обусловленность мифологии условиями жизни
Гл. 2. Мифологическое мышление в современном мире
Фэнтези выделяется из литературных произведений неким внутренним целостным единством. Такое единство возможно, потому что во всех разнообразных проявлениях основой является мифологическое мышление.
Во многом наше видение мира и человека в нем зависит от уровней мышления.
Мышление – направленный процесс переработки информации. Мышление, опираясь на ряд внутренних репрезентаций, подчиняющихся определенной стратегии, возникшей в данном социальном обществе, помогает человеку распознавать информацию и структурировать ее. При помощи мышления человек осознает мир, раскрывает связи между различными понятиями, определяет отношение между собой и миром.
Мышление как всеобщая форма человеческой деятельности имеет собственную, исторически изменяющуюся логику, потому что мышление отражает закономерные взаимосвязи действительности. В этой деятельности человек опирается на разные типы мышления: мифологическое, научное, техническое, проектное.
Проявление разных типов мышления определяется и соотношением право- и левополушарного мышления. Если на первых этапах развития человечества правополушарное мышление преобладало, то в дальнейшем задействуется левое полушарие. «Как когнитивный тип мышления преимущественно образное мышление проявляется на индивидуальном уровне и на уровне популяций (или этнических групп). В последнем случае речь идет о статистическом преобладании в популяции индивидов с данным доминирующим когнитивным типом мышления. Не исключается, т.о., наличие внутри отдельной популяции достаточно большой группы людей (социальных групп, слоев), отличающихся по своему доминирующему когнитивному типу мышления от остальных ее членов. Это генетическое разнообразие, проявляющееся также и в доминировании конкретной гемисферы, исключительно важно для когнитивной эволюции и смены этапов мышления архаического. Присущая преимущественно образному мышлению стратегия обработки когнитивной информации способствует формированию и развитию культуры только определенного типа (или семейства культур с близкими ценностными ориентациями) — напр., культуры собирательства и охоты, а также аграрной культуры, которые базируются на ценностях, ориентирующих людей на целостное, нерасчлененное восприятие мира, на созерцание и приспособление к нему как к неизменной данности. Поэтому мышление архаическое является когнитивной основой длительного сохранения традиционной мировоззренческой ориентации на общепринятые сакральные образцы и архетипы» (Философия: Энциклопедический словарь. — М.: Гардарики. Под редакцией А.А. Ивина. 2004).
В настоящее время мифологическое мышление входит в нашу жизнь все настойчивее и настойчивее.
Почему так происходит? Наверное, потому что не все можно объяснить с позиции логики. Есть многие вещи, пока не доступные рациональному объяснению. Кроме того, оказывается, что полностью логике доверять нельзя.
Раньше гонению подвергалось мышление иррациональное. Сейчас недоверие к мифологическому мышлению постепенно преодолевается. В мире существует всегда две стороны: познаваемое и непознаваемое. В сознании человека рациональное и иррациональное должны уравновешивать друг друга.
Негативное отношение к мифологическому мышление происходило и из-за того, что обычно мышление мифологическое отождествлялось с первобытным мышлением. А разве может современный образованный человек пользоваться первобытным или архаическим мышлением?
Однако поспешим успокоить общественное мнение. Первобытное мышление и мышление мифологическое хоть и близки, но всё-таки не тождественны.
Мифологическое мышление часто называет первобытным, архаическим, пралогическим. Безусловно, во всех этих понятиях: первобытный, архаический, пралогический – есть нечто общее. Однако кажется верным определить местоположение каждого из этих понятий, хотя оно является несколько условным.
Леви-Брюль первобытным мышлением называет мышление, свойственное народам, которые еще не имеют металлов. О самом первобытном обществе известно мало, поэтому термин «первобытное» является достаточно условным.
Первобытное мышление свойственно человеку первобытного общества, но вряд ли первобытный человек использовал только мифологическое мышление и не оперировал логикой и рациональными представлениями. Когда мы говорим о первобытном мышлении, нельзя забывать о том, что подобная мыслительная структура характерна только для первобытных людей. «Не существует двух форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отделенных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, – быть может, всегда – в одном и том же сознании» (Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. Психология мышления. Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и В.В. Петухова. М: Изд-во МГУ, 1980. С. 131.).
