последние годы жизни толстого
110 лет назад великий Толстой ушел, как оказалось, навсегда, из Ясной Поляны. Продолжаем рассказ о последних днях его жизни.
«Все нервы наружу»
(на фото: дом на станции Астапово, где умер Толстой)
31 октября (13 ноября) 1910 года больной воспалением легких Толстой в сопровождении доктора Маковицкого и дочери Александры Львовны сошел с поезда на станции Астапово. Именно здесь разыгралась последняя трагедия его жизни. Астапово – обычное небольшое поселение русской глубинки. У нее и истории в тот момент – пара десятилетий. Станцию заложили в 1890 году в чистом поле в пяти верстах от села Астапово. Назвали, соответственно, так же — Астапово. И жизнь тут – неспешная и предсказуемая.
«Минут за пять до отправления поезда… ко мне подошел весьма легко одетый господин, – писал потом в своих воспоминаниях начальник станции Иван Озолин. – Он обратился ко мне со словами: «Не имеется ли у вас на станции отдельной комнаты, где можно было бы поместить Льва Николаевича?» Я спросил: для какого Льва Николаевича требуется комната. Получил ответ, что для Л. Н. Толстого».
Легко одетый господин – это доктор Душан Маковицкий.
Больного Толстого сначала уложили в дамском зале ожидания на вокзале, потом под многочисленными, устремленными только на него, взглядами повели в дом начальника станции. Толстой шел с трудом – очень плохо себя чувствовал.
Хозяин дома тут же побеспокоился пригласить в дом врачей, сам сходил за лекарствами. Наиболее ярко состояние Озолина в этот момент описал, пожалуй, Юрий Олеша в своих дневниковых записях, изданных под названием «Книга прощания», более известных нам по сокращенному их варианту как «Ни дня без строчки»:
«Какая поразительная судьба! Представьте себе, вы спокойно живете в своем доме, в кругу семьи, заняты своим делом, не готовитесь ни к каким особенным событиям, и вдруг в один прекрасный день к вам ни с того, ни с сего входит Лев Толстой, с палкой, в армяке, входит автор «Войны и мира», ложится на вашу кровать и через несколько дней умирает на ней. Есть от чего сбиться с пути и застрелиться».
Озолин, конечно, не застрелился, и даже не сбился с пути, скорее наоборот, но ярких событий за эти дни пережил едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь.
Он вдруг сразу стал нужен всем.
Астапово моментально наполнилось людьми.
Примчались корреспонденты, готовые платить хорошие деньги за любой эксклюзив о Толстом. Ежедневно со станции отправлялось около полутора тысяч телеграмм. Можно представить, какие толпы осаждали почту в надежде отправить телеграмму о температуре Толстого раньше других.
Приехали священники, в надежде первыми услышать, что безбожник Толстой покается. Они дежурили прямо возле домика, где лежал Толстой, однако безрезультатно.
Приехал игумен Оптиной пустыни Варсонофий. Несколько дней назад, в Оптиной, Толстой так и не решился посетить его скит. Теперь же игумена Варсонофия, приехавшего, чтобы дать возможность писателю примириться с церковью, врачи не допустили к умирающему.
Преосвященный Антоний прислал телеграмму:
«С первой минуты вашего разрыва с церковью я непрестанно молился и молюсь, чтобы господь возвратил вас к церкви. Быть может, он скоро позовет вас на свой суд, и я вас, больного, теперь умоляю примириться с церковью и с православным русским народом. Благослови и храни вас Господь».
Эту телеграмму больному тоже не показали.
Толпились на станции врачи – вдруг возникнет необходимость!
Прибывали и прибывали жандармы – опасались антиправительственных выступлений. Присланный тульским губернатором чиновник расспрашивал Озолина в присутствии начальника жандармского отделения куда ехал Толстой, зачем, кто его сопровождал. Как будто именно это сейчас было важнее всего.
Заказным экстренным поездом на станцию Астапово прибыла семья. Софья Андреевна стояла все время под окнами, в надежде, что ее пустят к больному мужу. Но тому даже не говорили о ней – боялись, что начнет нервничать. Зато он вовсю общался с ненавистным графине Владимиром Чертковым. Сам же Толстой диктует жене утешительные телеграммы в Ясную Поляну.
