ольшанская актриса мать баталова
Чем знаменита актриса из Владимира Нина Ольшевская?
«Подлинным событием в жизни туркменского кино стал фильм «Я вернусь», выпущенный на экран в 1935 году. Киностудия «Туркменфильм» впервые обратилась к национальному литературному первоисточнику – поэме «Батрак» Ораза Ташназарова. В фильме играли актеры разных школ. Роль партизана Банько сыграл сам режиссер фильма А. Ледащев. Артистка МХАТа Н. Ольшевская, преодолевая трудности в освоении незнакомого материала, сумела создать достоверный образ туркменской девушки Бибигюль…» (История советского кино).
Три роли в кино и массовка во МХАТе и Театре Красной Армии – вот и вся артистическая карьера ученицы Станиславского. Так уж получилось, что Нина Ольшевская больше известна в нашей стране как мать всенародно любимого актера Алексея Баталова.
Нина Ольшевская больше известна в нашей стране как мать всенародно любимого актера Алексея Баталова. Фото: yarcenter.ru
Непокорные шляхтичи
Нина Ольшевская родилась во Владимире 13 августа 1908 года. Ее отец был сыном главного лесничего Владимирской губернии. В семейном предании сохранилась романтическая история. Дед Ольшевский, дворянин незнатного рода, полюбил графиню Понятовскую. Ее родители противились их браку. Тогда молодые уехали из родных мест, обвенчались без родительского благословения и поселились далеко от Польши — во Владимире. Нина Ольшевская потом вспоминала, как в раннем детстве ее и младшего брата Анатолия на католическое Рождество водили поздравлять дедушку и бабушку…
Ее отец Антон Ольшевский тоже был непокорным шляхтичем. Он собирался стать врачом, но с медицинского факультета вылетел за то, что во время пения «Боже, Царя храни» не встал по стойке смирно. И поневоле сделался ветеринаром. Невероятно вспыльчивый дед Баталова смело отправлял недругов «ко псам!», не разбирая чинов. Так и умер под кулаками большевистских следователей, посылая к собачьим чертям красных комиссаров.
На месте «родового гнезда» Ольшевских на Большой Московской сейчас стоит дом № 86. Фото: yandex.ru/maps
Друзья Фрунзе
Мать Нины, Антонина Ольшевская, была известным во Владимире зубным врачом, хотя родилась она также в дворянской семье Нарбековых, имевшей татарские корни. Прямо из их дома, где позднее и родился Алексей Баталов, детей пешком водили на службу в Успенский собор. Когда-то он стоял на Большой Московской улице близ Вокзального спуска. Более богатый дом ее предков на подъеме Студеной горы еще 10 лет назад занимал туберкулезный диспансер, от которого остался только зараженный пустырь за высоким забором.
— Я и без объяснений знал, что моя бабушка-врач никогда не была врагом народа, — вспоминал Алексей Баталов. — И дедушка, и оба дяди не были. Все они были осуждены по 58-й статье, но что бы мне ни вдалбливали в школе пионерские и комсомольские начальники, я никого из родни не предал. Один мой родич лежит в общей могиле во Владимире, второй — остался на лесоповале где-то под Кандалакшей. Бабушка умерла, отсидев бог знает сколько лет за то, что была дворянкой, еще кем-то, кем быть возбранялось…
А ведь все Нарбековы-Ольшевские выступали против царской власти, состояли в партии социалистов-революционеров (эсэров), причем Антонина была их местным вождем. Годами терроризировавший Иваново-Вознесенский уезд Владимирской губернии Михаил Фрунзе тоже сперва примкнул к эсэрам, был ее близким другом и даже крестным отцом Нины Ольшевской. Впрочем, Антонину кумовство с Фрунзе от ГУЛАГа не спасло — из лагерей ее выпустили уже умирающей от рака…
В Москву, в Москву!
Несмотря на пролетарскую революцию, мать Баталова воспитывали в лучших дворянских традициях. Краевед Борис Гиляревский вспоминал, как в далекие 20-е годы во Владимире очень многие знали юную школьницу Ниночку Ольшевскую, постоянную участницу любительских вечеров и концертов, выступавшую со своим чудесным художественным чтением. И где бы она ни появлялась, будь то на школьных вечерах, в клубах, в шефских концертах для красноармейцев или в самом большом тогда зале нашего города бывшего Дворянского собрания, — везде эти выступления проходили с большим успехом, являясь украшением концертов.
