о чем рассказ закон жизни
Закон жизни
Север необычайно обострил внимание Лондона к биологической стороне жизни. Это вообще было в духе времени. Натурализм, в особенности европейский, находил биологические объяснения многим сторонам человеческой жизни и общественного бытия, и «научность» этих объяснений делала их почти непререкаемыми; потребовалось не одно десятилетие, чтобы исчез увенчивавший их ореол непогрешимости.
Когда Лондону удавалось, преодолев искус прямолинейных уподоблений, наполнить свои «биологические» повествования большим этическим и философским содержанием, его ждали бесспорные художественные удачи. Здесь прежде всего надо назвать две знакомые каждому из нас с детства книги о собаках- «Зов предков» (1903) и «Белый Клык» (1906).
Он безошибочно предвидел, что планета будет необратимо «сжиматься», и на покрывшейся густой сетью городов, железных дорог, телеграфных и телефонных коммуникаций земле люди совершенно по-новому ощутят родство всего живого и научатся по-новому ценить созданный самой природой миропорядок, который они безоглядными «усовершенствованиями» поставили на грань катастрофы.
Он раньше других услышал тот «зов предков», который сегодня побуждает жителей не в меру разросшихся столиц на утлых суденышках пересекать океаны, старательно выискивать еще сохранившиеся кое-где на карте «нецивилизованные» уголки, взбираться на горные пики по опасным, еще никем не пройденным траверсам. Стремиться хотя бы искусственно восстановить естественную близость к природе, потеря которой, как выяснилось, не компенсируется никакими, даже самыми ошеломляющими достижениями технического прогресса.
Обе повести, бесспорно, дополняют картину Клондайка, созданную в новеллах северного цикла. Но если бы их значение тем и ограничивалось, если бы Лондон не пошел дальше прописных истин вроде того, что собака лучший друг человека и ее надо ценить и любить, повести, разумеется, не оказались бы тем явлением большой литературы, каким они предстают перед каждым новым читательским поколением вплоть до наших дней.
Разумеется, он никого не побуждал следовать путем Бэка. В его книгах не было ни лобовых противопоставлений первозданного мира цивилизованному, ни намерения вершить над цивилизацией суд с позиций реакционного утопизма, звавшего «назад к природе». Наоборот, в «Белом Клыке» Лондон описал обратный процесс, приспосабливание к цивилизации, правда так и не добившись такой художественной убедительности, как в ранней повести.
«Закон жизни», анализ рассказа Джека Лондона
История создания
Рассказ «Закон жизни» относится к «северным рассказам» Джека Лондона. Он входит в сборник «Дети Мороза» (1902). Это третий сборник рассказов писателя, в котором, по словам Лондона, «читатель воспринимает происходящее с точки зрения индейцев, глазами индейцев».
Литературное направление и жанр
Реализм Джека Лондона порой угнетает читателя своей бескомпромиссностью, грубостью, прямотой, но он далёк от натурализма, присматривающегося к страдающему телу. Главное для писателя – психология человека, оказавшегося в критической ситуации, часто между жизнью и смертью.
Тема, идея, проблематика
Сюжет и композиция
Действие рассказа происходит в течение нескольких часов. Все события в индейском племени, читатель воспринимает через органы чувств старого слепого Коскуша. Сначала читателю кажется, что Коскуш просто недоволен тем, что внучка не уделяет ему внимания, он вынужден сидеть на снегу и слушать, как происходят сборы. Но вскоре читатель понимает, что Коскуш – не капризный старик, а умирающий, брошенный на оставленной стоянке.
Коскуш надеется на то, что сын всё же возьмёт его с собой: «Он вспомнил других стариков, их сыновья уходили вместе с племенем. Его сын не таков». Но сын уходит, потому что путь далёк и люди с тяжёлыми тюками и подтянутыми от голода животами идут быстро.
