хохол Чепуренко строго сказал мне:
— Роберт Сергеевич, ваше положение очень серьезное. Сердце получило большой стресс, потому вам необходимо вести размеренный образ жизни: исключить полностью алкоголь и табак. Хотя бы на время. Впрочем, если вы хотите жить, а если вам все равно…
— Хочется, доктор, я еще толком и не жил.
С тех пор я забыл, что есть на свете водка и сигареты. Мама Лена была в восторге, но умоляла меня найти свою любимую и жениться. Я встречался с немкой Эльзой, интеллигентной красивой дамой, но у нас было мало общего. Потом была Катя, переводчица с немецкого языка, Галя, Полина. Но все они были не те. Не Фрида Клейн, которую я так и не забыл. Не было взаимопонимания, не было ничего общего. Да и не могло быть, не было чувств. Я жил вдвоем с мамой, когда началась война. Меня назначили замдиректора вокзала, я практически жил на работе. У меня была бронь, да я и не стремился на фронт, вероятно, понимая, бессмысленность этого чудовищного события. Героического начала во мне не было никогда, а мама часто болела и нуждалась в моей поддержке больше, чем кто-либо. Ее ноги перестали слушаться, и она с трудом передвигалась по комнате. На маленьких станциях мне удавалось доставать для нее картофельные очистки, из которых она научилась делать кулинарные шедевры. Так пережили войну. Моя личная жизнь не менялась. Мама скончалась в мои 58.
Еще при жизни мамы помогать ей по хозяйству приходила милая опрятная женщина. Звали ее Поля, она была необразованная, но большая труженица и аккуратистка. Сама вырастила четверых детей, потому что ее муж рано умер. Поля помогла мне в организации маминых похорон, поддержала в трудную минуту добрым словом. Через два года я сделал ей предложение, и мы с ней расписались.
Я продал флигель, переехал к ней в комнату, а, впоследствии, на эти деньги мы купили еще квартиру, где поселились вместе с сыном Полины и невесткой, которые приехали из Пермской области.
Одно не устраивало меня в моей избраннице: любила выпить, да и дети ее не представляли своей жизни без алкогольных возлияний. Я боролся с этим, как мог, но мои усилия были зачастую напрасными. Уж такой был уклад в этой семье. Жилось с Полей мне неплохо, она умело вела наше небольшое хозяйство, заботилась обо мне, а я тоже старался уделять ей больше внимания.
Однажды Поленька послала меня в магазин за картошкой. Когда я вернулся, увидел, что моя жена лежит на полу недвижимая. Врач установил диагноз: инсульт, случилось это от высокого давления. Шесть лет я упорно ухаживал за Поленькой, но она скончалась».
Роберт Сергеевич смахнул слезу.
Вскоре он заболел плевритом и попал в больницу. Ему уже было за 80. Человек не очень общительный, Краснов в больнице нашел себе новых друзей. Это были две женщины. Вера Ивановна, пятидесятилетняя замужняя дама, интересовалась историей родного города, а Роберт Сергеевич рассказал ей много важного для ее поисков новых исторических фактов. Вторая, Надежда Павловна Аликова, была дочерью бывшего богача, бежавшего с семьей в семнадцатом году в Бразилию. Брат посылал ей изредка посылки с вещами и ювелирными изделиями, которые доходили до нее ополовиненными: было слишком много желающих поделиться с ней. Надежда Павловна – больная женщина, с толстыми отечными ногами, не теряла бодрости духа, остроумия и оптимизма. Они навещали старика, и тогда у Роберта Сергеевича был праздник.
Иногда к нему приезжал друг детства из Челябинска Женька Зыков, сын ассенизатора. Евгений Дамианович и в старости не утратил живости характера, выглядел молодо.
Умер Роберт Сергеевич в возрасте 85 лет от атеросклероза, так и не потеряв полностью ясность ума. Хоронили его соседи. Никаких родственников он так и не смог разыскать, да и не особенно пытался, сестры так и сгинули неизвестно куда. Из друзей к последнему пристанищу провожал его только верный и, любимый им, как брат, Евгений Дамианович, он всегда старался быть рядом со старым другом Робертом. Но Роберт Сергеевич был уже от него очень далеко.
Повесть жизнь прожить не поле перейти
Господь просвещение мое
и спаситель мой, кого убоюся?
И вспомнился мне Новокузнецк. Город, стоящий на берегах реки Томи. Город старинный. Не Иерусалим, конечно, не Рим, не Вавилон. Наш, сибирский город. Он имеет свое лицо, свою историю, я приехал сюда впервые в начале 2003 года. Прошелся по его улицам, подышал его историей. И полюбил.
