неужели всю жизнь надо маяться самойлов
Давид Самойлов. Любимые стихи ( 13 )
Ах, наверное, Анна Андревна,
Вы вовсе не правы.
Не из сора родятся стихи,
А из горькой отравы,
А из горькой и жгучей,
Которая корчит и травит.
И погубит.
И только травинку
Для строчки оставит.
***
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит.
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный,-
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних.
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься.
Let’s go to this town,
The long-forgotten places.
We’ll leave at luggage office
Past years, as suitcases.
The fall’s already ripened
As plums with bluish glow.
A bird’s and clouds’ flying
Are leisurely and slow.
And what was vague and rippled
And loose and rather messy
Cold fastens by its spittle
As swallows do when nesting.
That I was wrong when, sometimes,
I passions kept at bay.
That there is no safe play.
That there is no safe play.
Не люблю я «Старый замок» — кисловатое винцо.
А люблю я старых Зямок, их походку и лицо.
«Старый замок» — где в нем крепость?
Градусов до десяти.
Старый Зямка — это крепость,
Зямок! — мать его ети.
Вот опять спорхнуло лето
С золоченого шестка,
Роща белая раздета
До последнего листка.
Как раздаривались листья,
Чтоб порадовался глаз!
Как науке бескорыстья
Обучала осень нас!
Я написал стихи о нелюбви.
И ты меня немедля разлюбила.
Неужто есть в стихах такая сила,
Что разгоняет в море корабли?
Неужто без руля и без ветрил
Мы будем врозь блуждать по морю ночью?
Не верь тому, что я наговорил,
И я тебе иное напророчу.
Пройти вдоль нашего квартала,
Где из тяжелого металла
Излиты снежные кусты,
Как при рождественском гаданье.
Зачем печаль? Зачем страданье?
Когда так много красоты!
Но внешний мир — он так же хрупок,
Как мир души. И стоит лишь
Невольный совершить проступок:
Встряхни — и ветку оголишь.
Он с лета присмотрел укромное местечко.
И вот теперь гудит, как малый вертолёт.
Слились в единый хор метель, и он, и печка.
Не бейте комара! Пускай себе поёт!
И будет славен он, зловредный сын болота,
И в Красной книге как редчайший зверь храним,
И будет на него запрещена охота,
И станет браконьер охотиться за ним.
Гудит, поёт комар, ликует напоследок,
Он уцелел в щели и рассказал о том.
Не бейте комара хотя б за то, что редок.
А польза или вред узнаются потом.
Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поёт мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег…»
Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слёзы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.
Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я — маленький, глупый, больной.
И всех, кого любил,
Я разлюбить уже не в силах.
А легкая любовь
Вдруг тяжелеет
И опускается на дно.
И там, на дне души, загустевает,
Как в погребе зарытое вино.
Не смей, не смей из глуби доставать
Все то, что там скопилось и окрепло!
Пускай хранится глухо, немо, слепо,
Пускай! А если вырвется из склепа,
Я предпочел бы не существовать,
Не быть.
Все реже думаю о том,
Кому понравлюсь, как понравлюсь.
Все чаще думаю о том,
Куда пойду, куда направлюсь.
Пусть те, кто каменно-тверды,
Своим всезнанием гордятся.
Стою. Потеряны следы.
Куда пойти? Куда податься?
Где путь меж добротой и злобой?
И где граничат свет и тьма?
И где он, этот мир особый
Успокоенья и ума?
Когда обманчивая внешность
Обескураживает всех,
Где эти мужество и нежность,
Вернейшие из наших вех?
И нет священной злобы, нет,
Не может быть священной злобы.
Зачем, губительный стилет,
Тебе уподобляют слово!
Кто прикасается к словам,
Не должен прикасаться к стали.
На верность добрым божествам
Не надо клясться на кинжале!
Отдай кинжал тому, кто слаб,
Чье слово лживо или слабо.
У нас иной и лад, и склад.
И все. И большего не надо.
Читает Михаил Казаков:
Лет через пять, коли дано дожить,
Я буду уж никто: бессилен, слеп.
И станет изо рта вываливаться хлеб,
И кто-нибудь мне застегнет пальто.
Неряшлив, раздражителен, обидчив,
Уж не отец, не муж и не добытчик.
Порой одну строфу пролепечу,
Но записать ее не захочу.
Смерть не ужасна — в ней есть высота,
Недопущение кощунства.
Ужасна в нас несоразмерность чувства
И зависть к молодости — нечиста.
Не дай дожить, испепели мне силы.
Позволь, чтоб сам себе глаза закрыл.
Чтоб, заглянув за край моей могилы,
Не думали: «Он нас освободил».
Неужели всю жизнь надо маяться
Статьи раздела литература
Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».
Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.
Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.
Электронная почта проекта: stream@team.culture.ru
Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».
В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».
Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.
Давид Самойлов
_Д. Самойлов_
За городом
Красота
Названья зим
Золушка
Аленушка
Дуэт для скрипки и альта
Бабочка
Баллада
Идиллия на потом
Реплика Данте
Песенка гусара
Под утро
На рассвете
45-я Гайдна
Она
Перекресток пути
Финал
Зрелость
При дожде
Перед снегом
Осень
Ночной гость
Память
Батюшков
Старый Тютчев
Северянин
Дворик Мицкевича
Шуберт Франц
Анна Ярославна
Сороковые
Старый Дон-Жуан. Поэма
Слова
Песенка без слов
Беатриче
Позднее лето
Красная осень
Ветреный вечер
В деревне
Апрель
Море
Колыбельная вполголоса
Смерть поэта
Черновики
Вдохновенье
Элегия
Дом-музей
Смерть лося. Из поэмы
———
Д. Самойлов
Муз.: С. Никитин
ЗА ГОРОДОМ
Тот запах вымытых волос,
Благоуханье свежей кожи!
И поцелуй в глаза, от слез
Соленые, и в губы тоже.
И кучевые облака,
Курчавящиеся над чащей.
И спящая твоя рука,
И спящий лоб, и локон спящий.
Повремени, певец разлук!
Мы скоро разойдемся сами.
Не разнимай сплетенных рук,
Не разлучай уста с устами.
Ведь кучевые облака
Весь день курчавятся над чащей.
И слышится издалека
Дневной кукушки счет горчащий.
Тот запах вымытых волос,
Благоуханье свежей кожи!
И поцелуй в глаза, от слез
Соленые, и в губы тоже.
И кучевые облака,
Курчавящиеся над чащей.
И спящая твоя рука,
И спящий лоб, и локон спящий.
Припев:
Повремени, певец разлук!
Мы скоро разойдемся сами.
