пааво ярви дирижер биография происхождение корни
Пааво ярви дирижер биография происхождение корни
«Для меня не существует другой профессии»
— Вы родом из дирижерской семьи: Ваш отец, дядя, брат — дирижеры. Трудно ли было сыну Неэме Ярви начинать карьеру дирижера?
— Совсем нет, наоборот. Мой отец сыграл огромную роль в моем самоопределении и моей профессии: можно сказать, я выбрал эту профессию потому, что мой отец был дирижером. С детства я рос в окружении музыки, если можно так выразиться. Она часто звучала в доме, о ней постоянно говорили, и я ходил на репетиции наблюдать, как дирижирует отец. Кроме того, мы с ним играли на рояле в четыре руки разные симфонические произведения — например, симфонии Гайдна. Тогда мы не могли, как сейчас, приобрести любую понравившуюся запись, и я отдаю должное своему замечательному отцу, который фанатично собирал все записи, которые только существовали в то время.
Например, у нас были абсолютно все интерпретации бетховенских симфоний — от известных до самых редких. И мы вдвоем с отцом слушали все эти исполнения, но не просто слушали, а анализировали. Отец обращал мое внимание на особенности разных трактовок, детали той или иной интерпретации. Это стало моей первой и, пожалуй, главной дирижерской школой, хотя тогда для меня все это воспринималось как игра, очень увлекательная и забавная. Сейчас я понимаю, что мой отец — великий педагог, который смог не только многому научить меня, но и заразить своим энтузиазмом. И он всегда потрясающе интересно рассказывал о музыке.
— В этом году Ваша программа объединяет Седьмую симфонию Бетховена и Первую симфонию Энеску. Это довольно необычное сочетание.
— Мне очень нравятся оба этих произведения. Однако бетховенские симфонии исполняют часто, в то время как Первая симфония Энеску достаточно редко звучит в концертных программах, что, на мой взгляд, несправедливо. Это прекрасное произведение, которое заслуживает знакомства с ним, — вот почему я хочу исполнить его и, поставив в один концерт с известным сочинением, привлечь к нему таким образом внимание аудитории. Кроме того, я считаю, что между этими двумя симфониями немало общего, поэтому они составят хорошую «пару».
— Вы выступаете с самыми разными оркестрами по всему миру. Зависит ли Ваша трактовка от коллектива, с которым Вы выступаете, или Вы всегда стремитесь донести свое видение произведения?
— Безусловно, зависит. Вообще, я не очень люблю выступать в роли «разового» приглашенного дирижера; предпочитаю, чтобы у меня было время познакомиться с оркестром, с которым я буду работать. Например, я исполнял бетховенские симфонии с немецкими оркестрами, которые работали с великими дирижерами, в частности, с Караяном, но я чувствовал, что они надеются узнать что-то новое и от меня.
Вот почему я люблю сначала послушать, как играет оркестр, понять его традиции, особенности звучания. Впоследствии я обязательно учитываю это, стремлюсь найти баланс между собственным видением и тем, чем обладает данный коллектив. Я никогда не буду играть Бетховена с Парижским оркестром так, как я играю его с оркестром из Германии. Каждый раз я интуитивно пытаюсь понять, как далеко можно зайти с тем или иным коллективом.
— Думали ли Вы о какой-то другой профессии, кроме дирижерской? В юности Вы играли на ударных в рок-группе.
— Да, я был увлечен роком и обожал ударные — ну, наверно, как и все мальчишки, которые мечтают играть в рок-группе и играть на ударных инструментах. Но для меня не существовало никакой другой профессии, кроме дирижерской! Я не думал, как стану дирижером, есть ли у меня к этому способности, талант. Я с раннего детства знал, что это мое призвание, что я должен им стать, скажу более — это ощущение было врожденным, как бы генетически обусловленным. Конечно, тоже благодаря моему отцу, с которым мы всегда были очень близки. И я не представляю себя никем иным, кроме дирижера.
— Ваш творческий график невероятно интенсивен. Остается ли время на что-нибудь, кроме музыки?
— Да, я много времени провожу в самолетах и не так часто вижусь со своей семьей, о чем очень жалею. У меня две замечательные дочки, которые живут и учатся в Америке, обе играют на фортепиано, а старшая еще занимается и на виолончели, и, конечно, я использую каждую возможность, любой промежуток в своем плотном гастрольном графике, чтобы навестить их. И мне было очень приятно слышать, когда старшая дочь как-то раз очень серьезно меня спросила: «Папа, а девочки могут стать дирижерами?» «Конечно!» — ответил я ей.
Я буду очень рад, если она тоже выберет себе эту нелегкую, но такую интересную профессию, и буду во всем ей помогать — так, как мне помогал мой отец. Хотя мне кажется, что среди ее кумиров должны быть обязательно и женщины-дирижеры. Так что я надеюсь, наша династия получит достойное продолжение!
Беседовала Надежда Кулыгина
Опубликовано в буклете XXI фестиваля «Звёзды белых ночей»
7 июля. Симфонический оркестр Мариинского театра, дирижёр Пааво Ярви. Концертный зал Мариинского театра.
Звездный дирижер Пааво Ярви: «Правильной музыки» не бывает
По крайней мере с тех пор, как на рынке появились его записи девяти симфоний Бетховена с оркестром Камерной филармонии Бремена, стало ясно: Пааво Ярви – один из крупнейших дирижеров нашего времени.
С обаятельным дирижером, столь же подтянутым и бодрым, как и его стиль игры, мы встретились на солнечной террасе старой оперы Франкфурта.
