павел волчков вирусолог биография
Москвич
Почему вы должны меня знать: руководитель лаборатории геномной инженерии МФТИ Павел Волчков
Мне кажется, никто сознательно не решает стать ученым. Разве что в некоторых семьях дети воспитываются в парадигме продолжения профессии родителей.
Мои родители были энергетиками. Меня бы, наверное, тоже занесло в эту сферу, если бы не мои школьные увлечения и интересы. Даже не столько в биологии в целом, как понимают ее большинство людей — что-то связанное с бабочками, птичками, лепестками, тычинками и пестиками. Меня все время интересовала медицина, и до поступления в университет я думал, что хочу стать врачом. В медицинский я не поступил, а поступил на биологический факультет МГУ. Как позже я понял, судьба распорядилась правильно.
Сейчас я много контактирую с врачами и вижу, что точно не хотел бы им быть. Это противопоставленная моей специальность. Врач, как оказалось, в большинстве случаев тот человек, который все время делает примерно одно и то же. Это крайне высококвалифицированный ремесленник. Как горшечник умеет хорошо делать горшки, так и врач умеет хорошо делать что-то одно. Причем в основном по протоколу. Отхождение от заранее установленного протокола во врачебном деле недопустимо. Это жизнь, полная ограничений и самопожертвований.
А ученый — что-то более созидательное и творческое. Чего практически все врачи не могут себе позволить. Сейчас фокус моей деятельности — регенеративная медицина, использование инструментов редактирования генома для создания терапий.
Распределение по кафедрам было уже на втором курсе. Моя кафедра — вирусологии — на тот момент была одной из самых успешных. Она представляла собой симбиоз молекулярной биологии, вирусологии, иммунологии и онкологии. И сосредоточивала лучших преподавателей по вышеперечисленным направлениям, которые на тот момент были не только в Москве, но и в России.
После окончания университета я поступил в аспирантуру и тогда стало очевидно — в России заниматься наукой крайне неэффективно: отсутствуют финансирование, специализированные фасилити, мало реагентов. Современная биомедицинская наука фактически очень сложная. Вы должны сотрудничать с другими лабораториями. Использовать навыки больших фасилити, которые сделают за вас часть работы. Невозможно научиться всему и делать все самостоятельно. Хорошая работа уровня журналов Nature или Science — большой коллаборативный труд. Если ты хотел развиваться как ученый, у тебя на тот момент и не оставалось выбора. Я вынужден был уехать.
На втором или третьем курсе аспирантуры меня взяли на позицию в Университет Чикаго. Студентов из России весьма охотно берут в американские университеты, как ни странно, образование у нас хорошее. Но образование — это процесс производства кадров, чтобы сделать какой-то продукт на выходе. И вот чем ближе к финальной стадии, к продукту, тем в России хуже.
Существует красивый слоган — «утечка мозгов». Каждый политик на чем-то делает карьеру. У каждого есть топик, который он эксплуатирует, за счет которого продвигается. Так и с утечкой мозгов. Она, безусловно, есть. Но есть реальная проблема, а есть пиар-пузырь. Они живут в разных измерениях. Те люди, которые эксплуатируют слоган в своих целях, продолжают его эксплуатировать, вбрасывать информацию, пытаются инициировать или не инициировать государственные программы. Все долго и безнадежно мусолится. При том, что обычно у каждой проблемы есть простое с точки зрения понимания, но при этом сложно осуществимое решение. В силу того, что решение обычно непопулярное, оно не принимается. Когда ты делаешь лучший продукт, то ты начинаешь конкурировать на международном научном рынке. Как сделать так, чтобы твои мозги не покупали? Сделайте их хуже. Либо вы вынуждены покупать их самостоятельно, но по рыночной цене. Ответ тривиальный. Мы не можем покупать по рыночной цене собственные мозги.
Чем лучше студенты, тем больше они стремятся переехать за границу. Потому что для каждого из них создана иллюзия о лучшей жизни. Они никогда не поверят на слово, пока сами не увидят. Поэтому когда политики предлагают, что надо закрыть все программы и никого не выпускать — надо выпускать. Чем раньше, тем лучше. Устраивать стажировки, чтобы люди ездили и смотрели. На первый взгляд годовая зарплата в 40–50 тысяч долларов выглядит фантастически большой. Но когда ты приезжаешь в Нью-Йорк и пытаешься прожить там на эту сумму, по итогам путешествия ты понимаешь — это фантастически маленькие деньги. Ты еле сводишь концы с концами.