Термин пралогический тоже является условным, но он указывает на особенности мышления. Мифологическое мышление отличается от других видов, его особенностью можно назвать то, что оно является «пралогическим». Не надо путать с понятием «алогический», близкое по значению с нелогическим. Нелогическое осознается как неспособность понимать, судить и рассуждать подобно тому, как это делает современный человек. Пралогическое мышление качественно иное. Оно совершенно иначе ориентировано к реальности. «Там, где мы ищем вторичные причины, устойчивые предшествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пралогическим» (Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. Психология мышления. Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и В.В. Петухова. М: Изд-во МГУ, 1980. С. 130.).
Шаман может жить одновременно в двух и более мирах. По словам М.Элиаде, австралийский шаман постоянно живет одновременно в двух мирах – в реальном повседневном и в нижнем мире. И это делает идеальным посредником между его соплеменниками и Временем сновидений. Он и обновляет земной мир, и творит новый.
В первобытном обществе такая двойственность особенно ярко проявляется при отношении к предку животного. Так представители одного из племен северной Бразилии утверждали, что они, бороро, являются красными арара (попугаями). Это не означало, что они после смерти превращаются в арара, но это не значит, что арара являются превращенными бороро. Нет, дело в том, что бороро считают, что они являются одновременно арара, причем здесь и сейчас. «Все общества и союзы тотемического характера обладают коллективными представлениями подобного рода, предполагающими подобное тождество между членами тотемической группы и их тотемом» (Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. Психология мышления. Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер и В.В. Петухова. М: Изд-во МГУ, 1980. С. 136).
Во многих шаманских поверьях присутствуют идея двойника. Шаманы коми называют вуджер – двойник – дух предмета. По их представлению, весь мир был создан не одним богом, а двумя братьями Ен и Омуль. Поэтому шаманы воспринимают парные предметы как один целый предмет, особенно если они одинаковые.
В африканских традициях существует метод нахождения предметов на основе принципа близнецов. Так, если вы потеряли какой-нибудь предмет, то для того, чтобы его найти, надо бросить точно такой же предмет, и там, куда он упадёт, будет лежать потеря.
Но недостаточно положить рядом два одинаковых предмета, чтобы совершить магическое действие. Эти предметы должны обладать особым духом и иметь печать божественных близнецов. Иначе говоря, между предметами должно быть связь на невидимом уровне.
Идея двойничества лежит в основе ритуальных танцев охотников разных племён. Охотник поражает нарисованное животное – двойник живого зверя – и тем самым увеличивает свои шансы на удачливую охоту.
Есть весьма оригинальное применение идеи двойников. Шаман создает некий образ, потом его разрушает и за счёт этого он как бы переносит само действие в наш мир. Например шаман может создать куклу болезни и уничтожить её, тем самым изгнав саму болезнь. Или, так называемое, кормление земли. Шаманы выходят на поле и совершают камлание, в процессе которого они закапывают в землю дары-подношения, «пищу» для земли. После этого ритуала считается, что поле будет плодородным. Иногда ритуал кормления земли используется подношения даров духам земли с целью очищения или избавления от недугов и бед. Такой ритуал обычно проводится раз в год, но при необходимости может проводиться и чаще.
Вполне справедливо период мифологического мышления в первобытном обществе называть архаическим.
Итак, архаическое мышление – тип умственной деятельности, преобладающий в каменном веке, основу которого составляют дологические мыслительные структуры в виде законов сопричастия и подобия.
Характерное описание шаманского путешествия индейцев Северной Америки: «Шаман и группа индейцев-гребцов садятся в пирогу, установленную посреди круга, остальные члены племени садятся по кругу и поют ритуальные песни, сопровождая пение ритмичными ударами.
Гребцы начинают имитировать греблю, в это же время шаман и гребцы впадают в транс. В таких ритуалах очень часто гребцы «отправляются» вместе с шаманом в другой мир. Иногда путешествия на пироге проводится непосредственно в воде, тогда гребцы туда, куда указывает шаман».
