одесский юмор в картинках с надписями о жизни
Одесский юмор в картинках с надписями о жизни
Дверь в квартиру отворилась в пять утра. Человек в длинном плаще с чемоданами и узлами тихо зашёл в коридор.
— Таки моя Розочка еще жива и в теле? А этот плод любви Марик дышит на ля-бемоль и не понимает, что его папаша стоит от него в пяти мерах. Нет, ну надо же! Я их ещё не обнял, а уже хочется уехать!
Он окинул квартиру взглядом.
— Эх… При НЭПе было лучше…
— Скажите, любезные, а теперь в Одессе каждому поцу выдают шпалера возле Дюка? Или их можно за недорого купить на Привозе?
— Вы кто такой и зачем так рано играете в нашей квартире музыку…
— И хде ж ты был, Зяма?!
— Хде был …хде был.. Вообще-то я хотел быть в Палестинах, но был я в лагерях…
Зиновий Ицхакович достал из внутреннего кармана документ:
— Нет сомнений, гражданин начальник, подлинник об амнистии. Хотя между нами говоря, Рубен Лазаревич, а кстати, где этот мелкий мошенник? Так вот, Рубен Лазаревич сделал бы эту ксиву гораздо качественнее и быстрее, понимаете? Быстрее! А не четыре года, как мой начлаг Ёонас Эвович Ясс.
Все эти слова были обращены к оперуполномоченному Петрову.
— Рад за вас, дядя Зяма…
— Зяма! Как? За что? – Роза Самуиловна держала его двумя руками за щёки и тресла.
— Ну за что…. за что… если бы один шлемазл не выменял флюгельгорн на патроны от немецкого вальтера, а товарищ старший майор случайно их не нашёл, а если бы это всё было дома, а не за границей на гастролях в Болгарии – ничего бы и не было! Ни лагерей, ни Интернационала на морозе. Вот скажите, зачем нашему скрипачу патроны от немецкого вальтера? Он что, чемпион Мордовии по стрельбе? Нет. А если бы нашли патроны от Папанинского маузера? Что, дали бы орден? Нет. Хотя, возможно. А так дали срок и по морде. Дикая случайность, которая мне вышла крайним боком. Хотя, как посмотреть…
— Какие патроны, Зяма? Ты бандит?
— Розочка, не тряси мне мой мозг в голове. Я не бандит, я жертва обстоятельств и случайностей.
— Хорошие случайности – присесть на пятилетку!
— Ой, Розочка, да разве я тебе ни разу не говорил, шо такое чудо сотворить мог только я и ещё несколько красивых людей? – он погладил Марика по курчавой голове.
— Ой, Розочка, ну Розочка! Ну вспомни за свою молодость! У тебя было страсть как много людей! И все на подбор брюнеты как Аполлон!
— Зяма! Побойся Бога! Хде моя молодость и сколько лет Марику! Если ещё раз скажешь, шо ты не папа, или за то, что я могу подумать, я сделаю плохое сотрясение с твоим мозгом! Будешь контуженный и ходить в шлеме от танка как Русик, причем круглый год!
— Не при детях будет сказано, но Розочка в молодости была шипкой красавицей! Эх… при НЭПе было лучше…
— Зяма, ты наполовину дурак стал? Или с рождения на четыре третьих, как твой папаша-биндюжник? Такое ребенку советовать?
— Нет! Пойти в зуботехники! Мальчик хочет стать кандидатом наук за медицину!
— Розочка, дорогая, ещё нет название болезней, которыми ты придумаешь себе заболеть, чтобы Марик тебя лечил на старости лет.
Тут все зашумели, захохотали, начали собирать на стол, доставать рюмки и тарелки.
— Ой, Русик! Целую тебя прямо на глазах твоей жены с отцом твоего ребенка! Ну, это я от радости, Рада! – Сара Абрамовна задорно рассмеялась и продолжала хлопотать у стола.
Через час, когда уже на столе дымилась вареная картошка в кастрюле, была нехитрая закуска из огурцов и синеньких, солённой рыбы и зелени, все сели за стол и налили вина. Первым сказал тост Зиновий Ицхакович, он уже успел принять ванну и сидел мокрыми кудрями в мятой но чистой рубахе.
— Дорогие мои родные и незнакомые мне люди! Я счастливый человек! Я очень счастлив, что попал в лагерь…
— Хулиганство… – прокомментировал оперуполномоченный. Выпили.
— Зяма, ты там пилил дрова? – спросила Роза Самуиловна.
— Дрова… скажешь… там валили лес, а я был дирижером оркестра лагеря! И каждое утро глядя на восход Солнца, я вскидывал свой флюгельгорн и играл подъём. Благо наш начлаг Ёонас Эвович Ясс любил это дело.
-Музыку! Розочка! Музыку!
— Нет, иногда я ел даже колбасу за виртуозное выступление.
Дядя Зяма предложил тост за восход Солнца.
Хмыкнули, но выпили.
— Я вспоминаю, как мы вкусно жили при НЭПе,- сказала Роза Самуиловна,- я всегда приносила с работы разные деликатесы и подкармливала свою соседку с завода.
— И где же вы работали? – поинтересовался Петров.
— Дети! Закройте уши! Мама скажет одну вещь! Вы знаете… ну, не то что бы это было богоугодное заведение, но я была там нарасхват… вина, триппера и денег нам хватало всегда. А некоторые комиссары были таки гораздо симпатичней белогвардейской контры. Ой! Что-то я разболталась за повспоминать…
— Рубинчик, дорогой, скажи мне как родному, почему ты до сих пор не в кутузке? С твоими способностями к мелким пакостям в виде поддельных дензнаков.
Рубен Лазаревич густо покраснел и посмотрел вначале на Петрова потом на дядю Зяму и сердито сказал:
— Зяма, скажи, а почему тебя там случайно не расстреляли? Не пришлось бы говорить на приличного человека.