Очевидцы называли все происходящее мучительной обстановкой.
Но это скорее дурдом. Главврач в котором – Озолин, ибо на него свалили если не все, то очень многое. Начальник Рязанско-Уральской железной дороги предоставил Ивану Ивановичу особые полномочия, родственники Толстого переложили на него все контакты с назойливой прессой. На все щедрые денежные посулы журналистов он отвечает, что «Лев Николаевич просил никаких сведений о нем не печатать». По нынешним меркам – идеальный пресс-секретарь.
Озолин распорядился, чтобы мимо станции составы шли без гудков. В газетах пишут – чтобы давали «еле слышные гудки». И они не гудят, хотя гудки – главная примета времени. Все понимают: больного Толстого нельзя беспокоить.
Для всех приезжих Озолин организовал на запасных путях гостиницу. На его плечах и самые повседневные нужды – гостей накормить, Толстому прибрести лекарства, позаботиться о его комфорте.
«Все нервы наружу», – пишет о нем друг Льва Толстого Петр Сергеенко.
От постоянных стрессов Озолин иногда начинал плакать.
А тут еще постоянные страхи, что великий Толстой умрет именно в его доме.
«Мужики так не умирают»
В Туле Толстого хоронят почти каждый день.
Каждое утро начинается с новостей о телеграмме, извещающей о кончине Толстого. Редакцию «Молвы» осаждают запросами о правдивости слухов. Потом вдруг всех облетает известие, что телеграмма о кончине Л. Н. имеется в губернском жандармском управлении. Это тоже не находит своего подтверждения.
Масла в огонь подливают столичные и московские газеты, которые тоже периодически поражают читателей сообщениями о смерти Толстого.
В некоторых городах – в частности, в Киеве, студенты высших заведений не учатся. Все с замиранием сердца ловят сообщения из Астапово.
Из одного полицейского управления в другое летают всевозможные шифрованные и секретные телеграммы, извещающие, где там сейчас Толстой и что делает. Так на копии шифрованной телеграммы, посланной 2 ноября 1910 из Тулы в Петербург командиру корпуса жандармов (копия – Департамент полиции) значится: «Выбывший вследствие семейных раздоров из Ясной Поляны Лев Толстой после пребывания в Оптиной пустыни и Шемардинском монастыре направился на юго-восток («юго» приписано мелкими буквами, позднее) по Смоленско-Богоявленской линии и заболел на станции Астапово (сначала написано Куркино, потом зачеркнуто), где и находится на излечении».
Нет в империи новостей более важных сейчас, чем о Толстом.
7 ноября 1910 г. начальник московского жандармского полицейского управления железных дорог срочно и секретно интересуется у начальника Тульского жандармского управления Иелиты фон Вольского – имеются ли какие-либо распоряжения из Петербурга в случае возникновения манифестаций после смерти Толстого и «перевезения тела или в Москву, или в Ясную Поляну». Даром, что сто тыщ курьеров вокруг и секретных депеш, однако они даже не знают точно, где будут хоронить Толстого. Начальник московского жандармского полицейского управления железных дорог озабочен следующим: «желательно действовать во всех случаях вполне однообразно и солидарно».
Судя по резолюции на телеграмме, генерал-майор Иелита фон Вольский «вошел в личное согласие» с московским жандармским генералом, а тот уж согласует действия для единообразия.
Решительно все в напряжении.
(на фото: Софья Андреевна у дома, где лежит Толстой)
Пятого ноября в Тулу из Астапово приходит телеграмма, что накануне Толстой чувствовал себя очень плохо – температура 39,8. Потом получено сообщение, что Л. Н. поправляется и находится в хорошей и спокойной обстановке. Всю неделю температура, по записям Маковицкого, скачет – то жар, то улучшение. Была надежда, что Толстой опять справится с болезнью.
Утром 5 ноября Чертков читал больному «Круг чтения». Время от времени Толстой бредил. Около 12 часов температура была 37,1, пульс более 100. Вечером больной съел немного солянки и выпил кофе и молоко.