Французский антрополог Паскаль Буайе отмечает, что религия и верования в сверхъестественные силы наблюдаются у всех народов и племен Земли. Причины возникновения религий, суеверий и других верований в сверхъестественное заключается в физиологии мышления человека как вида.
Так как запрет на мифологическое мышление в современном обществе пал, то стало возможным говорить о мифологическом мышлении современного человека.
В современном сознании существуют способ мышления подобный пралогическому, но имеющий более четкое название – это название мифологическое.
В чем же отличие мифологического мышления от других видов?
В мифологическом сознании принцип причинности имеет несколько иное воплощение. Ели в логическом сознании причина и следствие связаны между собой, то в мифологическом сознании связываются вместе предшествующие обстоятельства и последующие события. Связь событий в одном временном промежутке гораздо важнее, чем причинно-следственные отношения между ними. «Общепринятое объяснение всех этих фактов сводится к следующему: мы имеем здесь неправильное применение первобытными людьми закона причинности, они смешивают предшествующее обстоятельство с причиной. Это просто частный случай весьма распространенной ошибки в рассуждении, которой присвоено название софизма Роsthос, егgоргорtегhос (после этого, значит, вследствие этого)» (Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. Психология мышления. Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и В.В. Петухова. М: Изд-во МГУ, 1980. С. 130.). Что кажется справедливым для человека первобытного общества, то остается верным и для человека современного мира. Человек качественно не изменился.
Аборигены Приамурья и Приморья всегда жили в мире и согласии с природой. Они традиционно считали и считают тигра сверхъестественным и мудрым животным. Они ему поклоняются и оказывают знаки почтения. За такое отношение тигр должен был их защищать. Повсюду в тайге в честь тигра строили кумирни, где в молитвах просили помощи у тигра. Культ тигра был особенно развит у удэгейцев, которые считали его священным предком. Именно поэтому они оказывали ему такое внимание. Удэгейцы верили в то, что тигры, подобно людям, живут в собственных городах и деревнях. А дух предка Куты Мафа постоянно сопровождает человека.
Тигра нельзя было вспоминать и говорить о нём на ночь. Его было нельзя убивать. При случайной встрече нужно было выразить своё почтение: кланяться обращаться с приветствием.
Тем не менее, если встреча с тигром всё-таки состоялась, то это всегда было предупреждением об опасности или неудаче во время промысла. Поэтому надо было сворачивать в сторону, если на пути попадался след тигра.
Если голодный или больной зверь нападал на человека, то это был признак того, что зверь «сошел с ума» и превратился в злого духа Амбу. Ему публично объявлялась своеобразная кровная месть. После погребения погибшего родственники приглашали шамана для свершения необходимых обрядов. После их завершения шаман предлагал собравшимся нанести роду тигров отмщение: по его знаку они бросали в травяное чучело хищника (фуданку) копья, и на этом месть прекращалась.
Отношение к тигру как к человеку особенно ярко проявлялось во время погребения зверя. Случайно убитого тигра удэгейцы хоронили в специальном срубе (сактама), установленном на четырех вертикальных стойках. Внутри сруба делали подстилку из мягких стружек, которыми затирали кровь. Сруб сверху закрывали берестой и жердями, а шкуру с тигра обязательно снимали.
Даже в наше время удэгейцы приписывают тигру сверхъестественные способности и называют его не только царём зверей, но и своим предком.
В мифологическом сознании современного человека эта взаимосвязь событий в одном пространственно-временном промежутке весьма распространена. Последовательность событий является достаточной гарантией для того, чтобы предметы и действия были связаны между собой в реальности. Сами же эти отношения проверки не требуют, они вообще не требуют доказательств. В мире все взаимосвязано и нет ничего случайного. И если действия смежны во времени, а тем более в пространстве, то причинно-следственные отношения очевидны и не нуждаются в подтверждении.
В фантазийном пространстве сосуществуют два мира: мир первичный и мир вторичный. Их существования не надо доказывать. Достаточно мысли о том, что существуют параллельные миры, в том числе и миры, в которых действует магия.