— Рубинчик, дорогой, я тебя знал до НЭПа, при НЭПе, и после НЭПа, и твои дензнаки получались только всё лучше и лучше. Неужели ли ты живёшь на адвокатские гонорары с разводов бедных колхозниц и их забулдыг-мужей?
— А чего-то это они так терпеть друг друга не могут? – шепотом спросил Петров у Розы Самуиловны.
— Таки я вам расскажу эту историю, которая длится уже сорок лет…
— А вот не надо шептаться! Я сам расскажу эту историю, которая длится уже… сорок один год. Только надо вначале хорошенько выпить! Предлагаю тост за Рубинчика –изрядного мастера своего дела и такого же подлеца! –сказал дядя Зяма. Пока все выпивали-закусывали Зиновий Ицхакович достал пачку папирос «Казбек». Побросав вилки-ложки, все оживлённо потянулись к пачке:
— Сёма возьми маме папироску!
— Одну и про запас две!
— А ты куда? Беременным нельзя!
Даже Рубен Лазаревич взял две.
Пачка опустела. Дядя Зяма смял пустую пачку и как фокусник вытащил вторую, но это была уже «Герцеговина Флор». Под общее изумление он ловким щелчком кинул папиросу в рот закурил и пустил кольца. Марик и Сёма засмеялись захлопали в ладоши.
— Ты где такие дорогие папиросы достал, дядя Зяма?
— В лагере. Я там мог достать почти всё, кроме свободы и газет… это ж вам не сельпо…
— Ох, Роза, сделать бы с тобой вот так, и так, и вот так, чтоб ты злой не была.
И Русик показал всякие неприличные движения, избавляющие Розу Самуиловну от злобы. Она только покачала головой.
— Некому, Русик, я злой останусь.
Зиновий Ицхакович глубоко затянулся и начал рассказывать как он поссорился с Рубеном Лазаревичем сорок лет назад.
Одесса. Коммунальная квартира ч. 2
Апрель.Утро. Воскресенье. Звонок в дверь. Жорик пошел открывать.
Вы помните какая у Жорика фотографическая память? Он был на Красной Площади всего один час, но помнит её до каждого кирпичика и камешка, и может нарисовать хоть сейчас. А зал консерватории? Да он помнит сколько там рядов вдоль и поперёк и какого они цветом! И понятно дело, когда он открыл двери, то он узнал со скоростью летящего снаряда в обожженном лице товарища майора не кого-нибудь, а покойного мужа Рады! И с такой же скоростью он захлопнул дверь! Он знал, что единственный его рабочий инструмент это его руки и некосящий в сторону глаз, и если ему сейчас переломают руки и выбьют глаз, то, пожалуй, он не сможет зарабатывать на жизнь любимым делом.
-Её нет дома! – сказал, что первое пришло на ум.
— Никого нет! – ему стало плохо и глаза разошлись по сторонам ещё больше.
Опять позвонили, более долго и настойчиво. Из комнаты вышла Рада в халатике, выпирал маленький животик.
— Ты чего не открываешь, Жорик?
— Там… это.. портрет приехал… живой…
— Ну, полковник, только он не полковник а майор, морда всмятку, а медалей столько же….
Из комнаты на кухню послышались неуверенные шаги. Женщины втянули головы в плечи и зажмурились.
— Жорик, зачем тебе деньги?
— За водкой пойду, герой мириться хочет.
И дойдя до дверей радостно сказал:
— А у меня контузия прошла! Майор знает куда бить! Танкист!
До вечера все сидели на кухни пили и решали как быть. Пригласили Рубен Лазаревича, вроде как правовед, адвокат, хоть уголовник мелкий, может посоветует чего. Ни минуты не думая Рубен Лазаревич ответил:
А портрет майор склеил. Сам. Сильно он ему понравился. Проникновенный.
…старший лейтенант Петров пришёл после дежурства домой, в квартиру, где была его комната, и принёс усиленный паёк. Но все уже спали. В Одессе была ночь.
Искрометный одесский юмор: подборка с картинками
Одесситы по-особому весело смотрят на жизнь. Эти люди точно никогда не лезут в карман за метким и колким словом. Joinfo.com. подготовил смешную подборку для поднятия настроения.
Искрометный одесский юмор
В слезах Фая с упреком говорит мужу:
— Тебя даже не интересует, почему я плачу? Хочешь скажу?
— Не надо! У меня нет таких денег!
Много ли надо бедному еврею? Кусочек белого хлебца, а икра — да бог с ней! — пусть будет черной.
— Дядя Изя, боль шо е спасибо за ту трубу, что вы мне подарили. Такой дорогой подарок!
— Да, ерунда! Что там дорогого? 60 копеек.
— Но зато мама и папа каждый вечер дают мне десять рублей, чтобы я не дудел.
Вечером Рабинович нервно ходит перед своим домом, то и дело поглядывая на часы.
— Волнуюсь за свою Сару, — поясняет он соседу.
— А что с ней?
— С ней мой автомобиль.
— Лева, я восхищен вашими чувствами! Вы с Софой вместе живете уже 30 лет и тем не менее, гуляя по Одессе, всегда держитесь за руку!
— Сема, если я ее отпущу, она обязательно что-нибудь купит.
Журналист ДжоИнфоМедиа Марина Корнева предлагает также посмотреть забавное видео: зажигательный танец капюшенных поганок веселит Интернет.
Одесский юмор в картинках с надписями о жизни
Дверь в квартиру отворилась в пять утра. Человек в длинном плаще с чемоданами и узлами тихо зашёл в коридор.
— Таки моя Розочка еще жива и в теле? А этот плод любви Марик дышит на ля-бемоль и не понимает, что его папаша стоит от него в пяти мерах. Нет, ну надо же! Я их ещё не обнял, а уже хочется уехать!
Он окинул квартиру взглядом.
— Эх… При НЭПе было лучше…
— Скажите, любезные, а теперь в Одессе каждому поцу выдают шпалера возле Дюка? Или их можно за недорого купить на Привозе?