Есть в Новокузнецке одно место, которое мне ближе всего остального – храм во имя мученика Иоанна Воина. Местность, где находится храм, называется Зыряновкой. Холмы, поросшие соснами, речушка, дома местных жителей. И храм, стоящий на холме.
Однажды на стекле этого храма нерукотворно появилось изображение Божьей Матери, Богомладенца Христа. Великое, славное чудо и милость Божия.
Люди подходили к стеклу оконному, видели образ Божьей Матери, Младенца Христа, умилялись, плакали, просили помощи и получали ее.
Один больной, бесноватый человек рассказал мне такое: «Приехал я впервые в Новокузнецк, подошел к храму Иоанна Воина и увидел народ, стоявший возле оконного стекла. Люди почему то смотрели на храмовое окно.
Я подошел и спросил:
– Зачем вы здесь стоите, на что смотрите?
– Смотрим на Богородицу и на Христа.
Мне опять ответили:
– Посмотри и увидишь.
Стал я на стекло смотреть и увидел. Действительно – Матерь Божья, Христос и еще – как будто за плечом Царицы Небесной – Ангел стоит.
У меня внутри давно зверь сидит – бес, который беспощадно мучает меня. А тут – посмотрел я на Богородицу на стекле и стало мне легче. Когда к храму шел, то тяжело было. А теперь легче стало. Матерь Божья меня утешила».
Многих, очень многих утешила Матерь Божья. Нерукотворный образ на храмовом стекле назвали «Богородица на стекле». А потом иконописец Владимир, на основании этого образа, написал с Божьей помощью прекрасную икону, которую по откровению назвали «Чаша Терпения». Дивны дела Твои, Господи.
В храме во имя мученика Иоанна Воина служит молебны-отчитки священник Василий Лихван. Здесь идет война против духов злобы поднебесных. Ох, и ненавидят падшие ангелы – бесы, когда в храме читают заклинательные молитвы. Орут из больных людей дурными голосами, матерятся, угрожают батюшке.
Ненавидят демоны и благодать освященного на отчитке масла, которым отец Василий помазывает людей, больные места. Ненавидят демоны и освященную на молебне воду. А молитвы, масло и вода хорошо помогают людям. Исцеляют от недугов.
Многие из людей, приехавших сюда, впервые узнали о силе молитвы, впервые перекрестились здесь, сделали шаг к покаянию и воцерковлению. Слава Богу!
За то и ненавидит сатана отца Василия. Хочет, чтобы он перестал служить молебны, перестал помогать людям. Да не будет того! Господи, помоги!
Сколько всякой нечести развелось сейчас, ждущей антихриста – колдуны, экстрасенсы, ворожеи, гадалки, маги, астрологи, гипнотизеры, волшебники и прочие – имя им легион. Они печатают свои объявления в газетах, зовут к себе, обещая, что помогут. Чем? Силой дьявольской? Нет, пагубна такая помощь. Смертельно опасна.
Только Господь – Свет Истинный – может помочь любому человеку. Поэтому только Господу Богу надо поклоняться и Ему одному служить, готовя себя, свою душу к жизни вечной. Спаси, Господи!
И вспомнился мне Новокузнецк…
Мальчика звали Юрой. Он жил в городе Кемерово и болел церебральным параличом. Ходить – кое-как, но ходить он еще мог, а вот говорить нет. Знал он, правда, восемь слов: «мама, деда, баба, леля, дай, моко, да, нет». Когда ему было что-то нужно, то он мычал и показывал пальцами. Окрестили его в храме Божьем, но на Богослужение не приводили. Он не исповедовался и не причащался Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа – во оставление грехов и в жизнь вечную.
Так он прожил на свете, подобно бессловесному животному, тринадцать лет. Ел, пил, спал, справлял естественные надобности, гулял на улице с кем-либо из взрослых.
Однажды его крестная узнала, что в Новокузнецке, в храме во имя Иоанна Воина, священник Василий Лихван служит молебны о здравии болящих. Юрия решили привезти в Новокузнецк, в Свято-Иоанновский храм, что и выполнили…
Юрий, что-то бормоча, крутя головой, вошел в святой храм. Сопровождавшие больного мальчика, подойдя к отцу Василию, рассказали все о нем. Батюшка благословил приезжих остаться в Новокузнецке, помолиться на отчитках…
Когда шло Таинство Покаяния, то отец Василий, положив епитрахиль на голову больного мальчика, прочитал молитву о прощении грехов…
Шла Божественная Литургия. Pacпaxнyлиcь Царские врата. Отец Василий, держа в руках Чашу со Святыми Дарами, вышел из алтаря и начал торжественно читать молитву святителя Иоанна Златоуста перед Причастием: