поговорка чтоб жизнь медом не казалась
Глава 25. Чтобы жизнь мёдом не казалась
25. Чтобы жизнь мёдом не казалась.
Воительница и мой паж, словно невзначай, толкнули меня плечами себе за спину, прикрывая с двух сторон. Мне же ничего другого не оставалось, кроме как заглянуть в себя. Должны же хоть какие-нибудь там способности отыскаться, так необходимые в столь опасной ситуации. берегиня я местного волшебного существа или нет, в самом-то деле?! Но сколько я в себе не ковырялась, так ничего полезного найти не смогла, отчего заметно загрустила. Дрога же на помощь не торопилась, засидевшись у Странника в гостях.
Парочка вновь прибывших вампиров, драпающих со всех ног от нежити, заметив, что мы собираемся попытаться отразить нападение, немного замедлились, видимо, размышляя о том, присоединяться ли к чокнутым героям, или бежать дальше. В конце концов, высокий парень с большими серыми глазами и короткой стрижкой решительно заявил, пристраиваясь рядом с нами :
— Ты, Гриб, как хочешь, а я тут с местными потусуюсь. Устал я что-то от бега на длинные дистанции. Да и стыдно как-то за спинами девчонок и этого пацана с птичкой прятаться.
В ответ его друг болезненно поморщился, с сомнением ощупывая пальцами челюсть. Я же, прислушавшись к их разговору, непроизвольно вздрогнула, узнавая старых знакомых.
Но тут возобновление знакомства пришлось прервать по независящим от нас причинам.
— Салют Дарк! А Советник где же?
Выяснение обстоятельств превращения друзей в вампиров и проникновения их сюда к нам в Мирлдар пришлось отложить. Жарагары, наконец, решились на нас напасть.
Дарк же взял на себя владельца посоха, явно мечтая о трофее. Совёныш, кстати, хозяина своего не оставил, крепко вцепившись в его плечо. То ли желал в заварушке лично поучаствовать, то ли на деле хотел продемонстрировать свою нам преданность. Последнему жарагару пришлось совсем туго. Его обступило четыре скалящих свои клыки вампира. Гонцы Советника праздновать труса не стали, отважно бросившись собратьям на подмогу с криком :
Вампиры теснили свою жертву, яростно рыча и вращая глазами, но приблизиться на расстояние укуса никак не могли. Этот, не отличающийся ни ростом, ни выправкой боец, оказался вдруг сильным и выносливым. Казалось меч в его руках жил своей собственной жизнью и жаждал крови нападавших. Каким-то чудом Грибочку удалось добраться до его свободной левой лапы почти вплотную.
Тот в ответ брезгливо сморщил нос.
Я нервно металась среди дерущихся, уговаривая друзей:
— Вы их только до смерти не кусайте, пожалуйста. Покалечьте немного и будет с них. Нам же вывести ещё этих уродов из Мирлдара как-то нужно, иначе дверь в этот мир так и не закроется.
— Кому сказано, что убивать нельзя?! Или хочешь здесь навеки поселиться?!
Разоружённый враг проявил неожиданную прыть и щучкой нырнул в кусты. За первым последовал и второй, которого Воительница лишила топора. А их третьего товарища достал клыками Вовка Кларк, умудрившийся, зажмурившись от отвращения, укусить его за руку. Укушенный, испуганно наблюдая, как просто на глазах стала распухать и чернеть поражённая вампиром часть тела, взвыл от боли и ужаса:
— Вы совсем больные на всю голову! Ой мамочки, больно-то как! Идиоты, зубы вырастили, а ума нет! Вы же меня покалечили, сволочи!
Но вампирам было не до погони. Вовка с ужасом взирал на дело зубов своих, до самого последнего момента не отводя потрясённого взгляда от убегающего, пока укушенный им не скрылся в зарослях.
Вздохнув и погрозив своему нетерпеливому пажу пальцем, я потопала кустам сочувствовать. Гонцы же увидев результат Вовкиного укуса резко насторожились.
Грибочек подскочил, как ужаленный:
Дебр в Мирлдаре! Это было плохо, очень плохо. Что они успеют натворить, пока мы их найдём? Даже представлять не хотелось. Эта компания славилась своей жестокостью и беспощадностью. Ребята Дебра отличались равнодушием к жизни, как к своей, так и к чужой. Их привлекала опасность, острота игры со смертью. Некоторые стремились ещё и нажиться за счёт других. Для Дебра же это была только игра и ничего более. Он, как и Миледи Шаманка, тоже боролся со скукой и тоже не отличался щепетильностью в выборе средств для этой борьбы. Было ли что-нибудь, что составляло для него ценность? Этого никто не знал. Дебр не любил ни с кем делиться своими мыслями, даже со своими головорезами. Только одно давало надежду на благополучное разрешение ситуации. Чародей был очень умен. И если мы не сможем достучаться до его чувств, возможно нам удастся воззвать к его разуму. Не думаю, что его привлечёт этот мой мир-ловушка.