— Вы кто такой и зачем так рано играете в нашей квартире музыку…
— И хде ж ты был, Зяма?!
— Хде был …хде был.. Вообще-то я хотел быть в Палестинах, но был я в лагерях…
Зиновий Ицхакович достал из внутреннего кармана документ:
— Нет сомнений, гражданин начальник, подлинник об амнистии. Хотя между нами говоря, Рубен Лазаревич, а кстати, где этот мелкий мошенник? Так вот, Рубен Лазаревич сделал бы эту ксиву гораздо качественнее и быстрее, понимаете? Быстрее! А не четыре года, как мой начлаг Ёонас Эвович Ясс.
Все эти слова были обращены к оперуполномоченному Петрову.
— Рад за вас, дядя Зяма…
— Зяма! Как? За что? – Роза Самуиловна держала его двумя руками за щёки и тресла.
— Ну за что…. за что… если бы один шлемазл не выменял флюгельгорн на патроны от немецкого вальтера, а товарищ старший майор случайно их не нашёл, а если бы это всё было дома, а не за границей на гастролях в Болгарии – ничего бы и не было! Ни лагерей, ни Интернационала на морозе. Вот скажите, зачем нашему скрипачу патроны от немецкого вальтера? Он что, чемпион Мордовии по стрельбе? Нет. А если бы нашли патроны от Папанинского маузера? Что, дали бы орден? Нет. Хотя, возможно. А так дали срок и по морде. Дикая случайность, которая мне вышла крайним боком. Хотя, как посмотреть…
— Какие патроны, Зяма? Ты бандит?
— Розочка, не тряси мне мой мозг в голове. Я не бандит, я жертва обстоятельств и случайностей.
— Хорошие случайности – присесть на пятилетку!
— Ой, Розочка, да разве я тебе ни разу не говорил, шо такое чудо сотворить мог только я и ещё несколько красивых людей? – он погладил Марика по курчавой голове.
— Ой, Розочка, ну Розочка! Ну вспомни за свою молодость! У тебя было страсть как много людей! И все на подбор брюнеты как Аполлон!
— Зяма! Побойся Бога! Хде моя молодость и сколько лет Марику! Если ещё раз скажешь, шо ты не папа, или за то, что я могу подумать, я сделаю плохое сотрясение с твоим мозгом! Будешь контуженный и ходить в шлеме от танка как Русик, причем круглый год!
— Не при детях будет сказано, но Розочка в молодости была шипкой красавицей! Эх… при НЭПе было лучше…
— Зяма, ты наполовину дурак стал? Или с рождения на четыре третьих, как твой папаша-биндюжник? Такое ребенку советовать?
— Нет! Пойти в зуботехники! Мальчик хочет стать кандидатом наук за медицину!
— Розочка, дорогая, ещё нет название болезней, которыми ты придумаешь себе заболеть, чтобы Марик тебя лечил на старости лет.
Тут все зашумели, захохотали, начали собирать на стол, доставать рюмки и тарелки.
— Ой, Русик! Целую тебя прямо на глазах твоей жены с отцом твоего ребенка! Ну, это я от радости, Рада! – Сара Абрамовна задорно рассмеялась и продолжала хлопотать у стола.
Через час, когда уже на столе дымилась вареная картошка в кастрюле, была нехитрая закуска из огурцов и синеньких, солённой рыбы и зелени, все сели за стол и налили вина. Первым сказал тост Зиновий Ицхакович, он уже успел принять ванну и сидел мокрыми кудрями в мятой но чистой рубахе.
— Дорогие мои родные и незнакомые мне люди! Я счастливый человек! Я очень счастлив, что попал в лагерь…
— Хулиганство… – прокомментировал оперуполномоченный. Выпили.
— Зяма, ты там пилил дрова? – спросила Роза Самуиловна.
— Дрова… скажешь… там валили лес, а я был дирижером оркестра лагеря! И каждое утро глядя на восход Солнца, я вскидывал свой флюгельгорн и играл подъём. Благо наш начлаг Ёонас Эвович Ясс любил это дело.
-Музыку! Розочка! Музыку!
— Нет, иногда я ел даже колбасу за виртуозное выступление.
Дядя Зяма предложил тост за восход Солнца.
Хмыкнули, но выпили.
— Я вспоминаю, как мы вкусно жили при НЭПе,- сказала Роза Самуиловна,- я всегда приносила с работы разные деликатесы и подкармливала свою соседку с завода.
— И где же вы работали? – поинтересовался Петров.
— Дети! Закройте уши! Мама скажет одну вещь! Вы знаете… ну, не то что бы это было богоугодное заведение, но я была там нарасхват… вина, триппера и денег нам хватало всегда. А некоторые комиссары были таки гораздо симпатичней белогвардейской контры. Ой! Что-то я разболталась за повспоминать…
— Рубинчик, дорогой, скажи мне как родному, почему ты до сих пор не в кутузке? С твоими способностями к мелким пакостям в виде поддельных дензнаков.
Рубен Лазаревич густо покраснел и посмотрел вначале на Петрова потом на дядю Зяму и сердито сказал:
— Зяма, скажи, а почему тебя там случайно не расстреляли? Не пришлось бы говорить на приличного человека.
— Рубинчик, дорогой, я тебя знал до НЭПа, при НЭПе, и после НЭПа, и твои дензнаки получались только всё лучше и лучше. Неужели ли ты живёшь на адвокатские гонорары с разводов бедных колхозниц и их забулдыг-мужей?
— А чего-то это они так терпеть друг друга не могут? – шепотом спросил Петров у Розы Самуиловны.
— Таки я вам расскажу эту историю, которая длится уже сорок лет…
— А вот не надо шептаться! Я сам расскажу эту историю, которая длится уже… сорок один год. Только надо вначале хорошенько выпить! Предлагаю тост за Рубинчика –изрядного мастера своего дела и такого же подлеца! –сказал дядя Зяма. Пока все выпивали-закусывали Зиновий Ицхакович достал пачку папирос «Казбек». Побросав вилки-ложки, все оживлённо потянулись к пачке:
— Сёма возьми маме папироску!