Не разнимай сплетенных рук,
Не разлучай уста с устами.
Не разлучай уста с устами,
Не разнимай сплетенных рук.
Мы скоро разойдемся сами.
Повремени, певец разлук!
Д. Самойлов
КРАСОТА
Она как скрипка на моем плече.
И я ее, подобно скрипачу,
К себе рукою прижимаю.
И волосы струятся по плечу,
Как музыка немая.
Она как скрипка на моем плече.
И очень сложен смысл ее гармоний.
Но внятен всем. И каждого томит.
И для нее никто не посторонний.
И, отрешась от распрей и забот,
Мы слушаем в минуту просветленья
То долгое и медленное пенье
И узнаем в нем высшее значенье,
Которое себя не узнает.
Д. Самойлов
НАЗВАНЬЯ ЗИМ
У зим бывают имена.
Одна из них звалась Наталья.
И было в ней мерцанье, тайна,
И холод, и голубизна.
Еленою звалась зима,
И Марфою, и Катериной.
И я порою зимней, длинной
Влюблялся и сходил с ума.
И были дни, и падал снег,
Как теплый пух зимы туманной.
А эту зиму звали Анной,
Она была прекрасней всех.
Д. Самойлов
Муз.: В. Матвеева
ЗОЛУШКА
Веселым зимним солнышком
Дорога залита.
Весь день хлопочет Золушка,
Делами занята.
Хлопочет дочь приемная
У мачехи в дому.
Приемная-бездомная,
Нужна ль она кому?
Посуду моет Золушка,
В окошко смотрит Золушка,
И напевает Золушка:
«Ох, горе мое, горюшко!»
Все сестры замуж выданы
За ближних королей.
С невзгодами, с обидами
Все к ней они да к ней.
Блестит в руке иголочка,
Стоит в окне зима.
Стареющая Золушка
Шьет туфельку сама.
Д. Самойлов
АЛЕНУШКА
Я провожать тебя не выйду,
Чтоб не вернулась с полпути.
Аленушка, забудь обиду
И братца старого прости.
Твое ль высокое несчастье,
Моя ль высокая беда.
Аленушка, не возвращайся,
Не возвращайся никогда.
Д. Самойлов
ДУЭТ ДЛЯ СКРИПКИ И АЛЬТА
Моцарт в легком опьяненье
Шел домой.
Было дивное волненье,
День шальной.
И глядел веселым оком
На людей
Композитор Моцарт Вольфганг
Амадей.
Вкруг него был листьев липы
Легкий звон.
«Тара-тара, тили-тики,-
Думал он.-
Да! Компания, напитки,
Суета.
Но зато дуэт для скрипки
И альта».
Пусть берут его искусство
Задарма.
Сколько требуется чувства
И ума!
Композитор Моцарт Вольфганг,
Он горазд,-
Сколько требуется, столько
И отдаст.
Да! Расплачиваться надо
На миру
За веселье и отраду
На пиру,
Д. Самойлов
БАБОЧКА
Я тебя с ладони сдуну,
Чтоб не повредить пыльцу.
Улетай за эту дюну.
Лето близится к концу.
Над цветами по полянам,
Над стеною камыша
Поживи своим обманом,
Мятлик, бабочка, душа.
Не торопи пережитого,
Утаивай его от глаз.
Для посторонних глухо слово
И утомителен рассказ.
А ночью слушай: дождь лопочет
Под водосточною трубой,
И, как безумная, хохочет
И плачет память над тобой.
Мне снился сон жестокий
Про новую любовь.
Томительно и нежно
Звучавшие слова.
Я видел твоё платье,
И туфли, и чулки
И даже голос слышал.
Но не видал лица.
О чём меня просила?
Не помню. Повтори.
Опять с такой же силой
Со мной заговори.
И снова в сновиденье
Случайное вернись.
Не надо завершенья,
Но только повторись!
Д. Самойлов
БАЛЛАДА
— Ты моей никогда не будешь,
Ты моей никогда не станешь,
Наяву меня не полюбишь
И во сне меня не обманешь.
На юру загорятся листья,
За горой загорится море.
По дороге промчатся рысью
Черноперых всадников двое.
Кони их пробегут меж холмами
По лесам в осеннем уборе,
И исчезнут они в тумане,
А за ними погаснет море.
Будут терпкие листья зыбки
На дубах старинного бора.
И останутся лишь обрывки
Их неясного разговора:
— Ты моим никогда не будешь,
Ты моим никогда не станешь,
Наяву меня не погубишь
И во сне меня не приманишь.
Ты из золота, Изольда,
Ты из золота и льда,
Ты чужого горизонта
Охлаждённая звезда.
Над рукой твоей прохладной
Клялся я чужим богам,
И её, как хлад булатный,
Прижимал к своим губам.
Но не в силах был расплавить
Мой сухой и жаркий рот
То, что превратилось в память,
В голубой, полярный лёд.
Ты нам пожертвовала
Счастьем и призваньем.
Но можно ль было грубо не принять
Сей дар души? Лишь горестно обнять
И жертву оплатить своим страданьем.
Меня ты присудила жить в долгу,
Жить ежедневно, ежечасно.
Приговорила жить. Но как могу
Терпеть, что ты несчастна?
Ты несчастна.
Сперва меня давила в чане,
Как кахетинские крестьяне
Тугие грозди Алазани
Жмут, беспощадные к плодам.
Потом меня лишила плоти.
А кровь мою, что изопьете,
Я при застолье вам подам.
Тебя умею пожалеть.
Понять умею. Но доныне
Никто не мог преодолеть
Твоей заботливой гордыни.
Ты и сама над ней не властна,
Как все не властны над судьбой.
А осень гибелью опасна.
И прямо в горло бьет прибой.
Не для меня вдевают серьги в ушки
И в зеркало глядятся.
О милая, обмана не нарушьте,
Свершая святотатство!
Не для меня небрежна эта складка,
Блеск янтаря на шейке.
О милая! Так улыбайтесь сладко,
Цветите, хорошейте.
Я знаю все равно, что на излете
Сей тривиальной прозы,
Заплаканная, вы ко мне придете.
Я поцелую слезы.
Я обниму вас с болью злобной ласки
И жалостной отрады.
И потечет размыв ресничной краски
На кровь губной помады.
Да! Притворись! Мне правду знать
Невыносимо, невозможно.
Лелей неправды благодать,
Как в колыбели, осторожно.
Д. Самойлов
ИДИЛЛИЯ НА ПОТОМ
Пусть от нас останется легенда,
Россказни, почтовые лубки,
Бонбоньерка, выпускная лента,
Поздравительные голубки.
Д. Самойлов
Реплика Данте
О, вы ее не знаете!
В ней есть
Умение обуздывать порывы.
И, следовательно, свобода воли.
Мы оба несчастливы,
Но откровенны.
Это можно нам зачесть
За счастье в каждом нашем разговоре.
По улицам в толпе я прохожу ненастен,
Извозчичьих трактиров чуя чад.
На площади ее встречаю.
— Мастер,
Как спали вы?
— Я спал, мадонна, видел _Ад_.
Д. Самойлов
Муз.: неизв. автор
ПЕСЕНКА ГУСАРА
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене.
И я бы тоже думать мог,
И я бы тоже думать мог,
Когда на трубочку глядел,
На голубой ее дымок.
Как ты когда-то мне лгала,
Как ты когда-то мне лгала,
Как сердце легкое свое
Другому другу отдала.
Когда мы будем на войне,
Когда мы будем на войне,
Навстречу пулям понесусь
На молодом коне.
Я только верной пули жду,
Я только верной пули жду,
Что утолит мою печаль
И пресечет мою вражду.
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене.
И я бы тоже думать мог,
И я бы тоже думать мог,
Когда на трубочку глядел,
На голубой ее дымок.
Как ты когда-то мне лгала,
Как ты когда-то мне лгала,
Как сердце легкое свое
Давно другому отдала.
Я только верной пули жду,
Я только верной пули жду,
Чтоб утолить печаль свою
И чтоб пресечь нашу вражду.
Когда мы будем на войне,
Когда мы будем на войне,
Навстречу пулям понесусь
На вороном своем коне.
Две последние строки куплетов повторяются
———
Д. Самойлов
Под утро
Так с тобой повязаны,
Что и в снах ночных
Видеть мы обязаны
Только нас двоих.
Не расстаться и во сне
Мы обречены,
Ибо мы с тобою не
Две величины.
Думаешь. О чем, о ком?
И хоть здесь лежишь,
Все равно мне целиком
Не принадлежишь.
Я с твоими мыслями
Быть хочу во мгле.
Я хочу их выследить,
Как мосье Мегре.
А когда задышишь ты
Так, как те, что спят,
Выхожу из пустоты
В сон, как в темный сад.
Тучи чуть светающи.
Месяц невесом.
Мысли лишь пугающи.
Сон есть только сон.
Д. Самойлов
На рассвете
Почти светает. После объясненья,
Где все разъяснено,
Прозрачный воздух льется в помещенье
Сквозь тусклое окно.
Д. Самойлов
45-Я ГАЙДНА
Исчерпан разговор. Осточертели речи.
Все ясно и наглядно.
Уходят наши дни и задувают свечи,
Как музыканты Гайдна.
Брать многого с собой я вовсе не хочу:
Платок, рубашка, бритва.
Хотел бы только взять последнюю свечу
С последнего пюпитра.
Когда свой приговор произнесу в ночи
Под завыванье ветра,
Быть может, отрезвлюсь, увидев, как свечи
Истаивает цедра.
Неужто без руля и без ветрил
Мы будем врозь блуждать по морю ночью?
Не верь тому, что я наговорил,-
И я тебе иное напророчу.
Как я завидую тому,
В ком чувство гордости сильнее
Обид. Кто может, каменея,
Как древний истукан глядеть во тьму.
Но сердце, подступивши к рубежу,
Окаменеть уже не может.
Его воображенье изничтожит.
Уже себе я не принадлежу.
Неверие тому, что даже очевидно.
Мир полон призраков, как Лысая гора.
Ни пенье петуха, ни жаркая молитва
Не прогоняют их с утра и до утра.
И почему она
В иные времена
Как бы растворена в потоке ровной воли?
Как будто нет ее. И лишь в минуты боли
Я знаю: есть душа и где она.
И где оно, мерило наших прав.
О, жалкое мгновенье,
Когда пчела взлетает с вольных трав
И падает в варенье!
Нам суждено копить тяжелый мед,
И воск лепить, и строить соты.
Пусть счастья нет. Есть долгие заботы.
И в этой жизни милый гнет.
Простите, милые, ведь вас я скоро брошу.
Не вынесет спина
Ту дьявольскую ношу,
Что мне подкинул сатана.
Но все равно я буду видеть вас
И ощущать отчизну.
Я просочусь, как газ,
Как облачко, повисну.
Не увижу уже Красногорских лесов,
Разве только случайно.
И знакомой кукушки, её ежедневных часов
Не услышу звучанья.
Потянуло меня на балтийский прибой,
Ближе к хладному морю.
Я уже не владею своею судьбой
И с чужою не спорю.
Это бледное море, куда так влекло россиян,-
Я его понимаю.
Я приехал туда, где шумит океан,
И под шум засыпаю.
I
Когда-нибудь и мы расскажем,
Как мы живем иным пейзажем,
Где море озаряет нас,
Где пишет на песке, как гений,
Волна следы своих волнений
И вдруг стирает, осердясь.
Так недвижны, углубленны
Среди этой немоты
Сосен грубые колонны,
Вязов нежные персты.
Но под ветром встрепенется
Нетекучая вода.
Скоро время распадется
На «сейчас» и «никогда».
III
Круг любви распался вдруг.
День какой-то полупьяный.
У рябины окаянной
Покраснели кисти рук.
Не маши мне, не маши,
Окаянная рябина.
Мне на свете все едино,
Коль распался круг души.
VII
Когда замрут на зиму
Растения в садах,
То невообразимо,
Что превратишься в прах.
VIII
Как эти дали хороши!
Залива снежная излука.
Какая холодность души
К тому, что не любовь и мука!
О, как я мог так низко пасть,
Чтобы забыть о милосердье.
Какое равнодушье к смерти
И утомительная страсть!
X
Пройти вдоль нашего квартала,
Где из тяжелого металла
Излиты снежные кусты,
Как при рождественском гаданье.
Зачем печаль? Зачем страданье,
Когда так много красоты?
XI
В Пярну легкие снега.
Так свободно и счастливо!
Ни одна еще нога
Не ступала вдоль залива.
Быстрый лыжник пробежит
Синей вспышкою мгновенной.
А у моря снег лежит
Свежим берегом вселенной.
Но чистой высоты ума
Достичь нам тоже невозможно.
И все тревожит. Все тревожно.
Дождь. Ветер. Запах моря. Тьма.
XIV
Вдруг март на берегу залива.
Стал постепенно таять снег.
И то, что было несчастливо,
Приобрело иной разбег.
О, этот месяц непогожий!
О, эти сумрачные дни!
Я в ожидании. О Боже,
Спаси меня и сохрани.
XV
Расположенье на листе
Печальной строчки стихотворной.