Американцы создали профицит высококвалифицированной рабочей силы со всего мира. Они ее высосали. Они могут платить постдокам столько, сколько считают нужным. Если к ним перестанут приезжать — они чуть-чуть повысят зарплату. Это рыночные реалии.
Мы сейчас играем ровно в ту же самую игру. Пытаемся осознать, можем ли мы содержать весь объем науки, который был в СССР. С теми же направлениями, что были 30 лет назад, а многие из них уже неактуальны. Пересмотр направлений крайне целесообразен. Наука — быстро меняющаяся реальность. Невозможно быть в топе в течение полувека. Необходимо сфокусироваться на приоритетных направлениях и хорошо их финансировать.
Чтобы что-то открывать, надо научиться что-то закрывать. В России плохо умеют закрывать. Наши институты и академический организации — бессмертные. Многие из них жутко неэффективны, но мы их все равно тащим на себе. И вот финансирование науки, которое очень маленькое, и в абсолютных, и в относительных значениях, размазывается по этим структурам. Если попробовать прекратить финансирование, сразу пойдет волна возмущений: «Вы убиваете науку!» Такое уже неоднократно происходило.
Видимо, надо дождаться, когда естественным образом все, что не может существовать, умрет. Все, что выжило — останется. Все решения одновременно простые и болезненные. Но все время между решением в пользу функциональности мы принимаем обратное решение в пользу гуманности.
Первые впечатления об Америке похожи на анекдот. Как только я приземлился в США, я поймал машину, чтобы доехать до кампуса. Во время поездки таксист посмотрел на часы, свернул с хайвея и сказал: «Извините, но мне нужно остановиться по религиозным причинам». Ну или что-то такое, мой английский был весьма плох, я его не очень хорошо понял. Затем он достал коврик, расстелил его рядом с машиной и начал молиться. Минут пять я его ждал. За следующие десять лет в Америке со мной такого не происходило ни разу.
В Чикаго я провел почти пять лет. Мне очень повезло с руководителем, Александром Червонским — он один из лучших иммунологов. С одной стороны, он представитель старой советской школы, потому что был учеником Гарри Израйлевича Абелева, видного иммунолога. С другой стороны, когда Александр уезжал, он уехал к корифею иммунологии, который и начертал основные положения — Чарльзу Джейнуэйю.
О плюсах и минусах американского образования можно говорить бесконечно долго. Главное отличие — там вы платите за свое образование. Даже за государственное образование, которое считается относительно дешевым. Я старательно ухожу от позитивной и негативной окраски. Оно просто другое. Когда вы как студент вынуждены платить за свое образование, вы к нему совершенно иначе относитесь. Вы думаете, как можете вернуть эти деньги. Каким образом, получив диплом и знания, сможете конвертировать их в успешную работу, которая позволит оплатить кредит. Именно поэтому Америка в таких больших количествах берет ученых со всего мира, постдоков — это высококвалифицированные, относительно дешевые гастарбайтеры. Американцы не хотят становиться постдоками — это не отобьет деньги, которые они потратили на образование. Они быстрее уходят в прибыльные профессии: юристы, врачи, фармацевты.
Или вы можете сказать: «Окей, я не буду себя образовывать, не буду тратить деньги. Пойду строить дома». Люди часто так делают. Это вполне экономически обоснованный вариант.
После Университета Чикаго я около пяти лет провел в Гарвардском университете. Это два абсолютно не похожих друг на друга университета. Университет Чикаго — для ботаников, в Америке их называют nerds, это типичный Средний Запад с размеренной, спокойной жизнью. Мне очень нравится кампус Чикаго. И люди, которые там собрались, приятные ученые, ботаники в лучшем смысле этого слова.