— Одну и про запас две!
— А ты куда? Беременным нельзя!
Даже Рубен Лазаревич взял две.
Пачка опустела. Дядя Зяма смял пустую пачку и как фокусник вытащил вторую, но это была уже «Герцеговина Флор». Под общее изумление он ловким щелчком кинул папиросу в рот закурил и пустил кольца. Марик и Сёма засмеялись захлопали в ладоши.
— Ты где такие дорогие папиросы достал, дядя Зяма?
— В лагере. Я там мог достать почти всё, кроме свободы и газет… это ж вам не сельпо…
— Ох, Роза, сделать бы с тобой вот так, и так, и вот так, чтоб ты злой не была.
И Русик показал всякие неприличные движения, избавляющие Розу Самуиловну от злобы. Она только покачала головой.
— Некому, Русик, я злой останусь.
Зиновий Ицхакович глубоко затянулся и начал рассказывать как он поссорился с Рубеном Лазаревичем сорок лет назад.
Одесса. Коммунальная квартира ч. 2
Апрель.Утро. Воскресенье. Звонок в дверь. Жорик пошел открывать.
Вы помните какая у Жорика фотографическая память? Он был на Красной Площади всего один час, но помнит её до каждого кирпичика и камешка, и может нарисовать хоть сейчас. А зал консерватории? Да он помнит сколько там рядов вдоль и поперёк и какого они цветом! И понятно дело, когда он открыл двери, то он узнал со скоростью летящего снаряда в обожженном лице товарища майора не кого-нибудь, а покойного мужа Рады! И с такой же скоростью он захлопнул дверь! Он знал, что единственный его рабочий инструмент это его руки и некосящий в сторону глаз, и если ему сейчас переломают руки и выбьют глаз, то, пожалуй, он не сможет зарабатывать на жизнь любимым делом.
-Её нет дома! – сказал, что первое пришло на ум.
— Никого нет! – ему стало плохо и глаза разошлись по сторонам ещё больше.
Опять позвонили, более долго и настойчиво. Из комнаты вышла Рада в халатике, выпирал маленький животик.
— Ты чего не открываешь, Жорик?
— Там… это.. портрет приехал… живой…
— Ну, полковник, только он не полковник а майор, морда всмятку, а медалей столько же….
Из комнаты на кухню послышались неуверенные шаги. Женщины втянули головы в плечи и зажмурились.
— Жорик, зачем тебе деньги?
— За водкой пойду, герой мириться хочет.
И дойдя до дверей радостно сказал:
— А у меня контузия прошла! Майор знает куда бить! Танкист!
До вечера все сидели на кухни пили и решали как быть. Пригласили Рубен Лазаревича, вроде как правовед, адвокат, хоть уголовник мелкий, может посоветует чего. Ни минуты не думая Рубен Лазаревич ответил:
А портрет майор склеил. Сам. Сильно он ему понравился. Проникновенный.
…старший лейтенант Петров пришёл после дежурства домой, в квартиру, где была его комната, и принёс усиленный паёк. Но все уже спали. В Одессе была ночь.
Купите дом
Иду себе по Староконке, разглядываю товар, выложенный на земле, ищу солонки в коллекцию.
Вдруг:
— Молодой человек, купите дом!
— Ви это мине?
— Да, вам! И только для вас. Причем таки очень недорого!
— А шо, ви кроме носков еще и домами торгуете?
— Не всегда. Изредка. Но когда я вижу вдруг такого приличного мужчину, сразу понимаю, ему нужен дом на Молдаванке!
— Зачем?
— Шоб таки жить!
— Но мине есть, де жить!
— Я же не сказала – жить! Я сказала – таки жить! Вы шо ньюансов не понимаете?
— Пока нет…
— Ойц, скажите, разве в городе это жизнь?
— Ви так думаете?
— Еще как думаю! Человек бэз дома на Молдаванке имеет только цуресы и никаких нахисов! Вот, как ви сюда добирались?
— На маршрутке…
— Ха! Вот видите!
— Шо?
— Если вы имеете свой дом на Молдаванке, вам не нужна эта вонючая маршрутка! Вы идете себе пешком два с половиной квартала, дышите воздух и кушаете – на здоровье! – семечки!
— А на работу?
— А зачем вам на работу, если есть свой дом на Молдаванке?
— А деньги где зарабатывать?
— Оставьте этих глупостей! Шо-то вам принесли, и вы продали. Шо-то от вас забрали и даже заплатили… Будете крутиться. Там копейка, тут копейка… Вот и хлеб с маслом к селедке. Кстати, вот вы шо тут ходите?
— Ищу!
— Кого?
— Бриллианты!
— Какие?
— А какие попадутся. Я начинающий!
— И таки уже попались?
— А почему нет?
— Мне ни разу не попадались!
— Вы плохо смотрели!
— Я вообще не смотрела! Это не мой товар. Мой товар – носки. Я их торгую.
— А на всякий случай?
— Ох, оставьте это тихо. Зачем бедной женщине бриллианты?
— Бедной? А кто домами торгует?
— Не делайте мине такую рекламу! Я жеж- третьи руки!
— И сколько этот дом стоит с третьих рук?
— Сто пятьдесят тысяч!
— А с первых?
— Вам, как родному, сто!
— А шоб взять?
— Восемьдесят!
— Дорого! – я поворачиваюсь, шоб уйти.
— Куда вы, мужчина? Мы жеж таки можем еще поторговаться!
— Не хочу!
— Тогда купите носки!
— Зачем?
— Шоб, у вас, как у любого приличного человека, были носки!
— У меня есть!
— А переодеть?
— У меня есть и переодеть!
— О, так вы окончательно богатый! Тогда купите дом!
Ах, Одесса (стихи, юмор)
Миша, постой! Ёлки-палки, куда ты прёшь?!
Видишь на роликах едет ещё там девочка!
Миша! Ну Господи, шо ты туда идёшь?
Там же ребёнок! Нехай проезжает деточка.
Стой, дуралей! Глянь, машет руками она.
Шо ты рискуешь здоровьем мне, будто бессмертный.
Миша! Да поверни ты, зараза, сюда!
Сядь на скамейку, сказала! Не делай мне нервы!
Девочка, ехай! Нет интереса смотреть.
Ну а мы с Мишей подышем ещё тут природой.
Миша, ты хочешь рядом со мной посидеть?
Шо ты молчишь опять?! Господи, шо с им такое?!
Внимание, Михаил Ефремов
По каналу Россия начался очередной фильм, и тут такое предупреждение! Фильм «Одесский пароходик», вышел до известных событий)) похоже режиссёр Урсуляк что-то знал.
Анекдот
— Розочка, Вы слышали Циля Марковна пятого мужа в крематорий свезла?
ОДЕССА УЖЕ НЕ ТА
Пришлось недавно работать фотозоной на корпоративе. Корпоратив имел одесскую тематику. Прошарил сеть на предмет одесских фраз. Переработал в следующий монолог.
Заходите, что вы стоите. Не стойте уже так далеко. Вы где? Вы где находиться, я вас спрашивать? Вы находиться в знаменитый черноморский город Одесса.
Идите уже скорее, пока я не умер вас ждать! Что вы тяните кота за фаберже! Идите, я сделаю вам заманухес! Вы шо не знаете Моню Ципермана? Ой, не надо делать меня смеяться! Моня Циперман – це ж я!
Идите, уже, я сделаю вам скандал, и вам, таки станет весело!
Вы хотеть видеть Одесса, так вы должны-таки знать, что Моня Циперман – лучший портной. Они писали на вывеске «Лучший портной города… Лучший портной Одессы… Лучший портной мира». Но это всё не то пальто. А я написал просто «Моня Циперман – лучший портной на этой улице» и пациенты прут косяком.
Ну, давайте уже будем посмотреть, что мы имеем. Таки прямо не фонтан.
Вы не знать, шо это Одесса? Вы шо, не понять, шо это Одесса? Таки вы правы. Одесса уже не та. Их уже всех уехало. Можете мне не верить, но я знаю, что говорю. Я тут давно. Я тут так давно, что мне уже на кладбище прогулы пишут.
Я на работе с трох часов ночи. Что я тут делаю?
Я смотрю, вам правда интересно! Ой, оно вам надо?
А может, мы приступим-таки к примэрке? К выбору фасона? Вот смотрите. Какой цвет! Какой фасон! Делайте-таки свой выбор!
Что вы так смотрите. Это вам Одесса или где? Они хотят Одесса… они хотят иметь видеть Одесса… Разве это Одесса? Что тут смотреть? Одесса уже не та! Вы мне верить? Или я вам рассказать? Если вы хотеть – то я вам рассказать. Но это будет вам стоить… Или вам не будет стоить, но вы умрёте в невежество. Вы такой молодой, у вас вся жизнь впереди. Можно пьять минут и послушать. Не хочите? Ну и правильно делаете. Нечего слушать такого старого поца, как я. У меня до вас вопрос: вы уходите слава богу, или остаётесь не дай Бог?
Шо мы стоим и ничего не делаем? Проходим, смотрим, выбираем!
Так я не понял, мы будем мерки снимать, или шо? Если таки да, то проходите за ширмочку. Нет не вы. Ваша дама. А мы с вами, как мужчина мужчине. Я вижу – вы ценитель красоты. Это видно по вашей даме. Я вам скажу, когда рядом с джентльменом такая дама – джентльмен-таки в полном ажуре! Зайдите к Розе Марковне, она сделает вам цветную картинку!
Ой, кого я вижу! Ну наконец-то. Давайте будем уже делать заманухес! Ну проходите, будем уже снимать мерочки. Дама, пройдите за ширмочку. Раздеваться по желанию. Можете раздеваться., а можете и не раздеваться. Смотря, на что вы рассчитываете. Давно я не видел такой красоты. Вы конечно дама в моём вкусе… Я как вас увидел, сейчас одел глаза на морду…
Шо вы смеётесь? Шоб я так жил, как он смеётся!
Вам бы мою Розочку увидеть! Но боюсь, это щас не возможно.
Спросите уже что-нибудь. Что вы всё молчите. Или вы думаете, я понимаю ваших мыслей?
Я вижу, что вы хороший человек. Вы хочите уже пойти, но не можете мене обидеть. Это за вас многое говорит.
Или вам интересно послушать за мою Розочку? Ни? Вы сами всё знаете? А шо вы такое знаете, чего я вам не рассказывал?
Всё равно стоим, так шоб не зря – послушайте. Послушайте, я вам расскажу за мою Розочку и за моего Фимочку. И за мою Сарочку, когда она была замужем, и за Яшу Липкина, который ходил к Сарочке каждый раз, и муж стал уже думать, что Яша – это бесплатный помощник по дому. Но раз вы не уходите, таки слушайте.
Это надо хорошо забыть, чтобы сильно вспомнить.
Когда я подарил Розочке букет, она-таки его продала. И тогда я понял, что это моя женщина.
Мы прожили 30 лет. Мы жили душа в душу. Она была несравненная красавица. Она была так хороша собой, что когда у нас родилась Сарочка и не было денег на колыбельку, мы сделали гамачок из Розочкиного лифчика. Ой, меня так закалила жизнь с Розочкой, что перестал бояться загробную. А когда она сказала мне: «Моня, ты лучший.», я сразу понял, что где-то были-таки соревнования.
Ой, не делайте меня смеяться. По-вашему это смешно? Мине тоже так кажется.
