поэт кольцов биография стихи
Алексей Кольцов
Биография
Воронежская земля, давшая России многих литераторов – от Ивана Бунина до Самуила Маршака, в первой половине 19-го века подарила русской словесности крестьянского самородка Алексея Кольцова. Произведения поэта, которого иногда именуют «русским Бёрнсом», стали предтечей творчества Некрасова и Есенина, вдохновили композиторов на написание песен и романсов.
Детство и юность
Алексей Кольцов родился осенью 1809 года в зажиточной семье воронежского мещанина, отличавшегося крутым нравом. Мать поэта не владела грамотой. И Василий Петрович Кольцов, занимавшийся преимущественно перегонкой мелкого рогатого скота по донским степям и торговлей, и его жена Прасковья Ивановна прожили свыше 75 лет и пережили сына Алексея. Точное число детей прасола (так тогда называлось занятие Кольцова-старшего) неизвестно.
Родители Алексея Кольцова / Википедия
Алеша, пристрастившийся в уездном училище к чтению, казался чужим в суровой патриархальной семье, не имевшей книг и относящейся к сочинительству как к глупой дворянской забаве. По словам Белинского, в среде Кольцовых крестьянская грубость дополнялась мещанской гордыней. Через полтора года отец забрал мальчика, освоившего азы грамматики и арифметики, из учебного заведения – счел, что полученного образования сыну достаточно.
Будущий поэт продолжал жадно читать: пользовался библиотекой приятеля, купеческого сына Варгина, и тратил на книги деньги, выдаваемые на лакомства. В дальнейшем удовлетворять страсть к чтению парню безвозмездно помогал воронежский книготорговец Кашкин. Особенное впечатление на юного Кольцова произвели сборник восточных сказок «Тысяча и одна ночь» и поэзия Ивана Дмитриева.
Портрет Алексея Кольцова в молодости / Mikhail Terebenev, Википедия
Первые стихи Алексей сочинил в 16 лет. Впоследствии стихотворец рассказывал Белинскому о потрясении, охватившем его южной ночью, когда слова, бродившие в голове, и чувства, теснившиеся в груди, вдруг соединились в поэтические строки. Огромное влияние на формирование Кольцова-поэта оказали студент Андрей Сребрянский и профессор воронежской семинарии Вельяминов, а заезжий проходимец Сухачев ухитрился издать дебютные стихотворения Алексея под своим именем.
Поэзия
Хотя стихи Алексея Кольцова о природе зачастую включают в хрестоматии для детей, в творчестве поэта нет ничего адресованного малолетней аудитории. Многие произведения литератора («Молитва», «Могила») проникнуты глубокой скорбью.
Ранние стихотворения Алексея Кольцова были подражанием творчеству Жуковского, Дельвига и Пушкина. Однако в лучших произведениях поэт волшебным образом воплощал в авторской лирике народную поэзию. Для творчества Кольцова, как и для русского фольклора, характерны напевность и использование парной связки слов («грусть-тоска», «степь-трава», «воет-завывает»). Неслучайно многие стихотворения поэта стали песнями.
Алексей Кольцов в гостях у Пушкина. Рисунок Петра Бореля / Газета «Воронежский кульер», Википедия
Наиболее удачными стихотворениями Кольцова являются «Не шуми ты, рожь», «Косарь» и «Урожай». Глеб Горбовский считал литератора уникальным певцом аграрного труда. Безыскусные стихи Кольцова, в которых рифмы либо отсутствовали, либо были примитивно-глагольными, высоко ценил автор «Евгения Онегина», принявший донского самородка в Петербурге в 1836 году. В память о поэте литературоведы называют любимый им размер «пятисложником Кольцова».
Личная жизнь
Личная жизнь Алексея Кольцова была на редкость несчастливой.
«К павам не попал, а от куриц отбился» – так характеризовал свой статус поэт.
Столичные литераторы, покровительствовавшие Алексею и даже способствовавшие удачному для семьи Кольцовых разрешению многочисленных судебных тяжб Василия Петровича, относились к воронежскому самородку несколько свысока.
Первой любовью юноши стала крепостная девушка Дуня, взятая семьей стихотворца в услужение. Отец парня счел связь сына с безродной крестьянкой мезальянсом. Отправив Алешу в деловую поездку, Василий Петрович выдал Дуню замуж за донского казака.
Портрет Алексея Кольцова / Fine Art Images
Вернувшись, юноша бросился на поиски любимой. Через некоторое время стало известно, что девушка скончалась от побоев жестокого супруга. Тоска по Дуне вдохновила Кольцова на создание ряда стихотворений.
За год до кончины сердце поэта покорила молодая купеческая вдова Варвара Григорьевна Лебедева (Огаркова). Голубоглазой брюнетке с тонкой талией Кольцов посвятил стихотворение «Последний поцелуй». Сочувствуя бедственному материальному положению Вари, наделявшейся в воображении Алексея всеми добродетелями, литератор тратил на нее последние средства. Вскоре женщина стала содержанкой офицера и уехала из Воронежа, заразив Кольцова на прощание сифилисом.
Смерть
Алексей Кольцов скончался в возрасте Христа осенью 1842 года. Причиной смерти стало обострение туберкулеза, усугубленное равнодушием семьи. Отец не давал денег на лечение, младшая сестра Анисья, готовящаяся к свадьбе, усиливала страдания больного курением благовоний и шумной беготней с подружками. Мещанское окружение травило Алексея как загнанного зверя. Только мать и медик Малышев с участием относились к угасающему литератору. Надгробие над могилой в Воронежском некрополе содержит ошибку в дне смерти Кольцова.
Биография поэта легла в основу двух художественных фильмов – «Песня о Кольцове» (1959) и «На заре туманной юности» (1997). В Воронеже донскому самородку установлены 2 памятника, причем более ранний (бюст работы А. А. Кюи) – один из первых российских монументов литераторам вообще.
Памятник Алексею Кольцову в Воронеже / Dmitry Bulgakov, Википедия
Интересный факт: обе скульптуры «кочевали» по городу – бюст развернули на 180 градусов и перенесли на несколько метров вглубь сквера, а 10-метровый гранитный памятник, выполненный И. А. Савичевым, через 20 лет после установки переместился с Советской площади к драматическому театру, носящему имя поэта.
Художники (особенно земляки стихотворца) продолжают создавать портреты Алексея Васильевича. Как правило, живописные полотна воспроизводят диалог Кольцова с «солнцем русской поэзии» («Встреча Пушкина с Кольцовым» Г. А. Гончарова; «Пушкин и Кольцов» В. П. Криворучко; «Иль у сокола крылья связаны» И. Е. Лопатина), пробуждение в юном прасоле поэтического вдохновения («Юность поэта» Г. А. Гончарова; «Рождение песни» М. И. Лихачева), общение литератора-самоучки с родной природой («Кольцов в Донских степях» Г. А. Гончарова).
Алексей Васильевич Кольцов
Фото Все
Видео Все
Утраченные миры: поэт Алексей Васильевич Кольцов (1809-1842)
Поэт Алексей Кольцов 1809-1842
Алексей Кольцов. «Блажен Муж» / Библейский сюжет / Телеканал Культура
Алексей Кольцов — биография
Алексей Кольцов – русский поэт начала 19 века. В его произведениях впервые лирическим героем стал крестьянин со своими печалями и радостями. Творчество Кольцова высоко ценил А.С. Пушкин. Любимый стихотворный размер поэта получил название в литературоведении «кольцовский пятисложник».
Детство и юность
Кольцов родился в семье зажиточного мещанина в Воронеже осенью 1809 года. Отец будущего поэта Василий Петрович имел суровый нрав. Грубость крестьянина перемешивалась в нем с гордыней мещанина. Отец Кольцова зарабатывал на жизнь перегонкой рогатого скота и торговлей. Мать Прасковья Ивановна была неграмотной. Родители поэта прожили долгую жизнь – больше 75 лет. Сколько всего у них было детей – точно неизвестно.
Алексей поступил в уездное училище, где очень полюбил читать. Его патриархальные родственники считали чтение и писательство баловством. Они полагали, что такие занятия больше подходят дворянскому сословию, а не тем, кому приходится самим зарабатывать на жизнь. Спустя полтора года отец посчитал, что полученных знаний из грамматики и арифметики Алексею достаточно, и привез сына домой.
Портрет Алексея Кольцова в детстве
Но Кольцов казался чужим в своей семье, а все свободное время он отдавал чтению. У его друга, сына купца Варгина была неплохая библиотека. Кроме того, Алексей тратил на книги все карманные деньги, выдаваемые отцом. Торговец книгами Кашкин, пораженный такой любовью к чтению у воронежского мальчика, давал ему читать книги из своей лавки бесплатно. Самыми любимыми у Кольцова стали восточные сказки «Тысяча и одна ночь» и стихи поэта Ивана Дмитриева.
Алексей начал писать стихи в шестнадцатилетнем возрасте. Позже он признавался известному критику Белинскому в том, как его потрясло, когда он смог выразить свои чувства в поэтических строках. В первый раз это произошло в жаркую южную ночь. Кольцов не мог заснуть от множества мыслей и эмоций, терзавших его ум и душу. Внезапно в его голове слова стали складываться в рифмы. С этого момента началась творческая биография крестьянского поэта.
Но Кольцову не хватало знаний и литературного опыта. Ему очень помог студент Андрей Серебрянский, который редактировал стихи Алексея, давал советы, а неудачные вирши просто советовал уничтожить. Затем литературным наставником Кольцова стал профессор Вельяминов, преподававший в воронежской семинарии. В это время начинающий поэт знакомится с неким Сухачевым, который издал некоторые стихи Кольцова под своим именем. Но в Воронеже многим уже были известны произведения талантливого автора, и разоблачить проходимца не составило труда.
Творчество
Кольцов никогда не писал специально для детской аудитории, но его стихи о природе включены во многие хрестоматии для маленьких читателей. Чаще всего поэт писал о тяжелых или грустных моментах. Например, в его стихотворениях «Молитва» и «Могила» сквозит глубокая печаль.
В начале своего творчества Алексей подражал любимым поэтам Дельвигу, Жуковскому, и особенно Пушкину. Но его авторская лирика чудесным образом была похожа на народную фольклорную поэзию. Кольцов любил использовать связки слов («степь-трава», «грусть-тоска», «воет-завывает»), которые часто присутствуют в русских народных песнях. Благодаря этому приему его стихи становились очень напевными, не зря многие из них превратились в песни.
Алексей Кольцов с Пушкиным
Самыми удачными считаются стихи Кольцова, посвященные тяжелому крестьянскому труду («Урожай», «Косарь» и «Не шуми ты, рожь»). В простой и безыскусной поэзии автора-самоучки рифмы зачастую были примитивно-глагольными, а иногда и вовсе отсутствовали. Но стихи Кольцова высоко ценил сам Пушкин. Он считал воронежского поэта истинным самородком, и даже принимал его у себя в Петербурге в 1836 году. А любимый стихотворный размер Алексея теперь в литературоведении называется «пятисложником Кольцова».