Артист МХАТа Орлов, старый знакомый Ольшевских, убедил родителей Нины, что единственно правильный выбор для нее – дорога в театр.
В 17 лет она приехала в Москву и поступила в студию при Художественном театре, где училась у самого Станиславского. Вскоре вышла за актера Владимира Баталова, игравшего под псевдонимом «Аталов», ведь во МХАТе его родственников работало восемь человек, а брат его, Николай Баталов, сыграл начальника трудовой колонии в знаменитом до сих пор фильме «Путевка в жизнь».
Советский актёр, режиссёр театра и кино Владимир Баталов. Фото: fb.ru
«Дядя Коля Баталов уверял, что пошел наш род от Баталини — был такой цирюльник при дворе Екатерины II. Но во МХАТе и не такое придумывали!» — шутил Алексей Баталов.
На самом деле все они были крестьянской породы, и единственный поставленный Баталовым-отцом фильм запросто назывался «Бабы».
Карьера в жертву семье
Рожать Алексея Нина Баталова-Ольшевская поехала во Владимир, поближе к маме, знакомой со всеми городскими докторами. А вскоре ее актерский брак распался. Новый муж — писатель Виктор Ардов — несколько лет вместе с молодой женой и приемным сыном Алексеем Баталовым делил свою квартиру с бывшей супругой, а потом и вовсе попал в немилость. Так что деньги на кооператив в престижном доме Нина выиграла в карты у гостившего у поэта Асеева богатого иностранца.
Нина Ольшевская со вторым мужем — писателем Михаилом Ардовым. Фото: 7days.ru
Ее собственная актерская карьера была принесена в жертву семье, пополнившейся сыном от Ардова Михаилом. Пока муж был на войне, Нина с сыновьями прожила два года в эвакуации в Бугульме и держалась молодцом, несмотря на дворянская происхождение. Тут все приходилось делать самой: и стирать, и стряпать. Дети долгое время вспоминали ее пироги с картошкой, они казались им неземным лакомством…
Мало того, она сумела организовать там театр, найти среди прочих эвакуированных достаточное количество увлеченных сценой людей. В нем впервые и сыграл 14-летний Алексей Баталов.
— Вышел на сцену официантом с подносиком, не обольщался ни судьбой актерской, ни аплодисментами, — вспоминал он. — Что я буду в театре — не сомневался никогда. Но я понимал: или ты актер, или… И потом мне всегда помогал пример бескомпромиссных людей, живших рядом. Все они были бедны материально, но компенсировали это духовным богатством. Ахматова, Зощенко, Пастернак — я знал этих людей, видел их жизнь…
«Москвич» от Ахматовой
Трагические события в жизни Ольшевских стали главной причиной дружбы матери Баталовой с Анной Ахматовой. Их беды были равнозначны: у Анны Андреевны в лагере был сын, а у Нины Антоновны там находилась мать. Позднее поэтесса надписала Ольшевской свой сборник «Бег времени»: «Моей Нине, которая всё обо мне знает, с любовью Ахматова. 1 марта 1966 г. Москва».
Анна Ахматова, Алексей Баталов и его мама Нина Ольшевская. Фото: chernayakobra.ru
После войны Анна Ахматова подолгу жила у Ардовых, прямо в шестиметровой комнате Алексея Баталова. Известную поэтессу он считал «приемной бабушкой». Когда, отслужив в армии (в театре им. Советской Армии), Баталов демобилизовался, Ахматова дала ему деньги на покупку хорошего костюма и обуви. Но он, как балованный внук, купил на эти деньги подержанный «Москвич».
Честь и бескорыстие
После войны Нина Ольшевская стала работать в Театре Красной Армии, но дела там у нее шли не особенно успешно, хотя она была довольно способным режиссером и в особенности педагогом. В труппе к ней всегда тянулись еще не раскрывшиеся юные дарования, а также и актеры постарше, чья карьера не ладилась. И она совершенно бескорыстно помогала всем этим людям. Сюда же по окончании Школы-студии МХАТ пришел и ее сын Алексей Баталов.