Мы ходили в цирк смотреть слона. Я рассказал ей, какое это умное и сильное животное. Шо слон может один за 20 человек работать. И тут она спросила мене: «Моня, и ты-таки думаешь, что это от большого ума?»
Ну как вам моя Розочка? Не правда ли, она прелесть? Я так рад за неё. Она уже давно живёт за чертой вредности.
А Сарочка… Что за чудо моя Сарочка! Приносит скайп и говорит «папа, смотрите какая вещь этот скайп – и вроде бы гости, и кормить не надо». Когда Сарочка росла, она никогда не просила купить ей игрушки. Она спрашивала: «Папа, а у тебя тоже было грустное и безрадостное детство?»
А? Что я говорил? Как вам нравится этот ребёнок?
Этот ребёнок уже имеет 40 лет, 2 судимости и дом на Кипре.
Когда у человека характер по диагонали, то тут надо очень сильно думать даже если человек – дама.
Я смотрю вы уже немножко спешить. Вы всё ещё хотите смотреть Одесса? Куда вам спешить, вы такой молодой, у вас ещё вся жизнь впереди… И далее по тексту…
Что тут смотреть? Мясоедовская, Греческая, Дерибасовская, Ланжерон, Привоз, Польская, Еврейская, Молдаванка… Вот и вся Одесса. Всё, что осталось.
Одесса – Одесса. Всем надо Одесса. Будто она чего-то особенного.
Я смотрю, вы решили до конца держать фасон? Тогда я просить у вас пардона. И сделайте уже, чтобы я вас долго искал!
Таки да
Золотая дубленка
Александр Добровинский 12 апреля 2020
Любая женщина, в каком бы возрасте она ни была, всегда знает, когда на нее смотрят. Тем более если смотрят с интересом.
Именно на эту даму смотрели так всю жизнь. Ее жизнь. По крайней мере, лично я был в этом уверен.
Она сидела, закинув ногу на ногу, в белом брючном костюме и с любопытством разглядывала двух мужиков, которые, несмотря на ушедшую в небытие юношеских лет скромность, застенчиво на нее пялились. Ей было немало лет, сколько — точно определить мы не смогли, но шарм и обаяние, витающие вокруг нее, затмевали все вопросы о возрасте.
Сначала мы решили, что она итальянка. Потом мнения разделились, и к Флоренции присоединялись возможная Барселона с Парижем. К десерту мы оба остановились на Израиле.
Принесли кофе, и дама в белом закурила тонкую сигару. Наблюдателям совсем поплохело, но пока мы, как какие‑нибудь школьники, решались на то, кто первый с ней заговорит, дама попросила счет и ушла к себе в комнату.
Приятный ветерок Сардинии вывел нас из ресторана на террасу допить кофе и поболтать под звездами.
Зиновий Златопольский — в миру Зяма Голд, мой клиент и приятель, человек сложной судьбы — регулярно каким‑то известным ему одному способом избегал попадания в список товарища Форбса и тюрьму, хотя, на мой взгляд, должен был занять и там, и там какое‑нибудь почетное место. Конец 1980‑х и 1990‑е были просто его эпохой. Во‑первых, он вышел из казенного дома в 1986‑м и, таким образом, легко находил с регрессивным, но постоянно встречающимся в бизнесе человечеством общий язык на языке, который нормальный человек понимает с трудом. Во‑вторых, быстро сообразив, что перестройка, согласно лагерным принципам, прежде всего опустит слабого, то есть рубль, решил срочно от него избавиться. Практически все, что у него на тот момент было, а было из прошлой жизни, по точным подсчетам современников, «офигеть сколько», вложилось в американский доллар с помощью начинающего белеть черного валютного рынка.
В свою очередь, доллары были вложены куда надо. Там — в спирт, которого почему‑то не хватало нашему народу… и в очаровательные ножки покойных американских кур. А здесь — в нефть, газ и прочую муру. В настоящий момент Зяма плотно сидел «на химии».
Короче говоря, нормальный парень. Вокруг нас торжествовали красивый июль и не менее красивая неделя без подруг и любимых.
Утром на пляже после омлета с помидорами и торжественного пятиминутного захода в бассейн я направился к шезлонгу вчерашней дамы. Просто стало интересно, кто из нас прав: я сегодня или я вчера.
Дама загорала на матрасике, вся в масле, как рижская шпротина на тарелке. Ее наглые глаза на этот раз были плотно закрыты. При ближайшем рассмотрении было видно, что холеное и одновременно тренированное тело все‑таки уже некоторое время ведет жесткую и жестокую борьбу с возрастом. И все равно в этом теле с закрытыми глазами было что‑то интригующе магнитное.
— Бонжорно! — начал я диалог.
Тривиально, но что делать? Как‑то надо было начинать…
— Скузи, кара сеньора! Соно Александр — руссо ди Моско. Пермессо? — и без всякого пермессо сел на соседний шезлонг.
К моему огромному удивлению глаза так и не открылись, хотя сама голова внятно заговорила:
— Александр, зачем вы с этим толстеньким придурком пялились на меня вчера весь вечер? Вы знаете, сколько мне лет? Я помню восстания Пугачева и декабристов. Кстати, вас‑то я сразу узнала, а вот рыжего гиппопотамусика не знаю. Кто этот Мурзик‑тяжеловес?
Мы разговорились. Москвичка Елена Васильевна давно ничего не делает, сдает в Москве три здоровые квартиры в самом центре, дачу на Рублевке и на эти деньги неплохо живет. По экипированным бриллиантами пальцам стало понятно, что жизнь когда‑то удалась и сейчас тоже проходит на хорошо и отлично. Принесли четвертый Bellini и мне вторую Perrier со льдом и лимоном.
