павел котляр историк биография
Павел Котляр
Профессиональный историк и музейщик, руководитель проектов в сфере культуры, куратор.
Специалист по истории России XVIII-XX веков, истории и культуре Петербурга. Автор научных статей о дворцово-парковых ансамблях, культурном наследии, исторической памяти. Выпускник истфака СПбГУ, магистрант Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Десять лет проработал в Петергофе и Царском Селе, обеспечивал научную основу реставрации памятников архитектуры и открытия экспозиций. Один из создателей Музея «Полторы комнаты» Иосифа Бродского в Доме Мурузи, его первый арт-директор. Главный редактор портала Brodsky.online (2017-2020).
Преподает, читает авторские курсы лекций. Организатор и участник множества конференций. Интервьюер, колумнист Фонтанки.ру.
Отзывы о работе Павла:
«Высокий профессиональный уровень экскурсовода, начитанность и информированность, грамотная речь; уместные элегантные шутки, доброжелательное спокойное отношение к экскурсантам и окружающим; сдержанность экскурсовода при оценке политических событий, его академизм и интересная подача информации под современным и неожиданным углом».
«Экскурсию можно назвать авторской. Тема экскурсии была раскрыта с неожиданных ракурсах. Нейтральность, попытка самостоятельного осмысления исторических событий и формирования собственной позиции. Освещены вопросы интересные исторические, которые даже не предполагала услышать в рамках этой экскурсии».
«Продуманность и логичность построения экскурсии, что совершенно не мешало отступать от темы. Прекрасное владение материалом и хороший, грамотный (не заученный, без штампов) русский язык».
Книжная кухня Музей Бродского: музей, которого нет?
Н. Дельгядо ― Здравствуйте, с вами Наташа Дельгядо, мы на «Книжной кухне». Вчера в нашем городе открылся международный книжный салон. С 23 по 26 мая будут проходить встречи с писателями, издательства будут представлять свои новинки. Программу салона можно посмотреть на сайте bookunion.ru и сегодня, 24 мая в рамках книжного салона событие, которое называется «Бродский Fest». Это большой фестиваль, посвященный Иосифу Бродскому, и об этом фестивале и не только, а, в основном, о нашем великом соотечественнике, я хочу поговорить с нашим сегодняшним гостем.
24 мая — день рождения Иосифа Александровича Бродского, в этом году ему исполнилось бы 79 лет, в следующем году, я надеюсь, мы будем отмечать юбилей. И сегодня у нас в гостях историк, главный редактор портала «Бродский онлайн» Павел Котляр. Здравствуйте, Павел.
П. Котляр ― Здравствуйте.
Н. Дельгядо ― Давайте сразу о фестивале. Имеет ли отношение к этому фестивалю будущий музей Бродского или портал «Бродский онлайн»?
П. Котляр ― Да, мы являемся партнерами фестиваля и принимаем участие в нем, но сама инициатива исходит от Ирины Барметовой — это главный редактор журнала «Октябрь». Опытный человек в литературных кругах. Она выступила с инициативой провести литературный фестиваль посвященный, скорее Бродскому, как явлению в русской культуре. Это посвящение. Если посмотрите внимательно программу, то большинство мероприятий там связано, как раз с выступлениями замечательных писателей, поэтов. Многие приедут специально: Сергей Гандлевский, Бахыт Кенжеев, Максим Амелин, Игорь Волгин и многие другие. А есть часть программы, связанная напрямую, непосредственно с Бродским. И там, уже полюбившиеся петербуржцам театральные постановки, или конференции в «Полутора комнатах», или дискуссия на тему «олимп Иосифа Бродского». То есть, это такой сложносоставной праздник литературы, в широком смысле. Не только связанный с Бродским.
