Большой писатель и оригинальный мужик: несколько интересных историй из жизни Абдижамила НУРПЕИСОВА накануне его 95-летия.
Как простому аульному парню, чей первый “роман” состоял из 12 страничек рукописного текста, удалось за несколько лет покорить Алматы и Москву? И почему его лица не видно в фильме “Кутузов”, где он снимался? Несколько интересных историй из жизни Абдижамила НУРПЕИСОВА накануне его 95-летия.
Его малая родина
Абдижамил Нурпеисов родился на берегу Арала, у подножия горы Бел-Аран. В фильме “Великое безумие пчел”, который режиссер-документалист Александр ГОЛОВИНСКИЙ посвятил ему, писатель, вспоминая об опустынивании родной земли, говорит:
– Мы здесь с покойным Тахави Ахтановым плавали на пароходе по Аралу, а спустившись через месяц с корабля на материк, побывали в колхозе Жанажол.
Однажды в дом, где остановились, прибежал, размахивая газетой, аульный почтальон. Глупо улыбаясь, показал нам заметку, где говорилось, что через 20 лет Арал усохнет.
“И тогда освободится столько плодородной земли, – восторженно писал журналист, – и мы посеем хлопок, построим агрогорода”. “Какой бред, – подумал я. – Но, увы, недалекий писака оказался прав: оказывается, море можно при современной технике и плюс бездушии человека высушить за четверть века”.
Его путь в литературу начинался с “Войны и мира” Льва Толстого.
В 1942 году Абдижамил Нурпеисов ушел на войну. В начале апреля следующего года 18-летний лейтенант попал на Южный фронт. Придя в штаб, который находился в Новочеркасске, он познакомился с капитаном, который также ожидал назначения. Вместе они сняли комнату у одинокой женщины.
– В этом доме была одна-единственная книга – первый том “Войны и мира”, – вспоминал писатель позже. – Взяв ее в руки после завтрака, капитан ложился на кровать, через несколько минут книга шлепалась на пол. На третий день, не успев прочитать и строчки, капитан резко оторвал голову от подушки, сморщился от злости и швырнул ее в противоположный угол. После этого он к ней не прикасался, зато “Войну и мир” начал читать я. Голова шла кругом! И так плохо знаю русский язык, а тут еще цитаты на французском. Но теперь, когда с того дня прошло уже много-много лет, я думаю, что та властная тяга к литературе начиналась с мощи этой книги.
Демобилизовавшийся из армии в 1946 году, лейтенант Нурпеисов прямиком поехал в Алма-Ату, чтобы попасть в Союз писателей. В рюкзаке лежала 12-листовая тетрадка, исписанная мелким бисерным почерком. Начало, как казалось ему, будущего романа.
– Читая всё без разбору – стихи ли это, статьи, повести, романы ли, я с малых лет боготворил всех писателей. Но, попав в святое для меня здание, оробел и, бочком зайдя в кабинет, где, склонившись над столом, сидел председатель Союза Сабит Муканов (писатель увлеченно работал), весь сжался и юркнул в угол. Но он краем глаза успел заметить меня и, обернувшись, спросил: “Вы к кому?” – “К вам”. “Почему тогда прячешься?” – перешел он на “ты”.
Протянув ему тетрадку, сказал, что принес роман. “Я сейчас очень занят подготовкой доклада. Не обидишься, если отправлю тебя к главному редактору “Литературного фронта” (современный журнал “Жулдыз”. – Ред.) товарищу Мустафину?”. Как и за что травили казахских писателей в советские годы
Он написал записку, и уже через час я был дома у Габидена Мустафина. “Что это?” – спросил писатель, когда я вслух прочитал содержимое своей тетрадки. “Роман” – “Но роман – это большая вещь, а у тебя всего 12 страниц”. И тут я задал глупейший вопрос: “Агай, а как пишутся романы?”. Писатель улыбнулся: “У тебя уже похоже на роман. Мы все именно так и начинали их писать”.
Пройдет несколько месяцев, и 22-летний прозаик Нурпеисов в Союзе писателей Казахстана прочитает старшим товарищам по перу роман “Курляндия”.
Из казахского аула – в Москву и Париж
А вот как он приступал к роману “Кровь и пот”. Вернувшись летом 1947 года в родные края, 23-летний офицер Абдижамил Нурпеисов застал дома в нужде и горе мачеху и сестренку, отец и два брата погибли на фронте. Через несколько дней он поехал в районный центр. Вечером того же дня, как только добрался до Аральска, вывел на клочке бумаги: “Кровь и пот”.
– Когда “Кровь и пот” печаталась в журнале “Дружба народов”, я как раз в ту пору работал там, – вспоминает российский критик Лев АННИНСКИЙ – один из героев фильма Александра Головинского “Безумие пчел”. – Я отлично знал, какого масштаба эта вещь, и когда размышлял над прозой Нурпеисова, то воспринимал ее так: боль казахов похожа на нашу русскую боль. И они, как и мы, пережили этот страшный век: были ввязаны сначала в Гражданскую, а потом в Великую Отечественную войну.
Роман “Кровь и пот” стал для меня воротами в казахскую реальность и казахскую душу.
Эти ворота ведут в евразийское вселенское пространство, где все мы обречены жить. Живя здесь, мы поневоле или по воле, как говорил Достоевский, становимся всеотзывчивыми всечеловеками.
– В течение многих десятилетий разрабатывая тему слома старой системы и рождения новой, советские писатели пользовались двумя красками: всё, что было связано с белыми, было черным, всё, что с красными, – светлое, – сказал азербайджанский писатель Чингиз ГУСЕЙНОВ. – В романах “Тихий Дон” (самое яркое антисоциалистическое произведение, с моей точки зрения) и “Кровь и пот” это было нарушено.
В двух центральных образах трилогии Нурпеисова – Еламана и Танирбергена – была показана трагическая судьба всего казахского народа.
К слову: в Москву литературные дороги Абдижамила Нурпеисова привели в конце 40-х годов, когда он стал студентом Литературного института, а жизненные дороги в этот город начинались гораздо раньше. В 1943 году 19-летний лейтенант Нурпеисов был определен в учебный артиллерийский полк, базировавшийся в подмосковном поселке Качино. Как-то утром его вместе с товарищами по оружию подняли не на учения, а посадили в грузовик и повезли на Поклонную гору. Здесь тогда снимались сцены отступления наполеоновской армии из Москвы для фильма “Кутузов” Владимира Петрова. Молодых солдат и офицеров привезли сниматься в массовке.