И слезы на твоем лице,
Как на иконе чудотворной.
И не умею передать
То, что со мною происходит:
Вдруг горний свет в меня нисходит,
Вдруг покидает благодать.
XVI
Чет или нечет?
Вьюга ночная.
Музыка лечит.
Шуберт. Восьмая.
Снежная скатерть.
Мука без края.
Музыка насмерть.
Вьюга ночная.
Получил письмо издалека,
Гордое, безумное и женское.
Но пока оно свершало шествие,
Между нами пролегли века.
Выросли деревья, смолкли речи,
Отгремели времена.
Но опять прошу я издалече:
Анна! Защити меня!
Реки утекли, умчались птицы,
Заросли дороги. Свет погас.
Но тебе порой мой голос снится:
Анна! Защити обоих нас!
Когда-нибудь я к вам приеду,
Когда-нибудь, когда-нибудь,-
Когда почувствую победу,
Когда открою новый путь.
Когда-нибудь я вас увижу,
Когда-нибудь, когда-нибудь,
И жизнь свою возненавижу,
И к вам в слезах паду на грудь.
Когда-нибудь я вас застану
Растерянную, как всегда.
Когда-нибудь я с вами кану
В мои минувшие года.
Возвращаюсь к тебе, дорогая,
К твоим милым и легким словам.
На пороге, меня обнимая,
Дашь ты волю свободным слезам.
Не отвечу, к тебе припадая,
Ибо правды тебе не скажу.
Возвращаюсь к тебе, дорогая,
У тебя на пороге лежу.
Д. Самойлов
Муз.: А. Алабин
Перекресток пути
Ты скажи, чем тебя я могу одарить?
Ни свободой, ни силой, ни славой.
Не могу отпустить тебя жить и творить
И свой путь по земле невозбранно торить,-
Только горстью поэзии шалой.
Расставанье,
Век спустя после прощанья,
Ты звучишь во мне, как длинное стенанье,
Как стенанье ветра за стеной.
Расставанье,
Мне уже не нужное,
Стонешь ты, как женщина недужная,
Где-то за туманной пеленой.
Как длинны расстоянья расставаний.
В тоске деревья. Но твоя рука
И капор твой в дожде. И ночью ранней
Угрюмый стук дверного молотка.
Прости меня за то, что я суров,
Что повторяюсь и бегу по кругу,
За справедливость всех несправедливых слов,
Кидаемых друг другу.
Я очи отдал.
Новая заря
Прольется на меня,
Как неживая.
Тогда найду себе поводыря.
И побредем мы,
Песни распевая.
Любить, терзать, впадать в отчаянье,
Страдать от признака бесчестья
И принимать за окончание
Начала тайное предвестье.
Утратить волю, падать, каяться,
Решаться на самоубийство,
Играть ва-банк, как полагается
При одаренности артиста.
Но, перекраивая наново
Все театральные каноны,
Вдруг дать перед финалом занавес
И пасть в объятья Дездемоны.
Жалость нежная пронзительней любви.
Состраданье в ней преобладает.
В лад другой душе душа страдает.
Себялюбье сходит с колеи.
Страсти, что недавно бушевали
И стремились все снести вокруг,
Утихают,
возвышаясь вдруг
До самоотверженной печали.
Выйти из дому при ветре,
По непогоду выйти.
Тучи и рощи рассветны
Перед началом событий.
Выйти из дому при ветре
И поклониться отчизне.
Надо готовиться к смерти
Так, как готовятся к жизни.
Хочу, чтобы мои сыны
и их друзья
несли мой гроб в прекрасный праздник погребенья.
Чтобы на их плечах
сосновая ладья
плыла неспешно,
но без промедленья.
Я буду горд и счастлив
в этот миг
переселенья в землю,
что слуха мне не ранит
скорбный крик,
что только небу
внемлю.
Как жаль, что не услышу тех похвал,
и музыки,
и пенья!
Ну что же?
Разве я существовал
в свой день рожденья!
И все ж хочу,
чтоб музыка лилась,
ведь только дважды дух ликует:
когда еще не существует нас,
когда уже не существует.
Жаль мне тех, кто умирает дома.
Счастье тем, кто умирает в поле,
Припадая к ветру молодому
Головой, закинутой от боли.
И родные про него не знают,
Что он в чистом поле умирает,
Что смертельна рана пулевая.
. Долго ходит почта полевая.
Когда бы спел я наконец
Нежнейшее четверостишье,
Как иногда поет скворец
Весною в утреннем затишье!
Про что? Да как вам объясню?
Все так нелепо в разговоре.
Ну, предположим, про весну,
Про вас, про облако, про море.
Д. Самойлов
ЗРЕЛОСТЬ
Приобретают остроту,
Как набирают высоту,
Дичают, матереют,
И где-то возле сорока
Вдруг прорывается строка,
И мысль становится легка.
А слово не стареет.
И поздней славы шепоток
Немного льстив, слегка жесток,
И, словно птичий коготок,
Царапает, не раня.
Осенней солнечной строкой
Приходит зрелость и покой,
Рассудка не туманя.
И платят позднею ценой:
«Ах, у него и чуб ржаной!
Ах, он и сам совсем иной,
Чем мы предполагали!»
Спасибо тем, кто нам мешал!
И счастье тем, кто сам решал,-
Кому не помогали!
Д. Самойлов
ПРИ ДОЖДЕ (Музыка старой удачи)
О, так это или иначе,
По чьей неизвестно вине,
Но музыка старой удачи
Откуда-то слышится мне.
Я так ее явственно слышу,
Как в детстве, задувши свечу,
Я слышал, как дождик о крышу
Играет все то, что хочу.
Такое бывало на даче
За лето по нескольку раз.
Но музыку старой удачи
Зачем-то я слышу сейчас.
Все тот же полуночный дождик
Играет мне, что б ни просил,
Как неутомимый художник
В расцвете таланта и сил.
Д. Самойлов
ПЕРЕД СНЕГОМ
И начинает уставать вода.
И это означает близость снега.
Вода устала быть ручьями, быть дождем,
По корню подниматься, падать с неба.
Вода устала петь, устала течь,
Сиять, струиться и переливаться.
Ей хочется утратить речь, залечь
И там, где залегла, там оставаться.
Под низким небом, тяжелей свинца,
Усталая вода сияет тускло.
Она устала быть самой собой.
Но предстоит еще утратить чувства,
Но предстоит еще заледенеть
И уж не петь, а, как броня, звенеть.
Была туманная луна,
И были нежные березы.
О март-апрель, какие слезы!
Во сне какие имена!
Вдали, за гранью голубой,
Гудят в тумане тепловозы.