П. Котляр ― Ответ может быть долгим. Подвижек много, процесс активный идёт и мы, поставив для себя цель открыть музей к 80-летию Иосифа Бродского понимаем, что на сегодняшний день остается ровно год, для того чтобы этот амбициозный план осуществить. Мы со своей стороны, фонд создания музея Иосифа Бродского, возглавляемый Михаилом Исаевичем Мильчиком, при поддержке музея Ахматовой «фонтанный дом» и, лично Нины Поповой, работаем уже конкретно над проектом реставрации исторической, мемориальные квартиры 28, в доме Мурузи, и планами создания там первой экспозиции. Главное, что сейчас разговор уже идет о конкретных решениях. Что делать в реставрации? Что делать в экспозиции? А когда разговор переходит на конкретику — это уже вселяет оптимизм.
Н. Дельгядо ― Какие проблемы? Что мешает созданию этого музея?
П. Котляр ― Чего бы я опасался? Здесь есть три вещи: первое — это объективная сложность, профессиональные вызовы, которые этот проект делает. Это очень сложно сочиненная история. То есть, речь идет о том, чтобы, в общей сложности на 400 квадратных метрах, создать литературный музей какого-то нового типа, новой формации, если хотите. Площадь скромная — речь идёт квартире. Казалось бы, здесь все должно быть просто. Но как раз из-за этого, из-за того, что это памятник конца 19 века, из-за того, что там настроение жизни советского периода, коммунального быта, который надо сохранить, из-за того, что находится в жилом доме… но, это такое приятное препятствие, которое преодолимо.
А два других выражаются в возможной бюрократической инерции, скажем, в каком-то несогласовании каких-то юридических моментов вовремя. В частности, музей Ахматовой в фонтанном доме согласен предоставить на ответственное временное хранение какие-то предметы. Естественно, если будут соблюдены все условия температурно— влажностного режима. Эту передачу необходимо согласовать с комитетом по культуре. Возможно, с Министерством по культуре и эти процессы уже сейчас необходимо начинать, потому что логика бюрократической машины, она просто может не позволить нам успеть вовремя.
Третий момент, совсем кратко, — это уже упомянутое пребывание в жилом доме. То есть мы находимся в жилом доме, и, понятно, что я бы тоже, поставив себя на место жильцов, с некой настороженностью относился к идее музея. Потому что музей — это большое количество посетителей, ещё может быть какие-то сложности.
П. Котляр ― У коллекции для будущих экспозиций может быть два источника : первый, самый очевидный — это фонды музея Ахматовой, где более 4000 единиц хранения, и это уникальный, удивительный случай, что и ленинградская часть и американская часть вещей сосредоточены в одной организации. Такое редко бывает. А другой источник — это частные коллекции. Есть предметы, связанные с Иосифом Бродском у его друзей и, опять-таки, на временное хранение, на временных выставках они вполне могут показываться. Но здесь главное — это то, что мы не стремимся к классической монографической такой выставке, рассказу о жизни Бродского от рождения до смерти в вещах. Это будут, всё-таки, какие-то конкретные, тематические высказывания, сменяемые. Хочется сразу все показать, многогранно как-то, ярко и так далее. Но надо где-то останавливаться, и, например первую экспозицию, с которой музей, дай Бог, откроется, посвятить конкретно «Полутора комнатам». Как тексту, как явлению и как, собственно, пространству, которое будет отреставрировано.
П. Котляр ― Главный итог — это формирование исследовательской команды, которая станет основой научной, если говорить высокопарно, части коллектива будущего музея. Потому что, так как музей частный, надо очень четко понимать, что речь идет не только о частных инвестициях в реставрацию, приобретение новой площади, и так далее. Затем музей должен как-то функционировать, и функционирование музея как структуры невозможно без исследовательской лаборатории, без компетентных специалистов которые ищут новый ракурс разговора о Бродском. О каких-то проблемах, связанных с его жизнью и творчеством, готовят выставки, издания и другие формы музейной деятельности. Вот за время работы портала такая команда сформировалась. Можно сказать одно — что музей ждут. Очень многие ждут, не только петербуржцы, и это тоже вызов. Потому что у каждого есть своё видение: каким этот музей должен быть, и большие ожидания, которые нужно как-то оправдать, не теряя при этом собственную позицию.
Н. Дельгядо ― Такие события, как большой фестиваль, посвященный Бродскому, Вам не кажется, что это профанация некоторая? Что, все-таки, чтение — такой интимный процесс, и подобные события не могут провоцировать интереса к чтению, скорее наоборот.