Нурпеисова в кадре не видно (режиссер, видимо, решил, что на француза он похож мало), но этот эпизод остался в памяти, чтобы затем украсить куда более серьезные события из жизни уже не офицера, а писателя.
Французский стал первым иностранным языком, на котором заговорили герои Нурпеисова. Юрий Казаков уже заканчивал переводить “Кровь и пот” на русский с подстрочника, она уже публиковалась в “Дружбе народов”, когда он прислал в Алма-Ату письмо: “Во Франции есть переводчица. Она мои рассказы переводит, и ей очень понравился роман “Кровь и пот”, хочет его переводить. Если найдет в Париже издателя, который заинтересуется романом о казахах, тогда дело в шляпе”.
Как известно, переводчица нашла не какого-нибудь третьестепенного издателя, а самого Антуана Галимара, директора старейшего издательского дома Gallimard. Так начиналось знакомство Абдижамила Нурпеисова с Лили Дени – самой знаменитой во Франции переводчицей с русского.
Комплимент от Нурпеисова
Народный артист СССР Асанали АШИМОВ благодаря Абдижамилу Нурпеисову был удостоен Госпремии СССР.
– Признание зрителя принесла мне роль поэта Асана в драме Калтая Мухамеджанова “На чужбине”, – рассказывает актер. – Спектакль поставил Михаил Михайлович Новожихин, актер Малого театра, ректор Щепкинского училища. Это был настоящий успех!
Абдижамил Нурпеисов, от которого дождаться похвалы – все равно что зимой просить у скупого снега, написал в своей рецензии: “Игра Ашимова – чудо. Он не только душой, но и каждой своей мышцей прочувствовал тоскующего на чужбине поэта”.
В мамбетовском спектакле “Кровь и пот” мою трактовку роли Еламана он тоже одобрил. Работа над этим спектаклем была интересной изначально. Инсценировку романа мы, актеры, писали сами. Азербайжан Мамбетов для этого запирал нас в своем кабинете.
Вначале я не понимал и где-то даже презирал своего героя. “Как его можно считать мужчиной, коль от него ушла жена?” – думал я. А ведь любая роль проходит через сердце актера, он должен до конца уяснить мотивы поступков персонажа. Войти в образ помогло более близкое знакомство с автором романа “Кровь и пот”.
В какой-то момент до меня дошло: а ведь Нурпеисов списывал своего героя с себя! Ни для кого не секрет, что у этого большого писателя и неординарного мужчины суровый характер. Думаю, его жене не очень-то легко рядом с ним.
Чтобы сыграть стихийного революционера Еламана, я даже отобрал часть монолога у мырзы Танирбергена – своего антипода и соперника. То презрение, с каким этот степной аристократ рассуждает о своем народе, в устах моего героя приобрело совсем другой смысл. Не презрение, а боль за поруганных людей, сострадание и горечь: сколько же можно безропотно терпеть, быть пылью под чужим сапогом? Асанали АШИМОВ: О культуре и халтуре
На одной из репетиций я так вошел в роль, что на замечание режиссера ответил громким матом. Но это был не актер Ашимов, а рыбак Еламан. Мамбетов привык, что “привилегией” нещадно поносить актеров обладает только он, а тут обложили его! Он некоторое время стоял неподвижно, с открытым ртом, а потом зааплодировал: “Браво!”. Он понял… А после премьеры один из зрителей сказал мне: “Ойпырмай! Я думал, вы спуститесь в зал и ударите меня”. Я действительно так входил в роль, что однажды, когда машинист сцены повернул рычаг не в ту сторону и мне сильно поранило ногу, доиграл до конца, не замечая боли. Выйти на финальный поклон уже не было сил. Когда за кулисами снял ботинки, носки были набухшими от крови.
За этот спектакль режиссер и группа актеров – я, Идрис Ногайбаев и Фарида Шарипова – получили Госпремию СССР.
…Свое отношение к Абдижамилу Нурпеисову я бы назвал высоким.
Правдивый человек, большой писатель и оригинальный мужик, он достоин этого. Скажу больше – он личность века. И то, что мы своему казахскому Льву Толстому не можем воздать так, как, например, современные россияне Василию Шукшину, – это позор наш и наша беда.
Мне обидно и больно, что его гениальный роман “Кровь и пот” получил меньше внимания широкой читательской аудитории и кинорежиссеров, чем он того, безусловно, заслуживает.
В рамках реализации государственной программы «Культурное наследие», хранилища Центрального государственного архива пополняются документальными раритетами, сохранившимися во многом, благодаря подвижнической деятельности деятелей науки, культуры и искусства, их родных и просто неравнодушных к культуре и истории людей. В свое время, но без преувеличения можно сказать, что и сегодня, творчество А.К.Нурпеисова пользуется популярностью.
В Центральном государственном архиве хранится личный архив лауреата Государственной премии СССР, народного писателя Казахстана Абдижамиля Каримовича Нурпеисова. Архивное документальное наследие по своему содержанию разнообразно и интересно. В нем представлены рукописи романов, повестей, очерков, статей, переводов и др.
В год юбилейной даты хотелось бы напомнить читателям о творческом пути и наследии писателя.
В 1942 году Абдижамил окончил среднюю школу и сразу же восемнадцатилетним юношей был призван в ряды Красной Армии.
Начав службу в резервном пехотном полку под Сталинградом, после окончания краткосрочных курсов политработников с весны 1944 года принимал участие в боях по освобождению Прибалтики
Несмотря на столь высокое признание своего литературного таланта, молодой писатель не останавливался на достигнутом. В 1950 году поступает в Литературный институт им. Горького в Москве.
Дипломной работой начинающего писателя становится роман «Курляндия», к которому он обращается во второй раз, но значительно переработал его, дав название «Долгожданный день».
После окончания института Нурпеисов всецело отдается творческой работе. С 1962-1964 гг. главный редактор журнала «Жулдыз», консультант Союза писателей Казахстана.
Вторым его крупным произведением стала историко-революционная трилогия «Кровь и пот», состоящая из книг «Сумерки», «Мытарства», «Крушение», посвященная важной эпической теме – жизни аральских рыбаков до революции. Роман был опубликован в журнале «Роман – газета», в переводе Казакова Ю.П. Впоследствии трилогия была выпущена в свет отдельной книгой издательством «Художественная литература» и получила широкое признание читательских масс не только нашей страны, но и за рубежом, так как она была переведена на французский, немецкий, испанский и другие языки.