О март-апрель, какие слезы!
О чем ты плачешь? Бог с тобой!
Вот опять спорхнуло лето
с золоченого шестка,
роща белая раздета
до последнего листка.
Как раздаривались листья,
чтоб порадовался глаз!
Как науке бескорыстья
обучала осень нас!
Так закутайся потепле
перед долгою зимой.
В чем-то все же мы окрепли,
стали тверже, милый мой.
Дождь пришел в городские кварталы,
мостовые блестят, как каналы,
отражаются в них огоньки,
светофоров цветные сигналы
и свободных такси светляки.
Тихо радуюсь. Не оттого ли,
что любви, и надежды, и боли
мне отведать сполна довелось,
что уже голова поредела
и уже настоящее дело
в эти годы во мне завелось.
Милая жизнь! Протеканье времен,
медленное угасание сада.
Вот уж ничем я не обременен.
Сказано слово, дописана сага.
Осень. Уже улетели скворцы.
Ветер в деревьях звучит многострунно.
Грустно. Но именно в эти часы
так хорошо, одиноко, безумно.
И, замерев, ты чувствуешь усладу
и с умиленьем ждешь своей судьбы.
И ждешь, чтоб месяц затеплил лампаду,
чтоб вознести молитвы и мольбы.
Д. Самойлов
НОЧНОЙ ГОСТЬ
[Чадаев, помнишь ли былое?
А. Пушкин]
Наконец я познал свободу.
Все равно, какую погоду
За окном предвещает ночь.
Дом по крышу снегом укутан.
И каким-то новым уютом
Овевает его метель.
Спят все чада мои и други.
Где-то спят лесные пичуги.
Красногорские рощи спят.
Анна спит. Ее сновиденья
Так ясны, что слышится пенье
И разумный их разговор.
Словом, спят все шумы и звуки,
Губы, волосы, щеки, руки,
Облака, сады и снега.
Спят камины, соборы, псальмы,
Спят шандалы, как написал бы
Замечательный лирик _Н_.
Спят все чада мои и други.
Хорошо, что юные вьюги
К нам летят из дальней округи,
Как стеклянные бубенцы.
Было, видно, около часа.
Кто-то вдруг ко мне постучался.
Незнакомец стоял в дверях.
Я услышал: всхлипнула тройка
Бубенцами. Звякнула бойко
И опять унеслась в снега.
И не надо думать о чуде.
Ведь напрасно делятся люди
На усопших и на живых.
Мне забавно времен смешенье.
Ведь любое наше свершенье
Независимо от времен.
Мы уже дошли до буколик,
Ибо путь наш был слишком горек,
И ужасен с временем спор.
Но есть дней и садов здоровье,
И поэтому я с любовью
Размышляю о том, что есть.
Ничего не прошу у века,
Кроме звания человека,
А бессмертье и так дано.
Если речь идет лишь об этом,
То не стоило быть поэтом.
Жаль, что это мне суждено.
Неужели возврат к истокам
Может стать последним итогом
И поить сердца и умы?
Не напрасно ли мы возносим
Силу песен, мудрость ремесел,
Старых празднеств брагу и сыть?
Я не ведаю, как нам быть.
Длилась ночь, пока мы молчали.
Наконец вдали прокричали
Предрассветные петухи.
Гость мой спал, утопая в кресле.
Спали степи, разъезды, рельсы,
Дымы, улицы и дома.
Наконец сновиденья Анны
Задремали, стали туманны,
Растеклись по глади реки.
Лихие, жесткие морозы,
весь воздух звонок, словно лед.
Читатель ждет уж рифмы «розы»,
но, кажется, напрасно ждет.
Напрасно ждать и дожидаться,
притерпливаться, ожидать
того, что звуки повторятся
и отзовутся в нас опять.
Повторов нет! Неповторимы
ни мы, ни ты, ни я, ни он.
Неповторимы эти зимы
и этот легкий, ковкий звон.
И нимб зари округ березы,
как вкруг апостольской главы.
Читатель ждет уж рифмы «розы»?
Ну что ж, лови ее, лови.
Играет март на скрипочке,
Не хочет замолчать:
— Ошибочки, ошибочки
Положено прощать.
Простите нам ошибочки,
Как мы прощали вам,
И выпьемте наливочки
За дружбу по сто грамм.
Простите нам трюкачество,
Картинки и стишки.
А мы простим палачества
И прочие грешки.
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит.
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
Вот и все. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении,
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.
Д. Самойлов
Батюшков
Д. Самойлов
Старый Тютчев
Всю дряблость ноября с шатанием и скрипом,
Все всхлипыванья луж и шарканье дождя,
И все разрывы струн в ночном канкане диком
Я опишу потом, немного погодя.
Д. Самойлов
Северянин
Отрешенность эстонских кафе
Помогает над «i» ставить точку.
Ежедневные аутодафе
Совершаются там в одиночку.
Память тайная тихо казнит,
Совесть тихая тайно карает,
И невидимый миру двойник
Всё бокальчики пододвигает.
Я не знаю, зачем я живу,
Уцелевший от гнева и пули.
Головою качаю. И жгу
Корабли, что давно потонули.
Д. Самойлов
Дворик Мицкевича
Здесь жил Мицкевич. Как молитва,
Звучит пленительное: _Litwo,
Ojczyzno moja_. Словно море
Накатывается: _O, Litwo,
Ojczyzno moja_.
Квадратный дворик. Монолитно,
Как шаг в забое,
Звучит звенящее: _O, Litwo,
Ojczyzno moja!_
И как любовь, как укоризна,
Как признак боли,
Звучит печальное: _Ojczyzno,
Ojczyzno moja_.
Мицкевич из того окошка
Глядел на дворик.
Поэт, он выглядел роскошно,
Но взгляд был горек.
Он слышал зарожденье ритма.
Еще глухое,
Еще далекое: _O, Litwo,
Ojczyzno moja!_
Д. Самойлов
ШУБЕРТ ФРАНЦ
Не кричит о нем газета,
И молчит о нем печать.
Жалко Шуберту, что это
Тоже может огорчать.
Знает Франц, что он кургузый
И развязности лишен,
И, наверно, рядом с музой
Он немножечко смешон.
Но печали неуместны!
И тоска не для него.
Был бы голос! Ну а песни
Запоются! Ничего!
Ах, наверное, Анна Андревна,
Вы вовсе не правы.
Не из сора родятся стихи,
А из горькой отравы,
А из горькой и жгучей,
Которая корчит и травит.
И погубит.
И только травинку
Для строчки оставит.
Д. Самойлов
Муз.: В. Мищук
АННА ЯРОСЛАВНА (Королева Анна)
Как тебе живется, королева Анна,
В той земле, во Франции чужой?