А Гарвард — это место, где собираются амбициозные люди, которые делают карьеру. Они готовы к самой жесткой конкуренции, которая только есть. На этом и построен отбор. Это люди, которые пробьют все на своем пути, но дойдут до цели. Там сделан акцент не на том, чтобы получить новые знания, а чтобы быстро и с минимальными затратами прийти из точки А в точку В.
Работу в Гарварде можно искать по объявлениям. А можно по статьям и тематикам — это наиболее правильный способ. Вам нравится статья, вы понимаете, чем люди занимаются, и пишете руководителю. Общение начинается на профессиональном языке, вы без труда, в нескольких строчках, можете объяснить, что понимаете, о чем говорите, и заинтересовать человека.
Я посмотрел, чем я хочу заниматься, нашел профессора, его зовут Клаус Раевский. Он большой человек в иммунологии, гуру в В-клетках, которые секретируют антитела. На тот момент он уже пять лет работал в Гарварде. В Германии, откуда Клаус родом, есть история, что после, кажется, 65 лет все профессора уходят на пенсию. Клаус чувствовал себя не у дел, и Гарвард быстро взял его на позицию. Но потом, в его конкретном случае, правительство Германии передумало и вернуло Клауса в Берлин.
Вопрос «Почему вы вернулись в Россию?» самый неоригинальный. Мне задавали его не меньше 200 раз. Правда многослойна.
Первый слой — колоссальная конкуренция на профессорские позиции в Америке на тот момент. Сейчас она еще выше. Очень сложно получить позицию в том же Гарварде, или Стэнфорде, или Беркли, или Йеле. Можно, конечно, но все-таки для этого ты должен, как минимум, пройти через аспирантуру в США, потому что там важна преемственность. Я объективно посмотрел на свои шансы. Для меня была вероятна позиция где-то в университете Среднего Запада. Сейчас мои родители живут в Орле. Основное хобби у отца — рыбалка. И хорошо, что она у него есть, потому что в Орле больше особо и нечем заняться. Говоря о городках на Среднем Западе — то же самое. Там нет культурной жизни. Мне ее не хватало даже в Чикаго и в Бостоне. И это уж точно не Москва. Москва — классный город. Здесь есть практически все.
Второй слой — я все-таки жил и родился в России. Я заточен под Россию. Я хорошо понимаю людей, мне они знакомы, близки. Американцы для меня тоже стали близкими, и сейчас опыт бизнес-переговоров показывает, что американцев я понимаю лучше, чем кого бы то ни было. Когда я уезжал в Штаты, я никогда не собирался там жить. Никогда не было ощущения, что мне надо остаться там. Я фокусировался на науке, на своих работах, а все остальное — временное: квартира, мебель, машина. Ближе к десятому году в Америке я осознал — я здесь уже десять лет. Сколько еще это временное состояние будет продолжаться? Выходит, у меня какая-то временная жизнь. Я подумал, хорошо бы приобрести что-то более постоянное.
Если говорить про патриотизм. Хотел бы я вернуться в Россию, чтобы поднимать российскую науку? Нет, таких амбициозных целей я не ставил. Ставил локальные цели. У меня были идеи по созданию собственной компании, по созданию собственных биомедицинских продуктов. Я понимал, что могу совместить переезд обратно со своими задачами и одновременно использовать ресурсы МФТИ, где я работаю. Физтех достаточно уникальное место. Аналог Гарвардского университета, со студентами, которые прогрызают гранит в направлении точки В.
В Америке всегда есть кто-то, кто найдет лучшее финансирование, чем ты. Всегда есть кто-то лучше тебя. А Россия только в стадии появления чего-то более или менее состоятельного и конструктивного, нежели использование и торговля ресурсами. Даже до дворника уже дошло, а не только до экономистов в правительстве, что пора создавать высокотехнологичные компании, которые могли бы делать продукт, не связанный с природными ресурсами. В том числе и это было одним из драйверов моего переезда. Я видел, что ситуация с наукой чуть-чуть улучшилась. Конечно, когда я вернулся в Россию, все оказалось по-другому. Но десять лет в Америке закаляют. Это сложные годы. Вы ломаете себя, перестраиваете, становитесь гибким, целеустремленным. Если вы этого не делаете, вы пропадаете. Если бы я не съездил туда, я бы не стал тем, кем стал сейчас.