В 1974 году роман был удостоен Государственной премии СССР. По литературному сценарию романа «Кровь и пот» был снят художественный фильм, поставлены пьесы.
Очень много творческого времени Нурпеисов А. посвятил переводческой деятельности. Ярким примером этого и большим успехом писателя является переведенные им на казахский язык произведения испанского драматурга А.Кэсона «Деревья умирают стоя», переводит также классиков русской литературы А.Чехова, М.Горького, пьесу А.В. Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», пьесу В.С. Розова «В день свадьбы» и мн.др.
В 1972 году выпустил книгу «Раздумье»- сборник литературных эссе.
Наверное, немаловажный интерес вызовет у исследователей творчества писателя и его эпистолярное наследие. В фонде отложились письма Нурпеисова известному русскому поэту С.Баруздину, классикам-писателям литераторам И.Есенберлину, С.Муканову и др., письма М.Ауэзова, М.Габдуллина к писателю.
Архивный фонд Нурпеисова содержит документы о его литературной, депутатской и общественной деятельности, рецензии на его работы.
Положительную оценку творчеству Нурпеисова А.К. давали в статьях и книгах критики за рубежом Луи Арагон, Лили Дени, современники: литературоведы М. Каратаев, В. Оскоцкий, писатель Г.Марков и др., которые также сохранились в его фонде.
Боевые заслуги и творческий труд Нурпеисова А.К. отмечены орденами «Красной звезды» (1945 г.), «Знак Почета» (1958 г.), «Трудового Красного Знамени» (1970 г.) и медалями. Почетный гражданин Кзыл-Ординской области, в 1994 году награжден орденом «Отан».
Нурпеисов, Абдижамил Камильевич — современный советский и затем казахский писатель, член Союза писателей СССР и Союза писателей Казахстана.
Родился 22 октября 1924 года в Кызылординской области, в селе Ушкон поселка Куланды Аральского района. Участник Великой Отечественной войны, мобилизован в 18 лет, в 1942 году воевал в калмыцких степях. После окончания краткосрочных курсов политработник в миномётной роте под Луганском, позже штабистом участвовал в боях в Прибалтике на Курляндском плацдарме. В 1956 окончил Литературный институт им. М. Горького.
Печатается с 1949 года. В 1950 опубликовал автобиографический роман «Курляндия» («Долгожданный день») о фронтовой жизни. С 1958 работал над историко-революционной трилогией «Кровь и пот», охватывающей события, происходившие в приаральском регионе Казахстана во время 1-й мировой войны 1914-1918 и Гражданской войны 1918-1920.Широта социальных обобщений, тонкость психологического анализа, яркость самобытных национальных характеров сделали эту трилогию о рыбаках Арала заметным явлением не только казахской, но и всей советской литературы. Режиссёр Азербайджан Мамбетов поставил по книге спектакль «Кровь и пот» на сцене Каздрамтеатра им. Ауэзова в Алма-Ате, а также снял художественный фильм по сценарию А. Михалкова-Кончаловского.
В 2000 Нурпеисов издал роман-дилогию «Последний долг» (об экологической проблеме Арала), роман удостоен Шолоховской премии в 2003, переведён на немецкий и издан в Германии изд-вом «Дагиели Ферлаг» в серии «Казахская библиотека».
Абдижами́л Каримович Нурпеи́сов (каз. Әбдіжәміл Кәрімұлы Нұрпейісов ; род. 22 октября 1924 года, с. Ушкон поселка Куланды, Аральского района, Кызылординской области, Казахская ССР, СССР) — известный советский казахский писатель, внесший большой вклад в казахскую литературу. Народный писатель Казахской ССР (1985). Лауреат Государственной премии СССР (1974). Член ВКП(б) с 1943 года.
Содержание
Биография
Родился 22 октября 1924 года в Кызылординской области, в селе Ушкон поселка Куланды Аральского района.
Жизненный путь
Участник Великой Отечественной войны. Мобилизован в 18 лет, в 1942 году воевал в калмыцких степях. После окончания краткосрочных курсов — политработник в миномётной роте под Луганском, позже делопроизводителем артснабжения 137-го пушечного артиллерийского полка участвовал в боях в Прибалтике на Курляндском плацдарме.
В декабре 1946 года, демобилизованный с армии Абдижамиль приступил к написанию романа «Курляндия», который он начинал еще в рядах армии.
Печатается с 1949 года. В 1950 году опубликовал автобиографический роман «Курляндия» (2-я редакция под названием «Долгожданный день» 1958) о фронтовой жизни. Поступил в Казахский государственный университет, но уже через год перевёлся в Литературный институт имени М.Горького в Москве. Окончил его в 1956 году.
В 1954 году поступает в литературный институт имени М.Горького в Москве, окончил в 1956 году. За первую книгу получил республиканскую премию лауреата имени Жамбыла. Наряду с тем, что беспрерывно трудился в сфере прозы, выделился острой критикой и публицистическими статьями.
С 1958 года работал над историко-революционной трилогией «Кровь и пот», охватывающей события, происходившие в приаральском регионе Казахстана во время 1-й мировой войны и Гражданской войны. В 1961 вышла 1-я книга «Сумерки» (рус. пер. Ю. П. Казакова 1966), в 1964 — 2-я книга «Мытарства» (рус. пер. 1968), в 1970 — 3-я книга «Крушение» (рус. пер. 1972). Широта социальных обобщений, тонкость психологического анализа, яркость самобытных национальных характеров сделали эту трилогию о рыбаках Арала заметным явлением не только казахской, но и всей советской литературы. Удостоена Государственной премии СССР 1974 года.
Режиссёр А. М. Мамбетов поставил по книге спектакль «Кровь и пот» на сцене Каздрамтеатра им. Ауэзова в Алма-Ате (за роли Еламана и Акбалы Асанали Ашимов и Фарида Шарипова получили Государственную премию СССР 1974 года, как и автор книги), а также в 1978 году снял одноимённый художественный фильм по сценарию А. C. Михалкова-Кончаловского. Фильм взял Приз ВКФ—79 в Ашхабаде за игровой фильм на историко-революционную тему [eevstigneev.ru/page.php?id=404].
В 1963-1964 гг. Нурпеисов был главным редактором общественно-литературного журнала «Жұлдыз», депутатом Верховного Совета Казахской ССР.
За активное участие в осуществлении подготовки и издания 200 томов Всемирной библиотеки, в том числе за обстоятельное предисловие к двухтомнику Мухтара Ауэзова из этой серии, писатель был награждён Почётной Грамотой Верховного Совета РСФСР.
После развала СССР
В рыночное время организовал международный казахский ПЕН клуб и был назначен в его президентство. В 2000 году при ПЕН клубе выпускает журнал «Тан-Шолпан». Многие годы председатель совета редакторов этого же литературно-общественного журнала.
В 2000 году Нурпеисов издал роман-дилогию «Последний долг» (об экологической проблеме Арала), роман удостоен Шолоховской премии в 2003 году, переведён на немецкий и издан в Германии изд-вом «Dağyeli Verlag» в серии «Казахская библиотека».
Произведения Нурпеисова переведены на многие языки мира, такие, как французский, немецкий, испанский, китайский, арабский и на языки народов бывшего СССР.
Абдижамил Нурпеисов известен и как переводчик. Им переведены на казахский язык рассказы А. П. Чехова, М. Горького, пьесы А. Кассона«Деревья умирают стоя», Н. Хикмета«Слепой падишах» и другие.
Издания
Награды и премии
Напишите отзыв о статье «Нурпеисов, Абдижамил Каримович»
Литература
Трилогия «Кровь и пот» и другие произведения Абдижамиля Нурпеисова – одного из художников, внесших большой вклад в казахскую литературу прошедшего XX века были переведены примерно на тридцать иностранных языков, благодаря чему мир узнал национальную литературу, которому выдающиеся мировые литераторы дали хорошую оценку. Француз Луи Арагон, россиянин Юрий Казаков, Сергей Баруздин, Анатолий Ким, Николай Афанасьев, Лев Аннинский, Леонид Теракопян, Валентин Оскоцкий, испанец Август Видаль, кыргыз Чыңгыз Айтматов, башкир Мустай Карим, немцы Лео Кошут, Ральф Шредер, казахстанцы Мухтар Ауезов, Сабит Муканов, Габит Мусрепов, Мухамеджан Каратаев, Тахауи Ахтанов, Серик Кирабаев, Зейнолла Кабдолов, Герольд Бельгер, Акселеу Сейдимбек, и др. писали о нем с трепетом.
«. Все, что писал Абдижамиль всю жизнь можно назвать только одной целой эпопеей. Эту эпопею можно было бы назвать и «ХХ век и казахский мир». Мытарства в начале века («Кровь и пот»), жестокость в середине века («Курляндия»), гонения в конце века («Последний долг») единой взаимосвязью составляют художественное полотно».
И написанные воспоминания обладателя мощного пера принесли новое веяние в художественный мемуар. Писатель настолько был самокритичен, что даже свои известные всему миру произведения перед каждым изданием строго критиковал, оттачивал, шлифовал, порицал. Это – склонение головы перед могуществом художественного слова. Любовь к литературе, преданность делу, как говорил великий Абай приравнивание «сопутствующему делу». Смириться с «унижениями», «насмешками», мучениями. До глубины понять, что ответственность литературы большой труд.
Трилогия «Кровь и пот», дилогия «Последний долг» успех не только Нурпеисова, но и всей казахской литературы. За исключительный труд крупный писатель был высоко оценен народом, государством.
А.Нурпеисов – лауреат Государственной премии СССР. В Казахстане эту высокую награду имеют только три писателя: Мухтар Ауезов, Абдижамиль Нурпеисов, Жубан Молдагалиев.
Творчество
Первый шаг в литературе Абдижамиль начал с любимого жанра – романа. Фронтовик, только вернувшийся с Великой Отечественной войны, взяв в руки перо, под бьющим изнутри напором вдохновения, излагает на бумаге в первую очередь впечатления, полученные в кровавом бою, в борьбе между жизнью и смертью. Эти впечатления настолько велики, что вернувшись с армии, трудясь без устали в течение четырех-пяти лет дал жизнь объемному роману «Курляндия» (1950). Хотя художественность не совсем на должном уровне, это произведение вошло в литературу своим богатством, новыми картинами. Казахский читатель увидел правду окопа, глубину жизни и дыхание воина впрямую представил на военном рубеже. После «Курляндия» была дополнена и сокращена, снова вышла под названием «Долгожданный день» (1958).
Написанное произведение было редактировано в целях улучшения художественного качества произведения. Некоторые «Курляндию» считают произведением «плохим, не выдерживающим критику». Сам автор будто соглашался с критикой: «. В 1947 году вернувшись с военных рядов написал роман в наполовину грамотном состоянии. Конечно известно, что с наполовину грамотного выйдет наполовину грамотный роман». Писатель, критик – Тахауи Ахтанов отметил точно. «В романе «Курляндия», – писал он, – молодой писатель в первую очередь показал свой талант, мастерство художника. Жизнь войны смог художественно представить перед читателем. Также создал живые, художественно красочные образы. Не только мысли и мечты, действия современников, которых мы встречаем в жизни, но и внешность, характер, в некоторых случаях и внутренний мир представал перед нашим взором в живом, еще не высохшем красочном виде. Еще одно качество, которое надо отметить особенно – молодой писатель показал, что хорошо знает казахский язык и может успешно использовать его в художественном произведении».
Трилогия «Кровь и пот»
Молодой офицер, вернувшийся с фронта Абдижамиль насколько горячо встречается с родной землей, настолько желает от чистого сердца воспеть любовь к нему на широком пространстве жанра романа. Это четко заметно в его творчестве.
«. До сих пор душа тянется к сельской жизни. Насколько далеко не уходил бы, одна из вен тела будто пульсирует на родной земле. В некоторые дни вспоминаешь одинокий очаг старика-рыбака, его бедную обитель, мигающую лампу. Хотя свой дом выглядит лучше, тебе дорог этот дом, пропахший рыбой. Внутри дома отец, возможно уставший от тяжелого труда. На обгоревшем от солнца, лоснящемся темном лице есть своя красота. И голос слышен едва. В это время если откуда-то забегает смуглый курносый мальчик, его морщинистое лицо покрывается лучами» – говорит писатель.