От зияющей перед стариком вечности его отделяет вязанка хвороста, которую собирала ему внучка, не особенно заботясь о е величине: «Охапка сухих сучьев была мерой его ж жизни».
Коскуш вспоминает, как сам оставил отца в верховьях Клондайка, как заболел и умер миссионер, чьи кости обглодали собаки, как во время Великого Голода Коскуш потерял свою мать. Летом не было хода лосося, зимой не пришли олени. До весны дожил только каждый десятый.
Воспоминание, которое неотступно преследует старика – детская игра в охотников. Коскуш и Зинг-Ха шли по следу волков, загоняющих старого лося.
В таких воспоминаниях и рассуждениях о законе жизни Коскуш провёл целый день. Даже когда костёр стал потухать и мороз усилился, старик всё ещё надеется, что «сердце сына смягчится и он вернётся назад с собаками и возьмёт своего старика отца вместе со всем племенем туда, где много оленей».
Сын думал, что отец умрёт легко. На это надеялся и сам старик: оцепенеют ноги, руки, тело, голова упадёт на колени, ведь «умереть суждено всем». Но герою уготовано ещё одно испытание: он не мирно замёрзнет, а будет растерзан волками, как старый лось, сцену смерти которого он помнит с детства.
Герои рассказа
Главный герой рассказа – старый слепой Коскуш, дряхлый дед, одиноко сидящий на снегу, всеми забытый и беспомощный. Голос его стал как у старухи, глаза больше не показывают дорогу ногам, ноги отяжелели, он устал. Когда-то он был вождём, а теперь вождь – его молодой сын, тот самый, который его оставил.
Старик не показывает, насколько он боится смерти и одиночества. Он сдерживает себя, чтобы не позвать уходящего сына. Он говорит, что ему хорошо, и даже успокаивает сына: «Всё хорошо».
Коскуш не жалуется, понимая справедливость закона жизни. Сыну он говорит о себе то, что должен сказать старик, которого по традиции оставляют на стоянке. Он описывает сыну своё состояние необыкновенно поэтично, сравнивая себя с осенним листом, который еле держится на ветке и упадёт при первом дуновении ветра.
Горькая ирония заключена в словосочетании «довольный Коскуш». Лист опадает, когда пришло время, а старик, как и всё живое, не хочет умирать. Он утешается своей теорией о законе жизни, согласно которой листья умирают, а дерево живёт дальше, люди умирают, а род продолжается. Но в действительности он умирает не как лист, а как старый раненый лось, который дерётся с волками до последнего.
Отказ старика от борьбы – единственное, что отличает его от умирающего лося: «Зачем цепляться за жизнь?» Таково преимущество человека перед животным: подчиняясь закону жизни, он может переосмыслить его и умереть, внушая себе и другим, что ему «хорошо».
Художественное своеобразие
Природа в рассказах Джека Лондона обычно противостоит человеку, губит его. Но не в рассказе «Закон жизни». Если природа и становится причиной смерти старика (мороз, волки), то как будто нехотя или невольно, по закону, через который не может переступить ничто живое.
Такая связь и взаимозависимость человека и природы показана с помощью приёма психологического параллелизма, а иногда и прямых сравнений (осенний лист и старый лось умирают так же, как человек). Природа будто оплакивает неизбежное: скрип снега под ногами уходящего сына жалобный, прикосновение к щеке холодной морды волка подобно прощальному поцелую, о котором забыли сын и внучка.
Ум героя автор называет примитивным, не способным на глубокие обобщения. Но мысли Коскуша о жизни и смерти глубоки и поэтичны. Джек Лондон делает эти рассуждения ещё более глубокими, потому что читатель примеряет их на своё цивилизованное общество. Чтобы добиться такого воздействия, Джек Лондон соединяет примитивную коротенькую фабулу с воспоминаниями старика о прошлых событиях (приём ретроспекции) и внесюжетными элементами (философскими рассуждениями).