Еще одним побудительным мотивом к переезду стало внедрение технологии CRISPR/Cas — это молекулярный инструмент, который позволяет редактировать геном.
В любой технологической сущности есть что-то, что дает потом возможность развиваться во всех направлениях. Можно привести в пример колесо и чуть позже другие важные открытия, которые послужили развитию технологий. Система CRISPR/Cas стала революционной. Для всех, кто был в теме, стало ясно — надо заниматься либо этим, либо смежным направлением. У меня не было желания тратить время на поиски лаборатории где-то на Среднем Западе — процесс мог растянуться на годы. Надо было начинать здесь и сейчас. Я подумал, что если мне дадут лабораторию в России — это будет правильно. Надо переезжать и начинать работать. В России тоже все оказалось не так тривиально, пришлось многое делать своими руками, начинать с нуля. Большие программы господдержки геномных технологий решили инициировать только сейчас, с сильным запозданием. Отчасти потому, что хайп среди ученых был пять лет назад. Хайп среди непричастных к науке людей только сейчас.
Мы занимаемся несколькими вещами: созданием инструментов редактирования генома, созданием терапий на основе редактирования генома и развитием собственного биоинформатического приложения. Анализ больших данных — другая составляющая биоинформатики. Фьюжн компьютерных и генетических данных.
В маркетинге большие компании смотрят на ваши запросы в браузере, затем анализируют, что вам необходимо или что бы вы хотели — так получается таргетированная, направленная реклама. Реклама в вашем телефоне будет сильно отличаться от рекламы другого человека, потому что вы отличаетесь по полу, по возрасту и так далее. Идет персонификация. В медицине сейчас ровно тот же самый тренд.
У любого препарата есть норма. Норма — это группа людей, на которую препарат подействует с ожидаемым эффектом. Всегда будут люди, выпадающие из нормы, и внутри нормы реакция тоже распределится по-разному. В значительной части это от того, что мы все генетически разные. Легко заметить, что все люди серьезно отличаются друг от друга — препараты не обязаны одинаково на нас влиять. Но когда мы принимаем лекарства, мы все принимаем одну и ту же таблетку. Иногда дозировка рассчитана на вес, редко принимается во внимание другая разница. Или же на упаковке пишут «При побочных эффектах обратитесь к врачу». Значит, таблетка вам не очень подходит, либо ее дозировка, либо сочетание с другими препаратами, которые вы пьете.
Медицина сейчас унифицирована. Существуют универсальные способы лечения для всех заболеваний, даже, например, от рака. Мы всех лечим одинаково, одинаковым набором инструментов, что жутко неправильно. Пора медицине распознать, что мы все разные, и лечить необходимо каждого в отдельности, а не по лекалам. Люди умирают от заболеваний, потому что мы пока не имеем диагностического и аналитического инструментария. Мы не можем на основании анализа данных о вас дать вам ваше персонифицированное лечение. Этого просто нет. Сейчас мы в точке старта.
Мы можем собирать медицинскую историю людей, пришивать туда информацию о геноме и объединять их. Анализ и работа с большими выборками позволят выявить, какой участок генома за что отвечает и почему вам подходит именно этот препарат, а не другой. Эти данные тоже будут накапливаться. И когда у нас будут тысячи таких кейсов, мы сможем понимать, что человеку с таким-то геномом, оказывается, конкретно этот препарат противопоказан. Мы сделаем этот вывод просто на основе ваших генетических данных. Это направление, в успешности которого я уверен. За ним будущее. По большому счету это то, что позволит декодировать геном человека. У всех геном разный, и за счет этих минимальных разниц мы сможем понимать, как он функционирует. И другая часть — редактирование генома — должна отвечать за то, как геном починить.
Пока что все находится в стадии накопления базы данных. В отличие от истории запросов в браузере эта часть очень трудоемкая. Какое-то количество данных, где есть генетическая информация и привязанная к ним медицинская информация, уже существует. Пока что очень маленькие выборки, порядка сотни тысяч. Это уже что-то, что дает более или менее верные статистические предсказания, но этого все-таки еще недостаточно.