Секрет рождения романа писателя «Кровь и пот» лежит в этих словах. Составляющие трилогию «Кровь и пот»: романы «Сумерки» (1961), «Мытарства» (1964), «Крушение» (1970), как заметно из названия здесь солнечного мало встретишь. А если и будет, то персонажи попадают в еще один ад. Главный герой Еламан постоянно мрачен. И все же, чувства любви к родному краю занимают особое место.
Любовь прозаика к родному народу, к его широкой степи можно увидеть в истории, бесконечно тянущейся как кочевки, в раздольной песне, в добродушном характере, описанном на уровне эпоса
Трилогия «Кровь и пот» – произведение о народе, стране, об его социальной судьбе. Пусть время меняется, но это произведение, к которому не меняется эпохальная необходимость. Некоторые неонигилисты, пытающиеся золотую литературу последнего семидесятилетия назвать медной, этот роман считают устаревшим, так как описывает социальную борьбу.
Если читать трилогию «Кровь и пот» с позиции современной независимости, демократического взгляда, то не найдете места, противоречащего казахской правде. Напротив, встречаешь противоречащие коммунистической идеологии взгляды и есть основания думать «как бдительная цензура такое допустила?».
В последней книге романа «Крушение» Еламан сомневается в правдивости главного принципа будущего коммунистического общества, который агитирует комиссар Дьяков.
«Ну хорошо, разобьем врагов, будет все по-нашему, и жизнь изменится, и все люди будут равны, но сумеют ли они обуздать ненасытные свои желания, свою корысть? Возможно ли это? Не раз приходилось ему укрощать необузданных лошадей. Бывало, самая строптивая, норовистая, оказавшись под железными шенкелями наездника, становилась как шелковая уже через день-другой. Более того, она угадывала и исполняла малейшее желание всадника и послушно следовала капризу повода. А как же быть со строптивым, своенравным человеком? Неужели и его нужно, как лошадь, обуздывать? А? А? [1]
Нет, не понимаю. Все же, пока жива в человеке корысть, видно, и в будущем среди этих сорванцов кто-то будет в почете, кто-то у порога». [1]
По сравнению с первым романом писателя «Кровь и пот» – произведение, широко охватывающее жизнь того периода. И по жанровой части не похож на остальные. Если «Курляндия» относится к ряду сюжетного романа, это произведение – социально-психологического типа. Упор в поиске делается на характер. Все художественные способности направил на раскрытие характера предков. Характер – движущая сила романа Нурпеисова. Характер, сотворенный в народе в свою очередь влияет на пульс, на тонус и настрой народа. Кажется причиной событий в романе. Также он является центром сюжета.
Личность Еламана состоит из единства его общих и отдельных качеств. В соответствии единого развития этих двух качеств характер дополняется и обогащается. В начальной книге трилогии «Сумерки» Еламан – обычный рыбак. Его врожденному характеру свойственна порывистость и стойкость. Гордый жигит Еламан не стерпев издевательства бая Кудайменде, которого народ зовет Каратаз, уходит к рыбакам. С одного-двух слов становится заметным, что он сознательный, образованный. Недостаток – пока нет дела ему с внешним миром. Писатель таким образом, постепенно пускает социальный луч в темные личности патриархальной обстановки.
Нурпеисов в создании характера вместе использует социальный и психологический методы анализа. С первых же страниц романа автор через несобственно-прямую речь заставляет говорить душу Еламана. Также часто использует форму монолога психологического анализа. Условие монолога – одиночество. Еламан заключает: «Одинокому человеку свойственно мыслить». Мысли его постоянно раздваиваются.
«Но вечерами ему было плохо. Он смотрел в глаза жены и видел в них отчужденность. И как рыба в море приходила и уходила, и он знал, когда она приходит и уходит, но не знал почему, так и тут — он видел, что что-то проходит в глазах и лице жены, но не знал что, а знал одно только, что это не он, не его жизнь живет в глубине её души. [2]
По привычке они отвернулись друг от друга. Еламан закрыл глаза, но не заснул, а стал думать о смерти; о рыбе, о своем будущем ребенке, о Федорове и Танирбергене… Акбала не шевелилась, дышала ровно и глубоко. «Спит? — подумал Еламан и решил — Наверное, спит!» [2]
Герой внутренне огорчается, волнуется, сожалеет. Писатель всегда трепетен к таким внутренним драматизмам человека.
Во второй книге трилогии «Мытарства» личное несчастье Еламана превышает несчастье народа. Вторая книга вхождение в народ. Всплеск социальных противоречий в казахской степи показывает с глубока.
После свержения с престола царя приход на его место Временного правительства не делает управление народа возможным, это время, когда Двойное правительство. В народе кризис. Тяжесть войны. Сидевший в тюрме, бывший в гонении, участвовавший в войне с турками, вернувшись с войны в Шалкар, работавший на железной дороге Еламан в последующих действиях понимает многое, находится на ступень выше. Но «взрыв» героя еще впереди. Он еще не до конца различает правое и левое, он в мытарстве.
Сюжет и композиция второй книги вытекает из этих особенностей характера главного героя. Сюжет возбуждается в процессе описания волнующего как море состояния в преддверии социальной бури. Былого спокойствия нет. Композиция состоит из взаимосвязанных событий сюжета. Когда заканчивается большое событие, картина закрученного сюжета сменяется публицистикой. Описанные события заключаются новыми мыслями. Меняется внутридраматическое, сложно-психологическое состояние эпического сюжета, и приобретает разбирательно-собирательный оттенок.
«И вот теперь Еламан шел в Челкар. Он еще не решил, останется ли в Челкаре. Работа в депо была непонятна для него, даже страх шевелился у него в душе, когда он думал об этом. И потом, еще манила его родина, привычная жизнь, привычная работа, рыбачий аул на круче…» [3]
В последней редакции романа это предложение выпало. Автор будто сочел ненужным подробности и без того понятного обстоятельства. Еламан как оглушенная рыба, тем не менее заметна в его направлении в Шалкар сознательное действие. Был во многих местах. Когда направлялся в Шалкар Еламан не думал о себе. Направлялся, зная как и чем сможет помочь народу.