Размышляя, я задумчиво разглаживала почерневшие листочки пострадавшего куста и вдруг с удивлением заметила, как они стали оживать под моими пальцами, благодарно мне о чём-то нашёптывая. Удивлённо улыбнувшись, я поторопилась похвастаться перед друзьями:
— А я кустик вылечила! Я оказывается ещё и лечить умею!
Но Воительница разрушила все надежды Грибка на немедленное излечение от пугающей его ипостаси, резким движением отправляя свои мечи в ножны себе за спину.
Ослушаться приказаний нашей Главнокомандующей никто не рискнул. Все дружно, чеканя шаг, словно на параде, разбрелись в разные стороны. Вампиры напрямик через кусты живо рванули к лесу, а мы с пажом бросились догонять шуструю Воительницу, направляясь к месту всеобщего сбора, в предвкушении начала военной компании.
Поговорка чтоб жизнь медом не казалась
Из записных книжек Эмиля Мишеля Чорана.
***
Мистическое чувство своего ничтожества и бесплодия.
Я искал выхода в утопии и нашел единственное утешение — в Апокалипсисе.
И все-таки я не в силах пасть в своем ничтожестве еще ниже, не могу перешагнуть через границы собственного бесплодия.
Лжепророк — вот кто я такой: даже в разочаровании потерпел крах.
Есть особое наслаждение — не поддаваться порыву покончить с собой прямо сейчас.
Всем лучшим и всем худшим во мне я обязан бессоннице.
Стихи как таковые я понимаю все меньше; я могу теперь выносить одну лишь скрытую, неявную поэзию, поэзию совершенно без слов, я хочу сказать — без тех приемов и уловок, которыми обычно пользуются в стихах.
В автомобильной катастрофе погиб Альбер Камю. Он ушел, когда уже все, включая, вероятно, его самого, знали: сказать ему больше нечего и остается лишь разменивать невероятную, непомерную, иначе говоря — смешную славу. Невыносимая горечь вчера, в одиннадцать вечера, на Монпарнасе, при известии о его смерти. Замечательный писатель второго ряда, ставший поистине великим, до такой степени он, осыпанный всевозможными почестями, был свободен от всего вульгарного.
Отрицание получило надо мной такую власть, что, лишив всего остального, сделало меня человеком узким, упрямым, больным. Как бывают люди, зачарованные Прогрессом, так я зачарован Неприятием. Тем не менее я понимаю: можно согласиться, можно принять все существующее, но этот подвиг, охотно признаю, посильный для других, требует от меня такого рывка, на который я уже просто не способен. Неприятие, сначала искалечившее мой ум, теперь отравило мне кровь.
Беспредельная трусость перед жизнью. Как бы последняя судорога безволия.
Сегодня, расписываясь на бланке, я словно впервые увидел свою фамилию, как будто не узнал ее. День и год рождения — все показалось мне непривычным, непостижимым, совершенно не относящимся ко мне. Психиатры называют это чувством отчуждения. Если говорить о лице, то мне часто приходится делать усилие, чтобы понять, кто это, — усилие, чтобы с трудом и неприязнью к себе привыкнуть.
И стать всего лишь писателем? Какое падение!
Нужно было бы собраться с силами и отречься от всего, даже от имени, со страстью, с неистовством броситься в стихию анонимного. Нищета — другое название абсолюта.
Все живое меня пугает, ведь живое значит шевелящееся. Я бесконечно сочувствую всему несуществующему, потому что до боли, до безнадежности чувствую на себе проклятие, тяготеющее над любой жизнью как таковой.
Слова кого-то из мусульманских мистиков, достойные Майстера Экхарта: “Если истина не сокрушает тебя до кости, это не истина”.
Быть неактуальным. Как камень.
Настоящая поэзия начинается за пределами поэзии. То же самое с философией, да и со всем на свете.
Чехов — самый беспросветный из писателей. В годы войны я было дал его книги тяжело заболевшему тогда другу, так тот буквально взмолился, чтобы я забрал их назад: простое их чтение лишало его сил сопротивляться недугам.
Кто-то из греков (Диодор?), обучая пятерых своих дочерей диалектике, дал им мужские имена, а слуг величал союзами: “поскольку”, “но” и т. п.