Ученый из МФТИ раскрыл процесс создания вакцины от коронавируса
Как создают вакцину от коронавируса?
Об эксперте: Павел Волчков — кандидат биологических наук, вирусолог, генетик, заведующий Лабораторией геномной инженерии Московского физико-технического института (МФТИ).
Существует много разных подходов к созданию вакцины от COVID-19. Она может быть вирусной, инактивированной, векторной, на основе нуклеиновых кислот. Какая из них окажется самой эффективной — пока никто точно не знает. Если вы разработчик, то можете выбрать любую и принять участие в большой мировой гонке по созданию долгожданной прививки. А можете, как ученые из МФТИ, сознательно отказаться от возможных бенефитов и неспешно заняться разработкой экспериментальной вакцины нового типа.
Одни из самых популярных на сегодняшний день — это рекомбинантные или векторные вакцины. Они изготавливаются на основе вирусов-носителей или вирусных векторов. Как это работает? Вы берете какие-то вирусные частицы, «вычищаете» из них все патогенные составляющие и на их место вставляете нужные вам элементы — генетический материал вируса, против которого изготавливается вакцина. По такому принципу была создана прививка от вирусного гепатита B или ротавирусной инфекции. И по такому же принципу сегодня многие разработчики создают вакцину от COVID-19. В частности, в России векторную вакцину от коронавируса разработали в НИИ эпидемиологии и микробиологии имени Н.Ф. Гамалеи.
Павел Волчков:
«Чем хорош вирусный вектор? Он способен инфицировать клетки только один раз и не может размножаться в организме человека дальше. Такая особенность делает рекомбинантные вакцины довольно безопасными. При этом в качестве вирусного вектора можно использовать буквально любой вирус из библиотеки человеческих патогенов. Выбор зависит от того, для какого заболевания вы изготавливаете вакцину. Потому что одни вирусы лучше заражают мышцы, другие — легкие, третьи — центральную нервную систему. Например, та же вакцина Центра Гамалеи выполнена на аденовирусном векторе».
Аденовирусы — ДНК-вирусы. Относятся к группе острых респираторных вирусных инфекций (ОРВИ) и характеризуются поражением слизистых оболочек верхних дыхательных путей, конъюнктив, лимфоидной ткани. Большинство аденовирусных инфекций представляют собой легкую форму инфицирования. Существует семь видов аденовирусов человека (от А до G) и 57 серотипов. Подразделение на серотипы связано с различными способами заражения.
В качестве векторов для вакцин, аденовирусы применяются довольно давно. Эти вирусы хорошо изучены. Согласно данным сайта ClinicalTrials.gov, клинические испытания на людях успешно прошли или проходят более сотни различных вакцин на основе аденовирусных векторов.
Среди главных преимуществ этих вирусов — их естественный механизм взаимодействия с клетками человека. Они способны обеспечивать довольно длительную экспрессию антигена, а это успешно активирует врожденный иммунный ответ.
Антигены — это любые вещества, содержащиеся в микроорганизмах и других клетках (или выделяемые ими), которые несут в себе признаки генетически чужеродной информации, и которые потенциально могут быть распознаны иммунной системой организма.
Павел Волчков:
«При всех плюсах, у аденовирусов есть и ряд минусов. Первое — они обладают провоспалительным эффектом. То есть могут чрезмерно драйвить иммунную систему. Проще говоря — вызывать сильный иммунный ответ. Это один из возможных побочных эффектов вообще всех аденовирусных вакцин. Но есть еще один нюанс. Большинство аденовирусов — это естественные патогены человека. Многие из нас сталкивались в течение жизни с аденовирусными инфекциями. А что это значит? Что в крови у таких людей уже есть нейтрализирующие антитела к этому вирусу. Они могут связываться с компонентами вакцины и блокировать ее действие. Поэтому для некоторых из нас такая вакцина будет совершенно неэффективна».
Вакцина МФТИ: в чем инновация?
Поскольку у аденовирусных векторов есть существенные недостатки, ученые из МФТИ выбрали другие вирусы в качестве вектора — аденоассоциированные вирусы. Что любопытно, раньше никто в мире не использовал их в таком качестве.
Аденоассоциированные вирусы — мелкие ДНК-содержащие вирусы. Размер частиц 22-24 нм. Размножаются только в присутствии аденовирусов. Способны инфицировать клетки человека и некоторых других приматов. Аденоассоциированный вирус, по-видимому, не вызывает заболеваний у человека, поэтому провоцирует слабый иммунный ответ.
Один из плюсов аденоассоциированных вирусов — они давно и успешно используются в генной терапии. Сегодня зарегистрировано несколько лекарственных средств на их основе. Одно из самых нашумевших — Luxturna. Это первое генное лекарство, созданное для лечения наследственной слепоты, вызванной мутацией гена RPE65.
По аденоассоциированным вирусам также накоплена внушительная клиническая база. На сайте ClinicalTrials.gov можно увидеть, в каком количестве клинических экспериментов аденоассоциированные вирусы уже приняли участие. Это несколько сотен доклинических исследований и порядка 50 клинических экспериментов. Носитель хорошо охарактеризован и, что еще важнее, показана его безопасность. Все это делает аденоассоциированные вирусы весьма привлекательным кандидатом для создания вирусных векторов не только для генной терапии, но и для вакцин, уверены в Лаборатории геномной инженерии МФТИ.
Еще одной веской причиной создать вакцину на аденоассоциированном векторе стало то, что ученые из МФТИ уже давно придумывают, модифицируют и создают аденоассоциированные вирусы. На сегодняшний день в библиотеке МФТИ их более миллиона. Все они имеют разную специфичность и разные свойства. Что важно, к этим вирусам у человека не может быть иммунного ответа, который бы снизил эффективность вакцины. Поскольку все они созданы искусственно.
Павел Волчков:
«Мы с самого начала понимали, что сможем не только разработать вакцину, но и масштабировать ее производство. То есть произвести столько доз, сколько потребуется или столько, сколько захотим. В мире существует огромное количество аутсорсинговых компаний, которые по GMP сделают вам любое количество доз препарата.
Good Manufacturing Practice (GMP) — правила, которые устанавливают требования к организации производства и контроля качества лекарственных средств для медицинского и ветеринарного применения.
Поэтому с самого начала у нас было четкое понимание, что проблем с производством не будет. Как и проблем с лицензией на вирусный носитель. Это качественно отличает нашу лабораторию от многих других разработчиков вакцин в Российской Федерации. В современном мире все технологии так или иначе кому-то принадлежат, и аденовирусы, и прочие системы векторной доставки, аденоассоциированные в том числе. Живя по правилам свободного рынка, вы не можете просто взять и сделать вакцину на основе любого понравившегося вектора. Вы должны иметь разрешение от компании, которая обладает правами на технологию, либо владеет непосредственно интеллектуальной собственностью в области этого вектора. И тут у нас все хорошо — мы как раз владеем патентом по разработке аденоассоциированных вирусов. Нам не нужно просить ни у кого лицензию на производство данной вакцины, поскольку мы используем собственные же аденоассоциированные вирусы».
Вакцина МФТИ будет эффективна против разных штаммов SARS-CoV-2
Изначально ученые хотели разработать вакцину, которая бы вырабатывала иммунитет практически ко всем поверхностным белкам вируса SARS-CoV-2. А не только к S-белку, как это делают большинство разработчиков вакцин по всему миру (включая НИИ им. Гамалеи). Но в итоге разработчики остановились на конечном числе компонентов. Ими стали S-белок, Е-белок и М-белок.
Павел Волчков:
«По сути мы воплощаем идею совершенно нового типа вакцин — так называемых поливалентных вакцин. Это когда в одном препарате сразу несколько вирусных компонентов. Такой подход кажется нам крайне эффективным применительно к SARS-CoV-2. Ведь на самом деле это не один какой-то конкретный вирус, который распространился по планете. Если мы начнем секвенировать разные изоляты коронавируса, то они все будут отличаться друг от друга. Либо на одну аминокислотную замену, либо на несколько. Поливалентная вакцина как раз направлена на то, чтобы вырабатывать иммунный ответ не к одному поверхностному белку вируса, а сразу к нескольким. В том числе к консервативным поверхностным белкам, которые меньше остальных подвержены мутациям. Так наша вакцина поможет сформировать иммунитет к разным штаммам вируса SARS-CoV-2».