Сюжетная линия характера расширяется. Гордо вернувшийся с войны Еламан не должен ни перед кем преклоняться и не упускает своё. На деле так оно и есть. На фронте в борьбе с казаками-русскими его спасает и приводит к себе в квартиру, помогает устроиться на работу в Шалкар Мюлгаузен, и с ним он пускается в кулаки. Еламана задевает за живое, что Мюлгаузен перед всеми назвал его «трусом». Твердость характера героя можно заметить во время неожиданной встречи с Акбала, которая не могла вернуться к своим родным после развода. В старом варианте Еламан будто жалеет свою жену и хочет снова с ней помириться. В новом варианте он не хочет возвращаться к Акбале. И она оставив грудного ребенка уходит от Еламана.
После похорон жертв туркменов, оставшись один на вершине холма Еламан впадает в тяжелые мысли. Он не просто печален, он в тяжелых думах. Длинная история, описанная до этого находит публицистическое завершение.
«Да, но почему казахи вообще так покорны? Можно терпеть голод, нищету, но разве можно терпеть рабство? Беспечность — не она ли вечный бич казахов? Были ли сыны, которые ради чести народа бросали клич в трудный час, клич, объединяющий народ? [4]
Не раз выспрашивал он стариков, которые были свидетелями прошлого. Но сколько бы они ни прожили, никакого урока из своей жизни они не вынесли. Не зная ничего хорошего, дельного ни в своей, ни в прошлой жизни их отцов, дедов, прадедов, они начинали восхвалять какую-то седую старину, древних хвастливых батыров, знакомых им по песням, сказочно богатых баев, лукавых, красноречивых биев. А молодым, спрашивающим у них совета, предсказывали безрадостную участь. [4]
Ни одним делом предков своих он не был доволен. Немногочисленный народ захватил огромные земли, но что он выгадал? Широки были земли, но широки ли были думы и дела народа? Тяжбы, споры о земле за многие века подточили силы, породили междоусобицу— и теперь презирают и угнетают этот народ все, кому не лень.» [4]
Публицистическое воспевание подобно драматическому сюжету. Взволнованный Еламан ищет пути выхода из тупика. В поисках выхода его мысли бывают везде, вспоминают многое. Интересно его состояние во время возвращения в ауыл. Вглядываясь в просторную степь он думает о другом. Он на российских землях, на фронте Турции. Блуждающие мысли ведут к большим думам. Сюжет-воспевание, сюжет-воспоминание переходит в долгий внутренний монолог. Еламан внутренне меняется. Сознание пробудившегося, духовно обогащенного Еламана обновляется, он вырос. Просторы романа подобно морской глади увеличиваются.
Не все мысли Еламана о судьбе народа непорочны. Есть стороны, с которыми можно согласиться и нет. Полностью критиковать прошедшее время казахского народа не правильно. Чувствуется холод времени написания романа, доминирующего взгляда в советский период – социалистического реализма. Также нельзя согласиться с принижением истории народа. Мысли Еламана об единстве внутри народа – вот с чем можно согласиться. Оно занимает особое место.
Во-первых, затрагивает историческую правду. Во-вторых, имеет эпохальное значение. Затрагивает проблему единства народа, не сходящую с повестки дня у казахов еще с незапамятных времен. Находит соответствие с национальной идеей. Еламан много задумывается и о земельных спорах. И это – древний порок.
Как мы видим, внутренний монолог героя теперь от самоанализа переходит к большим проблемам, к состоянию народа. Еламан переосмысливает все и пропускает через себя, через сердце. В конце трилогии Еламан – выросший, зрелый, видевший многое человек. В его мыслях об обществе есть конкретика, своя философия. Идейная и духовная эволюция героя, его изменение достигает своей вершины. Здесь внутренний монолог переходит во внутренний диалог и превращается в монолог-обсуждение. Перед тем, как Еламан погибает от меча молодого Федорова его монолог имеет иной характер. Это можно назвать монологом-заветом, монологом-мечтой.
В произведении «Кровь и пот» кроме Еламана есть и другие герои, большие или малые сюжетные линии которых пересекаются. Это – Танирберген. Танирберген –отрицательный герой, который ни с современной, ни с классовой точки зрения ничего хорошего не представляет. Сына Акбалы от Танирбергена называют Кудайберген. Услышав это капризный старик Суйеу, дает характеристику богатым предкам Танирбергена. «— Кудайбергеном, значит, назвали? А? Этот щенок у них Кудайберген! Отец — Танирберген! А… а те вон, другие все… Алдаберген… Жасанганберген… Кудайменде… — Он рванул ворот, стал задыхаться. — Эй! Эй, что это! А? Что это значит? Значит, детей рода Абралы дает бог? Всевышний… Аллах… Создатель? А кто же нам дал наших детей, а? А? Кто, я тебя спрашиваю!» [5]
И сейчас, читая трилогию замечаешь, что Танирбергена автор похоронил не за богатство. Этот образ разоблачается не только с классовой позиции, но и с позиции человечности. Жизнь ему дана Богом. А скот? Об этом нельзя сказать, что и это дал Бог, так как он использует чужой труд. К тому же ловит воров. Несколько раз угонял лошадей туркменов и разжигал огонь между двумя соседними ауылами. То, что туркмены нападают на казахские ауылы виноват этот же бай.
Половина, везущих в город рыбу люди Танирбергена. Верблюды тоже его. Но роман критикует не эту деятельность Танирбергена, а его чрезмерную жадность. Также других людей стесняет бай, хозяин промысла Темирке. Они превращаются в тиранов, не знающих удовлетворения. Их пороки в романе осуждаются иронией.
Танирберген много говорит об единстве народа, ему нравиться почитать чистоту, справедливость. На деле же он является разжигателем распри среди людей. Тихо сидящий ауыл рыбаков разделил на двое, устроил между ними ссоры.
И по части быта он истощен. Вред, который он нанес Акбале, клянясь ей в любви, то, что он забрал у неё ребенка – дополняет его жестокий образ. Он будто забывает, что у него была жена Акбала. Этой жестокости удивляется и сам Танирберген. И у крокодила слезятся глаза, когда он заглатывает свою жертву. А Танирберген сам доволен своей черствости. Порой кажется, что он гордиться этим характером. Если Еламан внутренне очищается, Танирберген утопает в грязи. В казахской литературе еще не было героя, который сам довольствовался своей грязью. И Кунанбай жесток, но не настолько, как этот Танирберген.