«Пропасть людей на свете кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва. Мужики так не умирают», – прошептал он близким 6 ноября. И уже в полузабытьи: «Истина… люблю много… все они…».
В шесть часов пять минут утра седьмого ноября он умер.
В девять-сорок утра к Толстому начали пропускать людей, чтобы проститься. У изголовья сидела вдова. Она наконец-то была рядом с мужем. Когда Толстой уже был без сознания, графиню все-таки пустили к нему, и о чем-то она ему перед смертью успела сказать.
Собрался весь станционный поселок.
Тело, лежащее на кровати, разрешили фотографировать съехавшимися фотографам – любителям и профессионалам. Собравшаяся в комнате публика пропела «Вечная память».
Траурный поезд составили из двух классных вагонов для пассажиров, и товарного для гроба. Ночью у тела Льва Николаевича дежурили по очереди сыновья и близкие. Графиня пришла на рассвете.
(на фото: открытый гроб с телом Толстого сыновья выносят из дома начальника станции)
(на фото: гроб с телом грузят в багажный вагон)
9 ноября газеты вышли с заголовками «Национальное горе».
Общее настроение тех дней живописно передает заметка в «Тульской молве».
«Умер тот, кого весь мыслящий мир единогласно признавал величайшим из всех живущих во всем мире. Тот, кому в наше время не было равного на всей земле.
На всем протяжении истории мы насчитываем очень мало имен действительно гениальных людей.
Пожалуй, Наполеон I.
Пожалуй, Петр Великий.
А остальные гении являются в достаточно степени «спорными».
Гомера, Шекспира, Пушкина принято называть «спорными».
Моцарта, Бетховена – тоже
И некоторых других.
Гения привлекает всякое знание.
Гений все понимает и ко всему способен.
Понятно, что таких людей история знает немного.
Пожалуй, Петр Великий.
Пожалуй, Наполеон I.
Да, Лев Толстой – гений. Лев Толстой еще при жизни приковал к себе мысли всего мира и покорил весь мир».
Трудно не обратить внимания, что, как виделось современникам Толстого, Пушкин – гений сомнительный; Тургенев, Достоевский не значатся даже в сомнительных списках.
Начальник последней станции
(на фото: начальник последней станции Иван Озолин)
Со станции Астапово на похороны Толстого разрешили выехать только Озолину.
Есть легенда, что, вернувшись домой, он увидел оцинкованный железный лист с надписью: «Здесь скончался Лев Николаевич Толстой 7 ноября 1910 г.». Местные мужики спросили его: где прибить?
Озолин указал им на стену у входа в дом и сказал:
– Теперь этот домик должен стать музеем.
По расхожей в интернете версии мемориальная доска из белого мрамора с надписью золотом «Здесь скончался Лев Николаевич Толстой 7 ноября 1910 года» была повешена на фасад дома уже в четыре часа дня в день смерти писателя.
Озолин настоял, чтобы в квартире все осталось так, как было при Толстом: железная кровать, ширма, кресло, столик с лекарствами и зеленой лампой. Из комнаты, где умер писатель, Иван Иванович не забрал ни единого предмета, и показывал это место всем, кто хотел здесь побывать.
До самой Великой Отечественной войны начальник станции Астапово был по совместительству и хранителем толстовского музея.
1 декабря 1946 года здесь открылся Литературно-мемориальный музей — филиал московского Государственного музея Л. Н. Толстого. Один из его экспонатов – копия мундира и красной фуражки, в которой начальник станции встречал Толстого.
В мае 1911 года у Озолина случился первый инсульт – парализовало конечности, пропала речь. Осенью в семье родился младший сын Лев. Взяв с собой новорожденного, жена Анна Филипповна повезла мужа на лечение в Москву. С помощью семьи Толстых его устроили в Пироговскую больницу, вскоре ему стало лучше.
Жили Озолины на небольшую пенсию размером 400 рублей в год. Когда уезжали из Астапово, среди прочего имущества был большой сундук с книгами, среди которых – собрание сочинений Толстого с дарственной надписью Софьи Андреевны. Будучи тяжело больным, Озолин перечитал многие произведения Толстого.