Я не написал ни единой строки, чтобы не почувствовать потом неловкость, нестерпимый стыд, чтобы до глубины души не усомниться в своих способностях, в своем “предназначении”. Человек в ясном уме не должен браться за перо — если, конечно, не имеет страсти к самомучительству. Вера в себя — вот настоящая “благодать”. Если бы Господь помог мне поверить в свои силы! Может быть, обращаются именно потому, что больше не могут переносить трезвый взгляд на себя самих? Может быть, это удел людей со снятой кожей — от слишком пристального в себя всматривания? Ад самопонимания, о котором не догадывались ни оракул, ни Сократ.
Сократ Критону, перед смертью: “Никогда не говори неправильно: это не только оскорбляет грамматику, но и причиняет зло душе”.
Моя сила — в том, что я не нашел ответа ни на один вопрос.
Мы живем в столетии, когда живописный образ человека исчез у нас на глазах. Ни портретов, ни лиц. Этот процесс необратим. Что ни говори, извлечь из человеческого лица больше нечего: оно выдало свои тайны, его черты теперь никого не занимают.
По сути, меня подхлестывает только пафос. От всего остального я начинаю зевать и бросаю перо.
Мысли у меня не дотягивают до уровня чувств.
Французская литература — самая головная. По-настоящему глубоко я привязан только к русской.
Чем дальше, тем равнодушней я к предрассудку, именуемому стилем. А сколько лет я жертвовал ради него всем!
Все мои так называемые “мысли” сводятся к диалогу с собственной волей. С недостатком этой воли.
Я должен был жить на природе. Как я наказан за то, что предал свое детство!
Несколько часов искал сегодня определение ада и не нашел ничего подходящего. Говорю, конечно, не о христианском аде, а о личном опыте, где ни дьявола, ни Бога нет.
С огромным удовольствием забыл мысль еще до того, как она обрисовалась.
В довоенные времена жил один старый больной поэт, которого совершенно забыли и по настоянию которого, как я где-то прочел, всем посетителям должны были говорить, будто его нет дома. Время от времени жена — из жалости к нему — звонила в дверь.
Легко пишется тем, кто может писать о чем-то другом, а не о себе.
Презирать весь мир — и принимать похвалы первого встречного!
Хочешь быть счастливым, не ройся в памяти.
Когда больна душа, ум вряд ли останется не затронутым.
Источник бесплодия: сосредоточенность мысли на себе одной.
Моя драма — драма вчерашнего честолюбца. Время от времени какие-то планы и химеры прежних лет, кажется, находят продолжение. Я не полностью излечился от прошлого.
В телеграмме брат написал: “Наша сестра тоже умерла”.
Невозможно любить джойсовского “Улисса”. Но остальные романы невозможно после него даже читать.
“Макбет”, “Бесы” — вот книги, которые я хотел бы написать.
Мысль — самая незаметная форма агрессивности.
Доктрины уходят — анекдоты остаются.
Только что по пути на рынок встретил беременную женщину (с виду, на последнем месяце). Чувство отвращения, дурноты. И тут же подумал, что моя мать, когда носила меня, выглядела так же ужасно.
За гробом Лейбница шли три человека.
У меня нет ненависти к жизни, нет желания смерти, все, чего я хотел бы, — это не рождаться на свет.
Изнеможение, разбитость, головные боли. Даже мысли, и те простудились.
Я хотел бы написать «Историю отречений».
«Чтобы жизнь малиной не казалась»
«Чтобы жизнь малиной не казалась»
Это расхожее народное изречение, довольно редко озвучиваемое, но очень часто подразумеваемое и, что удивительно, в ситуациях, казалось бы, совсем не связанных друг с другом, достойно пристального анализа. Даже беглый взгляд позволяет заподозрить некий обособленный мотив, который, собственно, и выражен загадочным нравоучением, имеющим и второй вариант: «Чтобы жизнь медом не казалась». Как мы увидим, мотив является чрезвычайно действенным, хотя и не входит ни в какие существующие списки основных мотивов.
Что же именно имеет в виду субъект, когда говорит (пусть про себя), совершая определенный поступок: чтобы жизнь малиной не казалась! И что чувствует услышавший подобное напутствие? Ведь очевидно, что речь идет не о мести, нередко напутствие адресуется человеку, которого «напутствующий» впервые видит, так что при некотором размышлении мотив «не-меда» распознается как нечто, противоположное доброжелательности, то есть как «зложелательность». Однако, в отличие от зложелательности, имеющей, по-видимому, универсальный характер, интересующая нас мотивация все же избирательна и, отчасти, спровоцирована, вот только не совсем понятно чем. Рассмотрим пару случаев действия в соответствии с принципом «чтобы жизнь малиной не казалась».