Критики «Кровь и пот» героев его сравнивают с героями эпопеи Михаила Шолохова «Тихий Дон». Некоторых даже считают, что переписаны оттуда. Свыше двухсот героев в трилогии казахского писателя, и ни один из них, даже русские не похожи на образ какого-либо произведения. Если взять к примеру Танирбергена, герой такого типа не имеет схожести героев романа великого русского писателя. Танирберген – отдельный характер, который со стороны казахской литературы был добавлен в галерею образов мировой литературы.
Трилогия «Кровь и пот» завершается большим разделом, описывающим последние дни судьбы Танирбергена. «Как белые собрались отступать от Арала, Танирберген в ином состоянии». Раздел, начинающийся таким образом полностью состоит из внутреннего монолога. Коварный и хитрый всегда получал своё. Сейчас, чтобы он ни задумал все идет наоборот. На своё состояние начал смотреть отчужденно. Внутренний монолог, как вихрь. Жестокое время не дает ему тихо лежать в кровати, оно гонит его в Шалкар. Здесь он был пойман. Был нужен человек, который смог бы провести отступающих солдат Чернова через песок, и его вероломный друг Темирке не найдя никого лучше, указывает на Танирбергена. Вначале он думал достаточно будет белым показать дорогу до Алтыкудыка, дальше они как-нибудь сами. Но ошибся. Пришлось идти до Улыкума, Кишикума. И оттуда он их провел благополучно, но теперь постигла неудача. Без воды все наполчились на него. «Ну, гад! Где колодец?» – прижал его офицер.
Психологизм Нурпеисова здесь находит особое вдохновение. При переходе психологического характера на художественное обсуждение возникает вопрос, правильно ли человеку, потерявшему счастье всю вину свалить на судьбу. Пусть плохо или хорошо судьбой предначертан характер. Монолог-проверка переходит в монолог-обвинение и выбивает из сил сознание героя. Каково уставшее сознание? Танирберген хоронит сам себя. Жигит, считавший себя умным, хитрым, лучше других безжалостно обвиняет себя. Он сам себя винит. Особенно он сожалеет, что вышел против красных.
Замученный Танирберген во время внутреннего диалога между собой отрекается от всего. Со временем разочаровывается и от самой жизни. «В жизни не осталось ничего ценного». Безразличный, безвольный, безучастный. Нет даже мести древним врагам. Ему все равно: есть он или нет, жив или мертв. «Да, мне все равно» – говорит Танирберген. К мелодии героя, говорящего с самим собой добавляется печальная нота автора, и поднимается на самую сложную ступень психологизма. Внутренний монолог часто переходит во внутренний диалог. Танирберген «в состоянии, как во сне и наяву». Его блуждающие мысли были везде. Вспоминает легенды о Хусайыне. С каждым вступает в горячий разговор. Не доволен царем, с которым не удалось побороться.
Поток сознания усиливается и выливается наружу. Берет направление в большое философское русло. Больше задумывается вообще о человечестве. Теперь роман ставит под сомнение о правильном использовании жизни человеком. Иначе как человек успевает за свою короткую жизнь столько согрешить?
В таких моментах трилогии мало национального фона, мысли поднимаются на общечеловеческий уровень. В этот момент понимаешь, что сколько бы ни жило человечество, оно не доходило до настоящей сути жизни, не понимало тайны Божьего пути.
Герой произведения советского атеистического периода «Кровь и пот» не часто вспоминает Бога. По определенным причинам не призывает читать и понимать Куран и Божий путь. Имя Бога не упоминается, но он присутствует. Он дается подтекстом. Танирберген часто устремляет свой взор к небу. В тюркском мире небо, синева, Тенгри понятия равные по значению.
Одну мысль рождает вторая мысль. Человек всегда в страхе ждет от жизни худшего. В чем его причина? Чем накладывать грех на грех, почему бы не думать об избавлении от греха?
Танирберген в один момент говорит: «Пусть Бог накажет тебя!». От кого слышал он это проклятие? Или эту беду, пришедшую извне усиливает это проклятие? Нутро Танирбергена в заблуждении, а внешне он в поиске воды среди песка. Знакомые места, где он проходил не раз. Все колодцы, которые он может найти закрытыми глазами ночью закопаны кем-то песком.
Правда, когда говорят, что «беда приходит не одна». Будто мало мучений он в дороге повидал, беда теперь настигает и ауыл Танирбергена. Уставшие белогвардейцы неожиданно выходят на ауыл Танирбергена. Утолив жажду, голод, собрав для себя все необходимое с ауыла, солдаты начинают позорить женщин.
Когда внутренний монолог не успевает осмыслить все прошедшее, настоящие ужасы накладываются одна на другую. Танирберген вспоминает время, когда нападали на ауыл туркменов. Одна из жен туркменов неожиданно перестав кричать, сказала: «Лишил меня единственного сына. В старости заставил смотреть на землю. Пусть Бог и тебя накажет!». Эти слова повторялись эхом, мучили сердце. И природа будто отвернулась от него, превратившись в символический образ, которому все равно.
«Танирберген любил пение жаворонок. Когда он одинокий шел по бескрайним просторам степи на лошади одно это радовало его». Сейчас путник лишен этого. Танирберген не чувствовал над головой пения жаворонка, который обычно то поднимался, то опускался ниже. Так как выехав с ауыла и направившись в Каракалпакстан они вновь встречают закопанные колодцы. Он сам и его спутники, которым он показывает дорогу солдаты были сильно измучены.
Трагическая мелодия произведения переходит в философское рассуждение. Темные птицы, заполнившее небо – птицы несчастий. Над чьей головой будут кружить завтра?
Внутренняя драма Танирбергена дошла до кульминации. Жестокий трагизм овладел им. Сознание теряется. Внутренний диалог, говорящий с ним на «ты» обрывист, запутан, похож на бредни.
«Темный глубокий мир неожиданно становился красным». Он думает, что это пожар. Видит бегущего к пожару учившегося брата: «О, бедняга. глупый бедняга! Человек здравого ума разве тушит пожар, идя на него? Ха-ха-ха!» Снова приходит в себя перед тем, как угасает его разум. Танирберген словно вновь выпрямляется. Смотрит на небо. Разочаровавшийся на земле, он теперь всю надежду словно полагает на небо.
«Танирберген задохнулся. Не может быть, чтобы даже небо было несправедливо. «Оно справедливо, справедливо, справедливо!»— хотелось ему кричать, возвещая всему лживому миру только что открытую им истину. [6]
Но у него уже не было голоса.» [6]
Разговор с космосом – расширил горизонты романа, граничащие с небом и землей. Жизнь маленького ауыла рыбаков превратилась в большую правду казахского народа.