Умер Иван Иванович 15 января 1913 года в возрасте 40 лет. В последний путь его провожали жена с детьми, старшая сестра Люция, саратовская портниха, и младший брат Артур. Были еще трое журналистов и четверо работников товарной станции. При помощи семьи Толстого на могиле установили черный надгробный памятник. Ни могила, ни кладбище не сохранились.
Только в 2016 году в Риге вышла первая научная биография Ивана Ивановича Озолина «Начальник последней станции». Ее подготовила латвийский журналист Ксения Загоровская. Работая над книгой, она вдруг выяснила, что существуют воспоминания И. И. Озолина о последних днях.
Толстого в Астапово, ранее, что удивительно, полностью публиковавшиеся лишь в специализированном научном журнале.
В сентябре 1918 г. народный комиссар путей сообщений Т. Невский, возвращаясь с Южного фронта через Елец, во время стоянки поезда на станции Астапово, предложил переименовать ее в станцию Лев Толстой. Через два месяца так и сделали.
В 1998 году железнодорожная линия на Троекурово была разобрана за ненадобностью и из-за высоких затрат на содержание. C 2014 года на станции нет никаких пассажирских железнодорожных перевозок.
«Он уходил… жить!» Загадки последнего путешествия Льва Толстого
На склоне лет человек обычно ищет покоя: кто-то находит его в кругу самых близких, кто-то – в уединении. Граф Лев Толстой выбрал для себя последний путь, и этот выбор оказался для него единственным.
Последние годы жизни писателя были полны мучений – не столько физических, свойственных его возрасту, сколько духовных. Конфликт с супругой Софьей Андреевной и детьми сделал жизнь Толстого в Ясной Поляне невыносимой. Яблоком раздора стало завещание литератора. На закате своих лет Толстой проникся идеей отказа от собственности. Дворянская роскошь ему опостылела; Лев Николаевич много лет мечтал покинуть барский дом и жить как простой человек, а все имущество хотел раздать нищим и крестьянам.
Эти новые убеждения неизбежно затрагивали вопрос об авторских правах писателя. В свои последние годы Толстой был убежден в том, что его литературные труды должны принадлежать всему человечеству. Однако сделать свои книги всеобщим достоянием ему мешала семья.
Графиня Софья Андреевна, бесспорно, была чуткой и любящей супругой, но также она была матерью, которая думала о будущем своих детей. Вопрос о завещании Толстого постоянно ее тревожил. Кроме того, масла в огонь постоянно подливал преданный ученик и последователь Льва Николаевича Владимир Чертков. Он имел огромное влияние на Толстого, и именно Чертков в конце концов уговорил писателя написать завещание не в пользу жены.
Зная, что понимания в семье ему не достичь, 10 ноября 1910 года (107 лет назад) Толстой наскоро собрал вещи и покинул имение. Это путешествие стало для него последним: по дороге в Новочеркасск писатель заболел воспалением легких и скончался.
Л.Н. Толстой и С.А. Толстая
Что же явилось финальным толчком для этого рокового поступка? Что, кроме распрей с родными, сподвигло Толстого на уход и для чего он отправился в Оптину пустынь, к монахам?
О последнем путешествии великого писателя в интервью «Истории.РФ» рассказал писатель, литературовед и литературный критик Павел Басинский.
«Толстой мечтал жить в бедной избушке»
– Павел Валерьевич, как вы думаете, что сыграло главную роль в уходе Толстого: борьба с самим собой, конфликт с супругой или влияние Черткова?
– Вы знаете, там все сошлось. Такие поступки не совершаются по какому-то одному позыву. Толстой мечтал об уходе давно; он хотел покинуть барский дом и жить в бедной избушке или при монастыре или просто странствовать. Поскольку у него была большая семья, в которой росли дети, он этого сделать не мог.
– Да, ведь у Толстых родилось 13 детей! Пятеро, правда, умерли в раннем детстве, однако и забота об остальных требовала немало сил и средств. Но разве кто-то из детей оставался на иждивении Льва Николаевича перед его уходом?