«Это не наш генетический код»: о каком законе жизни говорит Джек Лондон
Рассказ «Закон жизни» был опубликован в сборнике «Дети Мороза» в 1902 г. Действие рассказа происходит в верховьях реки Юкон на Аляске. Джек Лондон не понаслышке знал эту местность, так как около года провёл на Аляске в 1896–1897 гг., поддавшись золотой лихорадке — неорганизованной массовой добыче золота в конце XIX в.
В основе сюжета — ночные размышления у костра старого больного Коскуша, бывшего вождя индейского племени. В лютый мороз его оставляют одного умирать, пренебрежительно кинув несколько пучков хвороста, чтоб формально продлить его жизнь. Причём кидает хворост, словно последний цветок на могилу, Коскушу его собственная внучка, формально проявившая заботу. Формально проявляет интерес к бывшему вождю и его сын — нынешний вождь, цинично интересуясь напоследок, хорошо ли отцу. Впрочем, пренебрежительность, формальность и циничность — это наша оценка чудовищного деяния в рассказе. Мы, русские читатели, никогда не сможем эмоционально отреагировать иначе: оправдать индейское племя или найти слова защиты в его адрес.
Однако Коскуш относительно спокоен, как и все остальные члены племени. Никто не переживает, потому что таков закон жизни: отдать в руки смерти жизнь, лишённую значения. Никто не помнит, что Коскуш — это ещё и бывший вождь, отец, дед. Отныне он — дряхлый больной старик, обуза, от которой непременно нужно избавиться, чтоб сохранить жизнь другим — здоровым внукам, молодым детям, сильным членам племени. Этим племенем движет прагматичность, расчетливость, корыстность и биологические инстинкты. Коскуш оправдывает такую жизнь, считая её нормой и не считая нужным бороться со смертью в финале произведения. Но почему же он ждёт, что сын всё-таки вернётся и заберёт его с собой, его, больного, ненужного? Как быть с законом?
Спасибо, гениальный Джек Лондон (и пусть многие поспорят). Спустя 145 лет ты нужен всему миру как никогда со своим законом жизни. Нам, людям русского мира, слава богу, нет нужды переписывать генетический код. Он не сбился. Не мутировал. И даже не модифицировал. Нам просто о нем нужно помнить и каждый свой поступок проверять на предмет его совпадения. Но остальным людям, населяющим нашу планету в столь сложное время, безусловно, нужно пересмотреть закон жизни, при необходимости — отредактировать, воссоздать его, а в ряде случаев, к сожалению, создать в соответствии с генетическим кодом своей нации.
Вы находитесь в разделе «Блоги». Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
Закон жизни
Лондон, конечно, ощущал самый существенный изъян созданной им художественной концепции: благородство поступков и бескорыстие помыслов, которыми наделены его герои, плохо согласуются с их неотступными мечтами о богатстве и владеющим ими азартом конкуренции. Это противоречие испортило не один его рассказ. Лондон стремился смягчить его, то прибегая к комической развязке, то стараясь придать картинам конкурентной борьбы из-за золота романтический оттенок.
Открывшаяся ему на Клондайке картина- не «золотой лихорадки», а самого Севера, живущего по своим таинственным и непреложным законам,- была слишком величественной, чтобы уместиться в тесных рамках строго правдоподобного, почти документального повествования. За этими рамками осталась бы замкнутая и гордая красота северной природы; никаким документализмом не передать было эпической масштабности разыгрывавшихся на Севере драм, остроты конфликтов, напряженности переживаний.
И в наиболее зрелых своих новеллах Лондон нащупывал совершенно новый для его времени тип реализма- сочетающего безукоризненную верность каждой подробности с поэтической фантазией, с лирическими отступлениями, которые перебивали стремительное развертывание интриги, придавая повествованию углубленность и эпический размах.
