нужна ли литература в жизни

Нужна ли современному человеку литература?

В нашем обществе то и дело поднимается вопрос о том, нужна ли литература современному человеку. Мнения разделились. Одни считают, что нет, сегодня вполне можно обойтись и без нее. Другие все еще борются за то, чтобы литература играла важную роль в жизни обществе.

Я считаю, что литература, конечно же, нужна. Без нее невозможно научиться понимать мир, невозможно почувствовать все богатство жизни, разобраться в человеческих отношениях. Именно литература нас этому учит.

При этом нельзя не заметить, что большинство современных молодых людей, вместо того, чтобы почитать книги, предпочитают посмотреть телевизор, погулять, потанцевать в клубе, «посидеть» в интернете. Очень часто от взрослых слышишь, что они, будучи школьниками и студентами, читали гораздо больше. Обидно, не так ли?

Многие молодые люди считают, что читать нужно только тем, кто этого хочет, а принуждать никого не надо. Но никто никого не заставляет немедленно брать в руки книгу и читать не переставая. Однако, читая книги, человек дает пищу своей душе. Не дать погибнуть себе духовно так же важно, как сохранить физическое здоровье.

Сейчас многие отдают предпочтение возможностям социальных сетей, упрощая тем самым себе жизнь, как они считают. Вместо того, чтобы взять книгу и найти ответ там, люди «набирают» вопрос в интернете и, не прилагая усилий, получают миллион ответов и, почти не задумываясь, берут первый попавшийся..

В отличие от литературы интернет никого ничему не учит, он просто легко и быстро выдает готовые ответы. Литература же учит нас жизни, то есть тому, чего нет ни в одном учебнике, учит понимать, наблюдать, искать и думать. Но самое главное, как мне кажется, литература учит нас не повторять чужих ошибок.

Однажды учительница по литературе попросила меня принять зачет по теме «Жизнь Пушкина» у моих одноклассников. Чтобы я знала, какой период жизни поэта взял тот или иной ученик, она дала мне прочитать их работы. Читая их, мне было очень смешно, но при этом жутко неприятно. Иногда мои ровесники писали полный бред. Например: «Пушкина отправили в Михайловское за материалами о ходе работ по истреблению саранчи».

Источник

Нужна ли литература в жизни

Каждый раз, когда я встречаю своего старшего брата, который занимается бизнесом и читает в основном нон-фикшн, наш разговор заканчивается спором: он искренне недоумевает, зачем я «трачу время» на художественные книги. Мол, в этих выдуманных историях нет никакого смысла — только бесполезная трата времени. Ничему не научишься, ничего не узнаешь, а если хочешь развлечься, то проще фильм посмотреть. Каждый раз моему удивлению нет предела.

Но я задумалась: а что если таких людей, которые не любят «художку», много? И решила написать о том, что дает мне художественная литература и почему я ни на что её не променяю.

Эмпатия

Мы выпускаем много книг про эмоциональный интеллект и без конца говорим о пользе эмпатии. Но мне кажется, что именно художественная литература — один из самых классных способов прокачать эти навыки.

Мы учимся сочувствию, примеряем ситуацию на себя и проходим полноценный тренинг по развитию эмпатии. В реальной жизни этот опыт помогает нам сопереживать другим людям, быть более отзывчивыми и понимающими партнерами и друзьями.

Правда, не каждая книга так работает. Я, например, очень люблю романы о Второй мировой. Их ужасно тяжело читать: я переживаю, иногда не могу спать, но выходит новый хороший роман — и я опять открываю книгу на эту тему. Почему так происходит — непонятно. Понаблюдайте, какие истории вызывают у вас больший всплеск: возможно, эти эмоции помогут вам узнать что-то новое о себе.

Образное мышление

В детстве я не любила книжки с картинками. Вместо них с удовольствием перелистывала и читала советские тома собраний сочинений Пушкина, Лермонтов и Дюма: такие, наверно, были у всех. Не скажу, что это правильно (сейчас я обожаю детские книги с иллюстрациями), но вот такое чтение без визуальных подсказок очень повлияло на мое воображение. Оно у меня неплохое.

Художественная литература — это возможность придумать что угодно. Мы сами «рисуем» в голове образ главного героя (правда, потом страдаем, когда видим, что в экранизации он выглядит совершенно иначе). Если мы читаем, что герой оказывается в страшном месте, то тут же переносимся в свою холодящую дух фантазию. Каждую деталь мы достаем из своей головы и придаем ей знакомый вид. Включаем воображение на полную, и это делает нашу жизнь гораздо увлекательнее.

Культурные коды

История нашего мира — это миллионы культурных кодов, спрятанных в искусстве, литературе, кино, музыке и всех сферах жизни. Узнавать, отыскивать и замечать их — это занятие, которое расширяет кругозор и приносит невероятное удовольствие.

Например, увидев где-нибудь на обложке старуху и подозрительного человека с топором, вы вспомните «Преступление и наказание». Женщина и паровоз станет ассоциацией с «Анной Карениной». Классические персонажи, вроде Робинзона Крузо, Дон Кихота и Одиссея, тоже наверняка будут вам понятны.

Все эти вещи нужны вовсе не для того, чтобы пощеголять знаниями в музее или на вечеринке. Скорее это минимум, который помогает видеть мир объемнее, интереснее, разнообразнее. Понимать отсылки, смеяться над шутками, видеть, как жизнь меняется или, напротив, остается прежней.

Словарный запас

Художественная литература — пожалуй, самый приятный способ сделать свой словарный запас больше и разнообразнее. Избавиться от канцеляризмов и шаблонных фраз. Быстро формулировать мысли и без труда писать тексты. Я говорю совершенно серьезно: для меня это лучший источник пополнения словарного запаса.

Да одна только русская литература может заполнить копилку с новыми словами почти мгновенно! Фармазон, шлафор, аониды, зипун, алкать, бельведер и балясничать — пусть некоторые уже стали устаревшими, они могут здорово обогатить речь и придать ей особый колорит.

В 2013 даже проводили исследование, которое показало, как художественная литература влияет на словарный запас. Вот эта синяя черта показывает, насколько больше слов знают те, кто постоянно читают фикшн-литературу. А бирюзовая нижняя линяя — это те, кто «художку» читает редко. Разница между теми и другими — почти в два раза. Впечатляет.

Терапия

В отличии от литературы по саморазвитию «художка» не нацелена на эффективность. Она больше про глубину, осмысление, переживание эмоций. И да, конечно, чтение не может излечить нас от проблем со здоровьем или глубоких психологических травм. Но оно помогает «копнуть» чуть глубже: пережить ситуацию, в которую попадает герой, испытать катарсис и почувствовать себя лучше. Словно побывать на сеансе психотерапии, где собеседниками становятся автор или герои книги.

Кстати, любимые персонажи часто становятся нашими друзьями и советчиками. После прочтения новой книги я ещё пару месяцев веду с героями диалоги в своей голове. Спрашиваю их о чем-то и представляю, что бы они мне ответили. Художественная литература помогает мне переживать новый опыт и находить решения внутренних противоречий. И конечно, получить удовольствие от самого чтения и наслаждаться каждой написанной фразой.

Источник

Почему нужно читать книги: аргументы из литературы

Чтение в жизни играет огромную роль. Книги помогают узнать что-то новое, поддержать беседу или блеснуть эрудицией в компании. Но сами писатели видят в литературе и неочевидные бонусы. Читающий человек редко чувствует себя одиноким, с помощью хорошей истории может быстро отвлечься от гнетущих мыслей, лучше понимает мир и окружающих его людей. Все эти примеры есть в книгах. Мы решили их вспомнить.

Избежать одиночества

Книга не только лучший подарок, но иногда и отличный друг. Во всяком случае, в компании литературных героев вы никогда не почувствуете себя одиноким. Холден Колфилд, трудный подросток из романа «Над пропастью во ржи», сложно сходится с людьми, зато читает взахлеб и мечтает пообщаться с писателями. Вот как литературный герой объясняет, почему нужно читать книги:

«. увлекают меня такие книжки, что как их дочитаешь до конца — так сразу подумаешь: хорошо, если бы этот писатель стал твоим лучшим другом и чтоб с ним можно было поговорить по телефону, когда захочется. Но это редко бывает. Я бы с удовольствием позвонил этому Дайнсену, ну и, конечно, Рингу Ларднеру, только Д. Б. ска­зал, что он уже умер. А вот, например, такая книжка, как „Бремя страстей человеческих“ Сомерсета Моэма, — со­всем не то. Я бы скорее позвонил покойному Томасу Харди. Мне нравится его Юстасия Вэй»

Быстро избавляться от дурных мыслей

И это еще одна привилегия читающих людей. Хорошие истории действительно помогают избавиться от негатива и настроить себя на иной лад. Если вас одолела хандра, последуйте примеру Григория Печорина, который в ночь перед дуэлью читает роман Вальтера Скотта:

«Я помню, что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня на столе: то были „Шотландские пуритане“; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом. Неужели шотландскому барду на том свете не платят за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга. »

Еще раньше Лермонтова аргументы в пользу книг приводят герои Пушкина:

«. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти „Женитьбу Фигаро“».

К распитию алкоголя мы вас не призываем, а вот бессмертной пьесы Бомарше часто бывает достаточно, чтобы развеяться.

Поверить в лучшее

Почти все положительные литературные герои в какой-то степени мечтатели, даже если их характер говорит об обратном. И это совсем неплохо, во всяком случае, они не теряют самообладание и веру в лучшее, даже если сталкиваются с непреодолимыми, казалось бы, ситуациями.

Многие сильные женские персонажи любят помечтать над книгами: Джейн Эйр в детстве обожала «Робинзона Крузо», Молли Гибсон из «Жен и дочерей» ждет нового романа Вальтера Скотта, а про Элизабет Беннет («Гордость и предубеждение») говорится, что «она много читает и не признает других удовольствий».

Найти цель в жизни

«Бороться, искать, найти и не сдаваться» — под таким девизом живет Саня Григорьев из знаменитого каверинского романа «Два капитана». У мальчика не было книг, и вместо сказок ему читали письма участников полярной экспедиции, что и определило его дальнейшую судьбу. Сегодня подобные письма можно прочесть в биографических сборниках, и для этого не нужно искать клад в виде сумки почтальона.

Вообще, книга может быть и самоцелью. Так, героиня Маркуса Зусака, Лизель Мемингер, рисковала свободой, спасая литературные произведения от уничтожения нацистами, а Флоренс Грин сделала книжный магазинчик главным делом жизни.

Лучше узнать мир и людей

Ну и чуть-чуть занудства напоследок. Мы можем привести множество аргументов из литературы, почему нужно читать книги, но самой яркой иллюстрацией, пожалуй, станет мир без книг вовсе. В романе Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» люди потеряли связь не только с интеллектуальным прошлым цивилизации, но и друг с другом, так как их разум способен только на пустые, ничего не значащие разговоры.

«Всё, что вы ищете, Монтэг, существует в мире, но простой человек разве только одну сотую может увидеть своими глазами, а остальные девяносто девять процентов он познаёт через книгу»

Источник

Литературные страдания. Зачем школьнику классика?

Нужна ли классическая литература в школьной программе, какой профит от ее изучения может получить современный подросток? И если это зачем-то нужно, какие доводы нужно привести в пользу чтения классики? Об этом − в колонке журналиста и мамы троих детей Анны Кудрявской-Паниной.

В моей жизни был период, когда я не могла читать книги. Случилось это сразу после окончания университета. Мое литературное воздержание длилось несколько лет. Я с удовольствием читала газеты и журналы, вполне сносно относилась к детским книгам сына и дочери, но совершенно не могла заставить себя прочесть хотя бы строчку серьезной, взрослой литературы. Меня не интересовали ни классики, ни современники. За предыдущие 15 лет я наелась книгами досыта. Я даже думала сосчитать, сколько произведений я прочла за свою школьную и студенческую жизнь, но так и не сделала этого. А число получилось бы о-о-очень внушительным. Иногда я думаю, что среднестатистический человек может за всю жизнь столько не прочитать. Это издержки моего образования − сначала советского школьного, а потом российского высшего филологического. Я жалуюсь? Нет. Хвастаюсь? Наверное, тоже нет. Хотя бы потому, что из этого потока книг очень мало что помню. Даже то, что нравилось и читалось запоем, вымывалось из памяти новым книжным томом. Было ли это иногда мучительным? Да. Думала ли я в школе и университете: господи, да зачем мне все эти «саги о форсайтах»? Да. Жалею ли я спустя годы о затраченном на чтение сотен томов времени и силах? Безусловно, нет.

Моя приятельница, очень начитанная и образованная, пытаясь объяснить дочери-подростку, зачем им, современным молодым людям, читать классические литературные произведения из школьной программы (и вообще зачем они в ней присутствуют), споткнулась на том, что не очень понимает, какие аргументы нужно привести ребенку, который твердит: «Зачем мне это? Как мне это пригодится в жизни?» А это действительно интересно, в чем польза чтения классики даже через «не хочу» и есть ли она вообще.

Я филолог, поэтому первое, что пришло мне в голову, − это развитие языкового интеллекта. И я не только про визуальное закрепление языка. Я про активный и пассивный словарь, про стилистически выверенную речь, про грамотность, про эрудицию, про все, что непременно пригодится во взрослой жизни, чтобы стать успешным профессионалом в любой сфере. И все это в избытке нам предлагает классическая литература − с неизвестными словами, непонятными реалиями, странными, на взгляд современного человека, представлениями о жизни и отношениями. Пропустить это мимо или через себя − зависит только от нас.

Фото: ТАСС/Валерий Матыцин

Одна голова, прокачанная в свое время сотнями книг, − это, конечно, хорошо, а коллективный разум − лучше. Я с интересом читала аргументы других − знакомых и незнакомых мне − взрослых людей под постом своей приятельницы, в котором она этих аргументов и просила.

Не знаю как подростков, а меня они убеждали. Более того, в какой-то момент я поняла, что если бы дала себе время подумать, то почти все из перечисленных другими доводов, скорее всего, пришло бы в голову и мне.

Если говорить о классической русской литературе, то именно она закладывает в нас какие-то общие и очень важные культурные коды, необходимые для понимания русской культуры. «Чтобы он понимал, что такое обломовщина, что скрывается за фразой «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», что стоит за образом Анны Карениной и старухи-процентщицы − это, мне кажется, важно, чтобы человек не чувствовал себя в культурной среде так, как будто он не владеет родным языком. «Человек, не знающий своей литературы, не может познать все богатство родного языка и культуры своего народа, а значит, не будет носителем культурного кода. Недаром Даль определял национальность человека не по крови, а по языку, на котором человек думает. И язык этот должен быть не примитивен, а обогащен слогом великих писателей».

Классическая русская литература − это энциклопедия человеческих образов и психологических типов, она учит философии и развивает эмпатию «к самым разным людям, историям, судьбам». Мне кажется, это некий этап взросления человека − умение понять многообразие мира, попытка понять другого.

Фото: портал мэра и правительства Москвы

Категоричных подростков убедить всеми этими умными словами, конечно, непросто, а иногда и просто невозможно, но это не значит, что пытаться не стоит. Мою дочь убеждать было и не нужно, а вот ее старшего брата приходилось. Несмотря на обилие книг, прочитанных с ним в раннем детстве, в старших классах он категорически отказывался читать книги из школьной программы. Да бог с ней с программой, я была бы рада увидеть его с любой книгой в руках. Но, увы. Гораздо интереснее было висеть в соцсетях или играть в «доту». О, скольких нервных клеток стоило мне это его увлечение! Знаете, на какую книгу удалось неожиданно уговорить этого молодого игрока? Правильно, на одноименную. «Игрок» Достоевского неожиданно парню понравился, да так, что он даже периодически зачитывал нам оттуда цитаты. Одним словом, мотивировать к чтению классики возможно даже самого несговорчивого ребенка. Главное − правильно подобрать литературу. И подход.

Если ребенок амбициозен и думает о будущем всерьез, можно аргументировать необходимость чтения классики тем, что это поможет и при учебе в вузе, и при овладении профессией, какую бы из них он ни выбрал, потому что это занятие вырабатывает привычку «хорошо ориентироваться в многофигурных и многоплановых сюжетах и удерживать в голове большой объем связей, а это в свою очередь, отбрасывая вопросы рабочей необходимости, для уменьшения вероятности постановки диагноза «старческая деменция» в пожилом возрасте».

Если ваш ребенок начнет ссылаться на «весь цивилизованный мир», напомните ему, что в любой стране каждый интеллигентный человек ассоциирует Россию с великой литературой: «Не красавицами и не «калашниковым», а, извините, Достоевским и Толстым мы в мире ценны. И даже если мы до конца не в силах понять, почему (лично я не могу понять, почему Достоевский?), то надо просто из интереса узнать, что находят такие разные люди в этих книгах. Даже если не понравится, тем более! Сам потом не прочитаешь, а школа − отличный шанс узнать. Ну а некоторых наших классиков так и просто очень интересно читать».

Фото: ТАСС/Валерий Матыцин

Ну и если этого окажется недостаточно, сводите ребенка на «Грозу» под саундтрек группы «Ленинград» в постановке Евгения Марчелли или на крымовского «Онегина». Может быть, такое современное прочтение классики взбодрит вашего старшеклассника?

Я отчасти согласна с тем, что многие обязательные произведения школьникам не по возрасту, не по знаниям и, может быть, даже не по уму. Мне так в свое время были совсем не по уму логарифмы и интегралы. Вопрос: кто мешает вам перечитать это в зрелом возрасте, чтобы осознать всю глубину произведения? И еще вопрос: а многие ли возьмутся за классику в возрасте «кому за. «? Не за одну книгу, не за две. И я не одна так думаю: «Закладывается хоть какая-то база общего развития. Когда дорастешь, захочешь перечитать (возможно), так как переосмыслишь многие вещи. А если не читать в школе, то в 30 уж точно и не будешь думать, что это нужно».

На самом деле меня (и не только меня) удивляют аргументы противников изучения тех или иных предметов или отдельных их частей в школе, будь то тригонометрия или классическая литература, в стиле «А ты хотя бы раз после школы использовал таблицу синусов?» или «А как мне в жизни поможет то, что я буду знать, кто такой Базаров и что с ним случилось?». Точно так же можно спросить, когда последний раз взрослый человек собирал пирамидку и пригодился ему навык надевания колец.

Кто вообще сказал, что все это должно иметь прикладное значение? Идет формирование общей интеллектуальной базы и развитие мышления конкретного человека, в то время пока оно, это мышление, проделывает довольно сложные математические или лингвистические процедуры в школе. И говорить про конкретные практические цели в этом смысле просто нелепо.

И именно поэтому совершенно не важно, что логарифмы и интегралы вам в жизни не пригодились ни разу, да и вообще вы не помните, что это и с чем их едят. Не имеет значения, что вы забыли почти все, о чем читали (или по крайней мере вам так кажется). Все это однозначно имело значение в тот момент, когда вы осваивали это. Все это так или иначе навсегда осталось в вас и сформировало ваш интеллект, который теперь должен постараться и найти аргументы в пользу чтения классики или изучения любой другой науки для интеллекта подрастающего.

Источник

6 доказательств того, что литература полезна в обычной жизни

На примере шести понятий из теории литературы

1. Литература учит нас говорить так, чтобы все слушали

Каким образом: учитесь у писателей и поэтов — речь должна быть странной, необычной, нарушать привычные ожидания.

Термин из теории литературы, который это объясняет: остранение.

Кто придумал термин: Виктор Шклов­ский — в статье, опубликованной в 1917 году. В отличие от многих других терминов тео­рии литературы, слово было не взято из обы­денного языка, а придумано специально.

Что это значит: остранить — значит сделать странным. Мы привыкаем к сло­вам, ситуациям и прочим фактам нашего опыта, а писатель с помощью спе­циальных приемов делает привычные вещи необычными, заставляет нас увидеть их как в первый раз, на них посмотреть и осмыслить.

Остранение может быть двух типов. В пер­вом случае остраняются слова. Вместо того чтобы назвать вещь прямо, поэт называет ее иноска­зательно: не «в Санкт-Петербурге», а «на брегах Невы». Вместо того чтобы излагать коротко и просто, автор неэкономно расходует слова, например повторяет синонимы или же созвучные слова: «…уж он эту свою бочку поворачивал, переворачивал, чинил, грязнил, наливал, выливал, забивал, скоблил, смолил, белил, катал, шатал, мотал, метал, латал, хомутал…» (Франсуа Рабле в переводе Николая Люби­мова). Все, что расска­зывают в школе о метафорах, сравнениях и прочих фигурах речи, — это примеры остранения слов. Остранением речи являются стихи: в обычной жизни мы смущаемся, сказав случайно в рифму, а в поэзии это обычно достоинство.