– К тому моменту, когда он уходил, все дети, в общем-то, были уже взрослые. В доме оставалась только одна дочь Саша, и она уже тоже была совершеннолетняя. К тому же она всецело поддерживала отца в его уходе.
– Она единственная из семьи одобряла его идею?
– Были дети, которые относились к этому лояльно: скажем, Сергей и Татьяна – старшие дети Толстых. А более младшие – Илья, Лев, Андрей – были категорически против.
Л.Н. Толстой с дочерью Александрой
– В одной из своих лекций вы говорили, что важную роль в принятии этого непростого решения сыграло завещание Толстого. Почему оно оказалось для писателя роковым?
– Конечно, завещание было одной из причин его ухода. Дело в том, что свою собственность (Ясную Поляну, дом в Хамовниках и другие имения) Толстой уже давно переписал на жену и детей – еще в начале 1890-х годов. Но решался вопрос о литературных правах. Толстой был уверен, что его произведения могут печататься безвозмездно, что они принадлежат всем и т. д. Но в конце жизни его знакомый юрист Муравьев объяснил ему, Черткову и Саше, что это невозможно. Литературные права не могут принадлежать всем. Они должны принадлежать либо какому-то конкретному физическому, либо юридическому лицу, например Академии наук.
– А если бы Толстой продолжал настаивать на своем? Его бы перестали печатать?
– Нет, его бы печатали, но просто права по закону о наследстве перешли бы пополам его жене и детям.
– Как история с завещанием повлияла на отношения в семье писателя?
– Отношения с женой у Толстого в то время были натянутыми в связи с конфликтом, который происходил между ней и Чертковым. И вообще, будем говорить прямо: Толстой не хотел, чтобы его родственники распоряжались его литературным наследием – грубо говоря, наживались на его трудах. Более того, после смерти графа его дети сами согласились с волей отца и считали, что он правильно поступил, потому что деньги были слишком большие. Зарубежные издатели предлагали десять миллионов золотых рублей за эксклюзивные права на посмертное издание Толстого. Наши предлагали чуть поменьше, но все равно речь шла о миллионах, а это в то время были колоссальные деньги.
– То есть его дети боялись стать нахлебниками?
– Да, конечно. Они признали, что это заставило их работать и самим устраивать свою жизнь.
«За свои дневники держался как лев»
– Конфликт между Толстым и Софьей Андреевной строился только на его отношении к собственности? Или что-то еще было причиной размолвки?
– Толстой не без оснований опасался, что, возможно, Софья Андреевна как-то поправит его дневники. Вообще, настоящая война шла именно за дневники Льва Николаевича, а не за его сочинения. К своим сочинениям Толстой к концу жизни относился уже крайне пренебрежительно. Все его статьи к тому времени были напечатаны: после 1905 года они печатались либо в России, либо за границей и были всем известны. А вот за свои дневники он держался как лев. И боялся, что Софья Андреевна внесет в них какие-то поправки. Поэтому в этом смысле он доверял Черткову больше, чем жене.
Л.Н. Толстой и В.Г. Чертков
– Что за личность был этот Чертков?
– Чертков был его самый фанатичный и преданный ученик, ловивший каждое слово Толстого. Но он скрыл одно-единственное письмо Толстого к нему, где тот выражал сомнения по поводу вопроса о наследстве. Это письмо Чертков спрятал, но не уничтожил; оно хранилось у его сына до 1960-х годов и в итоге все равно было опубликовано, но уже после смерти Черткова. В принципе, Чертков выполнил волю Толстого – 90-томник был издан. Если вы откроете это собрание сочинений, то увидите, что там на французском языке написано, что каждый может печатать это безвозмездно.
– Все эти распри, видимо, сделали жизнь Толстого ужасной. Об этом можно судить из его прощального письма к жене, где он писал: «Положение мое в доме стало невыносимым».