Неужели от родного стана
Отлепилась ты душой?
Там у вас загадочные дуют
Ветры
с моря-океана вдоль земли.
И за что там герцоги воюют?
И о чем пекутся короли?
Каково тебе в продутых залах,
Где хозяин редок, словно гость,
Где собаки у младенцев малых
Отбирают турью кость?
Ты полночи мечешься в постели,
Просыпаясь со слезой.
Хорошо ли быть на самом деле
Королевой Франции чужой?
Хорошо почувствовать на ощупь,
Как тепла медовая свеча.
Девушки в Днепре белье полощут
И кричат по-русски,
хохоча.
Здесь, за тыщей рек, лесов, распутиц,
Хорошо, просторно на дворе.
Девушки, как стаи белых утиц,
Скатерти полощут во Днепре.
Как тебе живется, королева Анна,
В той земле, во Франции чужой?
Неужели от родного стана
Отлепилась ты душой?
Д. Самойлов
Муз.: В. Берковский
СОРОКОВЫЕ
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.
Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку.
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые.
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
Не по крови и не по гною
Я судил о нашей эпохе.
Все, что было,- было со мною,
А иным доставались крохи!
Я судил по людям, по душам,
И по правде, и по замаху.
Мы хотели, чтоб было лучше,
Потому и не знали страху.
Потому пробитое знамя
С каждым годом для нас дороже.
Хорошо, что случилось с нами,
А не с теми, кто помоложе.
Рассчитавшись с жаждою и хламом,
Рассчитавшись с верою и храмом,
Жду тебя, прощальная звезда.
Как когда-то ждал я вдохновенья,
Так теперь я жду отдохновенья
От любви и горького труда.
Но, видать, не спел последний кочет,
И душа еще чего-то хочет,
Своего никак не отдает.
Жаждет с веком и толпою слиться.
Так стремятся птицы в стаю сбиться,
Собираясь в дальний перелет.
Д. Самойлов
СТАРЫЙ ДОН-ЖУАН
Поэма
Убогая комната в трактире.
Дон-Жуан
Чума! Холера!
Треск, гитара-мандолина!
Каталина!
Каталина
(Входит.)
Что вам, кабальеро?
Каталина
Ну вас, старый кабальеро.
(Каталина убегает.)
Дон-Жуан
Постой. Сбежала,
Внучка Евы, род злодейский,
Чтобы юного нахала
Ублажать в углу лакейской!
Где мой блеск, где бал насущный
Ежедневных наслаждений!
А теперь девчонки скучной
Домогаюсь, бедный гений.
Зеркало! Ну что за рожа!
Кудрей словно кот наплакал.
Нет зубов. Обвисла кожа.
(Зеркало роняет на пол.)
Входит Череп Командора.
Череп
Здравствуй, кабальеро!
Сорок лет в песке и прахе
Я валялся в бездорожье.
Дон-Жуан
(отпрянув в страхе)
Матерь Божья! Матерь Божья!
Кто ты?
Череп
Помнишь Анну?
Дон-Жуан
(смеясь)
Всего лишь!
Мстишь за старую интрижку?
Или впрямь ты мне мирволишь?
Иль пугаешь, как мальчишку?
Мне не страшно. На дуэли
Мог я сгинуть для забавы.
А теперь скрипят, как двери,
Старые мои суставы.
Дон-Жуан
Я жизни тленной
Отдал все. И сей блаженный
Сон мне будет легче пуху.
Ни о чем жалеть не стоит,
Ни о чем не стоит помнить.
Череп
Крот могилу роет.
Собирайся. Скоро полночь.
Череп
Что там?
Тьма без времени и воли.
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.
Я любил, размышлял, воевал.
Кое-где побывал, кое-что повидал,
Иногда и счастливым бывал.
Сорок лет. Где-то будет последний привал?
Где прервётся моя колея?
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.
И не допита чаша сия.
То осень птицы легче
Опустится на плечи
Осиновым листом.
Но это все потом.
И графика пейзажей,
Изображенных сажей
На воздухе пустом.
Но это все потом.
А что было вначале?
Какие-то печали,
Вошедшие в мой дом.
Нет! Это все потом.
Луч солнца вдруг мелькнёт, как спица,
Над снежной пряжею зимы.
И почему-то вновь приснится,
Что лучше мы, моложе мы,
Как в дни войны, когда, бывало,
Я выбегал из блиндажа
И вьюга плечи обнимала,
Так простодушна, так свежа;
И даже выстрел был прозрачен
И в чаще с отзвуками гас.
И смертный час не обозначен,
И гибель дальше, чем сейчас.
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.
И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он _ветер_, а не _ветр_.
Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.
Все реже думаю о том,
Кому понравлюсь, как понравлюсь.
Все чаще думаю о том,
Куда пойду, куда направлюсь.
Пусть те, кто каменно-тверды,
Своим всезнанием гордятся.
Стою. Потеряны следы.
Куда пойти? Куда податься?
Где путь меж добротой и злобой?
И где граничат свет и тьма?
И где он, этот мир особый
Успокоенья и ума?
Когда обманчивая внешность
Обескураживает всех,
Где эти мужество и нежность,
Вернейшие из наших вех?
Кто прикасается к словам,
Не должен прикасаться к стали.
На верность добрым божествам
Не надо клясться на кинжале!
Отдай кинжал тому, кто слаб,
Чье слово лживо или слабо.
У нас иной и лад, и склад.
И все. И большего не надо.
Листвой наполнены деревья,
Деревьями наполнен сад,
А где-то в высшем измеренье
Садами полнится закат.
Но так бывает слишком редко
И если сильно повезёт,
Чтоб смыслы высшего порядка
Загромождали горизонт.
А чаще нерадивый кравчий
Не льёт нам чашу дополна.
И тщетно бьётся лист приставший
К стеклу туманного окна.
О, много ли надо земли
для дома, для поля, для луга,
чтоб травами пела округа
и море шумело вдали?
О, много ли надо земли,
чтоб очи продрать на рассвете
и видеть, как шумные дети
пускают в ручьях корабли,
О, много ли надо земли
для тропки, проселка, дороги,
чтоб добрые псы без тревоги
дремали в нагретой пыли?
О, много ли надо земли
для истины, веры и права,
чтоб засека или застава
людей разделить не могли?
Д. Самойлов
ПЕСЕНКА БЕЗ СЛОВ
Раскланяюсь молча
При встрече с тобой.
И молча вослед погляжу.
И всех, кого любил,
Я разлюбить уже не в силах!
А легкая любовь
Вдруг тяжелеет
И опускается на дно.