Личная жизнь
В отличие от литературной личная жизнь Алексея Кольцова стала довольно драматичной. В 18 лет он полюбил крепостную девушку Дуню. Но во время отсутствия сына его отец выдал Дуняшу замуж за простого казака. Он мечтал, чтобы Алексей взял в жены девушку купеческого сословия – выгодную партию для продолжения семейного дела. После возвращения Кольцов стал искать любимую, но оказалось, что Дуня погибла из-за побоев злого мужа. Эта трагедия очень повлияла на последующее творчество Алексея.
В конце жизни поэт увлекся Варварой Лебедевой. Молодая купеческая вдова была очень хороша собой. При темном цвете волос у нее были голубые глаза. Кольцов посвятил красавице стихотворение «Последний поцелуй». Но Варвара быстро поняла, что у Алексея почти нет своих средств, а отец давать ему деньги перестал. Она стала содержанкой офицера, и вместе с ним уехала из города.
Кончина поэта
После очередной любовной драмы у Алексея обострился туберкулез. При этом семья о нем почти не заботилась. Отец отказывался оплачивать лечение, а сестра в это время готовилась к свадьбе. В доме стоял постоянный шум и беготня подружек невесты.
Только мать переживала о состоянии Алексея, да еще медик Малышев старался, как мог облегчить страдания поэта из сочувствия к его таланту. Скончался Кольцов в 1842 году в возрасте 33 лет.
Память о Кольцове
О жизни поэта снято два художественных фильма. Картина «Песня о Кольцове» вышла в 1959 году, а фильм «На заре туманной юности» зрители увидели в 1997 году. В родном городе самобытного автора Воронеже установлены два монумента. Скульптура, разработанная А.А.Кюи, стала одним из первых памятников, поставленным литераторам.
Кадр из фильма «Песня о Кольцове»
Интересно, что оба монумента со временем поменяли свое место. Бюст был перенесен в глубину сквера и развернут в другую сторону. А гранитный памятник 10-метровой высоты, выполненный скульптором И.А.Савичевым, был переставлен через 20 лет после своего открытия к драматическому театру, который носит имя Кольцова.
Образ известного самородка запечатлели многие художники. Г.А.Гончаров изобразил в своей картине «Встреча Пушкина с Кольцовым» разговор двух русских поэтов. Он же показал самобытного автора в общении с родной природой («Кольцов в Донских степях») и в юности («Юность поэта»). Кроме произведений Гончарова, образ Алексея Кольцова передавали в своих картинах художники В. П. Криворучко, И. Е. Лопатин и М. И. Лихачев.
Ссылки
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Рубрики
—Цитатник
Первоначально кажется, что это крыса царапае.
—Поиск по дневнику
—Друзья
—Постоянные читатели
—Сообщества
—Статистика
Поэт и мещанин (Алексей Кольцов)
Bo4kaMeda 
Алексей Васильевич Кольцов (1809 – 1842) – выдающийся русский поэт пушкинской эпохи
Кольцова сейчас мало читают: раззудись, рука, размахнись, плечо! — да и все, кажется, что мы о нем вспомним. Он и был натурой широкой, размашистой, свободной — будто предназначенной для полета и простора. И всю жизнь был опутан делами, векселями, судебными тяжбами, привязан к семейному делу. Он жил песней — и проводил свое время на торгах и на бойне.
Кольцовы жили в Воронеже и писались то мещанами, то купцами — в зависимости от того, заплатили ли взнос в гильдию. Отец поэта Василий Петрович жил своим домом и собственным делом с 17 лет, когда женился на красавице Параскеве Ивановне. Он скоро разбогател, отстроил большой дом, в семье пошли дети; в живых из семнадцати рожденных остались пятеро: сын Алексей, который появился на свет в октябре 1809 года, и четыре дочери — одна старшая и три младших.
Василий Петрович и Параскева Ивановна, родители поэта
Семья была суровая, патриархальная. Всем заправлял отец, которому беспрекословно подчинялись. Мать была неграмотна — но, по словам Василия Огаркова, автора одной из первых биографий Кольцова, «с добрым, мягким сердцем и недюжинным умом». Василий Петрович торговал скотом и был склонен к рискованным торговым операциям; сын вспоминал, что трижды состояние отца достигало 70 тысяч рублей — и трижды он его проживал. Детей учили грамоте: девочки учились в частной начальной школе, а сына Алексея в 11 лет отдали в недавно открытое уездное училище, в котором было два начальных класса. К поступлению он готовился дома с учителем-семинаристом. Биограф Кольцова Николай Скатов рассказывает, что главным предметом в училище было вероучение — помимо него «здесь изучали арифметику и российскую грамматику, но и начала латыни, немецкий, особо выделялось рисование». Алексей учился хорошо, но отец решил, что сын должен помогать ему в деле, и забрал его из училища через четыре месяца после начала второго класса. Кольцов всю жизнь страдал от того, что не получил образования — и всю жизнь страстно хотел учиться; перед самой смертью сказал навестившему его знакомому: «Как вы счастливы — вы учились, а мне Бог не судил. Я так и умру — неученый». Белинский прямо писал, что не заметил в Кольцове никакого следа элементарной образованности. Писал он с ошибками, о знаках препинания не имел представления.
В училище у Кольцова был друг, тоже купеческий сын, Варгин. В 1824 году он умер и оставил 15-летнему Кольцову в наследство свою библиотеку — 70 книг, чтение которых и заменило Алексею образование. Среди этих книжек были любимые народом сказки о Бове и Еруслане Лазаревиче, «Кадм и Гармония» Хераскова, сказки «Тысячи и одной ночи». Когда юноша смог сам покупать книги, он купил сборник стихов Дмитриева. Стихи он увидел в первый раз и был изумлен их сходством с песней. Он убежал с книгой в сад и начал там петь стихи.
Слобода Гусиновка в Воронеже, где родился А. В. Кольцов
Первые стихи у Кольцова были подражательные: он подражал Дмитриеву, потом Ломоносову, Державину, Богдановичу. Одно из его ранних стихотворений — о восходе солнца:
. Всюду радость и веселье
Средь долины и лугов,
Все пленило, веселило
Милой взор среди природ!
О, как нежно, о, как мило,
Утро встретить и восход!
Однажды он решился показать свои сочинения понимающему человеку — и принес тетрадку стихов в книжную лавку Дмитрия Кашкина, человека доброго и грамотного, энтузиаста просвещения. Кашкин нашел стихи не особенно удачными, но подарил юноше книгу «Русская просодия» и разрешил бесплатно брать книги для чтения. У Кашкина собирались молодые люди поговорить о литературе; этот круг стал первым литературным клубом юного Кольцова. У Кашкина Кольцов впервые прочитал стихи современников — Пушкина и Жуковского.
Портрет Алексея Кольцова в юности
Алексей Кольцов с 10 лет занимался делами вместе с отцом. Помимо скота у семьи был сад; Кольцовы выращивали и продавали хлеб, занимались заготовкой дров, торговали шерстью и шкурами. Отец рано стал посылать сына в разъезды: работа прасола — кочевая. Белинский написал об этой стороне кольцовской жизни раньше и убедительнее всех: «Его юной душе полюбилось широкое раздолье степи. Не будучи еще в состоянии понять и оценить торговой деятельности, кипевшей на этой степи, он тем лучше понял и оценил степь, и полюбил ее страстно и восторженно, полюбил ее как друга, как любовницу. Почти во всех его стихотворениях, в которых степь даже и не играет никакой роли, есть что-то степное, широкое, размашистое и в колорите и в тоне. Читая их, невольно вспоминаешь, что их автор — сын степи, что степь воспитала его и взлелеяла». Кольцов любил ремесло прасола, пишет Белинский, любил степь, «любил вечерний огонь, на котором варилась степная каша; любил ночлеги под чистым небом, на зеленой траве, любил иногда целые дни не слезать с коня, перегоняя стада с одного места на другое». Жизнь была не очень легкая — он так и жил месяцами под открытым небом в любую погоду, от дождя укрывался войлоком, мок, мерз и бродил по грязи.
Виссарион Григорьевич Белинский (1811–1848), русский литературный критик
В степи он впервые ощутил себя поэтом. Авдотья Панаева записала его рассказ о первых стихах, сочиненных ночью в степи под звездным небом: «Мне не спалось, я лежал и смотрел на небо. Вдруг у меня стали в голове слагаться стихи; до этого у меня постоянно вертелись отрывочные без связи рифмы, а тут приняли определенную форму. Я вскочил на ноги в каком-то лихорадочном состоянии; чтобы удостовериться, что это не сон, я прочел свои стихи вслух. Странное я испытывал ощущение, прислушиваясь сам к своим стихам».
Приказчикам он казался чудаковатым: когда «стих найдет», не видел и не слышал ничего. В деревнях, где останавливался, его любили. Михаил де Пуле, земляк и биограф Кольцова, рассказывал: «Среди народа между крестьянами Кольцов был «свой человек» — «веселый парень», «купчик-душа», но вовсе не литератор, не поэт, брезгливо обходящий грязную действительность, не дилетант-этнограф, платонически издали ее наблюдающий. Он был охоч и «играть (петь) песни», и плясать, и водить хороводы, а при случае — «мастер и погулять». Куда ни приезжал Кольцов и где он ни останавливался — везде приезд его был в пору, а сам он всегда был желанным гостем». Кольцов пел крестьянам свои песни — крестьянам они нравились. Кольцов обычно пел свои стихи или читал нараспев, себя считал не поэтом, а «песенником». Но понятия «авторской песни» в те времена еще не было.
Николай Владимирович Станкевич (1813–1840), писатель, поэт, публицист, мыслитель.
C акварели Л. Беккера
В доме у Кольцовых была крепостная служанка (купец владеть крепостными не мог, они покупались на чужое имя), а у нее дочка Дуняша, горничная у сестер поэта — скорее подружка им, чем служанка. 19-летний Алексей влюбился в девушку со всей страстью своей вольной и разгульной души, Дуняша тоже полюбила его. Алексей был готов на ней жениться, но Василий Петрович, узнав об этом романе («последствия которого, кажется, начинали обнаруживаться в положении девушки», — пишет Огарков), дождался отлучки сына и продал девушку вместе с матерью донскому помещику. Алексей вернулся и Дуняши не нашел. От горя он заболел. Выздоровев, бросился ее искать, посылал на ее поиски своих людей — но не нашел. Потом выяснилось, что Дуняшу выдали замуж за казака; Белинский писал, что она скоро умерла от дурного обращения (впрочем, есть свидетельства, что она впоследствии приезжала к сестрам Кольцова в гости). Кольцов, которому сообщили о смерти Дуняши, долго не мог справиться с этим горем: «И те ясныя // Очи стухнули, // Спит могильным сном // Красна девица! // Тяжелей горы, // Темней полночи // Легла на сердце // Дума черная!» По словам Белинского, даже десять лет спустя поэт с трудом мог рассказывать о своей первой любви — ему мучительно давалось каждое слово. В стихотворении «Первая любовь» лирический герой горестно спрашивает:
Когда ж ударит час
Забвенья о тебе, иль вечности с тобою.