Второе применение остранения — к вещам. Вместо того чтобы назвать при­вычную нам вещь одним словом, писатель рисует целую картину, как если бы эту вещь увидел впервые, например ребенок, дикарь или ино­странец. В обычной жизни восприятие вещей автомати­зиру­ется, мы перестаем ощущать окружающие нас объекты, сводим их к стан­дарт­ным функциям и смыслам. Шкловский писал, что автоматизация «съедает вещи, платье, мебель, жену и страх войны», а цель хорошего писателя — сделать восприятие не автоматическим, а живым.

Толстой в романе «Воскресение» описывает церковную службу — это всем привычная, по крайней мере в его эпоху, церемония, а он до­тошно, с необыч­ным богатством деталей рассказывает, какие жесты произво­дит священ­ник, изображая дело так, как буд­то это видит человек со стороны, не знаю­щий, что такое церковь. В результате изобра­жение службы становится критическим: нас приглашают задуматься над тем, насколько «естествен» и насколько праведен официаль­ный культ, сколько лицемерия может скрываться за его условными обрядами.

Чем это полезно в обычной жизни?

Понять, как работает остранение, — значит научиться, во-первых, самому высказываться эффектно и действенно, так, чтобы тебя не слушали вполуха, а прислушивались внимательно. Во-вторых, это позволяет не только в искус­стве, но и в жизни смотреть на многие вещи остраненно, а значит, и крити­­чески, заново переживать их моральную и общественную неодно­знач­ность. Как писал Шкловский примени­тельно к Толстому, остранение — это «способ добраться до совести».

2. Литература учит видеть за частным — общее

Каким образом: у всего на свете есть структура, и ее надо разглядеть. А на книжках можно потренироваться.

Термин из теории литературы, который это объясняет: структура.

Кто придумал термин: «структура» — слово общенаучного языка, получившее специфи­ческое значение в структуралистской теории литера­туры, например у Юрия Лотмана в 1960-е годы.

Что это значит: допустим, мы читаем роман, где действуют люди, с которыми мы никогда не встречались. И эти люди произносят фразы, которые мы слы­шим в пер­вый раз. Тем не менее мы образом быстро понимаем, кто является главным героем, а кто — второсте­пенным, какая фраза является остроумной шуткой, а какая — горьким парадоксом. Конкрет­ные персонажи (с их внеш­ностью и биографией) или конкретные фразы в разных романах различ­ные, но мы понимаем, как к ним относиться, потому что привыкли к смысло­вым оппозициям, в которые они включены (в данном случае — «главное — второ­сте­­пенное», «забавное — печальное» и так далее).

Это значит, что у каждого произведения есть структура — абстрактный каркас, состоящий из отношений между элементами; чтобы его увидеть, надо усилием ума опустошить, «выпо­трошить» из текста все конкретное и оставить только те роли, которые тот или другой элемент играет в процессе изложения.

Структуры могут быть уникальными, а могут быть и повторяющимися. Многие произве­дения имеют одну и ту же структуру: все волшебные сказки, все детек­тивы, все торжественные оды. Такие однородные тексты являются нормой в традиционных культурах (таких как фольклор), а то, что нарушает эту норму, отбраковывается. В современной культуре все наоборот: повторя­емость струк­тур характерна для мас­совой словесности (тех же детективов), а выше всего ценятся необычные произведе­ния, структура которых сложна и уникаль­на. Они, конечно, складыва­ются из структур, существующих ранее (в конце концов, просто из стандартных конструкций языка), но в сложном и самобыт­ном тексте эти структуры соединяются и сталкиваются небывалым и уникаль­ным способом.

Например, в «Преступлении и наказании» использованы две жанровые струк­туры: структура криминального романа и структура философского эссе. Читатель должен выделить эти две общие структуры и мысленно создать из них одну новую — вот какую работу на дом задает нам Достоев­ский. Для этого приходится приподняться над конкретным криминальным сюжетом и понять его не как «реальную», то есть уникальную историю убийцы, а как ти­пичную литературную историю, которую он уже встречал в других рома­нах. И припод­няться над философ­ским содержанием и воспринять его не как пря­мое, то есть уникальное обращение к себе, а как новую разработку идейных структур, которые пришли к Достоевскому из предше­ствую­щей литературной традиции.

Чем это полезно в обычной жизни?

Во-первых, умение понять (хотя бы интуи­тивно) структуру произведения необходимо для чтения сложных текстов. Если не пони­маешь, что тебе рассказывают и зачем, попробуй разобраться, как это устроено, — может быть, на основе структуры текста откроется и смысл сообщения.

Во-вторых, знание структур позволяет типи­зировать серийные произведения. В массо­вой культуре, как уже сказано, структуры постоянно повторяются. Если ты усвоил устройство одного такого текста, ты сэконо­мишь время, потому что тебе не надо будет читать другие тексты: ты уже заранее знаешь примерно, как они устроены. Например, если ты прочитал достаточно детективов, то уже в следующем можешь сам быстро вычислить убийцу — не потому, что ты ве­ликий сыщик (реальный сыщик, возможно, будет вести расследование совсем ), а потому что опытный читатель.

И в-третьих, структуры есть не только в литера­туре, а вообще везде. В социаль­ной жизни, в экономике, в политике отношения тоже важнее, чем элементы, которыми они связы­ваются: например, сменяются поколе­ния поли­тиков, но остаются примерно одинаковыми отношения между партиями, которые они представляли. Даже если литература прямо не описывает эти отноше­ния, то она все равно тренирует своего чита­теля в расшифровке структур, а значит, учит его ориентироваться в жизни.