П. Котляр ― Надо посмотреть на то, как пройдет фестиваль и какой он вызовет интерес. Какой будет итог. То есть, если это будет способствовать приращению каких-то новых смыслов в теме Бродского, или обращению людей к творчеству других поэтов то это — к лучшему. Но, по крайней мере, услышать чтение собственных стихов тем же Сергеем Гандлевским, в Петербурге можно очень редко когда. И в этом смысле, фестиваль — хорошая возможность.
Н. Дельгядо ― Спасибо большое, Павел. С нами был историк, главный редактор портала “ Бродский онлайн”, будем надеяться, один из кураторов музея Бродского. Через год я смогу так вас представить, надеюсь на это — Павел Котляр. Мы говорили о проекте создания музея Бродского. Поздравляю всех с днем рождения Иосифа Александровича. Над программой работали журналист — Татьяна Троянская, звукорежиссер — Галина Курылёва и я, автор — Наташа Дельгядо. Всего доброго, читайте.
Лекция «Революция и наследие прошлого»
Павел Котляр прочитает лекцию «Революция и наследие прошлого. Проблемы совместимости». Основываясь на архивных материалах, мы поговорим об идейной базе политики 1917-1920-х годов в области культурного наследия и неизбежных конфликтах, возникавших в этой сфере.
Показать полностью. Исторические памятники на службе идеологии или идеология советского государства как основа для сохранения «народного богатства»? Где проходила грань между высокими идеалами и конкретными имущественными интересами?
В понятие «революция» заложен открытый разрыв с предыдущим состоянием. Революционные изменения базируются на отрицании текущей ситуации, которая с наступлением «новой эры» становится прошлым. Отряхнуть его прах с ног или «сбросить с парохода современности» – логичные действия в условиях эйфории после свержения самодержавия в феврале 1917 г. или в период радикально проводимого большевиками социалистического строительства. Однако в огне дворянских усадеб и разрушаемых церквей Петропавловская крепость не повторила участи Бастилии, многие памятники монархам остались на пьедесталах, а в жилых покоях «Николая Кровавого» стали водить экскурсии.
О лекторе: Павел Котляр — историк, специалист по истории строительства и бытования императорских резиденций, в прошлом — заведующий сектором изучения истории музейного комплекса «Петергоф» и научный сотрудник ГМЗ «Царское село».
Для участия в лекции необходимо зарегистрироваться на TimePad: https://muzey-ulichnogo-iskusstva.timepad.ru/event/51..⚡
По всем вопросам звоните 8 (812) 448 15 93 ☎
__________________
Вход свободный. Сбор слушателей — с Уманского переулка.
«Наш флот устарел, стопудово»
Подводная одиссея гидрофизика Вадима Паки
Как-то, беседуя с директором Института океанологии РАН Алексеем Соковым о глобальном потеплении и проблемах научного флота, я загляделся на макет научного судна в его кабинете и вспомнил о давней мечте поучаствовать в путешествии по морю.
— А можно ли, теоретически, когда-нибудь, в любом качестве…
— Можно. Есть расписание наших экспедиций, выбирайте удобную, — прервал мои муки директор.
И вот спустя полтора года я на борту научно-исследовательского судна «Академик Борис Петров», которому предстоит рейс из Калининграда по Балтийскому морю — вокруг датского острова Борнхольм и обратно.
Научно-исследовательское судно «Академик Борис Петров»
«Петров» (водоизмещение 2700 тонн) — одно из шести крупнейших научных судов России, которым в настоящее время управляет Центр морских экспедиционных исследований. Выход в море, даже в такой короткий рейс, — уже большое событие для института. Один лишь факт: больше года «Петров» стоял у причала, и его единственный выход в море в 2020 году длился всего лишь эти пять дней.
Начальник экспедиции, младший научный сотрудник Алексей Кондрашов, знакомит меня с «наукой» (так называют ученых, идущих в рейс помимо команды) и выделяет весьма уютную каюту. Утром по судну пробегает ощутимая дрожь — завелся старичок «Русский дизель», работающий на «Петрове» с момента его постройки в Финляндии в 1984 году. Мерный гул двигателя будет сопровождать нас все последующие дни.