— Итак, я оказался в одном театре с мамой. Она пришла работать в Театр Красной Армии сразу после возвращения из эвакуации и совершенно не могла предположить, что я попаду на эту же сцену. Таким чудесным образом судьба вернула меня в руки мамы дабы первые актерские шаги на профессиональной сцене я сделал под ее надзором, так как мама была там не только актрисой, но и режиссером.
Холуйства в ней не было ни на грош, видимо, сказывалась кровь «ясновельможных панов Понятовских». И, конечно же, все начальники армейского театра ее терпеть не могли. Поэтому в премьерши Нина Ольшевская так и не выбилась, зато прожила до конца своих дней с чистой совестью и гордо поднятой головой.
Нина Ольшевская похоронена в Москве, на Преображенском кладбище. Фото: bozaboza.ru
Нина Антоновна скончалась 25 марта 1991 года на 83-м году жизни. Похоронена она в Москве, на Преображенском кладбище. Чрезвычайно умный и даровитый Михаил Кедров, который после войны стал главным режиссером МХАТа, в 1960 году говорил ее младшему сыну Борису Ардову:
«А ведь Нина в свое время напрасно ушла из нашего театра. Она неплохая актриса…»
zotych7
zotych7zotych7
«Моя мать, Нина Антоновна Ольшевская, родилась во Владимире 31 июля/13 августа 1908 года. Ее отец, Антон Александрович, был сыном главного лесничего Владимирской губернии. А женою этого моего прадеда была польская аристократка — урожденная графиня Понятовская. В семейном предании сохранилась романтическая история. Сам прадед Ольшевский был дворянином незнатного рода, и родители прабабки противились их браку. Тогда молодые уехали из родных мест, обвенчались без родительского благословения и поселились достаточно далеко от Польши — во Владимире. Мама вспоминала, как в раннем детстве ее и младшего брата Анатолия на “католическое Рождество” водили поздравлять дедушку и бабушку.
Мой дед, Антон Александрович, был личностью весьма своеобразной. Смолоду он собирался стать врачом, но с медицинского факультета его исключили за то, что во время пения российского гимна “Боже, Царя храни” он не встал, как все прочие студенты, а продолжал сидеть. Эта “революционная выходка” стоила ему профессии — стать целителем людей ему не позволили, и он поневоле стал ветеринаром.
Дед был невысокого роста, с правильными чертами лица. Характер у него был своеобразный: при удивительной доброте необычайная горячность и вспыльчивость — он то и дело выкрикивал свое “ко псам!”. Однажды его пригласили поохотиться на вальдшнепов. Там, стоя на опушке леса, он подвергся нападению целой тучи комаров, и, не выдержав укусов, горе–охотник стал разгонять насекомых выстрелами из ружья!
Моя бабка со стороны матери, Нина (Антонина) Васильевна, была довольно известным во Владимире зубным врачом. Родом она из дворянской семьи Нарбековых, у нее были две сестры и брат Николай Васильевич. Как это бывало в тогдашней интеллигентской среде, все они были враждебно настроены по отношению к власти и даже формально являлись членами партии эсеров (социалистов–революционеров). Притом Нина Васильевна возглавляла местную ячейку своей партии. (Впоследствии, уже при большевицком режиме, это обстоятельство сыграло роковую роль в судьбе моей бабки и ее брата.)
У Нарбековых был во Владимире собственный дом с садом. Он и по сю пору стоит на главной улице, совсем неподалеку от знаменитых соборов — Дмитриевского и Успенского. Мама вспоминала, как в детстве их с братом именно туда водили на службу.
Насколько можно судить, у моей матери довольно рано пробудился интерес к театральному искусству. Ее приятель, также владимирский уроженец Павел Геннадьевич Козлов, вспоминал, как совсем юная Нина Ольшевская занималась мелодекламацией, а он ей аккомпанировал на фортепиано.
Всего семнадцати лет от роду она приехала в Москву и поступила в студию при Художественном театре. А педагогом, который стал руководить их курсом, был сам Станиславский. Этим обстоятельством мать гордилась всю свою жизнь.