Они были подлинной сагой о Севере, и одним из сказаний, без которых она была бы неполной, стало сказание об индейцах. Сборник «Дети мороза» (1902) составленный из новелл индейской тематики,- вершина всего северного цикла. Американская литература обращалась к изображению индейцев и до Лондона; достаточно назвать имена Купера и Лонгфелло. Лондон как бы синтезировал их искания. Его индейские новеллы свидетельствуют о том же глубоком понимании свое- образного национального характера и жизненного уклада индейцев, что так привлекает в романах о Кожаном Нулке. И в то же время они проникнуты «величием древней легенды», «скорбью роковых и вечных бед человеческого существования», которые так пленяли в «Песне о Гайавате» И. Л. Бунина.
Но «Лига стариков»- не просто картина из жизни Клондайка, хотя бы и чрезвычайно выразительная, запечатлевшая в высшей степени характерное социальное явление. За рассказанной в «Лиге стариков» историей стоит одна из «вечных» проблем человеческого существования: трагизм резких столкновений «века стали» и «каменного века», необратимость перемен, которые влекут за собой вовсе не один лишь грезившийся спенсе-рианцам безостановочный «прогресс», а еще и утраты, которые уже не возместить, и тяжкую, безысходную драму для тысяч и тысяч. Ведь на борьбу поднялись только старики; молодые смирились, они старательно прилаживаются к новым порядкам, хотят стать «почти белыми». С такими, как Имбер, навсегда уходит существовавший много столетий индейский жизненный уклад, уходят особое миропонимание, особая этика, особый человеческий тип. Вот «второй план» лондонрвской новеллы, художественно не менее значительный, чем подсказавшая сюжет острейшая социальная коллизия.
«Лига стариков» появилась в октябрьском номере «Брэндерз мэгэзин» за 1902 год. Автору еще не исполнилось и двадцати семи, однако рассказ свидетельствовал об отточенном мастерстве, подкрепленном настоящим знанием жизни. И, несомненно, о выдающемся таланте.
Север необычайно обострил внимание Лондона к биологической стороне жизни. Это вообще было в духе времени. Натурализм, в особенности европейский, находил биологические объяснения многим сторонам человеческой жизни и общественного бытия, и «научность» этих объяснений делала их почти непререкаемыми; потребовалось не одно десятилетие, чтобы исчез увенчивавший их ореол непогрешимости.
Когда Лондону удавалось, преодолев искус прямолинейных уподоблений, наполнить свои «биологические» повествования большим этическим и философским содержанием, его ждали бесспорные художественные удачи. Здесь прежде всего надо назвать две знакомые каждому из нас с детства книги о собаках- «Зов предков» (1903) и «Белый Клык» (1906).
Он раньше других услышал тот «зов предков», который сегодня побуждает жителей не в меру разросшихся столиц на утлых суденышках пересекать океаны, старательно выискивать еще сохранившиеся кое-где на карте «нецивилизованные» уголки, взбираться на горные пики по опасным, еще никем не пройденным траверсам. Стремиться хотя бы искусственно восстановить естественную близость к природе, потеря которой, как выяснилось, не компенсируется никакими, даже самыми ошеломляющими достижениями технического прогресса.
Джек Лондон — Закон жизни: Рассказ
Мысль эта на минуту ужаснула старика, и он протянул руку, нащупывая дрожащими пальцами небольшую кучку хвороста возле себя. Убедившись, что хворост здесь, он снова спрятал руку под износившийся мех и опять стал вслушиваться.
Что там такое? А, это мужчины увязывают нарты и туго затягивают ремни. Он слушал, — он, который скоро ничего не будет слышать. Удары бича со свистом сыпались на собак. Слышишь, завыли! Как им ненавистен трудный путь! Уходят! Нарты за нартами медленно скользят в тишину. Ушли. Они исчезли из его жизни, и он один встретит последний тяжкий час. Нет, вот захрустел снег под мокасинами. Рядом стоял человек; на его голову тихо легла рука. Как добр к нему сын! Он вспомнил других стариков, их сыновья уходили вместе с племенем. Его сын не таков. Старик унесся мыслями в прошлое, но голос молодого человека вернул его к действительности.
— Тебе хорошо? — спросил сын.
— Около тебя есть хворост, — продолжал молодой, — костер горит ярко. Утро серое, мороз спадает. Скоро пойдет снег. Вот он уже идет.
— Люди спешат. Их тюки тяжелы, а животы подтянуло от голода. Путь далек, и они идут быстро. Я ухожу. Тебе хорошо?
— Мне хорошо. Я словно осенний лист, который еле держится на ветке. Первое дуновение ветра — и я упаду. Мой голос стал как у старухи. Мои глаза больше не показывают дорогу ногам, а ноги отяжелели, и я устал. Все хорошо.
Коскуш осторожно положил в огонь сухую ветку и вернулся к своим размышлениям. Так бывает повсюду и во всем. Комары исчезают при первых заморозках. Маленькая белка уползает умирать в чащу. С годами заяц тяжелеет и не может с прежней быстротой ускакать от врага. Даже медведь слепнет к старости, становится неуклюжим и в конце концов свора визгливых собак одолевает его. Коскуш вспомнил, как он сам бросил своего отца в верховьях Клондайка, — это было той зимой, когда к ним пришел миссионер со своими молитвенниками и ящиком лекарств. Не раз облизывал Коскуш губы при воспоминании об этом ящике, но сейчас у него во рту уже не было слюны. В особенности вспоминался ему «болеутолитель». Но миссионер был обузой для племени, он не приносил дичи, а сам ел много, и охотники ворчали на него. В конце концов он простудился на реке около Мэйо, а потом собаки разбросали камни и подрались из-за его костей.
Коскуш снова подложил хворосту в костер и еще глубже погрузился в мысли о прошлом. Во время Великого Голода старики жались к огню и роняли с уст туманные предания старины о том, как Юкон целых три зимы мчался, свободный ото льда, а потом стоял замерзший три лета. В этот голод Коскуш потерял свою мать. Летом не было хода лосося, и племя с нетерпением дожидалось зимы и оленей. Зима наступила, но олени не пришли вместе с ней. Такое никогда не бывало даже на памяти стариков. Олени не пришли, и это был седьмой голодный год. Зайцы не плодились, а от собак остались только кожа да кости. И дети плакали и умирали в долгой зимней тьме, умирали женщины и старики, и из каждых десяти человек только один дожил до весны и возвращения солнца. Да, вот это был голод!
Так вот — лось. Он и Зинг-Ха пошли в тот день поиграть в охоту, подражая своим отцам. На замерзшей реке они наткнулись на свежий след лося и на следы гнавшихся за ним волков.
— Старый, — сказал Зинг-Ха, умевший лучше разбирать следы. — Старый. Отбился от стада. Волки отрезали его от братьев и теперь не выпустят.
Так оно и было. Таков волчий обычай. Днем и ночью, без отдыха, они будут с рычаньем преследовать его по пятам, щелкать зубами у самой его морды и не отстанут от него до конца. Кровь закипела у обоих мальчиков. Конец охоты — на это стоит посмотреть.
Сгорая от нетерпения, они шли все дальше и дальше, и даже он, Коскуш, не обладавший острым зрением и навыками следопыта, мог бы идти вперед с закрытыми глазами — так четок был след. Он был совсем свежий, и они на каждом шагу читали только что написанную мрачную трагедию погони. Вот здесь лось остановился. Во все стороны на расстоянии в три человеческих роста снег был истоптан и взрыт. Посредине глубокие отпечатки разлатых копыт лося, а вокруг более легкие следы волков. Некоторые, пока их собратья бросались на жертву, видимо, отдыхали, лежа на снегу. Отпечатки их туловищ были так ясны, словно это происходило всего лишь минуту тому назад. Один волк попался под ноги обезумевшей жертве и был затоптан насмерть. Куча костей, чисто обглоданных, подтверждала это.
Они снова замедлили ход своих лыж. Вот здесь тоже происходила отчаянная борьба. Дважды опрокидывали лося наземь, — как свидетельствовал снег, — и дважды он сбрасывал своих противников и снова поднимался на ноги. Он давно выполнил свою задачу, но жизнь была дорога ему. Зинг-Ха сказал: «Никогда не бывало, чтобы раз опрокинутый лось снова встал на ноги». Но этот встал.
Когда потом они рассказывали об этом шаману, он счел это чудом и каким-то предзнаменованием.
Наконец, они подошли к тому месту, где лось хотел подняться на берег и скрыться в лесу. Но враги насели на него сзади, и он стал на дыбы и опрокинулся навзничь, придавив двух из них. Они так и остались лежать в снегу, не тронутые своими собратьями, ибо погоня близилась к концу. Еще два места битвы мелькнули мимо, одно вслед за другим. Теперь след покраснел от крови и плавный шаг крупного зверя стал неровным и спотыкающимся. И вот они услышали первые звуки битвы — не громогласный хор охоты, а короткий отрывистый лай, говоривший о близости волчьих зубов к бокам лося. Держась против ветра, Зинг-Ха полз на животе по снегу, а за ним полз Коскуш — тот, кому предстояло с годами стать вождем своего племени. Они отвели в сторону ветки молодой ели и выглянули из-за них. И увидели самый конец битвы.
Долго еще Коскуш размышлял о днях своей юности, и, наконец, костер стал потухать, и мороз усилился. На этот раз он подбросил в огонь сразу две ветки, и теми, что остались, точно измерил свою власть над смертью. Если бы Сит-Кум-То-Ха подумала о деде и собрала охапку побольше, часы его жизни продлились бы. Разве это так трудно? Но ведь Сит-Кум-То-Ха всегда была беззаботная, а с тех пор как Бобр, сын Зинг-Ха, впервые бросил на нее взгляд, она совсем перестала чтить своих предков. А впрочем, не все ли равно? Разве он в дни своей резвой юности поступал по-иному?
С минуту Коскуш вслушивался в тишину. Может быть, сердце его сына смягчится и он вернется назад с собаками и возьмет своего старика отца вместе со всем племенем туда, где много оленей с тучными от жира боками.
Коскуш напряг слух, его мозг на мгновение приостановил свою напряженную работу. Ни звука — тишина. Посреди полного молчания слышно лишь его дыхание. Какое одиночество! Чу! Что это? Дрожь пошла у него по телу. Знакомый протяжный вой прорезал безмолвие. Он раздался где-то близко. И перед незрячими глазами Коскуша предстало видение: лось, старый самец, с истерзанными, окровавленными боками и взъерошенной гривой, гнет книзу большие ветвистые рога и отбивается ими из последних сил. Он видел мелькающие серые тела, горящие глаза, клыки, слюну, стекающую с языков. И он видел, как круг неумолимо сжимается все тесней и тесней, мало-помалу сливаясь в черное пятно посреди истоптанного снега.
Холодная морда ткнулась ему в щеку, и от этого прикосновения мысли его перенеслись в настоящее. Он протянул руку к огню и вытащил головешку. Уступая наследственному страху перед человеком, зверь отступил с протяжным воем, обращенным к собратьям. И они тут же ответили ему, и брызжущие слюной волчьи пасти кольцом сомкнулись вокруг костра. Старик прислушался, потом взмахнул головешкой и фырканье сразу перешло в рычанье; звери не хотели отступать. Вот один подался грудью вперед, подтягивая за туловищем и задние лапы, потом второй, третий; но ни один не отступил назад. Зачем цепляться за жизнь? — спросил Коскуш самого себя и уронил пылающую головню на снег. Она зашипела и потухла. Волки тревожно зарычали, но не двигались с места. Снова Коскуш увидел последнюю битву старого лося и тяжело опустил голову на колени. В конце концов не все ли равно? Разве не таков закон жизни?