Титульный лист единственного прижизненного сборника стихотворений А. В. Кольцова. Москва. 1835 год
В это трудное время поэта поддержала новая дружба. Он познакомился с молодым семинаристом, сыном священника Андреем Серебрянским. Они встретились в воронежской гостинице, где собирался кружок семинаристов; у обоих в этом кружке были знакомые. Серебрянский писал стихи; лучше всего из них известны слова песни «Быстры, как волны, дни нашей жизни». Белинский отзывается о его роли в жизни Кольцова так: «Дружеские беседы с Серебрянским были для Кольцова истинною школою развития во всех отношениях, особенно в эстетическом. Для своих поэтических опытов Кольцов нашел себе в Серебрянском судью строгого, беспристрастного, со вкусом и тактом, знающего дело». Николай Скатов заметил, что в этой литературной учебе силы были неравны: Серебрянский был образованным, Кольцов – неискушенным; но неискушенный Кольцов был талантлив, а искушенный Серебрянский – не особенно, и ясно это видел. Серебрянский понимал, в чем сила Кольцова, – и почти не касался его песен редакторским пером.
Когда Кольцов пытается писать «настоящие» стихи – они скучны и подражательны:
А предо мной – лишь прошлых дней
Все образы страстей безумных
Из глубины души поднимут
Во всей их страшной наготе.
Но как только он попадает в свою песенную стихию – голос его набирается мощи и начинает звучать сильно и свободно:
Соловьем залетным
Юность пролетела,
Волной в непогоду
Радость прошумела.
И в них появляются уже не бледные книжные «страсти безумные», а неожиданное «альни в грудь душа застукает» – живая душа, которая изнутри стукается в грудь, рвется из нее наружу…
Длилась эта литературная учеба недолго: Серебрянский оставил семинарию и уехал из Воронежа в Москву учиться на медика.
Литературный вечер у П. А. Плетнева. Рисунок П. Бореля
Прасолы водили свой скот на винные заводы — кормиться бардой, гущей от перегонки хлебного вина. Винным заводом в Воронеже владел помещик Станкевич, отец Николая Станкевича, основателя знаменитого философского кружка, в который входили Бакунин, Белинский, Константин Аксаков. Именно там, на винном заводе, и произошла судьбоносная встреча. Николай Станкевич в этот вечер долго не мог дозваться своего камердинера; тот, придя, оправдывался тем, что слушал стихи и песни прасола Кольцова, заслушался и не мог уйти. Станкевич заинтересовался, пригласил Кольцова к себе — и понял, что тот настоящий поэт. Станкевич отвез его стихи в «Литературную газету», где они и увидели свет в 1831 году. Кольцову иногда приходилось по делам бывать в Москве; он остановился прямо у Станкевича в нарушение всех сословных норм; кружок Станкевича радостно принял молодого поэта. Именно в этом кружке Кольцов впервые встретил Белинского, хотя подружились они только в следующий кольцовский приезд. Сейчас молодой поэт охотно читал свои стихи всякому, кто готов был их слушать, и жадно ждал отзыва. Из Москвы уехал вдохновленный: теперь ему было что читать, куда стремиться, понятно стало, как работать над стихами.
Станкевич в 1835 году издал первую книжку Кольцова, отобрав для нее 18 стихотворений. Книжка эта создала Кольцову славу поэта-самородка — славу громкую, но двусмысленную.
К этому времени молодой Кольцов вел семейные дела, был совершенно погружен в свои труды и чувствовал себя как рыба в воде и в крестьянских избах, и на бойне, и у степного костра. Более того: в начале 30-х годов он уже стал известным в Воронеже поэтом-песенником — со всем присущим известному поэту самолюбием и тщеславием, с жаждой литературной славы. А в Москве он оказался учеником. Он тянулся к поэзии, много читал, очень любил Шекспира (а вот Гомера, по свидетельству Белинского, одолеть не мог). Он всей душой любил народную песню, искренне сочувствовал крестьянам — что не мешало ему со всей купеческой хитростью тех же крестьян надувать.
Кольцов у Пушкина. Рисунок П. Бореля
Переломным для Кольцова стал 1836 год, когда ему пришлось по отцовским делам много времени проводить в столицах — сначала в Москве, потом в Петербурге. В Москве он снова направился к Станкевичу и Белинскому, с которым особенно сдружился именно в этот свой приезд. В кружке Станкевича ему было явно не по себе: он ощущал себя совершеннейшим неучем, как ни пытался разобраться в сложных философских материях, которые обсуждали участники кружка. Белинскому однажды написал: «Субъект и объект я немножко понимаю, а абсолюта — ни крошечки, но если и понимаю, то весьма худо».
В Петербург он отправился с рекомендательными письмами из Москвы, свел знакомство с Иваном Панаевым, Плетневым, Андреем Краевским. Краевский много помогал Кольцову, в том числе деньгами, когда тот нуждался; он познакомил молодого поэта с Пушкиным, Жуковским, Вяземским, Одоевским. Кольцов бывал в Зимнем дворце, где жил Жуковский. Известно, что Пушкин пригласил поэта-прасола к себе и был ему очень рад (Белинский замечает, что Кольцов рассказывал ему об этом со слезами на глазах). Кольцов пробыл у Пушкина довольно долго и потом еще несколько раз заезжал к нему, но никогда никому не рассказывал, о чем они говорили.
Тургенев вспоминал, что в одном салоне Кольцова попросили прочитать его стихи, он отказался наотрез, а по дороге домой объяснил Тургеневу: «Тут Александр Сергеич только что вышли, а я бы читать стал! Помилуйте-с!» К Пушкину Кольцов относился как к божеству. После смерти его писал Краевскому: «Слепая судьба, разве у нас мало мертвецов, разве, кроме Пушкина, тебе нельзя было кому другому смертный гостинец передать?»
В литературных салонах Кольцова часто воспринимали как диковинку: поэт-прасол, удивительно! — много позже такое же впечатление на образованную публику производил Есенин. Белинский вспоминал, что Кольцову было «неловко и больно»: он прекрасно понимал, что «одни. смотрели на него, как смотрят на заморского зверя, на великана, на карлика; что другие, снисходя до равенства в обращении с ним, были в восторге от своей просвещенной готовности уважать талант даже и в мещанине, и что только слишком немногие протягивали ему руку с участием и искренностию». Сам Кольцов позднее, в бытность свою в Петербурге, говорил Ивану Панаеву о столичных литераторах: «Несмотря на их внимательность ко мне и ласки, смотрят на меня как на совершенного невежду, ничего не смыслящего, и презабавно хвастают передо мною своими знаниями, пускают пыль в глаза. Я слушаю их, разиня рот, и они остаются очень довольны, между тем я их вижу насквозь. «
Алексей Кольцов в 1836 году. С портрета художника Д. Курепина
В салонах, среди незнакомых людей, Кольцов был тих и даже робок; среди друзей, которые его искренне любили, чувствовал себя свободно и часто позволял себе высказывать собственные литературные суждения — хотя не всегда литературным языком. На иных стихах его лежит отпечаток недостаточной грамотности — не просто малой литературной культуры, а вообще малой культуры. Рядом с изумительно певучими строками у него соседствуют слабые, проходные. Речь Кольцова иной раз не столько народна, сколько просто малограмотна: «Творец всемогущий. налÓжил печать» или «Всевышним Богом, не людями, тебе назначено страдать». Но язык его — всегда живой, богатый, свежий русский язык; это особенно видно по кольцовским письмам с их напевной, сказовой интонацией. Даже на убытки в торговле он жалуется экспрессивно, почти поэтически: «За что ни возьмись — валится все из рук, хоть плачь! Что купишь, думаешь: барыш! Ан нет: убыток да убыток. Сказать вам откровенно? Этот чертов убыток уж как нехорошо! Ждешь, ждешь, никак не проглотишь, так в горле комом и становится! Ледащий малый — этот убыток, черт с ним совсем!»
Столичных друзей он удивлял своим франтовством: густо помадил волосы, всегда благоухал духами. Панаев вспоминал: «Одет он был даже с некоторою претензиею на щегольство: на манишке его сверкали пуговицы с камешками, сверх жилета красовалась цепь от часов, он был напомажен и раздушен». Белинский даже возмущался тем, что Кольцов душится без меры и пахнет не то бергамотом, не то гвоздикой.
Поэт и мещанин до поры до времени мирно уживались в нем, но скоро начали разрывать его на части.
Отец наконец стал понимать, что стихотворство сына — не пустая забава. Именно знакомство Кольцова с Жуковским и Вяземским, их связи, их рекомендательные письма помогли воронежскому поэту, который занимался судебными тяжбами отца, добиться положительных решений по безнадежным, кажется, делам, увязшим в судебной волоките.
Воронежская слава Кольцова укрепилась, когда в город в 1837 году вместе с наследником престола на два дня приехал Жуковский — для Воронежа не столько известный поэт, сколько воспитатель наследника, имеющий генеральский чин. Жуковский гулял с Кольцовым по Воронежу, приходил к нему домой на чай, а при посещении воронежской гимназии он расхваливал учителям замечательный талант их земляка. Отец решил, что стихи могут дать «большой барыш», и стал хвастаться замечательными связями сына с генералами и князьями.
В следующем, 1838 году Кольцов еще раз приехал по делам в Москву и снова прожил в ней несколько месяцев. Он уже обжился в большом городе, где на него меньше давил патриархальный семейный уклад. Здесь он был собой, а не частью рода, семьи, семейного дела. Возвращение в Воронеж давалось ему все с большим трудом.
Иллюстрация к стихотворению «Песня пахаря» из книги Н. А. Добролюбова «Алексей Васильевич Кольцов, его жизнь и сочинения». Издание А. И. Глазунова. Москва, 1858 год
«В Воронеже жить мне противу прежнего вдвое хуже, — писал он Белинскому сразу после возвращения, — скучно, грустно, бездомно в нем. Дела коммерции без меня расстроились порядочно, новых неприятностей куча; что день — то горе, что шаг — то напасть. «. Как жить? — и сам себе отвечает: «Плавай, голубчик, на всякой воде, где велят дела житейские; ныряй и в тине, когда надобно нырять; гнись в дугу и стой прямо в одно время!» Воронежские знакомые казались глупыми, разговоры их скучными, сами они, жаловался он в письме, которое цитирует Белинский, смотрели на него «как на заморскую чучелу» и смеялись над ним — что несет вздор. Способ выправить отношения у него был свой, кольцовский: он начинал льстить людям, относясь к ним по-прежнему, и напряженность в отношениях временно исчезала.