Вместе с нею там учились еще две барышни, которые также носили польские фамилии, — Вероника Полонская и Софья Пилявская. В шестидесятые годы я встречал старых москвичей, которые с восхищением вспоминали, насколько хороши были эти три подружки из мхатовской студии.
Примерно через год после появления в Москве моя мать вышла замуж за Владимира Петровича Баталова, который был актером Художественного театра. В двадцать лет, в 1928 году, она родила старшего сына — Алексея.
Артистическая карьера моей матери поначалу складывалась довольно успешно. После окончания студии ее приняли в труппу, что безусловно могло считаться огромной удачей. Но ведь любой театр, а уж тем паче такой, как тогдашний Художественный, являет собою некое кладбище невостребованных дарований.
Тут я хочу отвлечься от жизнеописания своей родительницы и привести историю, которая наглядно объяснит, что я имею в виду. Знаменитый актер Игорь Ильинский еще до того, как стал блистать на подмостках у Мейерхольда, также был принят в Художественный театр. Там же служил его приятель — Аким Тамиров. В то время, когда Ильинский появился в труппе, должна была осуществляться постановка “Ревизора”. Так вот, Тамиров сказал ему:
— Мы с тобой оба небольшого роста, полноватые. Давай будем ходить вместе, разговаривать, жестикулировать: нас заметят и нам могут дать роли Бобчинского и Добчинского.
От этого предложения Ильинский пришел в ярость и немедленно подал заявление об уходе из Художественного театра, не желая находиться в стенах заведения, где актеры должны добиваться ролей таким унизительным способом.
Моя мать не была столь темпераментной и решительной и прослужила в Художественном несколько лет. Там, как водится, ее использовали в массовых сценах. Я не уверен, что ей давали хоть какие–нибудь эпизодические роли, но зато она участвовала в гастрольной поездке вместе с другими молодыми артистами и там познакомилась с моим будущим отцом.
Через несколько лет ей надоело “прозябание” в труппе Художественного, и она перешла в только что созданный Театр Красной Армии. Но связь с МХАТом сохранилась у моей матери во всю последующую жизнь, а Софья Станиславовна Пилявская оставалась ее подругой.
Мой отец тоже дружил с некоторыми актерами из Художественного, а потому на Ордынке часто рассказывались истории, которые можно было бы наименовать “мхатовским фольклором”. Например, мама рассказывала, что старая гримерша в тридцатые годы вспоминала такую сценку: две артистки на фантах разыгрывали двух знаменитых русских писателей — какой кому достанется. Звали этих актрис Ольга Леонардовна Книппер и Мария Федоровна Андреева.
А отец любил вспоминать шутку актера В. В. Лужского, который так называл Книппер–Чехову:
— Беспокойная вдова покойного писателя.
И еще один рассказ, который бытовал у нас на Ордынке. По мнению моих родителей, самым талантливым из всех мхатовских актеров был Л.М.Леонидов. Был он к тому же человеком очень умным и с сильным характером. Все, даже сам Станиславский, его несколько побаивались.
Во время гастрольной поездки мхатовцы плыли на корабле через Атлантику. Все было по высшему разряду, обедали они в роскошном ресторане, а потому и одевались к столу соответствующим образом. Только Леонидов позволял себе являться без галстука, а то и вообще без пиджака. Так продолжалось в течение нескольких дней плавания по океану. Наконец Станиславский решился сделать Леонидову замечание:
— Леонид Миронович, тут один англичанин мне говорил. Он удивляется. Здесь положено являться к обеду тщательно одетым, а вы себе позволяете.
— Что?! — перебил его Леонидов. — Покажите–ка мне этого англичанина. Да я ему сейчас.
Станиславский испугался скандала и поспешно сказал:
— Его тут нет. Он на минуточку сошел с парохода.
Как известно, в Художественном театре всегда шла отчаянная вражда актерских поколений. Притом во МХАТе существовал обычай: если хоронили кого–нибудь из основателей труппы, то при выносе гроба звучали фанфары — музыка из финальной сцены спектакля “Гамлет”. (Последний раз эти фанфары прозвучали в 1959 году, во время похорон О. Л. Книппер–Чеховой.)