Женщина с книгой. Картина Карла Холсё. Дания, до 1935 года Wikimedia Commons

3. Литература учит отличать важное от неважного, ценное — от мусора

Каким образом: если мы понимаем, чем классика ценнее и сложнее попсы, то и в жизни будем лучше разбираться.

Термин из теории литературы, который это объясняет: текст.

Кто придумал термин: это еще одно слово обще­научного языка, которое проблемати­зировано в структуральной теории литературы, напри­мер Юрием Лотманом в 1970-е годы.

Что это значит: в теории литературы слово «текст» употребляется иначе, чем в языко­знании. Для лингвистики любой осмыслен­ный фрагмент речи является текстом: эсэмэска, обрывочная фраза или роман Джойса «Улисс» — все это тексты.

Иначе обстоит дело в теории литературы: не все написанное (и тем более не все сказанное) признается текстом. Текст — это особо ценное высказывание, кото­рое, в отличие от массы бросовых высказываний, мы считаем нужным сохра­нять, увекове­чивать, постоянно истолковывать (нередко противоположным образом), преподавать в школе. Даже черновик романа обычно не называется текстом, хотя его тоже могут сохранять и изучать (чтобы лучше понять настоящий текст, то есть роман).

Конечно, сохраняются и толкуются не только художественные тексты — например, юриди­ческие тоже. Но у художественных произведений, по мысли Лотмана, есть еще специфическое качество: они особо сложны по своему устрой­ству. Это потому, что худо­же­ственный текст должен быть написан по крайней мере на двух разных языках — или, в терминах семиотики, он зашифрован как минимум двумя кодами.

Первый из этих кодов — это наш естествен­ный язык. Чтобы прочитать «Пре­ступление и нака­зание», надо знать русский язык (а еще лучше — пони­мать, чем язык середины XIX века отли­чается от того языка, на кото­ром мы говорим сейчас). Вторым кодом могут быть, например, законы литератур­ного жанра: романа, новеллы, поэмы. В случае «Преступления и наказания» это, как мы уже говорили, законы криминального романа и законы философского эссе, которые находятся в динамическом взаимодействии.

Почему важно, чтобы кодов было несколько? Потому что текст, зашифрован­ный одним кодом, можно расшифровать и после этого резюми­ровать, кратко пересказать; его смысл можно зафиксировать, а само высказывание отбросить. Высказывания, стоящие того, чтобы их перечиты­вали и переосмысливали, содержат еще, кроме элементарного одного смысла. Многознач­ность, которую мы ощущаем в литературных текстах, связана с тем, что в них взаимо­действуют несколько разных языков. Иногда каждому из языков соответствует свой персонаж произве­дения: это то, что Михаил Бахтин называл «полифо­нией», равноправным диалогом языков и идей в художественном тексте.

Чем это полезно в обычной жизни?

Во-первых, читая художественные тексты, мы учимся делать различие между куль­турно ценным высказыванием, которое заслуживает подробного истолко­вания и изучения, и теми ненастоящими, неполноценными «текстами», кото­рые можно просто опознать и отложить в сторону или даже сразу выбро­сить, не читая.

Во-вторых, идея текста как особо сложного высказывания, совмещающего в себе разные языки культуры, позволяет понять слож­ность самой культуры, где сосуществуют, взаимодей­ствуют, а часто и конфликтуют между собой разные коды, разные дискурсы, то есть способы языкового осмысления реаль­ности: дискурсы профессиональные, научные (причем разных дисциплин и раз­ных школ), общественно-политические (опять-таки принадлежащие к разным идеологиям) и так далее. А художе­ственный текст является сжатой, компактной моделью такого устройства культуры — на его примере мы на­учаемся распутывать реальное многоязычие социальной жизни, в которой мы живем.

4. Литература учит понимать, когда нас обманывают, — и не поддаваться

Каким образом: нам часто внушают в разных целях, что наша жизнь предопре­делена, — но на самом деле такая предре­шенность есть не в реаль­ности, а только в повествовании о ней. Литература — не жизнь, и об этом важно помнить.

Термин из теории литературы, который это объясняет: повествование/нарратив.

Кто придумал термин: «повествование» — неспециальное и ничейное понятие. Все мы вроде бы знаем, что это такое, но более или менее точное определение выработано только в ХХ веке благодаря таким теорети­кам, как Ролан Барт и Жерар Женетт.

Американский философ Артур Данто приводил такой пример. В повествовании историка может быть фраза «В 1618 году началась Тридцатилетняя война». А вот современник этого события (например, летописец, который заносит начало войны в свою хронику) не мог бы написать такую фразу — потому что не знал, сколько война продлится и как ее потом назовут. Поэтому хро­ника — летопись, бортовой журнал или днев­ник — не является настоя­щим повество­ватель­ным текстом, хотя в ней есть рассказчик и сообщается о цепи собы­тий.

Повествование — это взгляд из будущего, который устанавливает связи между событиями, следующими друг за другом. И такая связь, установленная задним числом и вытянутая в одну линию (из события А вытекает событие В, из собы­тия В — собы­тие С…), дает более схематичную картину, чем в действитель­ности.