– Да, уход Толстого был связан с просто невыносимой обстановкой, которая сложилась в Ясной Поляне – к сожалению, так бывает в семьях. В доме был просто раздрай – раздрай между детьми, Чертковым, Софьей Андреевной и Львом Николаевичем. Он тогда уже был глубоким стариком, и ему хотелось покоя, уединения. А Ясная Поляна представляла собой проходной двор – там постоянно торчали фотографы, Дранков снимал его на кинокамеру (Александр Осипович Дранков – русский фотограф, кинооператор, один из пионеров российского кинематографа, первым осуществил киносъемку Толстого. – Прим. ред.). В дом все время шли посетители, просили у Толстого денег, которых у него не было (когда он уходил, у него в кошельке было 50 рублей).
«В монастыре все были ошарашены»
– Многие историки считают, что Толстой отправился в это последнее путешествие, чтобы воссоединиться с Церковью, от которой прежде отрекся. В пользу этой теории говорит тот факт, что Лев Николаевич поехал в Оптину пустынь, к монахам. Вам эта версия кажется правдивой?
– Вы знаете, этот вопрос висит в воздухе. Церкви, конечно, предпочтительно думать, что Толстой поехал в Оптину пустынь для того, чтобы покаяться, примириться с Церковью. И ведь он действительно два раза подходил к келейному домику старца Иосифа – в то время это был главный старец в Оптиной пустыни. В домик он не вошел, потому что ждал, что его позовут, но его не позвали. Это не была какая-то гордыня с его стороны, просто он знал, что Иосиф болен. Тут нужно понимать, что Толстой все-таки был в хорошем смысле таким барином-аристократом: для него войти к больному человеку без приглашения было невозможно.
– Почему его не пригласили в дом?
–Сложно сказать. Келейник Иосифа потом вспоминал, что он якобы видел Толстого в окне и спросил старца, позвать ли его. Иосиф сказал: «Конечно, позови». Но, когда келейник вышел, Толстой уже был далеко. По запискам Маковицкого (Душан Петрович Маковицкий – врач семьи Толстого и яснополянских крестьян; сопровождал писателя при его уходе из Ясной Поляны. – Прим. ред.) мы знаем, что от домика Иосифа Толстой пешком пошел к парому и возле парома долго разговаривал с монахами. В общем, ситуация довольно запутанная. К тому же все в монастыре были ошарашены. Поздняя осень – это не время паломничества, и вдруг появляется Толстой, отлученный от Церкви. Это дело серьезное. Старец может с ним встретиться, а вот игумен монастыря не может без разрешения владыки Синода встретиться с отлученным Толстым. Игумен сам был болен, он только недавно вернулся после операции. Понимаете, это была обычная человеческая ситуация, которая менялась каждую минуту, а из нее все время пытаются вывести какую-то очень жесткую логическую связь. Толстой, может быть, и хотел пожить при Оптиной пустыни. Дело в том, что это было возможно, ведь совершенно необязательно было жить в келье. В Оптиной пустыни было несколько гостиниц, где было принято, особенно среди пожилых женщин, доживать свой век при монастыре, куда они ходили молиться. Там были похоронены две тетушки Толстого, которые как раз жили при монастыре, но не как монахини.
– Куда Толстой отправился из монастыря?
– Его младшая сестра Маша была монахиней в Шамординском монастыре (это женский дочерний монастырь Оптиной пустыни). Он поехал к ней, поскольку это не так далеко от Оптины, и хотел там остаться, но, опять же, не в монастыре (тем более в женском), а снять рядом домик и уже даже договорился об этом.
– Что его удержало?
– Дочь Саша напугала его тем, что Софья Андреевна его настигнет.
– Толстой боялся, что жена будет его преследовать?
– Да, на тот момент он боялся жены. Не в том смысле, что она разорвет его на части; он боялся посмотреть ей в глаза. Она уже знала, что завещание подписано, и не в ее пользу. Толстой это понимал и не знал, что ей сказать. Он бы, безусловно, спасовал. Толстой не был твердолобым человеком, особенно в конце жизни. Поэтому он боялся ее видеть и поехал дальше, в Новочеркасск. В дороге, как мы знаем, он заболел.
– Толстой, как вы сказали, очень трепетно относился к своим дневникам. Он делал какие-то записи в период своего ухода из Ясной Поляны?