Некоторые ученые считают, что основная особенность мифологического мышления в том, что оно «первичное», преимущественно правополушарное. За такое понимание мифологического мышления ратуют ученые, отдающие предпочтения когнитивному подходу, опирающемуся на гипотезу двойственного кодирования. Учитывая факт асимметрии полушарной функциональной деятельности, ученые исходят из наличия у людей двух типов мышления, двух систем кодирования, переработки и хранения информации – образной и вербальной. Это, конечно, так, но человек не разделяет свой мыслительный процесс на правополушарный и левополушарный. Он видит мир определенными мыслеобразами, определенными картинами, связанными между собой логическими связями, отраженными для других людей при помощи вербального кодирования.
Оперирование оппозициями, противопоставлениями – это тоже устойчивый элемент правополушарной неосознаваемой стратегии, обусловленной генетической предрасположенностью людей к выдвижению бинарных алгоритмов. Поэтому основной архетип фэнтезийного мира – это борьба Добра и Зла.
Когнитивные механизмы преимущественно образного мышления предполагают абсолютное доверие к показаниям органов чувств и порождают магию образа, которая распространяется и на сюжеты, воспроизводимые на фэнтезийном пространстве. Мифологическое мышление видит всё духовное, идеальное и ментальное вещественно, т.е в определенных образах. Добро и Зло персонифицируется в героях. И наоборот всё вещественное обнаруживается как идеальное. Поэтому так распространены магические артефакты в фэнтези.
Если рассматривать мифологическое мышление с точки зрения когнитивного подхода, то его надо рассматривать как мышление пространственно-образное. А уже исходя из этого, можно объяснить оперирование прототипами, прообразами («архетипами»), безразличие к логическим противоречиям и стремление установить между объектами и действиями какие-то формы мистической сверхъестественной связи («сопричастности»), широкое использование оппозиций, метафор, мифа как средства разрешения противоречий, вера в сверхъестественное. Мифологическому мышлению присуща меньшая организованность и упорядоченность связей между мысленными образами и элементами образов или словами, который обозначают их смысл, и соответственно, оно требует более низкой активности мозга и меньших физических затрат.
Мифологическое мышление опирается на образ, который формируется, с одной стороны, как бессознательная рефлексия отдельного человека и рода, отражающаяся в индивидуальных и коллективных представлениях, а с другой, на единство рода и природы. Мифологическое мышление полагается на неосознаваемые, автоматические процессы и стереотипы. В мире фэнтези коллективные представления предстают как архетипы, а их интерпретация как личностное видение. Слияние же человека, рода и природы приводит к магии.
Ученые, опирающиеся на когнитивный подход, считают, что для мифологического мышления характерно явное преобладание конкретных прототипных репрезентаций понятийного содержания и «холистических» стратегий обработки когнитивной информации, во многом совпадающей с логикой мифа.
Мифологическое мышление не подчиняется принципу непротиворечия. Логическое мышление часто строится по схеме «либо – либо», для мифологического мышления существование противоречия возможно и не вызывает сопротивления. «Можно ли быть одновременно в двух местах? Можно отвечает логика чудесного» (Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., Наука, 1987, с.26.).
Принцип детерминизма для мифологического мышления достаточно условен. Для логического мышления принцип причинности обязателен. Причинная обусловленность – необходимый элемент рассуждения. Для мифологического мышления главный элемент причинности – желание. А это желания становится реальностью при помощи магии.
Мифологическое мышление в меньшей степени подвержено сознательному контролю. Оно скорее управляется влиянием аффектов, эмоциональной оценкой. Особенностью мифологического мышления является принцип желания, или хотения. Я хочу, вот принцип, на котором строится вся логика действия.
Для мифологического мышления присуща своеобразная антилогика повседневности. Это связано с тем, что непосредственно мифологическому сознанию характерна высокая степень обобщения. Личное же индивидуальное сознание опирается на индивидуальный опыт человека. Эмпирическое сознание не способно к серьезному анализу информации. Эмпирическое сознание в силу прагматизма не способно отвлечься от субъективности и повседневности. Анализируя повседневные реалии, эмпирическое сознание мыслительный операции производит спонтанно, отталкиваясь от содержания и, более того, руководствуясь ими. Мифологическое мышления моделирует реальность во многим противоречащую реалиям повседневности.
Своеобразие восточнославянской мифологии
Типологическое многообразие мифов народов мира во многом обусловлено географическим и геополитическим положением каждого из этих народов, ландшафтно-климатическими и этническими особенностями формирования национальной картины мира, особенностями языка, формами производственной деятельности и трудовой специализации народов. Все эти особенности национального менталитета зарождаются и формируются уже на древнейшей стадии этнического и культурного самоопределения каждого народа, когда складывается его мифология. Все принципиальные особенности национальной культуры, а позднее и цивилизации становятся определенными и своеобразными уже на этой, ранней фазе культурной истории того или иного народа и его страны. Более того, можно предположить, что основные черты исторического развития будущего этноса, нации, народности закладываются и программируются уже в начале их истории, точнее в доисторический период, отмеченный образованием национальной мифологии. Важно изучение этого культурно-исторического начала и для Руси.
Зависимость от «капризов» суровой природы, климатической неустойчивости, необузданности агрессивных кочевых народов, составляющих ближайшее окружение, неуверенность в собственном завтрашнем дне и его содержательном наполнении (урожай или недород, война или мир, дом или поход в чужие земли, воля или кабала, бунт или покорность, охота или неволя и т.д.) — все это аккумулировалось в народных представлениях о постоянстве изменчивости, об извечной зависимости человека от господствующих над ним и неподвластных ему сил (судьба, доля, счастье), о реальности и определенности прошлого (традиций, «предания») — по сравнению с ирреальным и неопределенным, драматически вариативным и непредсказуемым будущим. Как правило, мировоззрение, складывающееся с ориентацией на факторы случайности и стихийности, исподволь проникается пессимизмом, фатализмом, неуверенностью (в том числе и в собственно религиозном смысле — как неверие, постоянно искушающее веру). Так было, например, в Древнем Междуречье (о чем ярко свидетельствует шумеро-аккадская мифология, определившая своеобразие духовной культуры Месопотамии в целом); в древних культурах Мезоамерики (особенно майя и ацтеков); нечто подобное складывалось и в Древней Руси. (Определенное типологическое сходство геополитических обстоятельств исторически и этнически различных культур предопределяет и их сущностное сходство.)
Со времен, отмеченных постоянными контактами и конфликтами с соседними кочевыми народами, в русской культуре и национальном самосознании глубоко укоренился фактор случайности, непредсказуемости (отсюда — знаменитое русское «авось да небось» и другие аналогичные суждения обыденного народного сознания); этот фактор во многом предопределил свойства русского национального характера — бесшабашность, удаль, отчаянная смелость, безрассудство, стихийность, произвол и т.п.; особая мировоззренческая роль загадок в древнейшем русском фольклоре и гадания в повседневном быту; склонность принимать судьбоносные решения путем бросания жребия и др. характерные особенности менталитета, базирующегося на неустойчивом равновесии взаимоисключающих тенденций, где любое неуправляемое стечение обстоятельств может оказаться решающим; на необходимости принимать трудные решения в условиях жестокого выбора между крайностями, когда «третьего не дано» (да оно и невозможно), когда самый выбор между взаимоисключающими полюсами подчас нереален или невозможен, или в равной степени губителен для «избирателя», — выбора, происходящего буквально на цивилизационном распутье. В таких или подобных условиях складывались и другие качества русского народа, ставшие его отличительными особенностями, сросшиеся с национально-культурным менталитетом — терпенье, пассивность в отношении к обстоятельствам, за которыми тем самым признается ведущая роль в развитии событий, стойкость в перенесении лишений и тягот жизни, выпавших страданий, примирение с утратами и потерями как неизбежными или даже предопределенными свыше, упорство в противостоянии судьбе.
Абсолютизируя роль случайности в своей жизни, возводя ее в ранг цивилизационного фактора, восточные славяне в то же время тяготились ею, предпочитая оседлость — кочевничеству, стабильность — непредсказуемости, мирное сосуществование — завоеваниям. В этом отношении преимущества западной цивилизации, пример политического устройства европейских государств, централизованно упорядоченная и приподнятая над повседневностью религиозная жизнь казались верховным представителям древнерусского общества более предпочтительными и совершенными, более отошедшими в своем развитии от языческого хаоса и непосредственной, стихийной природности, нежели высшие формы общественной связи, рожденные ближневосточной цивилизацией, — например, монотеистические религии евреев и арабов, исторически сложившиеся на Ближнем Востоке, и тем более — собственное язычество, не разорвавшее своих органических связей с традициями и духовными ориентирами кочевничества, составлявшего постоянный фактор цивилизационного «возмущения» в повседневной жизни и обозримой исторической перспективе народов Евразии.
Стойкость и укорененность языческого мировоззрения в христианизированной Древней Руси были во многом обусловлены соседством древнерусского населения с кочевниками, теми глубокими социальными, культурными, военными, бытовыми контактами, которые существовали между теми и другими. Отношения с кочевыми народами строились как своего рода «любовь-ненависть»: войны чередовались с миром, грабеж сменялся торговлей и обменом дарами, взаимоистребление уступало место заключению союзов и браков. Характерными признаниями на этот счет наполнено, например, «Поучение» Владимира Мономаха, в равной мере хвалящегося совершенными походами и заключенными мирами, тем, сколько половецких князей он отпустил из плена и сколько, захватив в плен, перебил. И впоследствии многие русские князья (в том числе и легендарный герой «Слова о полку Игореве») были детьми и внуками крещеных половчанок. В знаменитом Половецком словаре (Codex Cumanicus), хранящемся в библиотеке св. Марка в Венеции и датируемом 1303 г., было обнаружено несколько заимствованных русских слов (таких как «изба», «печь»), свидетельствующих не только об их употребительности половцами, но и о знакомстве с соответствующими предметами оседлого обихода. Таким образом, речь шла о глубоком взаимопроникновении оседлости и кочевничества в культурах смежных народов — древних русичей и жителей Великой Степи.
Впрочем, сохранившаяся с древнейших времен тесного общения со «степняками» наклонность русских людей к некоему духовному «кочевничеству» (скитальчеству, странничеству, беспутству, напряженным и неопределенным «исканиям», «метаниям») стала характерной чертой национального характера русского народа, его культурного менталитета. Столь же постоянные черты русского менталитета были порождены и восточнославянским язычеством, многие атрибуты которого в неизменном, рудиментарном виде сохранились в русской деревне, в патриархальном быту, образе жизни и традициях русского крестьянства до начала ХХ в., а имплицитно — в сознании и подсознании современных русских людей конца ХХ в., в том числе образованных, занимающихся интеллигентным трудом, творческой деятельностью.
Подобная жизнестойкость восточнославянского, древнерусского язычества тем более удивительна, что славянская мифология вообще и русская в частности — очень архаичны и во многом восходят непосредственно к праиндоевропейским корням. Так, культу Перуна-громовержца; богини плодородия Мокоши / Макоши; подземного змея — Велеса / Волоса, покровительствовавшего урожаю, охоте, скотоводству; Стрибога — бога ветров и др. есть аналогии в мифологиях почти всех индоевропейских народов. Однако есть большая разница между, например, древнегреческим Зевсом и Перуном, хотя оба громовержцы: функции Перуна гораздо проще и примитивнее, нежели у хозяина Олимпа.
Ко всему прочему, восточнославянские боги, в отличие от античных, не вполне антропоморфны, а нередко и прямо зооморфны или тождественны самим проявлениям стихий; если Перун и Мокошь представлялись в человеческом образе (воин в шлеме и пряха), то это явно не относилось к Велесу (который представляется не только Змеем, но и другими зверями — волком, медведем, а еще чаще оборотнем, меняющим свой облик). Совсем неясно, как виделись древним славянам Хорс и Семаргл — божества, скорее всего, иранского происхождения (некоторые исследователи полагают, что Семаргл вообще был семиглав или похож на грифона); трудно судить о том, насколько очеловечены были Стрибог и Дажьбог (бог дающий) или покровитель огня Сварог, или приапический Ярила, покровительствовавший производительной силе (скорее всего связанный с фаллическими изображениями). Див, божество, скорее всего, восточного происхождения, виделся как мифическая птица, кличущая беду. Все это свидетельствовало о том, что славянская мифология — во всяком случае во внешних чертах своей образности— была ближе к древневосточной мифологии (иранской, хеттской, египетской и др.), нежели к полностью антропоморфной античной, и была во всех отношениях менее развитой и отрефлектированной, чем германо-скандинавская, кельтская или, например, индийская.
Языческая мифология восточных славян была еще крайне несистематизированной, расплывчатой, неустойчивой; их функции часто переплетались миежду собой и многократно дублировали друг друга. Так, культ солнца, так или иначе, ассоцитировался и с Хорсом (солнце-светило), и с Дажьбогом (тепло, поддержание жизни), и со Сварогом (небесный свет и огонь), и с Ярилой, воплощавшим жар весенного возрождения природы и любовной страсти, зачатия, плодородия, и с Купалой (божеством летнего солнцестояния), и с Колядой (божеством зимнего поворота солнца на весну). Плодородие природы связывалось с властью не только Ярилы и Купалы, но и Костромы, Мокоши, Велеса, Переплута, Дажьбога, возможно, Семаргла. Семью оберегали, кроме Мокоши, Род и Рожаницы, Чур, Лада и Леля (Лель). Все эти представители так называемой «высшей мифологии» славян (верховные божества, олицетворяющие важнейшие природные, космические стихии) находятся между собой в совершенно неопределенных отношениях; практически неизвестны никакие мифологические сюжеты с участием славянских языческих божеств, и о многих из них исследователям приходится лишь догадываться, апеллируя к археологическим, лингвистическим данным или к данным мифологической компаративистики. Только в отдельных случаях удается реконструировать условный мифологический сюжет (вроде основного мифа о громовержце-змееборце, просвечивающего в противостоянии Перуна и Велеса, — ср. борьба Зевса со змеем Тифоном).
И причина этого заключается отнюдь не в том, что после Крещения Руси языческие сюжеты были забыты или соединились с христианской мифологией, — по существу, они еще окончательно и не сложились в какую-либо каноническую версию, рассыпаясь в бесчисленные местные варианты общеславянского мифа. Еще важнее, что славянская мифология существовала не столько в вербализованном виде. т. е. в форме сказаний, эпических песен, космогонических повествований, словесного искусства и предфилософии, но жила практически — в обрядах и ритуалах, в образе жизни, в первобытной магии, в действиях и поступках людей, в природном календаре. Славянская мифология была аморфной дорефлексивной стихией и потому была самой жизнью, а не способом ее понимания, осмысления, объяснения — в сознании людей, в отражающих его текстах.
Едва ли не более важную роль, чем высшая мифология, в жизни древних славян играла низшая мифология, буквально везде окружавшая человека — дома, в лесу, у реки или озера, в поле, на болоте и т. д. Это домовые, лешие, водяные, полевые, русалки, вилы, кикиморы, банник, навьи и берегини, мары и моры, лихорадки. Одни из них покровительствуют человеку, оберегают его (домашние духи во главе с домовым, вилы, берегини), другие же, как правило, вредят или губят (водяные, русалки, лешие, мары и моры, лихорадки и др.), насылая болезни, заманивая в чащу или воду. заблуждая человека — в прямом и переносном смысле. Однако более всего всех представителей низшей мифологии восточных славян характеризует их амбивалентность по отношению к человеку: если их рассердить, обидеть, задеть, то они мстительны и враждебны, если же их задобрить, упросить, принести им жертвы, онистановятся добродушными. отзывчивыми, помогают человеку или по крайней мере не вредят ему.
Человек может поладить с кикиморой, угощая ее папоротником, заговаривая, хваля и благодаря ее, и она становится помощницей по дому: ухаживает за малыми детьми, помогает по хозяйству, прядет по ночам пряжу, перемывает посуду; если же хозяйка нерадива, ленива, кикимора вредит, пугает, щекочет. Можно уберечься от злых навий, приглашая их помыться в бане или оставляя для них пищу. В случае расположения леший или водяной могут открыть клады, указать на лучшие места охоты и рыбалки, вывести из лесной чащи, оградить от опасного омута. В других же случаях духи леса, реки, болота безжалостны к оказавшимся в их владениям людям, — они их заманивают, топят, заводят в непроходимую глушь. из которой невозможно выбраться. Самое же характерное для низших сверхъестественных сил, окружающих человека и наполняющих его жизнь, — это забавы и проказы, которым они предаются, развлекаясь, причем часто не со зла, а в шутку.
Так, даже покровитель дома — дедушка-домовой — склонен к тому, чтобы спрятать какую-нибудь нужную вещь и долго не отдавать, шуметь и стучать по ночам, пугая жильцов, мучит домашних животных (кроме собаки и козла), заплетает лошадям гриву в колтун или вгоняет их в мыло, душит спящих во сне, наваливаясь на них, и даже приводит дом и его хозяина к разорению. В.Даль замечал, что домовой не только дух-хранитель, но и обидчик дома. Поэтому домового, как и остальных «духов повседневности», нужно ублажать — кормить (оставляя хлеб и соль, горшок каши, молоко, табак), заговаривать. Амбивалентность домового проявляется и в его способности косвенно предсказывать счастливые и несчастливые события (стоны, оханья, прыжки, песни, прикосновение ночью либо мохнатой и теплой лапой — к добру,— либо голой, холодной — к несчастью.
Сложная, многоуровневая система славянской мифологии была приспособлена к повседневной жизни людей: обращение к высшим силам было эпизодическим, приуроченным к природному календарю, праздничным ритуалам, посвященным силам плодородия и циклам возрождения / умирания природы; поэтому высшие силы были предельно отчуждены от потребностей и интересов основной массы населения и постепенно были забыты илои вытеснены христианскими представлениями и образами. В повседневной же жизни, переполненной непредсказуемыми случайностями, господствовали низшие силы, которые были всегда рядом и нуждались в постоянном общении на бытовом, обыденном уровне. Простейшей, доступной формой взаимодействия с силами низшего порядка была первобытная магия, к которой прибегал практически каждый взрослый житель Русской земли; хотя в каждом селении были свои «профессионалы» — ведьмы и колдуны, знахари, ворожеи, специализировавшиеся в заговорах, заклятиях, призываниях и предупреждениях, насыланиях этих сил и ограждении от них. Таким образом, человеку принадлежала в известной мере активная роль во взаимоотношениях со сверхъестественными существами славянской мифологии (своего рода «обратная связь» с трансцендентным).
Другая форма такой повседневной связи с потусторонними силами древних славян — широко распространенный и мощно укорененный в протоменталитете славян культ предков, которые считались покровителями рода. Постоянная забота о покойниках, их поминовение, кормление, согревание (долго сохранявшийся обычай «греть покойников»), призывание в помощь или ради заступничества перед другими сверхъестественными силами — это одна сторона постоянной и непосредственной связи мира живых с загробным миром.
Культ мертвых как важная, неотъемлемая часть древнеславянской мифологии не только свидетельствовал о ее глубокой архаичности (ср. культ мертвых в египетской мифологии), но и непосредственной включенности каждого человека в мир сверхъестественных существ и чудесных, необъяснимых явлений, — причем включенного прежде всего различными сторонами своей повседневной жизни, быта, обрядности, образа жизни. Низшая мифология восточных славян была древнерусской культурой повседневности и в этом качестве сохранилась, с небольшими корректировками вплоть до настоящего времени.Именно эта особенность восточнославянской мифологии оказалась особенно живучей и практически неустранимой из древнерусской культуры — не только после принятия христианства, но и после секуляризации русской культуры и российского общества, начавшейся в XVII в. и особенно масштабно развернувшейся после Петровских реформ.