И там, на дне души, загустевает,
Как в погребе зарытое вино.
Не смей, не смей из глуби доставать
Все то, что там скопилось и окрепло!
Пускай хранится глухо, немо, слепо,
Пускай! А если вырвется из склепа,
Я предпочел бы не существовать,
Не быть.
Когда почти что свет угас
И близится последний час,
Душа, в порыве воззови:
О Господи, подай любви!
Когда уже надежды нет,
И опостылел белый свет,
И невозможно жить с людьми,
И в синем море нет ладьи,-
Душа, в порыве воззови:
О Господи, подай любви!
Д. Самойлов
БЕАТРИЧЕ
Говорят, Беатриче была горожанка,
Некрасивая, толстая, злая.
Но упала любовь на сурового Данта,
Как на камень серьга золотая.
Он ее подобрал. И рассматривал долго.
И смотрел и держал на ладони.
И забрал навсегда. И запел от восторга
О своей некрасивой мадонне.
А она, несмотря на свою неученость,
Вдруг расслышала в кухонном гаме
Тайный зов. И узнала свою обреченность.
И надела набор с жемчугами.
И, свою обреченность почувствовав скромно,
Хорошела, худела, бледнела,
Обрела розоватую матовость, словно
Мертвый жемчуг близ теплого тела.
Он же издали сетовал на безответность
И не знал, озаренный веками,
Каково было ей, обреченной на вечность,
Спорить в лавочках с зеленщиками.
В шумном доме орали драчливые дети,
Слуги бегали, хлопали двери.
Но они были двое. Не нужен был третий
Этой женщине и Алигьери.
О, тогда уже нам не до шуток!
О, тогда замолчи и терпи!
И взаправду становится жуток
Перестук поездов по степи.
И преданности безотчетной
Я полон сумрачной зиме,
Где притулился
Неотлетный
Снегирь на голой бузине.
Слышно все. В соседней улице
Просквозила легковая.
Ветер с яблоней целуется
До зари, не уставая.
Фортка хлопнула. Калитка пискнула.
проквакала сиреной.
Слышно, с расстояния неблизкого:
Крякнул дуб под тяжестью вселенной.
Слышно: яблоко, достигнув спелости,
С ветки уронилось с мягким стуком.
Каждый звук здесь остается в целости,
Не соединяясь с прочим звуком.
Даже слово медлит на губах,
Чтоб не затеряться в разговоре.
Главное, что в пятистах шагах
Молча страсти сдерживает море.
Д. Самойлов
ПОЗДНЕЕ ЛЕТО
Вы меня берегите, подмосковные срубы,
Деревянные ульи медового лета.
Я люблю этих сосен гудящие струны
И парного тумана душистое млеко.
Промелькнет паутинка, как первая проседь,
Прокричит на сосне одинокая птица.
И пора уже прозу презренную бросить,
Заодно от поэзии освободиться.
Д. Самойлов
КРАСНАЯ ОСЕНЬ
Внезапно в зелень вкрался красный лист,
Как будто сердце леса обнажилось,
Готовое на муку и на риск.
Внезапно в чаще вспыхнул красный куст,
Как будто бы на нем расположилось
Две тысячи полураскрытых уст.
Внезапно красным стал окрестный лес,
И облако впитало красный отсвет.
Светился праздник листьев и небес
В своем спокойном благородстве.
Д. Самойлов
ВЕТРЕНЫЙ ВЕЧЕР
Взлетает пернатая птица,
И ветер пернатый щебечет,
Пернатое дерево мчится
И перья горючие мечет.
И ветер снимается с места
И наискось мчит к небосклону.
Как огненный кочет с насеста,
Слетают багряные клены.
Слетают багровые тучи,
Взлетают лиловые дымы.
Предметы легки и летучи,
Свистящи и неудержимы.
Стояла осень. Воздух чист.
На землю падал бурый лист.
И было воздуха дрожанье.
Я не боялся подражанья.
И я готов был описать,
Как десять тысяч стихотворцев,
Прозрачный воздух, небо, сад,
И море, и далекий остров.
О, как себя боимся мы!
Боимся, что на всех похожи.
О, наши бедные умы.
О, дай нам силы, милый Боже!
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега. Листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепано и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних.
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую!
И что порой напрасно
Давал страстям улечься.
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься.
И осень, которая вдруг началась
Прилежно,
Меня веселит на сей раз
И тешит.
Она мне настолько мила,
Что надо
На время оставить дела
Земные.
Шататься и скуки не знать
Осенней.
Да кто это вздумал пенять
На скуку!
Ленивы мы думать о том,
Что, может,
Последняя осень последним листом
Тревожит.
Уж не волнуют опасенья.
Отпущен конь, опущен меч.
И на любовь и на спасенье
Я не решусь себя обречь.
Высокой волей обуянный,
Пройду таинственной межой
И постучусь, пришелец странный,
К себе домой, как в дом чужой.
Д. Самойлов
В ДЕРЕВНЕ
В деревне благодарен дому
И благодарен кровле, благодарен печке,
Особенно когда деревья гнутся долу
И ветер гасит звезды, словно свечки.
Сверчку в деревне благодарен,
И фитилю, и керосину.
Особенно когда пурга ударит
Во всю медвежью голосину.
Соседу благодарен и соседке,
Сторожевой собаке.
Особенно когда луна сквозь ветки
Глядит во мраке.
Сначала только пальцем
Покатывало гальку
И плотно, словно панцирь,
Полнеба облегало.
Потом луна в барашках
Сверкала белым кварцем.
Потом пошло качаться.
И наконец взыграло.
Д. Самойлов
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ВПОЛГОЛОСА
Ну вот, сыночек, спать пора.
Вокруг деревья потемнели.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.
Закрой глаза. Вверху луна,
Как рог на свадьбе кахетинца.
Кричит, кричит ночная птица
До помрачения ума.
Усни скорее. Тополя
От ветра горько заскрипели.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.
Все засыпает. Из-под век
Взирают тусклые болотца.
Закуривает и смеется
Во тьме прохожий человек.
Березы, словно купола,
Видны в потемках еле-еле.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.
Подставь ладонь под снегопад,
Под искры, под кристаллы.
Они мгновенно закипят,
Как плавкие металлы.
Они растают, потекут
По линиям руки.
И станут линии руки
Изгибами реки.
Другие линии руки
Пролягут как границы,
И я увижу городки,
Дороги и столицы.
А кто-нибудь идет домой,
А кто-то едет в гости.
А кто-то, как всегда зимой,
Снег собирает в горсти.
Как ты просторен и широк,
Мирок на пятерне.