– Да, он вел дневник. Толстой делал записи в Оптиной пустыни, диктовал дневник в Астапове (железнодорожная станция, где больного писателя сняли с поезда и где он скончался. – Прим. ред.). Так что есть дневник ухода Толстого. Есть телеграмма, которую он отправлял Саше, и какие-то документы с ее стороны тоже остались. Есть воспоминания о его разговоре с сестрой, при котором присутствовала ее дочь Елизавета. Есть воспоминания Саши, воспоминания Черткова и, конечно, свидетельства Маковицкого, который записывал каждое слово Толстого. И потом, за Толстым следовали корреспонденты, они преследовали его даже в поезде. Они посылали телеграммы, опрашивали монахов Оптиной пустыни. Свидетельств очень много, но они все не дают какого-то абсолютно однозначного ответа. Нужно понимать, что это была очень жизненная и спонтанная ситуация, и не надо пытаться извлечь из нее какую-то философию. Бунин, конечно, попытался – написал «Освобождение Толстого». Но это философское эссе, Бунин так видел; ему хотелось видеть в Толстом своего рода буддиста. Куприн в газете писал, что Толстой, как раненый зверь, убежал умирать вдали от дома, у него какая-то языческая версия произошедшего. А это была просто тяжелая человеческая история. Такие бывают в жизни.
«В дневнике был сюжет нового романа…»
– Он был здоров настолько, насколько может быть здоровым 82-летний человек, у которого периодически начинались приступы и провалы в памяти. Но тем не менее накануне ухода он вместе с Маковицким проехал несколько километров на лошади, спускался в овраг, поднимал лошадь наверх…
– То есть он не выглядел как человек, который приготовился к смерти?
– Он вообще не уходил умирать! Просто сегодня, читая об этом, все знают, что через 10 дней Толстой умрет, поэтому и думают, что он уходил умирать. А он не знал, что он умрет через 10 дней. Он уходил жить! У него в дневнике были сюжеты романа, который он хотел написать. Он хотел уединения и спокойной работы без этих треволнений Ясной Поляны. Он прямо написал Новикову (Михаил Петрович Новиков – русский писатель, крестьянин, близкий знакомый Толстого. – Прим. ред.): «Я как в аду киплю в этом доме». Это не значит, что Толстой осуждал всех, просто ситуация объективно так сложилась. Он понимал и свою вину, которая заключалась в том, что он не поставил всех домашних в известность о том, какое он написал завещание. А не поставил потому, что понимал, что это просто убьет Софью Андреевну и будет такой скандал, которого он не выдержит.
Софья Андреевна у дома на станции Астапово, где скончался Лев Николаевич
– Значит, уход, действительно, оказался единственным выходом. Толстой давно хотел этого, но долго ли планировал? Или решение было принято мгновенно?
– Это было спонтанное решение. Он проснулся ночью и увидел, что жена роется в его столе – ищет завещание. У него участилось сердцебиение. Он дождался, пока она заснет, быстро собрался и вместе с Маковицким уехал. И только уже в дороге Толстой спросил его: «А куда же мы поедем?» Сперва он хотел поехать к своей старшей дочери, Татьяне Сухотиной. Но это было недалеко от Ясной Поляны, и он понимал, что Софья Андреевна сразу будет его там искать. Кроме того, Татьяна не была сторонницей ухода отца. А вот сестра Маша могла его понять – Лев Николаевич это понимал. Они были погодками и самыми младшими детьми в семье. Толстой понимал, что она его примет и поймет. А в Оптину он заехал потому, что очень любил это место и ему хотелось поговорить со старцем – с Иосифом. Я думаю, что не о том, чтобы примириться с Церковью. У него было много возможностей с ней примириться еще в Крыму, когда все думали, что он умирает и приходила телеграмма от митрополита Антония (Вадковского), главенствующего члена Синода.
– Тогда чего же Толстой хотел от монахов, если не покаяния?
– Скорее, ему хотелось поговорить о том, как жить старому человеку в одиночестве. Он искал у старцев какой-то мудрости. Они очень нравились ему, и монастырская жизнь Толстому тоже нравилась, потому что она была вдали от мира.