Судно покидают пограничники. Через пару часов мы выходим в Гданьский залив и оставляем на горизонте Балтийск с его руинами Западного форта.
«Мониторинг пространственно-временных изменений абиотических компонентов экосистемы Балтийского моря» и «внедрение перспективных средств и методов исследования мезо- и микромасштабной структуры придонного слоя» — так на канцелярском языке звучат цели нашей экспедиции. И если с мониторингом вроде понятно, то «перспективные средства» — это новейшее изобретение Вадима Паки, научного руководителя рейса, с которым я наконец знакомлюсь на качающейся корме.
Пака — человек интереснейшей судьбы, автор множества изобретений, о котором слагают легенды. «Нет моря, в котором не побывал Пака, и нет прибора, который он не мог бы поднять со дна», — вводят меня в курс дела студентки Балтийского федерального университета, участвующие в экспедиции уже не в первый раз.
Новое изобретение океанолога — устройство, позволяющее решить давнюю проблему, до сих пор стоящую перед учеными.
Для решения большого числа гидрофизических задач необходимо на ходу судна проводить съемки (так называемые разрезы) моря с использованием мультипараметрических зондов, способных измерять многие показатели воды — температуру, соленость, содержание кислорода и т. д. В ряде случаев нужно при этом затрагивать придонный слой, где происходят наиболее интересные процессы, связанные с распространением вод с разной соленостью.
Разными фирмами предложены зондирующие устройства, позволяющие делать разрезы на ходу, но не до дна — либо до дна, но не на ходу. Связано это с опасностью повреждения дорогостоящих научных зондов при ударе о дно, где могут быть камни и другие опасные неровности.
Сегодня классическая гидрологическая съемка выглядит так: судно идет полным ходом из пункта А в пункт Б и там ложится в дрейф, при этом интервал между точками составляет порядка 10 км. Проблема такой съемки не только в низком пространственном разрешении, но и чисто техническая: крупному судну, чтобы перевести двигатель из режима полного хода на холостые обороты, необходимо около 40 минут.
Последний факт удивляет, но его подтверждает механик Александр, который полтора часа терпеливо водит меня по машинному отделению и отвечает на самые каверзные вопросы.
До дна
Первые эксперименты с измерениями на ходу Вадим Пака начал проводить еще в 1985 году. Решение проблемы он увидел в свободно падающем зонде, который не повреждается, если у самого дна резко вытягивать его на поверхность.
Проблема тут механическая: вместо лебедки необходимы свободно вращающийся барабан с тросом и механизм его выборки.
Спускоподъемное устройство, включающее фанерный барабан (вьюшку), блоки и фрикционный диск с V-образной канавкой для вытягивания троса мотором, установлено на корме и должно быть испытано в нашем рейсе. Незаводской характер его выдают велосипедный тормоз, шуруповерт для укладывания кабель-троса и ремень от автомобильного генератора для привода фанерного барабана.
Состав спускоподъемного комплекса.
1, 2 — связанные между собой зонд, поплавок и груз при спуске и подъеме, 3 — устройство для вывода кабеля за борт с тормозным устройством, 4 — механизм с тянущим шкивом и тормозным устройством, 5 — кабельная вьюшка
Главное при работе — не прозевать дно. Здесь ответственность ложится на студенток, которые следят за показаниями зонда в лаборатории и кричат в рацию команду «Дно!». По этой команде надо срочно остановить барабан и начать смотку троса.
В качестве зонда ученые используют прибор итальянской фирмы Idronaut.
«В России нет своего хорошего гидрологического зонда; имеющиеся альтернативы — слабые», — поясняет Пака. Итальянские зонды измеряют температуру, электропроводность, кислород, кислотность, давление. Кстати, кислотность — важный показатель при поисках химоружия, поскольку она резко повышается в воде при разложении отравляющих веществ.