Вот сержант или капрал, обучающий новобранцев. На вопрос бедняги «За что?» он с большой вероятностью может ответить: «А чтобы жизнь медом не казалась!». И эти слова наставника, адресованные необстрелянным бойцам, несут в себе рациональный имплицитный смысл и даже педагогический эффект. Смысл в том, чтобы предостеречь от излишнего доверия к миру. Соответствующая установка является его профессиональным приемом, элементом профпригодности — как комплекс мер по закалке стали для сталевара. Психологическая атмосфера бесспорно отсылает нас к обрядам инициации, rites de passage (ритуалам), где преодолевается мягкотелость, аморфность некой заготовки, все еще не являющейся полноправным субъектом. Сержант осуществляет помощь трудностями в соответствии с принципом Ницше, и к разряду таких наставников принадлежат не только сержанты, но и разного рода сэнсэи, тренеры, старшие напарники — все они реализуют странную услугу, поставку субъектообразующих трудностей. Можно сразу же заметить, что когда поставщиков такого рода оказывается слишком много, происходит затоваривание.
Рассмотрим теперь следующий случай, столь же легко представимый. Вот человек заходит в учреждение и бодрым голосом сообщает, что ему требуется некий документ. Посетитель излучает оптимизм, он уверен, что добьется своего и сделает это с минимальной потерей времени. И вот, опять же с высокой долей вероятности, он наталкивается на универсальный инстинкт чиновника: обломать. Делопроизводители как сословие уверены, что «обломать» этого иноземного пришельца — дело святое. Данный случай нередко бывает осложнен примесью и других мотивов, например, намерением получить взятку, тем, что не хочется делать лишних движений, общим плохим настроением. Однако для нас важно подчеркнуть, что облом возможен без всяких посторонних примесей, исключительно из соображений чтобы жизнь медом не казалась. И если представить себе, что удастся искоренить коррупцию (гм…), преодолеть нерадивость, — мотив облома все равно останется, более того, останется как глубинный элемент солидарности персонала. Мотив проявляет свою действенность всякий раз, когда целью является нечто помимо реализации товара. С обзорной площадки обычного хода вещей совокупность такого рода инцидентов выглядит как общее ограничение скорости, как запрет преодоления препятствия на всем скаку: «Ну, ты разогнался — притормози!». Понятно, что можно ускорить дело с помощью смазки, не подмажешь — не поедешь, и все же всегда найдутся те, кто не ждет никакой корысти, а просто заботится о том, чтобы жизнь малиной не казалась.
Рассмотренный случай кажется куда более далеким от структур rites de passage, но, пожалуй, и здесь происходит своего рода инициация: контрагенты формального общения приобретают взаимно-отрицательную полярность. Сначала «сотрудник» видит очередного, как бы пытающегося его не заметить и легко проскочить проходимца. Сотрудник, однако, реагирует, проявляя надлежащую валентность, он думает: «Вот же гад, ну сейчас я тебя обломаю, чтобы жизнь медом не казалась». И произносит изысканно-вежливым, елейным (если он садист) или просто отстраненным (если он обыкновенный сотрудник) голосом: «К сожалению, не все так просто. » — и далее: у вас печать неразборчивая, дата просрочена, уголок помят или что-нибудь в этом же духе, тут главное — сбить дыхание, переключить режим благосклонности мира на режим «не-малина». Получивший отпор и покидающий учреждение с испорченным настроением думает: «Вот же гад, и откуда только такие берутся!». Посетитель, конечно, не собирается сдаваться, но цель всей ситуации некоторым образом достигнута: сейчас жизнь вовсе не кажется ему малиной. Даже страшно представить себе, сколько таких инициаций свершается ежедневно и ежечасно, — причем, помимо корысти, честолюбия, эроса, — так сказать, от чистого сердца.
Конечно, большинству смертных жизнь малиной и без того не кажется, большинству об этом и напоминать не надо, ибо они, привыкшие держать круговую оборону от мира, в сущности, готовы к обломам. Поэтому когда что-то у них получается без проволочек, они радуются и испытывают душевный подъем. Но все же универсальность состояния «не-малины» в сочетании с его загадочностью не оставляет нас в покое. Почему, собственно? И насколько бы изменился мир, насколько бы он стал лучше, если бы принцип «чтобы жизнь малиной не казалась» не соблюдался столь неукоснительно?