Deutsche Welle: Господин Ярви, легенда гласит, что однажды, лет десять назад, вы услышали, как играет Бременский оркестр, и воскликнули: «Если я когда-нибудь буду записывать Бетховена, то только с ними!».
— Это было больше, чем десять лет назад. Мы готовили Пятую симфонию, и я почувствовал, что если когда-нибудь буду записывать Бетховена, то только с этим оркестром. Почему-то наши понимания Бетховена очень совпали.
— В чем состоят эти понимания?
— Во-первых, если говорить о «новом слове», то так мы не думаем. Я никогда не хочу ничего нового говорить в музыке. Я просто хочу делать музыку по возможности хорошо. Находка ради находки мне не интересна. Интересно быть в процессе. Процесс – самое важное в музыке. Как мы понимаем вместе эту музыку? Например, Бременский оркестр знает традиции. Я тоже вырос с немецкими традициями. Мой отец – дирижер русской школы, а русская школа очень близка немецкой. Но я не вырос с пониманием новых традиций или, если угодно, очень старых…
— Вы имеете в виду традицию аутентичного исполнительства?
— Точно. И если, например, играть Бетховена с большим оркестром (даже знаменитым) – для меня это уже неорганично. Я чувствую барьер, потому что это не совсем «то»: они не до конца понимают и верят в аутентический метод. При этом я совершенно не хочу становиться только на одну или только на другую сторону. Я чувствую, что надо ото всех традиций брать то, что ты сам считаешь правильным. Мы находим какой-то третий путь: не только романтическое немецкое понимание и не только новое аутентическое, но их сочетание. Кроме того, оркестр Камерной филармонии Бремена – это особый оркестр. Это оркестр солистов: здесь все обсуждается, все передумывается. Нам очень легко обсуждать, говорить, пробовать разные варианты. Поэтому эти девять симфоний очень «наши». «Правильно» или «неправильно», – такого нет в музыке. Есть только: сумел ты сделать эту музыку своей или нет.
Дирижер в кругу семьи: Пааво Ярви и оркестр Камерной филармонии Бремена
— В рецензиях на ваше последнее выступление в России (в рамках фестиваля «Белые ночи» в Петербурге) российские коллеги высказывают в Ваш адрес комплименты, де, до какого высокого уровня удалось Ярви «возогнать» «провинциальный немецкий оркестр». Надеюсь, что понимание того, что оркестр Камерной филармонии – не «провинциальный оркестр», сейчас уже пришло. Но скажите, почему вы для вашего «музыкального возвращения» в Европу выбрали именно его?
— Это как всегда в жизни… Как находишь правильного партнера? Очень трудно сказать… Иногда просто раз – и почему-то получилось. С Камерной филармонией у меня сразу получился контакт. А откуда эти музыканты – из Бремена или из Токио – для меня не имеет значения. Имеет значение, как мы друг друга понимаем.
— Когда вы возглавили Бременский оркестр, не оставляя поста главного дирижера оркестра Цинциннати, все удивлялись, как вам удается совмещать эти два поста. С тех пор к этим двум оркестрам добавился третий – Франкфуртский, а со следующего года – еще и парижский. Как вы собираетесь «выживать» между четырьмя городами?
— Люди меня часто об этом спрашивают и не понимают, зачем я это делаю. Некоторые думают, что мне просто нравится работать. Это не совсем так. Вопрос: как работать? Как постоянный дирижер или как гость? Гость видит оркестр один раз и уходит. Если ты очень популярный гость, тебя будут приглашать раз в два года. Но два года – это очень большой срок. Я не люблю работать как гость. Мне нравится работать, когда я знаю оркестр, с которым я работаю, когда мы любим друг друга, когда мы, как одна семья. Поработать неделю и уйти – это непрофессионально. Настоящую музыку так не делают.
— То, что вы говорите, отрицает само представление о дирижере как о «маэстро», который спускается с небес и «делает музыку»…
— Где вы чувствуете себя дома?
— Я все больше и больше чувствую себя дома в Европе, с европейскими оркестрами. Например, с таким пониманием, как делается музыка в Германии, она больше не делается нигде в мире.
— Я слышала, как вы недавно сказали о Пятой симфонии Чайковского в записи Венского филармонического оркестра, что, дескать, хорошая запись, но вообще-то оркестр такого качества мог собрать свой «коллективный разум» и выдать «русский звук». Можно ли требовать от австрийского оркестра «русского звука», и что это такое – «русский звук»?
— «Klaa». В общем, нет одного какого-то звука! Поэтому я не люблю, когда говорят о «саунде Берлинских филармоников». Это уже вчерашний день. Надо иметь звук Дебюсси, если играешь Дебюсси, или звук Чайковского, если играешь Чайковского.
— Вы играете много эстонской музыки и говорите об этом, как о своей миссии. Ваш отец и вовсе считается в Эстонии национальным героем. Как вам играется в России, в свете, так скажем, неидеальных политических отношений между Россией и Эстонией?
— Я очень люблю играть в России, и я очень люблю русскую музыку, русских людей и русских музыкантов. У меня мама русская. Что до политики… Вы понимаете, в Эстонии нет семьи, где бы дед или бабушка не погиб в сталинском ГУЛАГе. Так что про любовь пока говорить просто рано. Это как между Германией и Францией: им тоже понадобилось время, чтобы «полюбить друг друга». Я думаю, что через пару поколений все будет по-другому видеться. И если есть какая-то возможность понимания между этими двумя странами, то это только через культуру и особенно через музыку.
— И что вы ей ответили?
— Конечно, могут! И очень хорошими могут быть дирижерами. Если человек талантливый, нет разницы, кто он – женщина или мужчина.