Логика повествования отлична от логики реальности. Как объяснял Барт, эта логика основывается на принципе «после этого — значит, вследствие этого», то есть причиной события по умолчанию считается другое событие, о котором нам сообщили раньше. Разумеется, в жизни это не так: у события могут быть многие другие причины, которые нам неизвестны и не прямо ему предшество­вали. Но повество­вательный дискурс это игнорирует.

Благодаря этому в художественном повествова­нии меньше сюрпризов, чем в реальной жизни, — и мы можем легче, чем в жизни, предсказывать следую­щие события. Например, мы знаем, что главный герой романа если и умрет, то лишь незадолго до конца книги, а если попадет в смер­тель­ную опасность в середине книги, то наверня­ка спасется. Это обусловлено не его волшеб­ной неуязвимостью, а просто тем, что повествование так устроено.

Чем это полезно в обычной жизни?

Логика жизни отличается от нарративной логики, однако мы склонны об этом забывать. В резуль­тате мы начинаем осмыслять свою реальную жизнь как не­кое повествование. Например, мы мысленно выстраиваем цепочку причин и следствий и убеждаем себя, что то, что с нами происходит, фатально неиз­бежно. Мы гово­рим «полоса везения» или «невезения», как будто однажды выпавшая удача или неудача тянет за собой другие. На самом деле это иллю­зия: мы подчиняем сложную многофакторную действительность простой линейной повествовательной схеме.

Литература и наука о ней дают нам инстру­менты, позволяющие замечать такие уловки и не попадаться на удочку нарративных иллюзий в реальной жизни. Что эффектно и изящно в романе, может быть грубым обманом или самообма­ном в действитель­ности, в политике и обществе.

Интерьер с читающей женщиной. Картина Карла Холсё. Дания, до 1935 года © Fine Art Images / Diomedia

5. Литература воспитывает в нас свободных людей, совершающих самостоятельный выбор

Каким образом: когда мы читаем, мы не просто впитываем те смыслы, которые заложил в произ­ведение автор, — на самом деле мы постоянно совершаем выбор.

Термин из теории литературы, который это объясняет: чтение.

Кто придумал термин: все мы читаем и вроде бы знаем, что это за занятие. Теория ХХ века — Ролан Барт, Ханс Роберт Яусс, Вольфганг Изер, Умберто Эко и другие ученые — сделала чтение проблемой и развернула к этой проблеме научные исследования.

Что это значит: литературоведение XIX века в основном изучало, как лите­ратура пишется, — сейчас больше думают о том, как она читается, насколько устройство литературного текста программирует тот или иной способ его чтения. Иными словами, у чтения, как и у текста, есть своя структура, и она лишь отчасти предопреде­ляется структурой текста. Чтение — творче­ский процесс: не усвоение однозначно заданного смысла, а свободная деятельность, в ходе которой читатель совершает множе­ство выборов, начиная с выбора, читать ли вообще данное произведение или не читать. А наука о литературе ищет в текстах момен­ты неопределенности, которые позволяют читателю выбирать между разными интерпретациями.

Что значит, что читатель выбирает? Он может читать произведение крити­чески или некри­тически, в разные моменты чтения применять к тексту разные способы дешифровки, опираясь на разные языки культуры. (Уже говорилось о двойственной структуре «Преступления и нака­зания»; так же и роман Умберто Эко, который был и ученым, и писателем, «Имя розы», можно читать как детектив, а можно — как фило­софское размышление о культуре.) В самом творческом случае читатель может даже пересочинять текст, например, сказать себе: «Я хочу, чтобы герои выжили и пожени­лись», и воображать такой финал, противо­речащий авторскому; или на­писать собственный вариант текста, его сиквел или приквел, как делают сочинители фанфиков.

Мы можем читать текст на общем с автором родном языке, на чужом языке оригинала, в переводе. Мы можем читать впервые или перечитывать, и наша реакция будет отличаться от первого чтения — мы ведь уже знаем, чем все кончилось. Мы можем читать с разными намерениями: отождествиться с геро­ем и через его судьбу узнать об отношениях между людьми; или погру­зиться в язык / культурный код текста и освоить его сложные смыслы и спо­собы их выражения; или, скажем, испытать шок от нарушения эстетиче­ских или моральных традиций — типичное удовольствие совре­мен­ного читателя, которому недаром так и рекламируют книги: «сногсши­бательное произ­ведение».

Способы чтения бывают не только индиви­дуальными, но и коллективными, то есть разделяются многими людьми и историче­ски изменяются. Например, Ханс Роберт Яусс показал, как менялось на протяжении короткого времени — жизни одного-двух поколений — восприятие французской публикой романа Флобера «Госпожа Бовари»: сначала в книге увидели лишь шокирующе «неприличное» описание адюльтеров (автора даже привлекли было за это к суду), но постепен­но возобладала другая точка зрения: в судьбе флоберовской героини стали читать критику противоречий буржуазного брака и даже, еще шире, универ­сальную склонность человека считать себя не таким, как он есть в действитель­ности (один из критиков так и назвал эту склонность — «боваризм»).

Чем это полезно в обычной жизни?