В первую же ночь ученые распределяют вахты, которые несут два-три человека, и делают первый разрез по пути к Борнхольму. Утром оказывается, что зонду требуется небольшой ремонт в лаборатории. К слову, именно в лаборатории проводят большую часть времени участники экспедиции: здесь на экранах компьютеров в реальном времени отображаются показания зонда, ремонтируется оборудование, принимаются оперативные решения.
Могучая фигура научного руководителя, что-то общее в его чертах с Кусто, железное (для 84 лет) рукопожатие непременно обращают на себя внимание. Даже в жарких спорах в лаборатории или за обеденным столом о том, кто виноват в поломке и что делать, он сохраняет подчеркнутую рассудительность и какую-то аристократическую вежливость.
Не «подержи эту штуковину», а «поассистируйте мне», — обращается ко мне Пака, заматывая изолентой кабель питания, когда нужно подержать итальянский зонд. «Во время спуска на дно кабель колеблется из стороны в сторону, а это чревато для медной жилы», — поясняет он. Затем берет болгарку, отрезает уверенной рукой деревянный брусок и приматывает его специальным скотчем к месту крепления для жесткости.
Вадим Пака за работой. Фото В. Чечко
«Что это?» — удивляются наутро коллеги, обнаружив деревяшку в креплении дорогущего датчика. Звучит имя Паки, и вопрос снимается.
Вечером второго дня в команде оживление. Мы сбавляем ход и идем к месту, где летом ученые установили на дне инклинометры — устройства для измерения скорости и направления течений. Кстати, установкой занималось судно «Академик Николай Страхов» — это имя прогремело на всю страну в 2015 году после освобождения судна на Шри-Ланке, где оно оказалось в плену за долги.
Подходим к месту поисков, на корме собирается вся «наука». Есть зацеп! Трос поднимается, и мы видим, что лишь поломали обе кошки — они оказались на поверхности с выгнутыми и оторванными клыками.
«Камни», — буднично поясняет Пака. Пробуем зацепить станции второй раз, и в этот момент с палубы замечаем летящую рядом с судном сову. Что делает она в 70 км от берега? Порассуждать об этом нет времени, так как второй зацеп оказывается удачным — обе станции целы, их моментально разбирают в лаборатории и считывают собранную информацию. А судно идет полным ходом к Борнхольму.
Инклинометры Паки просты и оригинальны одновременно. Запаенная водопроводная труба из полипропилена с датчиком внутри крепится одним концом ко дну и может свободно наклоняться по течению. Датчик, спаянный Алексеем Кондрашовым из копеечных чипов и других элементов, измеряет наклон трубы и записывает данные на карту памяти.
Привет от Гитлера
Прибор был снабжен акустическим размыкателем, который при подаче сигнала с проходящего судна должен был освободить станцию и дать ей всплыть. Но батареи сели, и остался единственный шанс поднять станцию — кошками. Море с утра штормит; мы подходим к месту и начинаем ловить станцию. Первый заход — безрезультатно. Во второй при тралении происходит сильный рывок — и трос срывает с места всю конструкцию Паки вместе со мной и барабаном, при этом плексигласовое зубчатое колесо на его оси разлетается от удара на куски.
Разбившееся при тралении плексигласовое зубчатое колесо
В момент отрыва в борт ударяет высокая волна и окатывает всех на палубе холодной водой — впервые за три дня экспедиции. Кажется, что силы природы не желают давать людям ворошить темное прошлое.
Данью морю становятся обе потерянные кошки — поначалу все подумали, что трос просто намотало на винт. «Думаю, зацепили пароход, — говорит Пака и просит поставить судно в дрейф на два часа для ремонта оборудования. — На кадрах съемки тут есть несколько затопленных судов, какие-то листы металла, полусгнившие тросы и кабели. Рассчитывать на то, что мы можем 400 м тянуть кошку и ни за что не зацепиться, безнадежно».
Проводить дальнейшие погружения зонда без зубчатого колеса невозможно. Решаем склеить его обломки и усилить их металлической оправой. В дело идет суперклей, болгарка, саморезы и найденная в каком-то ящике дырчатая металлическая пластина. Час работы — и усиленное колесо, собранное из жалких обломков прежнего, крепится на место.