Но для каких-либо выводов необходимо расширить границы феномена, ибо есть основания полагать, что его социально-нормативная роль (в том числе и роль своеобразного естественного отбора) не является исключительно отрицательной, неким основанием для мизантропии и грустного восклицания: «Ecce homo. ». Возможно, что этот встроенный тормоз легких порывов мобилизует энергию преодоления: есть основания полагать, что большую часть расплаты несет тот, кто осуществляет инициацию, тогда как субъект, принудительно погруженный в стихию «не-меда», может выйти из нее закалившимся и обновленным — по крайней мере, таков один из возможных исходов.
Вопрос ведь можно поставить и так: для чего нужно сбивать спесь? И как отличить это вроде бы справедливое намерение от фонового злорадства и зложелательности? Не идет ли речь об одних и тех же вещах? Вспоминается недавний эпизод университетской жизни. Ко мне подходит студент с направлением на досрочную сдачу экзаменов, я даю ему пару вопросов. Посидев минут пять, студент с уверенным видом идет отвечать. В его поведении, да и во всем облике невооруженным глазом видны напор, энергичность, то, что греки называли hybris. Помимо этого распознается желание отделаться от формальности как можно быстрее и, конечно же, блеф, неплохо, впрочем, упакованный в риторические фигуры. Не исключено, что его подход к делу может вызвать симпатии со стороны внешнего наблюдателя. У меня же возникает стихийное чувство протеста, дополнительные вопросы только убеждают меня в этом. Я понимаю, что студенту нужна пятерка, но говорю: «Ваш ответ заслуживает в лучшем случае четверки. Если хотите получить „отлично”, подготовьтесь как следует и приходите еще раз».
Студент кивает головой, он готов к новому штурму и слегка расстроен тем, что номер не прошел, что не удалось проскочить сразу и не все пошло как по маслу. Мы оба знаем, что в следующий раз будет пятерка, — студент, вообще говоря, не из самых худших. Более того, я понимаю, что не только ему, ведь и мне придется специально выделять время для новой встречи, — и все же я не соглашаюсь поставить «отлично» сразу.
Теперь я сознаю, что причиной моего решения была все-таки «не-малина». Я расспрашиваю коллег, как они поступают в подобных случаях, и, обобщая ответы, получаю примерно такой тезис: «Ну, пусть сначала побегает за мной, а там посмотрим». Может быть, знаний и не прибавится, но, хорошенько побегав, почти наверняка удастся получить искомую оценку (садисты оказываются в явном меньшинстве). Иными словами, принцип «чтобы жизнь медом не казалась» срабатывает и здесь, словно бы свидетельствуя, что мир находится в состоянии грехопадения. И тот, кто в полной мере испытает вкус «не-меда», наверняка согласится с известным парадоксом, что «человек всегда отвечает за грехи, но очень редко — за свои собственные».
И в то же время видно, что взаимооблом не симметричен: обрекающий на не-медовые трудности оказывается, в некотором смысле, донором, осуществляющим бытие-для-другого. Ведь ему ничего такого не перепадает, кроме, разве что, чувства абстрактной справедливости, возможно, с примесью злорадства. Зато лишенный меда будет острее ощущать the taste of honey и вдобавок обретет важные стимулы к самосовершенствованию. Вот ведь и чаньский наставник усердно заботится о том, чтобы его ученикам жизнь малиной не казалась, и не потому ли все новые и новые ученики вступают на путь Будды?
Что ж, пора уже вспомнить знаменитые строки Булата Окуджавы: «Давайте говорить друг другу комплименты» — чтобы выразить принцип, противоположный нашему. Но действительно ли мир, руководствующийся им, будет во всех отношениях лучше? Теперь это уже вызывает сомнения: если даже отбросить несбыточность подобной маниловщины и представить, что максима прославленного барда стала всеобщим руководством к действию, придется вспомнить, что есть ведь еще и проходимцы. Как же далеко они пройдут, если никто и ничто не будет их останавливать? Если санитары леса, заботящиеся о труднодоступности малины, вдруг переведутся (смешное предположение, конечно), что же станется с заветом Господним? Ибо заповедано в поте лица добывать хлеб свой, и ясно, что мед задаром способен окончательно развратить изгнанников, лишить их страха Божьего, драгоценной энергии преодоления.
Теперь проясняется верное отношение к афоризму Ницше «Падающего — толкни». Он кажется чрезмерно жестким, но его следует дополнить еще одним выводом: «Разогнавшегося — притормози!». Зачем? А чтобы жизнь малиной не казалась.