Высота качества характеров, говорящих «Я – казах!» показали эпический талант Абдижамиля с новой стороны. Наряду с открывающимся изнутри Еламаном, Танирбергеном, характерам, раскрывающимся в процессе событий автор особенно щедр. Это – отличающиеся индивидуальностью Кален, Суйеу, Акбала, Айганым, Мюлгаузен, Федоров, Каракат, Судыр Ахмет, др. образы.
Кален – образ, берущий корни с глубины народной земли. Главная идея трилогии обогащать индивидуальную личность Калена, рожденного героем, храбрым действиями большого масштаба, силой. Образы Еламана, Танирбергена без Калена были бы бедны.
Кален – солдат народного восстания 1916 года. В последнем варианте трилогии широко описана его предводительская деятельность. Во время нападения на песках вражеских солдат, преобладающих в силе он в первых рядах обороны разбросает деревянные решетки юрты. Враги, потеряв множество солдат были вынуждены отступить. Кален по заданию комиссара Дьякова и Еламана, пройдя вперед белых солдат, закрывает колодцы в открытой степи. Мстит баю Танирбергену, показывающему белогвардейцам дорогу. Это Кален направил белых на ауыл Танирбергена, лишил их воды, истребил без единой пули. Он словно беда, ниспосланная с небес для наказания подобных Танирбергену. Сам Кален показывает мужество, словно батыр из сказки. Отличие его от фольклорного героя – в достоверности его мужества, реалистическом характере. В создании образа Калена удивительная черта – герой вообще не выходит на сцену романа. О нем мы слышим с уст Танирбергена лишь единожды. Было бы не лишним описать, как Кален закапывал колодцы. Но автор этого не дает. Показывает только результат огромной силы. «Экономный» метод. Значительная находка Абдижамиля – новшество, внесенное в поэтику казахского романа. Кален входит в галерею батыров казахской литературы.
Роман Нурпеисова ценен целостностью национального характера. Описывание народного движения 1916-1918 годов социально-психологическим методом, основанный на развивающемся внутреннем монологе роман является настоящим эпосом эпохи. В своё время были и такие, которые ставили жанр романа «Кровь и пот» против жанра эпопеи. «Внутренний драматизм нарушив внешнюю оболочку, ведет к значениям». Поэтому это роман «чистых кровей».
Этому взгляду было сопротивление. Роман эпос, его виды вмещают в себя и фольклор, и лирику, даже сухое сообщение, хронику, и цифры, находят в нем гармонию, получается прекрасная художественная поэзия и это древний принцип. В «Кровь и пот» доказано, что найдено множество качеств эпоса. Решающий знак, близко приближающий эпос к роману – широкомасштабность, показывающий народную жизнь в разных руслах, движении. Это широкое произведение, выходящее на национальные и общечеловеческие проблемы.
Во внутреннем монологе Танирбергена есть такое мнение. Уставший и загруженный разными мыслями Танирберген в один момент смотрит на синее небо. «Смотри какое чистое, какое высокое. Человечество не достает. Увидишь, в один из дней, когда человек дотянется и до неба, он запачкает и его».
Человечество и природа, окружающая среда. Экология. Понятно, что по определенным причинам эта тема не развивается в романе «Кровь и пот», который другого идейно-эстетического плана. Человек жесток к матери-природе, таким образом затронув большую тему автор тут же её прекращает (когда человек дотянется и до неба, он запачкает и его). Но начатый рассказ не остается без завершения. Продолжение находит в новом произведении. Крупной важности экологический рассказ, рассуждение о природе и человеке, в романе-дилогии «Последний долг» (1999) стал актуальной темой.
По жанру дилогия «Последний долг» перекликается с трилогией «Кровь и пот»: социально-психологический роман. Также есть и различия. Особенность – роман-памфлет, шуточно разоблачающий потерявшую прежний вид общественно-политическую жизнь.
Публицистика
А. К. Нурпеисов немало трудился в сфере художественного перевода, художественной публицистики, эссе, критики. Перевел на казахский язык произведения А.П. Чехова, М.Горького, Назым Хикмета.
Это плоды повседневной жизни Нурпеисова, который всегда был чуток к дыханию народа. Очерк «Думы Аутена» выиграл первое место «Литературной газеты».
Интересные факты
Осенью 2008 года в Актобе (Актюбинск) напротив областной библиотеки им. С. Баишева в сквере Абая установлена скульптурная композиция, посвящённая героям известной трилогии Абдижамила Нурпеисова «Кровь и пот». Скульптурная композиция представляет собой остров «Белоран», на котором будто на корабле находятся семеро героев книги и собака. Фигуры созданы из бронзы, остров — постамент — из натурального плитняка цвета морской волны. Высота памятника составляет около 5 метров. Это первый в Казахстане памятник литературным героям. Памятник обошёлся в 324 тысячи долларов [file.interfax.kz/img/photo_facts/Krov_i_pot_1.jpg].
— Эрик Жаумбаев – скульптор, автор памятника, председатель фонда «Өмір өзен».
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками. – Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала. – Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала. – Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья. – Но что же мне делать? – Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю… Пьер смотрел в глаза княжне Марье. – Ну, ну… – говорил он. – Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья. Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью. – Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?! – Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет. – Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи. – Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она. – В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам? На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью. Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей. «Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно. » – Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом. И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен. Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я. Я совсем другое, высшее». Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось. Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания. Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви. Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком. Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен. «Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив». Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи. Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой. Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей. Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело. Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге. – Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи. – Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне. Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви. «Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась. – В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня… – Ты любишь его? – Да, – прошептала Наташа. – О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи. – Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas. – Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе. Они помолчали. – Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие. Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов. Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами… Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией. Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции. В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России. В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования. «Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.». Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают. Что значат эти упреки? Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов? В чем же состоит сущность этих упреков? В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку. Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру. Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели. Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного. Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было. Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении. Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации. Почему же это случилось так, а не иначе? Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история. Но что такое случай? Что такое гений? Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений. Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей. Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении. Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений. Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы. Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения. Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода. Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц. Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия. Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится. И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им. Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам. – Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас? Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого. Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад. Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад? Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом. Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели. Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее? Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только: – «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.
Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим. Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели. Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.