Огарков, однако, уточняет, что Кольцов пытался проповедовать в Воронеже философские идеи кружка Станкевича, в понимании которых был не очень тверд; свидетельство тому есть в дневнике будущего цензора Никитенко, человека умного и наблюдательного, тоже воронежца по происхождению: «Бедный Кольцов начал бредить субъектами и объектами и путаться в отвлеченностях гегелевской философии. Он до того зарапортовался у меня, что мне стало больно и грустно за него. » Трагическая попытка примерить на себя роль столичного литератора только насмешила воронежцев — и не все умели понять и пожалеть Кольцова, как Никитенко; местные поэты однажды позвали его на свое собрание, где один из них, Волков, прочитал басню «Чиж-подражатель» — о немудрящей птичке, которая наслушалась важных птиц и стала петь по-ученому, но только всех насмешила. Книготорговец Кашкин тоже не одобрил роли философа-проповедника — и Кольцов резко порвал с ним, а посвященные ему стихи перепосвятил Серебрянскому.
Но и с Серебрянским былой близости тоже не было; впрочем, когда Кольцов понял, что Серебрянский тяжело болен чахоткой и скоро умрет — он дал другу денег на дорогу из Москвы на родину, к семье, и очень горевал, когда Серебрянский умер.
Самым близким человеком для Кольцова сейчас стала младшая сестра, Анисья, которую он очень любил, чьи суждения о поэзии очень ценил и чьи советы принимал. Анисья сама немножко научилась французскому, Кольцов уговорил отца купить ей фортепиано и учить ее музыке и французскому языку. Но и с Анисьей он тоже скоро разошелся: он ведь, по сути, не мог предложить ей иной судьбы, иного круга общения — а ее круг и ее занятия не одобрял.
Вид Воронежа. Литография Дюпрессуара по рисунку Васильева. Первая половина XIX века
Раньше он спокойно говорил о себе: «Я не поэт, я мещанин». Но сейчас он все больше чувствовал себя поэтом. Все настойчивее искал свою творческую индивидуальность за пределами песен — задаваясь в своих «Думах» трудными философскими вопросами (которые, по мнению Салтыкова-Щедрина, не умел даже сформулировать). Многие современники считали, что Кольцова испортил Белинский и другие московские учителя — заморочили голову, замутили прозрачный родник его поэзии. Но Кольцов не мог замереть — не мыслить, не развиваться, не искать новых троп. Он взахлеб читал, мечтал о поездках за границу, хотел учиться. Кто-то заметил у него на столе человеческий череп и посмеялся над фаустовскими наклонностями прасола — но для него это было совершенно естественно: задумываться о смерти, о человеческой судьбе. Его философские поиски идут в том же русле, что и поиски его московских друзей — Станкевича, Чаадаева, Белинского, Одоевского. «То, что так тревожило Кольцова в не решенных для него вопросах, по существу остается тревожно не решенным и для всех истинно мыслящих людей, мыслящих самостоятельно и глубоко», — замечает Николай Скатов.
Стареясь в сомненьях
О великих тайнах,
Идут невозвратно
Веки за веками;
У каждого века
Вечность вопрошает:
«Чем кончилось дело?» —
«Вопроси другова», —
Каждый отвечает.
Он все сильнее хотел бросить семейное дело и уехать жить в Петербург — но понимал, что стихами не проживет. Он всерьез рассматривал возможность заведовать конторой «Отечественных записок» и обсуждал эту возможность с Краевским — но расчеты, которыми он делился с друзьями, убеждали его, что и так он не сможет зарабатывать на жизнь. Но была еще и другая причина оставаться в Воронеже, о которой пишет Белинский: «Сын был еще необходим для отца: на нем лежали все торговые дела, на него переведены были все долги, все векселя и обязательства; на его деятельности, его умении и ловкости вести дела лежала участь целого дома, который был в таком положении, что еще несколько счастливо преодоленных препятствий, и его благосостояние совершенно упрочивалось; но в случае неуспеха должно было следовать конечное разорение».
Еще одно дело висело на нем: постройка огромного дома, который должен был давать стабильный доход. Кольцов задумывался о том, чтобы открыть в этом доме книжный магазин и заниматься хотя бы делом по душе, но и этого не смог. С отцом он все чаще ссорился: отец настаивал на своем способе ведения дел, сын вынужден был делать по-отцовски, это приносило семье большие убытки и долги, сын негодовал, отец обижался.
Несколько дел, которыми занимался поэт, оказались совершенно неудачны. В последний раз он вернулся в Воронеж совершенно без денег, отчего отношения с отцом стали еще хуже. Семья настаивала, чтобы он женился; Кольцову приискали невесту, хорошенькую блондинку из купеческой семьи; Кольцов написал Белинскому: «Но мне самому что-то выйти за нее замуж не хочется». Сватовство расстроилось.