Молодой и, надо полагать, очень сексуально выглядящей студенткой Леля вышла замуж за вдовца, ни много ни мало члена всесильного ЦК КПСС, в середине 1980‑х. В начале 1990‑х он скончался, и уже Елена связала свою жизнь с одним из новоиспеченных министров такой же новоиспеченной страны. Но и он в конце концов умер. Если бы не ее трогательное замечание: «И слава Б‑гу!», я бы сделал скорбное лицо, а так — пришлось улыбнуться. Это уже потом Елена Васильевна одарила счастьем в загсе самого прокурора. «Того самого? Да что вы говорите? Не может быть! Так он же тоже…» — «Да, тоже. Что за испуг в глазах? Я же не собираюсь за вас замуж, таким образом, вы не следующий. Вам измерить пульс, Саша?»
Часы показывали половину второго. Я знал, что мой товарищ уже отмассировал себе все, что можно, засосал в себя две‑три «бляди Мэри» и где‑то посапывает под парасолем, слегка наблюдая за простым московским адвокатом. Мы договорились встретиться на ужине и расстались до вечера.
— Ты в камере? — Голду очень нравилось это итальянское слово, обозначающее комнату. Особенно было приятно, что из камеры в камеру можно свободно ходить, не лязгает металлом дверь, ключ всегда в кармане, а вертухаи все в коротких юбочках: застилают шконку (кровать), убирают дубок (обеденный стол) и драят гальюн (чистят туалет). Несколько омрачала мысль о том, что за пребывание в камере надо платить. Но хозяину (начальнику лагеря или тюрьмы) ведь тоже платят.
В баре Зяма заговорил со мной свиристящим шепотом:
— Ты уверен, что это та Ленка, которая вышла замуж за самого этого, того, забыл, как его зовут, из ЦК?
— Похоже, что это она. А что такое?
— Выслушай меня. Она сучка…
— Вполне может быть. Хотя за долгую историю нашего знакомства я это еще не успел заметить и оценить. А в чем, собственно, дело?
Под предстоящий Зямин рассказ надо было выпить чего‑нибудь крепкого. Я заказал крепкий чай и весь превратился в большое ухо.
— В Советском Союзе в начале восьмидесятых был во всем дефицит. Ты здесь не жил, тебе не понять.
— Я жил во Франции, Америке, Люксембурге, Италии. Там тоже был дефицит. Не было глазированных сырков в шоколаде и зефира.
— Понятно. У нас они были, но кроме этого ничего не было. В то время я был молодой, волосатый, красивый и очень любил девушек. Это сейчас я однолюб: люблю только себя. А тогда… Как ты понимаешь, на одну зарплату я жить не мог. Приходилось заниматься бизнесом, который тогда назывался спекуляцией и за который сажали. Но кто не рискует, не пьет не только шампанское, но даже бормотуху. Киев в ту пору был отдельно взятым городом, который, конечно, был советским, но не до конца. Что‑то там было еще недоделанное в этом плане. Например, футболисты киевского «Динамо», которые ездили по всему миру и привозили разные шмотки для перепродажи. Они были героями страны, и им за это ничего не было. А мне было. Потому что именно у них я и скупал привезенный из‑за границы товар. Пока понятно?
Я кивнул. Зяма выпил свой коньяк, заел моим лимоном и попросил официанта принести еще.
— И вот однажды наступил день, который перевернул все. Нет, выслушай меня, ты еще ничего не понял. Не меня перевернул этот день, он перевернул Советский Союз. И знаешь, почему? Нет, ты не знаешь. Но я скажу, так и быть. Игорь — полузащитник киевского «Динамо» — привез из очередной игры трусы. Вернее, набор трусов. Каково?
— Что «каково»? У него не было трусов до этой поездки?
— Ты откуда свалился? Конечно, были. Он в них играл и пи́сал. Игорек привез женские трусы. Семь штук разных цветов. Так называемая «неделька». Парень хотел за них по десятке. Семьдесят рублей. Живодер. Но меня дома ждала девушка без трусов, и я, почти не торгуясь, купил всю партию за тридцать в подарок любимой. Любимая была абсолютно счастлива от такого подарка. Она купила у меня весь набор за сто и потом перепродала подругам по двадцатке за штуку. И вот тут я позвонил тете Розе. Ты же знаешь тетю Розу с Одессы? Она моя дальняя родственница.
— Она всех дальняя родственница.
— Тетя Роза быстро организовала мне цех. Материал везли из Иванова, резинки были киевские, целлофан из Дзержинска. Швеи‑мотористки с Одессы. Я с Киева. Мы начали делать эти трусы, один к одному как те, которые я подарил Нинке. Кстати, пришлось у ее подруги выкупить за тридцатку поношенные для образца. Все были счастливы. Швейки, которые получали тысячи рублей в месяц, Роза, которая руководила процессом за двадцатку, и я, со сбыта по всей нашей необъятной стране трусов made in France получая по сто пятьдесят кусков каждые две‑три недели.
Советский Союз. Очередь за бюстгальтерами. 1970–1980‑е
— Подожди. А какая была средняя зарплата? И студенческая стипендия?
— Средняя зарплата? Ну сто — сто двадцать рублей. Стипендия — сорок. Бутылка кефира — тридцать копеек. Поесть в хорошем ресторане — десятка на двоих. Тебя что еще интересует?
— Но получается, что ты зарабатывал колоссальные деньги!
— А шо, тебе уже жалко, что Зяме было что покушать и с кем поспать за его деньги? В общем, товар шел нарасхват, и я удовлетворял жопную оголенность миллионов. Через какое‑то время я купил квартиру в Москве, дачу под Одессой, начал скупать грины, брюлики и прочую фигню. Подумывал о том, как отвалить в Израиль или Штаты. И тут… Ты не поверишь, ни одно звено не стукнуло на нас, так все были довольны. Но произошло непредвиденное. В Одессу за товаром приехала тетка из Узбекистана. Там на ура шли трусы и фуфловые золотые монетки.
— А где ты брал золото в Киеве?
— Мы с Розой организовали полулегальную скупку драгметаллов.
— А что такое полулегальная скупка?