И что же, как правильнее будет назвать этих новых, бесчисленных распорядителей инициаций, столь осложняющих нашу жизнь, — отравителями меда или его дозировщиками? Или, может быть, и отрава, как любил подчеркивать Деррида, всего лишь результат передозировки фармакона? Едва ли это тот самый случай, учитывая известное соотношение ложки дегтя и бочки меда, скорее здесь следует отметить, что в состоянии «хронической отравленности» может долгое время пребывать целый социальный организм. И все же некоторые моменты хорошо поддаются классификации на шкале «яд — лекарство». Рассмотрим два случая. Вот перед нами Америка 70 — 80-х годов прошлого века. Принимаются различные законодательные меры для адаптации меньшинств — вводятся специальные рабочие квоты для пожилых, для инвалидов, etc и фирмы, проявляющие дискриминацию при приеме на работу, рискуют нарваться на огромные штрафы. Сами же американские СМИ давно уже транслируют типичную пародию: «На работу в фирму по производству программных продуктов требуется пожилая пуэрториканка, желательно лесбийской ориентации и без диплома об окончании средней школы». Как бы там ни было, проблема WASP (White Anglo-Saxon Protestant) активно обсуждается и отнюдь не пущена на самотек, и «белые англосаксы» чувствуют, что это испытание устроено им по единственной причине: чтобы жизнь малиной не казалась. Чувство их не обманывает — именно эту цель и имели в виду законодатели, именно такой подход диктуется абсолютным инстинктом государственности, великой американской добродетелью. В данном случае речь идет о предотвращении усталости элит — и следует заметить, что все идет успешно до тех пор, пока не перекормят медом трутней.
Но пусть теперь перед нами Россия, все равно каких времен. Пусть это будет сегодняшний день. Вот я прилетаю в аэропорт Пулково после двухнедельного пребывания в Германии. Сажусь в автобус, всматриваюсь в лица попутчиков. Что не так? Что же такое написано на их лицах, чего не было у немцев или, скажем, у датчан? Не так просто выразить это одним словом — ну, разве что, сказать «неприветливость». Словно бы ничего хорошего от жизни эти люди не ждут. И поначалу все вокруг кажется подтверждением этого тезиса.
Впрочем, через пару дней ход вещей входит в свою колею и фон перестает распознаваться; фон ведь и есть фон. Однако сам собой рождается непритязательный афоризм по аналогии со знаменитым изречением стоиков: «Если не можешь достичь желаемого, научись желать достижимого». В русской версии изречение звучало бы так: «Если не можешь сделать свою жизнь малиной, сделай так, чтобы она не казалась малиной и соседу». Этот принцип тоже внедрен в коллективное поведение на уровне инстинкта, и мы, кажется, имеем дело с некой передозировкой, с избытком той самой «помощи трудностями». Отсюда и гипербдительность, из-под пресса которой может вырвать только переход в измененное состояние сознания. Но если резко понизить дозировку, на горизонте тут же возникает другой фетиш русской ментальности — халява. Кроме того, в русском языке не зря существует очень точное в интересующем нас смысле слово — проходимец. Не то чтобы имя им легион, но есть обоснованное подозрение, что именно они придут к финишу первыми, если только ослабнут социально-психологические тормоза и будут демонтированы важнейшие противообманные устройства.
Ницше пишет: «Если сообразить, что человек в течение многих тысячелетий был животным что все внезапное, неожиданное, заставляло его быть готовым к борьбе, даже к смерти, и что даже позднее, в социальных условиях жизни вся обеспеченность покоилась на ожидаемом, привычном, проверенном в мнении и деятельности, то нельзя удивляться, что при всем внезапном если оно врывается без опасности и вреда, человек становится веселым, переходит в состояние, противоположное страху: съежившееся, трепещущее от страха существо расправляется человек смеется. Этот переход от мгновенного страха к краткому веселью зовется комическим. Напротив, в феномене трагического человек от большого, длительного веселья переходит к великому страху; но так как среди смертных великое, длительное веселье встречается гораздо реже, чем повод к страху, то на свете гораздо больше комического, чем трагического; смеяться приходится чаще, чем испытывать потрясение»<1>.