«Замуж» ему не хотелось, потому что он был влюблен. Возлюбленную звали Варвара Григорьевна. В девичестве Огаркова (сестра Елизаветы Огарковой, которой Кольцов посвящал первые стихи), в замужестве Лебедева, она рано овдовела, отличалась свободным нравом и жила на деньги поклонников. Кольцов два года пытался добиться ее благосклонности, писал ей из Петербурга, не получая ответа — но когда он вернулся, Варвара Лебедева наконец ответила ему взаимностью. Счастливый, он сообщал Белинскому: «На томительном полдне моей жизни засветила, наконец, звезда блаженства. О другом я писать теперь ничего не могу». В этом письме он изобразил свою возлюбленную: «Надо вам знать сначала, что это за женщина: чудо! С меня ростом, брюнетка, стройна до невероятности, хороша чертовски, умна, образованна порядочно, много читала, думала, страдала, кипела в страстях. Голубые большие глаза, черные брови, тело — мрамор, темно-русые волосы, коса — шелк, дивная коса, ножки лучшей нет в Воронеже».
Белинский замечал: «На беду эта женщина была совершенно по нем — красавица, умна, образованна, и ее организация вполне соответствовала его кипучей огненной натуре». Кольцов прекрасно понимал, что Варвара Григорьевна долго с ним не останется: «. у ней в натуре не лежит глубокое чувство: она все понимает, но понимает одну цветистую внешность». И она в самом деле скоро оставила его и отправилась к какому-то помещику, который предложил ей 500 рублей содержания в год. Кольцов ей предложить ничего не мог. Василий Огарков комментирует историю последней любви Кольцова без всяких обиняков: «. объятия этой женщины оказались «с отравою», и последнее не замедлило отразиться на здоровье Кольцова. Мы не будем называть болезни поэта, перешедшей впоследствии в чахотку: что это была за болезнь — ясно из всего вышесказанного. Эта связь с низко павшей, известной всему Воронежу женщиной и свойства болезни поэта достаточно, по нашему мнению, объясняют тот окончательный разлад и ту холодность, которые возникли в отношениях между сыном, с одной стороны, отцом и сестрою Анисьей — с другой».
Воронеж. Памятник А. В. Кольцову.
Издание магазина Товарищества «Молчанов и Богданов» в Воронеже
Отношения с отцом были испорчены давно, с Анисьей окончательно испортились сейчас — и дело не только в том, что Кольцов недоволен был ее планируемым замужеством, и не в том, что она бросила французский и фортепиано и занялась вышиванием шерстью — он полагал, что она не хотела его возвращения: «Тогда бы она одна осталась — и дом был бы за ней». Кольцова очень задевало, что в семье к нему относились хорошо до тех пор, пока он мог зарабатывать и заниматься семейными делами, а когда заболел — стал ненужным. Кольцов сам был плоть от плоти и кровь от крови этой семьи — негибкий, неуступчивый, подозрительный, — и никакого мира в семье не было. В конце концов рядом с больным сыном осталась только мать. Несколько раз он был близок к смерти, но всякий раз на помощь приходил его врач Иван Малышев, который стал поэту настоящим другом.
Зимой 1841/42 года, когда Анисью выдавали замуж, разлад достиг своего пика. Больной Кольцов лежал в проходной комнате, мимо постоянно ходили — у сестры были гости; в комнатах мыли полы — а ему тяжело дышалось в сырости; в доме курили благовониями — он не мог дышать. Однажды, когда ему было особенно плохо, подружки сестры уложили на стол девушку, накрыли простыней и стали петь вечную память, и эта грубая шутка совершенно вывела поэта из себя. Отец собирался дать за дочерью 3 тысячи приданого, Кольцов требовал не давать; отец предложил ему: «женись сам, корми меня, а не женишься — прогоню со двора». Кольцов в болезненном раздражении стал, по его собственному выражению, сплетничать — выносить сор из избы; родные быстро обвенчали Анисью с ее женихом, Семеновым — и больного наконец оставили в покое. Именно этот Семенов потом пустил на оберточную бумагу весь кольцовский архив — в том числе письма Белинского и Боткина. Брак оказался несчастливым, Анисья пережила брата на пять лет и умерла тоже от чахотки.
Он худел, слабел, наконец слег. За ним ухаживали мать и старая няня; няне он однажды начал выговаривать — зачем дала ему большую тяжелую чашку (чашку эту ему подарил Одоевский, Кольцов дорожил ею и боялся разбить), попросил перелить чай в стакан — и тут же умер, держа няню за руку.
За гробом его шли только члены его семьи и еще несколько человек. Отец поставил на могиле памятник с надписью, которую сам придумал: «Просвещеной безнаук Природою награжден Монаршою Миластию. » Отец, который сразу после смерти сына бодро рассказывал, как провернул удачную сделку, затосковал. Часто ходил на могилу к сыну и горько плакал.
Современники много писали о том, что мещанская среда погубила большого поэта. Но как представить его вне этой среды — без купеческого разгула, без прямого характера, без хитрой проницательности, без любви к своему непоэтичному делу, без азарта, с которым оно делается, без размаха? Как оторвать его от своеобразного языка этой среды, от ее суровых нравов, от дороги, от степи, от простора неба и мрачных лесов? Попытка поэта оторваться от мещанина, кажется, разорвала его пополам; трудно сказать, кем бы и каким бы он стал, переживи он этот кризис, вынеси он эти мучительные боли внутреннего роста; душа стучалась изнутри в грудь — и вырвалась, и улетела куда-то на кольцовский простор мироздания — к небу, к облакам, к лесам, к вольной воле.
| Рубрики: | ИСТОРИЯ РОССИИ ПЕРСОНЫ |
Метки: россия поэт персоны история
Процитировано 1 раз
Понравилось: 5 пользователям