Я для тебя, наверно, Бог,
И ты послушен мне.
Я берегу твоих людей,
Храню твою удачу.
И малый мир руки моей
Я в рукавичку прячу.
Он с лета присмотрел укромное местечко.
И вот теперь гудит, как малый вертолёт.
Слились в единый хор метель, и он, и печка.
Не бейте комара! Пускай себе поёт!
И будет славен он, зловредный сын болота,
И в Красной книге как редчайший зверь храним,
И будет на него запрещена охота,
И станет браконьер охотиться за ним.
Не надо срезанных тюльпанов!
Пускай цветы растут на клумбах,
Не увядая в дымных клубах
Среди повапленных чуланов.
Пускай слезою драгоценной
Роса украсит их в тени.
И луковичкою подземной
Пусть будут заняты они.
Д. Самойлов
* * *
[О Марии Петровых]
Этот нежный, чистый голос,
Голос ясный, как родник.
Не стремилась, не боролась,
А сияла, как ночник.
Свет и ключ! Ну да, в пещере
Эта смертная свеча
Отражалась еле-еле
В клокотании ручья.
А она всё пряла, пряла,
Чтоб себе не изменить,
Без конца и без начала
Всё тончающую нить.
Той отшельницы не стало,
Но по-прежнему живой
Свет лампада льёт устало
Над водою ключевой.
Д. Самойлов
СМЕРТЬ ПОЭТА
[Что ж ты заводишь
Песню военну,
Флейте подобно,
Милый снегирь?
Державин]
Провода электрички чертили
В небесах невесомые кубы.
А ее уже славой почтили
Не колонные залы и клубы,
А лесов деревянные трубы,
Деревянные дудки скворешен.
Потому я и был безутешен,
Хоть в тот вечер не думал о ней.
Это было предчувствием боли,
Как бывает у птиц и зверей.
Просыревшей тропинкою в поле,
Меж сугробами, в странном уборе
Шла старуха всех смертных старей.
Шла старуха в каком-то капоте,
Что свисал, как два ветхих крыла.
Я спросил ее:
А она мне:
В этот вечер ветрами отпето
Было дивное дело поэта.
И мне чудилось пенье и звон.
В этот вечер мне чудились в лесе
Красота похоронных процессий
И торжественный шум похорон.
С Шереметьевского аэродрома
Доносилось подобие грома.
Рядом пели деревья земли:
.
И не ведал я, было ли это
Отпеванием времени года,
Воспеваньем страны и народа
Или просто кончиной поэта.
Ведь еще не успели стихи,
Те, которыми нас одаряли,
Стать гневливой волною в Дарьяле
Или ветром в молдавской степи.
Стать туманом, птицей, звездою
Иль в степи полосатой верстою
Суждено не любому из нас.
Стихотворства тяжелое бремя
Прославляет стоустое время.
Но за это почтут не сейчас.
Ведь она за свое воплощенье
В снегиря царскосельского сада
Десять раз заплатила сполна.
Ведь за это пройти было надо
Все ступени беззвучного ада,
Чтоб себя превратить в певуна.
Д. Самойлов
Черновики
Два года я писал в одну тетрадь.
Всю исчеркал. И стал её листать.
И разбирать с трудом. А толку мало.
Какие-то наброски и начала,
Зачёркнутые густо три строки.
Всё недописано. Черновики.
Вдруг странный стих во мне родится,
Я не могу его поймать.
Какие-то слова и лица.
И время тает или длится.
Нет! Невозможно научиться
Себя и ближних понимать!
Д. Самойлов
ВДОХНОВЕНЬЕ
Жду, как заваленный в забое,
Что стих пробьется в жизнь мою.
Бью в это темное, рябое,
В слепое, в каменное бью.
Прислушиваюсь: не слыхать ли,
Что пробивается ко мне?
Но это только капли, капли
Скользят по каменной стене.
Жду исступленно и устало,
Бью в камень медленно и зло.
О, только бы оно пришло!
О, только бы не опоздало!
Дай выстрадать стихотворенье!
Дай вышагать его! Потом,
Как потрясенное растенье,
Я буду шелестеть листом.
Большую повесть поколенья
Шептать, нащупывая звук,
Шептать, дрожа от изумленья
И слезы слизывая с губ.
С постепенной утратой зренья
Всё мне видится обобщённей.
На сугробы и на деревья
Свет ложится потусторонний.
Слабый снег сочится как мушка,
Упадает и голубеет.
Так мне видится, потому что
Постепенно зренье слабеет.
Вместе с тем не могу похвастать,
Что острее зрение духа.
Только ночь надо мной глазаста.
Путь лежит ледяно и сухо.
Путь лежит ледяно и сухо.
Ночь стоит высоко и звёздно.
Не склоняй доверчиво слуха
К прозревающим слишком поздно.
Водил цыган медведя,
плясал его медведь,
а зрители-любители
ему бросали медь.
И девочка-цыганочка,
как вишенки зрачки,
ловила в звонкий бубен
монетки-пятачки.
Пляши, моя цыганочка,
под дождиком пляши,
пляши и для монетки,
а также для души.
Наверное, слишком уверенно
Считаю, что прожил не зря.
Так думает старое дерево,
Роняя в конце декабря
Веселые желтые листья
И зорям на память даря.
Д. Самойлов
ДОМ-МУЗЕЙ
[Потомков ропот восхищенный,
Блаженной славы Парфенон!
Из старого поэта
. производит глубокое.
Из книги отзывов]
Здесь он умер. На том канапе,
Перед тем прошептал изреченье
Непонятное:
То ли песен? А то ли печенья?
Кто узнает, чего он хотел,
Этот старый поэт перед гробом!
Д. Самойлов
СМЕРТЬ ЛОСЯ
Из поэмы
Стихи за пятьдесят!
На мне они висят
Невыносимой ношей.
Бог с ними! Мне пора
Сбираться. И с утра
В дорогу с Витом Ствошем.
Закончен мой алтарь.
В нем злато и янтарь,
И ангелы и черти,
И даже образ смерти.
Как хорошо в полях
Встречать свой день рожденья!
Как весело хожденье
В сообществе бродяг!
Хозяйка, наливай!
И не жалей, читатель,
Что, словно невзначай,
Я свой талант растратил!
Однако думы прочь!
В походе к Нюренбергу
Звезд полную тарелку
Мне насыпает ночь.
Передо мной лежат
Прекрасные поляны,
Жемчужные туманы
Их мирно сторожат.
Передо мной текут
Прохладные потоки.
И где-то кони ржут,
Нежны и одиноки.
Вечерний свет померк.
Залаяла собака.
Как далеко, однако,
Преславный Нюренберг!