Борис Добронравов, один из самых талантливых актеров второго поколения мхатовцев не стеснялся своих чувств по отношению к “старикам”. Если он видел кого–нибудь из них в фойе или в буфете театра, то громко произносил своим хорошо поставленным голосом:
— Давно я, грешник, фанфар не слышал.
Когда журнал “Новый мир” (1965, № 8) опубликовал “Театральный роман” М. А. Булгакова, мы на Ордынке восприняли это с восторгом. Отец взял карандаш и прямо на журнальных страницах расшифровал псевдонимы, которыми автор наградил мхатовских деятелей. Кое–что из этого я помню до сих пор. Пряхина — это Коренева, Елагин — Станицын, Миша Панин — Павел Марков, Тулумбасов — Михальский, Патрикеев — Яншин, Владычинский — Хмелев, а дирижер Романус — Израилевский.
Художественный театр с самого начала в особенности настаивал на своей “общедоступности” и, разумеется, “прогрессивности”. По этой причине в их зале не было специальной “царской ложи”, и уже в тридцатых годах, когда в театр стал приезжать Сталин, там устроили нечто подобное. Разумеется, для высокого начальства соорудили ватерклозет, а канализацию пришлось провести через то помещение при сцене, где во время спектаклей располагался оркестр (специальной “ямы” для музыкантов в Художественном не существует).
Все это обсуждалось в театральной Москве, и тут Ардов как–то встретил Израилевского.
— Говорят, — сказал мой отец, — у вас в оркестре появились новые инструменты?
— Какие еще новые инструменты? — изумился дирижер.
— Фановые трубы, — отвечал Ардов.
Однако же вернусь к жизнеописанию своей матери. В Театре Красной Армии, куда она перешла из Художественного, дела ее пошли несколько лучше, какие–то роли ей давали, но в премьерши она так и не выбилась. Я вспоминаю, что чрезвычайно умный и даровитый Михаил Кедров, который после войны стал главным режиссером МХАТа, в 1960 году говорил моему младшему брату Борису:
— А ведь Нина в свое время напрасно ушла из нашего театра. Она неплохая актриса.
Как я уже упоминал, в год моего рождения, в тридцать седьмом, во Владимире были арестованы родители нашей матери: бабке Нине Васильевне не могли простить того, что до революции она возглавляла местную организацию эсеров, — такое большевики никогда не забывали.
Дед Антон Александрович был болен чахоткой. На одном из допросов он прокричал следователю свое любимое “ко псам!”. Тот вскочил со своего места, свалил деда ударом кулака и стал топтать его ногами. Через несколько дней Антон Александрович скончался в тюремной больнице. А бабка Нина Васильевна получила десять лет лагерей.
Я полагаю, именно эти трагические события и стали главной причиной того, что Ахматова и моя мать в такой степени сблизились, стали подругами. Их беды были равнозначны: у Анны Андреевны в лагере был сын, а у Нины Антоновны там находилась мать.
Я никогда не говорил об этом ни с той, ни с другой, но у меня есть доказательства справедливости моего мнения. В предисловии к своим “Запискам об Анне Ахматовой” Лидия Чуковская приводит такое свидетельство:
“В те годы Анна Андреевна жила, завороженная застенком, требующая от себя и других неотступной памяти о нем, презирающая тех, кто вел себя так, будто его и нету”.
Мои собственные вполне сознательные воспоминания о матери относятся ко времени войны, к эвакуации. Собственно говоря, к городку Бугульме, где мы прожили года два, до самого возвращения в Москву. Там мама держалась молодцом, хотя по своему воспитанию и всей довоенной жизни она была белоручкой. А тут все приходилось делать самой: и стирать, и стряпать. Я до сих пор вспоминаю пироги с картошкой, которые она пекла нам в Бугульме, они казались неземным лакомством.
Мало того, она сумела организовать там театр, найти среди прочих эвакуированных достаточное количество увлеченных сценой людей. Я запомнил один из спектаклей, который мать там осуществила, — “Любовь к трем апельсинам”. На сцене стояли три фанерных щита круглой формы, окрашенные желтой краской, а потом они распадались.
Я хорошо запомнил лето 1946 года. Мама, я и шестилетний брат Борис впервые приехали в Коктебель. Поселок был тогда совсем малолюдным, кроме невысоких строений литфондовского дома на берегу — ничего. Пляж был, что называется, дикий, и там можно было найти изумительные по красоте камни.