Ремонт завершен; «Петров» идет дальше, но на память о Борнхольме датская Балтика еще дважды перехлестнула волной корму, раскидала по палубе ящики, инструменты и оставила мокрыми всех, кто не успел запрыгнуть повыше.
Рабочие будни экспедиции
Этой же ночью я участвую в вахте на новом разрезе — нам предстоит три часа следить за работой устройства Паки, быстро устраняя неполадки. Кто-то пошутил, что идеальным оператором на нем был бы многорукий бог Шива — ведь тут надо держать руками пульт управления мотором, тормоз, рацию, чтобы слышать команды лаборатории, и ногой поправлять кабель-трос, если он на скорости слетает с роликов.
Главная проблема экспериментальной установки — постоянная борьба с так называемыми колы́шками, то есть разрывами и изломами металлических нитей кабель-троса, возникающими из-за слабины при опускании зонда.
При появлении колышек разрез прерывается, и нам необходимо срочно переплетать металлические нити. Всё это происходит при сильной качке, ветре, брызгах, грохоте электромотора и судовой машины, так что приходится кричать друг другу в рацию и постоянно быть начеку.
«Вот это — наука! А ты мне говоришь — звезды, экзопланеты…» — кричит, ремонтируя трос, Георгий Малафеев, старший лаборант, и мы разражаемся нервным хохотом.
На этом разрезе основная задача экспедиции завершена. Несколько часов сна — и я решаю упорядочить всё услышанное, увиденное и почувствованное в рейсе, пообщавшись с научным руководителем.
Приборная судьба
«Вообще, я не приборист, а гидрофизик и вынужден обеспечивать возможность эксперимента. А если работаешь с актуальными задачами, то имеющегося у нас оборудования недостаточно для их решения. Поэтому мы должны искать новые возможности проведения эксперимента, хотя у меня нет никакого инженерного образования», — говорит Пака.
В океанологию он пришел на третьем курсе в далеком 1953 году, когда, гуляя по цоколю физфака МГУ, зашел на кафедру физики моря. Ее в годы войны создал знаменитый советский океанолог Василий Шулейкин, основатель отечественной школы физики моря. Еще в 1929 году Шулейкин организовал в крымском поселке Кацивели Черноморскую гидрофизическую станцию, а в 1953 году построил там большой штормовой бассейн для изучения ветровых волн — он, весь облупленный, до сих пор стоит на территории Морского гидрофизического института РАН и завораживает любопытных туристов своими циклопическими размерами.
Здесь, на Приборной скале, состоялись знакомство Паки с Черным морем и первый выход в научный рейс. Вскоре молодой специалист начал заниматься «спецтематикой», связанной с мелкомасштабной структурой океана, о которой лишь не так давно стало можно что-то рассказывать. К примеру, надо было научиться обнаруживать турбулентный след от надводных и подводных кораблей в море и учиться этот след не оставлять.
«Это была эпоха, когда основным инструментом океанологии было научно-исследовательское судно. У нас было в разы больше судов, занимающихся наукой, чем у США. Был академический флот, была промышленная рыболовная разведка, была гидрография Военно-морского флота, — вспоминает океанолог. — Еще в эпоху судна „Витязь“ советская наука обнаружила и описала живых существ в океане больше, чем какая-либо другая».
Сегодня эффективность использования российского научного флота не идет ни в какое сравнение с советскими временами, уверен он: «В прежние времена самый короткий рейс составлял три месяца. За год судно обязано было выполнить три рейса, набрать девять месяцев — только тогда считалось, что затраты на него целесообразны. Сейчас, если судно в год набирает один-полтора месяца, считается, что оно не зря стоит у причала. Суда выходят только для того, чтобы не разбежался экипаж, который всё равно разбегается».
Однако во время сильного шторма караван потрепанных судов погнало на шведские берега. В глубоком проливе Скагеррак, соединяющем Балтийское море с Северным, их было решено затопить. Арсенал с советской оккупационной зоны через порт Вольгаст был вывезен в район острова Борнхольм, где теперь покоятся 32 тыс. тонн химоружия.
Есть расчеты, которые показывают, что загрязнения могут достигать поверхности моря, но эти концентрации токсическими свойствами уже не обладают. «Однако эти вещества являются канцерогенами и мутагенами. Мы были с вами в центре химической свалки, рядом с судном, предположительно нагруженным химическими боеприпасами, — за него мы и зацепились», — говорит Пака. Несмотря на неудачу, он не оставляет надежд снова попытаться поднять шведскую донную станцию, правда, для работы в датских водах надо подавать заявку за полгода.
От цунами до трески
В ходе нашей экспедиции удалось сделать разрезы моря сверхвысокого разрешения — при глубине 100 м зонд опускался на дно примерно через каждый километр, почти не останавливаясь.
Такое профилирование необходимо для решения широкого класса задач оперативной океанографии — от изучения климата до предсказаний цунами. Поможет оно и в теоретической океанологии — например, когда надо верифицировать модели, которые по характеру ветров и рельефу дна высчитывают течения в океане. Правда, делать такие разрезы надо быстро — в течение нескольких часов.
Для нереста балтийской трески, чья икра плавает в толще воды на скачке плотности, необходима соленость 11 промилле, а также достаточный уровень кислорода, которого часто не хватает. Проблема в том, что большие затоки богатой кислородом североморской воды в Балтику происходят нерегулярно, примерно раз в 10 лет. И этот непонятный пока механизм — единственный источник кислорода в придонных слоях Балтийского моря.
Поэтому в будущем высокоточное профилирование моря будет полезно для прогнозирования продуктивности и планирования вылова рыбы, выработки квот. «Мы видим теплую интрузию, вошедшую в Борнхольмский пролив. А значит, был заход соленых вод через датские проливы в Арконскую впадину — это первый бассейн, куда попадает вода из проливов», — говорит Пака, глядя на результаты вчерашних ночных измерений.
Схема работ в 46-м рейсе НИС «Академик Борис Петров». atlantic.ocean.ru
Из пушки по воробьям
Помимо испытаний оборудования, в ходе трех разрезов ученым удалось получить уникальный массив данных, отражающий гидрологическую ситуацию in situ, а не по результатам моделирования. В этом районе Балтийского моря не так часто проводятся экспедиции, и каждая из них — крайне полезный материал не только для океанологов, но и для биологов, экологов и других ученых.
Однако к концу экспедиции меня стал мучить вопрос: почему для испытания устройства площадью от силы четыре квадратных метра мы гоняли по Балтике огромное судно ледового класса с тремя десятками членов команды и сожгли больше половины железнодорожной цистерны солярки? «Это как использовать старый КамАЗ для поездки в булочную», — соглашается Георгий Малафеев.
«Наш флот устарел, стопудово, — и физически, и морально. Он стал дорогим из-за того, что не хватает автоматики и надо держать большой экипаж, — считает Пака. — Нам нужны не конкретные типы судов, а возможность экспериментального исследования океана. Для этого требуется научный флот „от мыши и выше“. Для нашей задачи вполне подошло бы судно в пять раз меньшее, но его у нас нет. Без маломерного флота не может быть морской науки».
Эта проблема тревожит и директора ИО РАН Алексея Сокова: «Мы говорим об этом 30 лет, но нас не слушают. Ни о какой экономике и правильном управлении флотом тут речи не идет. Это крах всей системы. Подобные региональные исследования в морях должны выполняться на малых, экономичных судах, которых сейчас нет. Начинать строительство новых судов надо с них».
…Зайти в каюту к Вадиму Тимофеевичу может быть опасно. Начнешь разговор после завтрака, а выйдешь, когда по судовой связи объявляют полдник, ведь по богатой биографии исследователя можно изучать историю отечественной, да и мировой океанологии.
«А что касается Кусто… В 1966 году в первом рейсе судна „Академик Курчатов“ нами был организован заход в Монако. Мы были у Кусто в гостях, я сделал несколько фотографий, стоял рядом с ним, — вспоминает с едва уловимой грустью Вадим Тимофеевич. — Правда, представлен не был».
Павел Котляр
Фото автора
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.