Если текущая разработка покажет свою эффективность и безопасность, ученые планируют пойти еще дальше и разработать вакцину, которая будет содержать не только различные компоненты SARS-CoV-2, но еще и вируса гриппа или других сезонных респираторных вирусов. То есть объединить в одной вакцине генетический материал от самых разных сезонных патогенов. По мнению ученых из МФТИ, такие ассемблированные, поливалентные вакцины могли бы готовить людей каждый сезон к новому остро-респираторному вирусному нашествию.
Что касается текущей разработки (вакцины от COVID-19), то на данный момент ее разработка завершена. Впереди подготовка к доклиническим испытаниям на китайских хомяках и приматах. Если они пройдут успешно, вакцину ожидают испытаниях на людях. Но торопиться и участвовать в текущей «вакцинной» гонке разработчики из МФТИ не собираются.
Павел Волчков:
«Дело в том, что в нашей вакцине слишком много новых компонентов. Несмотря на то, что аденоассоциированные вирусы используются в генной терапии, для создания вакцин их еще никто не применял. Спешка или сокращение сроков проведения доклинических и клинических исследований может обернуться ошибкой и поставить крест на такой многообещающей и перспективной платформе. Но это не значит, что сейчас мы создаем вакцину, что называется «в стол». Во-первых, когда она будет испытана, мы сможем ее продавать другим нуждающимся странам. Во-вторых, наша основная цель — получить опыт по созданию быстрых вакцин, который мы планируем применять в будущем. Как научная лаборатория мы можем проводить такие эксперименты — создавать платформу для вакцин совершенно нового типа. И если у нас все получится, то в следующий раз, когда в мире появится новость о новой вспышке заболевания, мы будем готовы пройти весь путь создания препарата гораздо быстрее, чем мы проходим его сейчас».
Массовая вакцинация от COVID-19 может не понадобиться?
Павел Волчков уверен, что сама по себе гонка по созданию вакцин от короновируса уже не имеет смысла. Он уверен, что к тому моменту, когда российские вакцины будут испытаны и наработаны для массовой вакцинации населения, потребность в них может отпасть. Ученый считает, что уже к осени мы все, так или иначе, переболеем COVID-19 и получим естественный иммунитет.
У этой оптимистичной гипотезы есть основания. Не так давно шведские ученые провели исследование и померяли иммунитет в шведской популяции. Измерялся и гуморальный иммунитет (то есть антитела в крови), и клеточный иммунитет. А именно Т-лимфоциты — так называемые клетки иммунной памяти, которые при повторной встрече с инфекцией «просыпаются» и активизируют иммунный ответ.
Исследование показало, что лишь у небольшой части шведов в крови присутствовали антитела, но примерно треть граждан имела ту самую клеточную память. Это говорит о том, что существенная часть популяции шведов в той или иной форме переболела COVID-19 или имела непродолжительный контакт с вирусом. В последнем случае большой продукции антител не происходит, но благодаря Т-лимфоцитам формируется иммунологическая память к COVID-19.
Павел Волчков:
«Согласно московской статистике, антитела к коронавирусу были определены в крови примерно у 20% жителей столицы. А это около 2 млн человек. Следуя логике шведского исследования, которому у меня лично нет причин не доверять, то скорее всего еще у 20% (а может и у 40% или даже 50-60%) людей уже есть клеточный иммунитет к COVID-19. Эти люди контактировали с небольшими дозами вируса, их иммунная система его детектировала и сформировала клетки памяти. Фактически, половина населения столицы естественным образом получила живую вакцину от COVID-19. Что примечательно, иммунитет, полученный в результате натуральной инфекции, оказывается более стойким, чем от гипотетической вакцины. Потому что в таком случае, иммунная система знакомится с полноценным вирусом (со всеми поверхностными белками), а не с его редуцированной версией, как это происходит при вакцинации. Я думаю, что такая ситуация с клеточным иммунитетом к COVID-19 обстоит не только в Москве, а во многих российских городах. То есть огромное количестве людей по всей России на самом деле уже имеет иммунитет к коронавирусной инфекции».