Все это значит, что литература формирует читателя как свободного человека, который самостоятельно вырабатывает свою пози­цию. Вместе с тем задача теории литературы — признавая за читателем свободу интерпретации, показать, что не все интерпретации равноценны. из них могут быть более успешными, а — напрасными, не приносить никакого прира­щения смысла — когда читатель вчитывает в текст только то, что заранее знает сам и хочет в нем видеть. Иными словами, чтение следует изучать как ответст­венную свободу. Нет неиз­менной и однозначной «канонической» интерпре­тации текста, но разные возможные интерпре­тации подлежат сравнению и оценке, у них есть свои достоинства и недостатки.

Теорию чтения очень легко перенести с художественного текста на любую смысловую продукцию, с которой встречается человек, — на рекламу, пропа­ганду политической идеологии. Разбираясь в структурах чтения, мы лучше понимаем непредзаданность мира: мир открыт для разных смыслов, мы должны сами ответ­ственно осмыслять его. Здесь теория литературы практически перетекает в общую проблематику морали.

6. Литература позволяет, не рискуя ничем, испытать сильные ощущения — и быть готовым к ним в реальной жизни

Каким образом: мы проецируем свои пережива­ния на героев книг.

Термин из теории литературы, который это объясняет: мимесис.

Кто придумал термин: это понятие, в отли­чие от предыдущих, очень специальное, малоиз­вестное широкой публике. Термин «мимесис» унаследован от Платона и Аристотеля, но в современной теории существенно переосмыс­лен. Слово означает «подражание»; в современном понимании имеется в виду не изображение внешнего объекта (например, худож­ник рисует цветок), а комму­никация (например, письмо или чтение), в ходе которой один субъект подражает другому. В теории литературы это понятие применяли, обычно не называя этим словом, члены русской формаль­ной школы 1910–20-х годов; сегодня его использует в числе других Михаил Ямпольский.

Что это значит: изучая мимесис, наука о литературе отвечает не на вопрос «Что значит текст?», а на вопрос «Что он делает?», какое воздействие он должен оказывать на читателя.

Мимесис начинается там, где читатель начинает телесно сопереживать тому, кто говорит: автору произведения или рассказ­чику, иногда и герою. Такое бывает не только в литературе: например, на фильмах ужасов зрители инстин­ктивно вздрагивают и закрывают глаза, когда происходит страшное; на комических спектаклях они заразительно смеются, подражая друг другу. Любовная проза навевает эротическое томление, а поэзия заставляет физи­чески переживать свой ритм — все это физиологи­ческая сторона миме­сиса.

Подражать можно не только чувствам, эмоциям и физиологическим реакциям, но и словам. Сравнительно простой пример мимесиса — литератур­ное письмо, которое подражает чужой устной речи (в русской теории литера­туры такой прием называют сказом). Сто лет назад Борис Эйхенбаум разобрал с такой точки зрения «Шинель» Гоголя. Эффект этого произведения, как выясняется, обусловлен не столько смешной или трогательной историей мелкого чинов­ника Акакия Акакиевича, сколько тем, что автор на протяжении всего текста комически имити­рует, передразни­вает устную речь рассказчика — сбивчивую, неумелую, запинаю­щуюся. Такое подражание чужой речи нам предлагается внутренне переживать, чуть ли не прогова­ривать про себя — вплоть до беззвуч­ного шевеления губами. Если же это будет речь не сбивчивая, а, наоборот, благозвучная, нам, может быть, захочется ее петь.

Более сложный мимесис — подражание процессу познания. Во многих жанрах литературы по ходу действия или рассказа происходит познание такого, что раньше было неизвестно: герой романа воспитания узнает, как устроена жизнь; сыщик в детективе выясняет, кто совершил преступление. Одновременно с ними все это постигает, проживая процесс узнавания, и чита­тель: весь процесс познания происхо­дит в его сознании. Литература — это в опре­деленном смысле и есть движение от незна­ния к знанию.

Литературный герой есть миметическая фигура: в нем важна не столько биография (мы можем ее не знать или почти не знать) или характер (он может быть очень схематичным), сколько то, что мы проеци­руем на него свое пере­жи­вание. Мы сочув­ствуем герою (бывает, даже отрицатель­ному), пытаемся разгадать за него загадку, с которой он сталкивается; мы радуемся, когда он на­ходит успешное решение, беспокоимся и жалеем, когда он не может понять такое, что уже поняли мы. На этом построен такой литератур­ный и театральный прием, как перипе­тия, — резкое изменение ситуации, когда выясняется новое. Эдип жил себе, правил Фивами и вдруг узнал, что он по неведению совершил страшные преступления. Спраши­вается: какое нам дело до древнего мифического Эдипа? А дело в том, что нас заставляют пере­жить вчуже сам процесс резкого узнавания нового.

Чем это полезно в обычной жизни?

Мимесис вообще — это психологическая разведка. Посредством условного худо­жественного сопереживания читатель может как бы задешево, понарошку пережить силь­ные эмоции, которые трудно найти в реаль­ной жизни (опасные, захватывающие приключения), а то и лучше вообще избегать (погибельный, трагический опыт).

Мимесис познания, если говорить конкретно о нем, — это упражнение в позна­нии мира. Литература в принципе говорит обо всем, что интересно человеку: она может рассказывать и о современной жизни, и об истории, и о фи­лософии, и об экономике. В отличие от науки, все это она представляет человеку не как готовые сведения, а как процесс; читая, нужно заново пере­жить добычу этих сведений, нередко сложную и драматичную.

Источник