— В помещении настоящей скупки мы принимали золото и серебро, естественно, платили деньги, просто государству не отдавали ничего. Но вернемся к тому, что произошло. Итак, тетка забрала огромный чемодан с трусами и поехала на вокзал. Ей предстояла долгая дорога в Ташкент через Киев. На одесском вокзале работали серьезные в своей области ребята. Работали ладно, шустро, в коллективе. С коммунистическим огоньком и задором. Некоторые были так известны стране, что находились во всесоюзном розыске. Вот такие два пацана и дернули у тетки из Узбекистана чемодан с товаром. При выходе этих козлов из здания их принял уголовный розыск. Быстро и профессионально. Одновременно менты подошли и к узбекской тетке с вопросом: «Гражданочка, у вас украли чемодан? Воры задержаны. Пройдемте, подпишете протокол». Идиотка из Ташкента струхнула и говорит: «Да не крали у меня ничего». Легавые поняли, что тетка гонит не просто так, и ее сдрындели в ментовскую. Чемодан открыли, а там трусы и золото. Интересное сочетание? Тетка в отказ: «Чемодан, мол, мальчиков. Я не я. Золото не мое». Пацаны — ушлые ребята, пару ходок к этому моменту уже отмотали и хорошо просекли, что за свистнутый чемодан и за золото с трусами сроки разные: «Граждане мусора, мы воры, этой херней никогда не баловались. Мы, кроме “рыжих” зубов, золота вообще никогда не видели. Мы по вокзалам только работаем. На зону за свое пойдем». Хитрожопая тетя Роза с клиентами никогда не встречалась. Она (и то не она, а бомжи какие‑нибудь) оставляла сумки в камерах хранения или в общественных туалетах. И все. Урючка ее сдать не могла, а меня знала, потому что мне бабло вози‑ла. Ну и по полной все выложила. Брали меня на рассвете рядом с красивой девушкой и трусами в бывшей гостинице «Лондонская» с видом на море. Очень романтичный мог бы быть роман, если бы не легавые. До сих пор жалею. В Одессе меня знали, и поэтому «сидел я, как король на именинах»: в достатке я, камера и вся кича, включая хозяина.
…Голд ждал, пока нам всем принесут десерт, и только тогда, глядя в красивые глаза напротив себя, тихо сказал:
— У меня к вам интимный вопрос, Елена Васильевна. Дело Зиновия Златопольского и трусы «неделька» вам ни о чем не говорят?
Это была даже не пауза Станиславского. Это было еще более весомо. Глаза почти не моргали, возможно, чуть попытался нахмуриться ботоксный лоб. И только потом губы прорезала легкая улыбка.
— Да, помню. Это было первое подношение из долгой череды всего того, что происходило со мной и с моими мужьями все эти годы. Как хорошо, что мужчины иногда слушают своих жен. Не правда ли, Александр Андреевич? Меня слушали всегда, хотя до определенного времени я была молода и неопытна. Так это были вы? А ведь ваша взятка висела у меня еще лет пятнадцать после этого.
— Я немного потерялся, уважаемая. Что значит «висела»?
— То и значит, Зиновий Израилевич. Вас же освободили подчистую. За дубленку, которую так мило предложил мне наш общий знакомый. Хорошая вещь была. Кажется, французская. Модная. И мне очень шла. По тем временам наверняка была очень дорогой. Тысячи три стоила?
— Стоила… — теперь паузу народного артиста Ливанова держал сам Зяма. — Я бы сказал, чуть больше, чем три тысячи.
Часа полтора после этого диалога мы сидели с Голдом на террасе гостиницы под ласковыми звездами очаровательной Италии. Зяма давал кому‑то указания по телефону.
— И найдите мне немедленно телефон этой старой гниды Рабиновича в Израиле. Чем быстрее, тем лучше, пока он не умер.
Не знаю, кто получал указивки, но со скоростью исполнения у него было все в порядке. В преддверии порки‑разборки Зяма включил громкую связь.
— Это бывший адвокат Рабинович?
— Зиновий Израилевич! Сколько лет! Какими судьбами? У вас закончились трусы‑недельки, и вы теперь выпускаете кальсоны‑годовалки? Вы у нас в Израиле? Буду рад вас видеть!
— Это я буду рад вас видеть, а вы меня не очень. И знаете, почему я буду рад вас видеть? Потому что я познакомился с одной милой тетей, которая вместо пяти миллионов рублей за мое освобождение взяла у вас вашу вшивую дубленку. Верните бабло, Рабинович. Немедленно.
— Молодой человек, я по‑прежнему рад вас слышать, но перестаньте визжать, я же не ваша покойная теща. Если у вас есть претензия к мине, как у палестинцев к евреям, приезжайте вместе со своими мальчиками, и мы проведем обратную реституцию. Вы меня ферштейн?
— Какую еще проституцию мы проведем, адвокат Гнидалович? Это что такое? Отдайте деньги — это вопрос принципа. Я лучше вырву их из души и передам бедным детям. Своим, например. Или, на худой конец, бедным детям адвоката Добровинского.
Сказав это, адвокат Рабинович ушел из эфира. Голд какое‑то время молчал. Но не очень долго.
— «Между дрочим», как говорит министр культуры Гватемалы, а сколько ты с меня взял за последний развод? По‑моему, очень дорого?
— Ты знаешь, идея коллеги просто прекрасна. Тебе же понравился термин про «обратную проституцию»? Я верну тебе жену в зад или взад. Правописание выбери сам. Хочешь?
…Утром за завтраком Зяма рассказывал возлюбленной всю историю с самого начала. Она внимательно слушала про то, что в то время курс доллара на черном рынке был один к четырем, мило улыбалась и очаровательно, тонкими пальцами снимала крошки от круассана с майки уже своего мужчины.
Я не стал напоминать Голду, что Елена Васильевна довольно удачно похоронила всех своих мужей и, вероятно, на этом не остановится.
Когда приходит любовь, ни о чем другом думать не хочется.