В этом затейливом рассуждении Ницше, в сущности, говорит следующее: большинство людей вовсе не ожидают легкого счастья от жизни. Образ жизни, который они ведут, позволяет назвать их пожизненно-съежившимися существами, и когда мир вдруг говорит им: «Эй, раскройтесь! Выпрямитесь!» — они смеются. В комическое начало они погружаются как в воздушную стихию. Эти два неразрывных обстоятельства — жизнь, которая не мед, и комическое — спонтанно переходят друг в друга. И еще одну важную вещь говорит Ницше: трагическое случается не с этими съежившимися существами, но как раз с теми из смертных, кому дано испытать «великое длительное веселье». Некоторым образом, трагедия даже есть естественное завершение такого веселья. Кратчайший сказочный зачин к трагедии так и звучит: жил не тужил. Была ли красавица-дочь у старика или у сестрицы семеро братьев — трагическая нота уже вкралась в повествование. Если жизнь твоя течет как пьянящий густой мед, знай: близится страшное похмелье. И вот тут-то можно сказать, что, к счастью, службы прививки и профилактики не дремлют: денно и нощно они готовы заботиться о том, чтобы разбавить мед сами знаете чем. В свое время в «Правде» была напечатана печально известная редакционная статья «Сумбур вместо музыки». Национальная русская мера предосторожности призвана претворить в жизнь ситуацию, которую можно назвать «облом вместо трагедии».
Таким образом полярность, связанная с обобщенным масштабом, с дискретным переключением регистра «малина / не-малина», в более подробном масштабе сменяется несколько усложненной картиной. Вот замкнувшие круговую оборону от мира, съежившиеся существа, импульсы противодействия служат им «для подзарядки аккумуляторов», в которых постепенно накапливается и огромное статическое напряжение. То есть с подзарядкой у них, как правило, не возникает никаких проблем, другое дело — разрядка. Она наступает, когда вдруг не последовала привычная серия импульсов противодействия, о чем как раз и пишет Ницше: происходящее в данном случае «разъеживание» проявляется как комическое. И тем безусловным обстоятельством, что комического в жизни куда больше, чем трагического, мы обязаны бдительному персонажу всемирной инстанции облома, который или которая <2>заботятся о черно-белой разметке естественного хода вещей. Они, эти заботники и заботницы, суть не только поставщики остроумного и комического (впрочем, Фрейд со свойственной ему проницательностью различал эти вещи<3>), но и главные преподаватели так называемой житейской мудрости. Без их бдительности житейская мудрость оскудела бы до неузнаваемости. А так мы имеем целый кладезь одновременно поучительных и остроумных максим. Ну вот, к примеру: «Жизнь — штука сложная и переменчивая, она подбрасывает нам бутерброды то с дерьмом, то с повидлом. Так что если сегодня тебе достался с дерьмом — не расстраивайся. Завтра ты поймешь, что это был бутерброд с повидлом»
Кого же напоминают эти стражи непроходимости, пламенные борцы с проходимцами? Странным образом они больше всего напоминают рыцарей веры, описанных Кьеркегором, только с обратным знаком, ибо зов, которому они подчиняются, чаще всего безотчетно заставляет их действовать вопреки, как бы перпендикулярно основным мотивам (включая корысть) — как если бы от их систематических, непрерывно возобновляемых действий зависело нечто очень важное в мире.
Рыцари не-меда, вставляющие палки в колеса всем мимоедущим, оказывают сопротивления эманации, сумме движущих сил. То есть именно они (или, если угодно, мы в данном качестве) выступают как агенты лишенности, косной материи (hyle). Рыцари не-меда словно поставлены на страже для того, чтобы сбивать дыхание, в том числе и то, которым Господь вдохнул «душу живу». Они почти никогда не предстают в образе открытого врага, уже хотя бы в силу своей изначальной двойственности — ведь эти персонажи оказывают сопротивление любому духу — а значит, и всякого рода духовным наваждениям. Они суть простые резисторы, предотвращающие сверхпроходимость любой идеи. Пресекая чистые, искренние порывы души, они же, непримиримые борцы против жизни-малины, останавливают и проходимцев, задавая меру инерции сущего, его автономности по отношению к любому замыслу.
Применимо ли в таком случае хоть какое-нибудь универсальное правило по отношению к рыцарям не-меда? Пожалуй, лишь одно: их нужно всегда иметь в виду, будь ты вдохновенный пророк или посланец самого ада. То есть индивидуальный код доступа останется все так же необходимым, равно как и время, нужное для его вычисления. Остается только надеяться, что задача преодоления инерционных заслонов слишком человеческого даст преимущество поборникам чистого практического разума над агентами того или иного наваждения.
Читайте также
Нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть?
Нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть? Известно такое высказывание Сократа: нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть. Мое возражение: нет ничего плохого в том, чтобы есть ради того, чтобы есть, и жить отчасти для того, чтобы есть. В этом высказывании Сократа —
Как говорить, чтобы вас слышали
Как говорить, чтобы вас слышали Как советовал Плутарх, «или как можно короче, или как можно приятнее».Думается, одна из причин, почему люди на II Съезде народных депутатов слушали, но не слышали крупнейшего ученого, великого гуманиста, патриота, депутата Верховного Совета
VII. Жизнь благородная и жизнь пошлая, или энергия и косность
VII. Жизнь благородная и жизнь пошлая, или энергия и косность Мы — прежде всего то, что делает из нас окружающий нас мир; основные черты нашего характера формируются под влиянием впечатлений, получаемых извне. Это естественно, так как наша жизнь — не что иное, как наши
Чтобы не обременяли
Чтобы не обременяли Жил один почтенный и уважаемый человек. Он был не стар, но все говорили вокруг, что более благоразумного и честного человека не найти во всей округе.Приятель этого человека, уезжая, попросил его позаботиться о девушке, на которой собирался жениться. Тот
Главное, чтобы не внутри
Главное, чтобы не внутри Насреддина спросили:— Как ты думаешь, Молла, где следует находиться правоверному, когда несут хоронить покойника, — впереди гроба или же позади него?— Впереди, позади, сбоку — это все неважно. Главное, чтобы не внутри, — спокойно ответил
8. Измерение трансцендентности. «Жизнь» и «больше чем жизнь»
8. Измерение трансцендентности. «Жизнь» и «больше чем жизнь» Итак, выявленные нами в предыдущих главах положительные элементы могут послужить начальной опорой только для совершенно особого типа человека, поскольку в своём внутреннем мире он находит не раздробленную
ЧТО? ХОТИТЕ, ЧТОБЫ Я СКАЗАЛ ВАМ «СПАСИБО»?
ЧТО? ХОТИТЕ, ЧТОБЫ Я СКАЗАЛ ВАМ «СПАСИБО»? Во-первых, я хочу поблагодарить Билла Ирвина за возможность работать над этой книгой. У меня ничего бы не вышло без его руководства, терпеливой помощи и мудрых советов. Билл, ты отличный парень, и мне было очень приятно с тобой
Шлока (II) ОНА (Ткань) РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ, КОГДА ДЫХАНИЕ ОГНЯ (Отец) НАД НЕЮ; ОНА СОКРАЩАЕТСЯ, КОГДА ДЫХАНИЕ МАТЕРИ (Корень Материи) КАСАЕТСЯ ЕЕ. ТОГДА СЫНЫ (Элементы с их соответствующими Силами и Разумами) РАЗЪЕДИНЯЮТСЯ И РАССЫПАЮТСЯ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ В ЛОНО МАТЕРИ ПРИ ОКОНЧАНИИ «ВЕЛИКОГО ДНЯ», ЧТОБЫ
Шлока (II) ОНА (Ткань) РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ, КОГДА ДЫХАНИЕ ОГНЯ (Отец) НАД НЕЮ; ОНА СОКРАЩАЕТСЯ, КОГДА ДЫХАНИЕ МАТЕРИ (Корень Материи) КАСАЕТСЯ ЕЕ. ТОГДА СЫНЫ (Элементы с их соответствующими Силами и Разумами) РАЗЪЕДИНЯЮТСЯ И РАССЫПАЮТСЯ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ В ЛОНО МАТЕРИ ПРИ
50. «Мудрая жизнь – чистая жизнь»
50. «Мудрая жизнь – чистая жизнь» Нет дара ценнее, чем щедрость, И хуже врага, чем корысть. Добро возлюби. От пороков Немедленно сердце очисть… Панчатантра Тебе следует держаться нравственности неущербно, неотступно, безупречно, незапятнанно, неискаженно… Ведь
7. «Чтобы знали…»
7. «Чтобы знали…» Даже общий анализ формы Романа кое-что проясняет в замысле Автора, тем более есть смысл присмотреться к тексту. Может, тогда удастся понять, какую весть так страстно желал сообщить нам Булгаков. В дневнике жены писателя описан один из последних дней,
Глава 10 Жизнь и хорошая жизнь
Глава 10 Жизнь и хорошая жизнь Чем мы моложе, тем больше вещей мы совершаем бесцельно или, по крайней мере, играючи. Существует разница между бесцельными действиями и игрой. Бесцельно мы действуем, когда не знаем желаемый результат. Но, когда мы играем, у нас есть цель –
Глава 10. Счастье как то, что не оставляет желать ничего лучшего, и, таким образом, как последняя цель, к которой следует стремиться (Жизнь и хорошая жизнь)
Глава 10. Счастье как то, что не оставляет желать ничего лучшего, и, таким образом, как последняя цель, к которой следует стремиться (Жизнь и хорошая жизнь) Разница между жизнью и хорошей жизнью.Политика, книга I, главы 1, 2, 9.Концепция счастья как хорошей жизни в целом и вместе