Впоследствии мама рассказывала Эмме Герштейн: “Я была с мальчиками в Коктебеле. И все шлю Виктору письма и телеграммы. Спрашиваю, как Анна Андреевна, приехала ли она уже в Москву или собирается? Получаю от него телеграмму: └Дура, читай газеты”. И я прочла постановление [о журналах └Звезда” и └Ленинград”, о Зощенке и Ахматовой]. Немедленно стала собираться домой. Было трудно сразу достать билеты, с детьми. Приехала, стала пытаться пробраться в Ленинград [тогда еще были пропуска]. Прошло еще несколько дней, пока я приехала к ней. Пробыла у Анны Андреевны три дня и привезла ее к нам в Москву. И когда мы шли по Климентовскому переулку, встречали писателей, они переходили на другую сторону”.
После войны мама снова стала работать в своем военном театре, но дела там у нее шли не особенно успешно, хотя она была довольно способным режиссером и в особенности педагогом. В труппе к ней всегда тянулись еще не раскрывшиеся юные дарования, а также и актеры постарше, чья карьера не ладилась. И она совершенно бескорыстно помогала всем этим людям.
Как известно, в любом театре процветают интриги и подхалимство. То же самое мы знаем и об армейской среде, но там это еще усугубляется, поскольку значительная часть начальников — тупицы и хамы. И легко можно себе представить, какова может быть атмосфера в таком театре, где управляют армейские чины.
Моей матери был свойствен абсолютный демократизм. Она идеально общалась, например, с деревенскими бабами и мужиками. Но холуйства в ней не было ни на грош. (Как видно, сказывалась кровь “ясновельможных панов Понятовских”.) И конечно же все начальники армейского театра ее терпеть не могли.»
Нина Ольшевская
Имела польские корни.
Нина Ольшевская родилась 31 июля (13 августа по новому стилю) 1908 года во Владимире.
У Нины Ольшевской довольно рано пробудился интерес к театральному искусству. Её приятель, Павел Геннадьевич Козлов, вспоминал, как совсем юная Нина Ольшевская занималась мелодекламацией, а он ей аккомпанировал на фортепиано.
В возрасте 17 лет она приехала в Москву и поступила в студию при Художественном театре. Педагогом, который стал руководить их курсом, был Константин Сергеевич Станиславский.
Нина Ольшевская в молодости
После окончания студии её приняли в труппу театра. Проработав в Художественном театре в 1928-1934 годах она ушла оттуда, поскольку там ролей ей не давали и задействовали её лишь в массовых сценах и, в исключительных случаях, крайне редко ей доставались эпизодические роли.
В начале 1930-х исполнила несколько ролей в кино. Снялась в картинах «Человек остался один» (Маруся Старостина), «Я вернусь» (Биби-гюль), «Бесприданница» (сестра).
Нина Ольшевская в фильме «Бесприданница»
В 1935 году она перешла в только что созданный Театр Красной Армии, но связь с МХАТом сохранила нa всю последующую жизнь.
В Театре Красной Армии играла различные роли, но в премьерши она так и не выбилась. В Театре Красной Армии играла в 1935-1941 годах.
Во время Великой Отечественной войны эвакуировалась вместе с детьми, работала в Бугульминском русском театре.
После войны вернулась в Театр Красной Армии (играла в 1945-1964 годах), но дела там у неё шли не особенно успешно, хотя она была довольно способным режиссёром и в особенности педагогом. Обладая даром декламации, она практически никогда публично не выступала, но зато она обучала этому искусству других.
В 1959 году в соавторстве с Леонидом Чертоком как режиссер поставила в Театре Красной Армии спектакль «Серёжка с Малой Бронной».
Нина Ольшевская умерла 25 марта 1991 года. Похоронена в Москве, на Преображенском кладбище.
Личная жизнь Нины Ольшевской:
Дважды была замужем.
У пары 20 ноября 1928 года родился сын Алексей Владимирович Баталов (умер 15 июня 2017), советский российский актёр театра и кино, кинорежиссёр, сценарист, педагог, Народный артист СССР.
Первый сын Женя умер, прожив всего несколько недель.
Фильмография Нины Ольшевской: