муслимов шабан салихович биография
Шабан Муслимов — в кадре и за кадром
Такие телесериалы, как «Моя прекрасная няня», «Счастливы вместе», «Солдаты» знают, пожалуй, все россияне. Дети и взрослые разных возрастов с удовольствием их смотрят или смотрели, отмечая особый юмор и легкую подачу. В марте 2014 года на ТНТ вышел новый комедийный сериал «Дружба народов». Одним из авторов этих популярных телесериалов является наш земляк Шабан Муслимов.
За его плечами яркое КВНовское прошлое: он играет в КВН с 1992 года, был капитаном нашей известной команды «Махачкалинские бродяги». В 1997 году Шабан Муслимов, что называется, «отправился покорять Москву». Можно сказать, что это ему удалось – его проекты пользуются популярностью, правда, сам он в большинстве случаев остается за кадром. Мы решили исправить эту ситуацию.
В рамках проекта «Дагестанцы за пределами республики» Шабан Муслимов поделился с корреспондентом «Проджи» воспоминаниями о Дагестане, рассказал о жизни в Москве и своей такой юморной деятельности.
– Шабан Салихович, давайте перенесемся в 80-е – начало 90-х годов, в то время когда вы жили в Махачкале. Какие воспоминания у вас сохранились о самом городе, людях и вашей жизни в Махачкале?
– Город был веселый, солнечный и люди в массе своей такие же. Жили мы на улице Энгельса. 80-е годы в моей памяти – это школа (до третьего класса я учился в СШ №22, потом построили СШ №11 – она была ближе к дому и я перешел туда, а с 7 и до 11 класса я учился в СШ №17), музыкальная школа, море, поездки в горы, начало учебы в университете, студенческий театр, КВН… В школе у нас КВНом называли всякие викторины по алгебре, географии и другим предметам. Мы тогда были уверены, что только такой КВН и бывает. А когда я увидел КВН по телевизору, то был удивлен, что бывает и такой «неправильный» КВН, странный, без каких-то задач, а с какими-то нелепыми шутками, не имеющими отношения к науке. А потом мы играли у себя в университете, пробовали копировать телевизионные образцы и были уверены, что у нас получается лучше, чем в телевизоре. А в 90-м году мы завязали с КВНом, сели писать диссертации, поступать в аспирантуры и т. д. На фестиваль в Воронеж в 93-м году мы просто поехали, как говорится, тряхнуть стариной, но выступили успешно и потом решили, что надо попробовать и дальше. В 1996 году мы стали Чемпионами Высшей Лиги КВН, и начались гастроли по всей стране…
– Как повлиял на формирование вашей личности и характера Дагестан?
– На меня Дагестан сильно повлиял, я уехал, когда мне было почти 26 лет, в общем-то уже сформировавшимся человеком.
– Уехать из Дагестана –это ваша мечта с детства или же вы пришли к этому уже в зрелом возрасте? Как вас там приняли? С какими трудностями сталкивались в первое время?
– У меня не было мечты уехать, у меня была мечта стать писателем, просто во время игры в КВН выяснилось, что писатель на ТВ имеет большую аудиторию, чем обычный писатель, а главные телеканалы находятся в Москве, поэтому я и уехал. Больших трудностей у меня не было, так как я знал, куда еду и как себя нужно вести. Сложно было перестроиться в плане работы, понять, как нужно писать для телевизионных проектов,
так как до этого я писал для КВН.
– Как часто сейчас вы бываете в Дагестане? Что вас сюда тянет?
– Я приезжаю в Дагестан в среднем один раз в год к своим родным и друзьям. Для меня поездки на родину – это всегда приятные эмоции.
– Соблюдаете ли вы дагестанские обычаи, находясь за пределами нашей республики?
– Специально не стараюсь соблюдать. Думаю, что многие обычаи настолько крепко в подсознании, что я выполняю их просто не задумываясь. Стараюсь быть гостеприимным, с уважением относиться к старшим.
– Есть ли в вашем доме вещи, которые напоминают вам о Дагестане?
– Конечно же, есть, причем их очень много. Это и посуда, и предметы интерьера, да и в телефоне у меня почти треть номеров – дагестанские!
– Расскажите немного о вашей семье. Насколько мне известно, ваша супруга – КВНщица, получается ли у вас в семейной жизни на все смотреть с юмором и быть всегда в хорошем настроении?
– Моя жена играла в КВН в институте, но в телевизионном КВНе не участвовала, она профессиональный драматург и телепродюсер. Несмотря на то, что у нас обоих хорошее чувство юмора, всегда на все смотреть с юмором не получается, мы ведь живые люди, но мы стараемся, и, в основном, нам это удается. У нас трое детей – старшая дочь учится во ВГИКе на продюсера, а сын и младшая дочь еще ходят в детский сад.
– На ваш взгляд, в чем отличие женского юмора от мужского юмора?
– Думаю, мужской юмор более острый, в какой-то степени более агрессивный, хлесткий, поэтому он часто вызывает больше хохота, женский – более мягкий, сентиментальный и добродушный, он чаще вызывает счастливую улыбку. Впрочем, по-настоящему высококлассный юмор не зависит от половой принадлежности.
– Как вы считаете: чувство юмора – это врожденное качество или приобретенное? Его можно развить?
– Я бы сказал, 50 на 50.
– Вы сочиняете шутки уже много лет. Приведите, пожалуйста, пример шутки, над которой вы недавно смеялись.
– Водитель троллейбуса-гармошки, попеременно нажимая педали «газ» и «тормоз», сыграл «калинку-малинку».
– На телевидении вы были и режиссером, и автором, и креативным продюсером. А не возникало ли у вас желания быть актером, вспомнить, так сказать, свое КВНовское прошлое?
– Я не профессиональный актер, поэтому у меня лично не возникает острого желания сниматься в кино. Иногда меня приглашают сниматься, если это мне интересно, и я понимаю, что моя кандидатура там будет уместна, то снимаюсь с удовольствием. 
– В марте этого года на ТНТ вышел ваш новый сериал «Дружба народов». Расскажите об идее его создания.
– Это история о семейной жизни лезгина и казачки – Лены и Джабраила Муслимовых. Сценарий я готовил вместе со своей женой, и в его основу легла история нашей семьи – я – лезгин, супруга – украинка с казачьими корнями. Герои, конечно же, собирательные, но мы им дали свою фамилию, все-таки история достаточно личная. Давать им другую фамилию показалось некорректным. Поэтому они тоже Муслимовы. Любовь в сериале – сила, которая способна преодолевать любые предрассудки и препятствия, мы хотели показать, что национальность счастью не помеха. Это развлекательный сериал для всей семьи. Но есть в нем и примеры бытового национализма, конфликтов, которые возникают между людьми в обычных житейских ситуациях. Иронизируя над проблемой, ситуацией, а иногда над собой, человек перестает бояться, освобождается от стереотипов, лучше чувствует других. Главных героев играют не муж и жена, а давние друзья, звезды КВН – Екатерина Скулкина и Тимур Тания, а брата главного героя – Халил Мусаев. Над этим сериалом мы работали довольно долго, съемки проходили в Москве, но несколько человек из нашей группы выезжали в Махачкалу, чтобы приобрести определенные дагестанские предметы быта. Все они в Дагестане были впервые, и им у нас понравилось. Первый сезон «Дружбы народов» состоит из 20 серий, если он найдет своего зрителя, мы планируем продолжение, и, возможно, выедем на съемку в Дагестан.
– Что бы вы хотели пожелать дагестанцам?
– Мужчинам я желаю мужества и ответственности, женщинам – мягкости и мудрости, и всем-всем – побольше веселья каждый день!
Разговор с двумя незаметными дагестанцами, которых знает вся страна
Шабан Муслимов и Бенке Анисимов — из породы незаметных дагестанцев, хотя их работа на виду у всех жителей России: Шабан пишет сценарии для сериалов «Моя прекрасная няня», «Счастливы вместе», «Солдаты» и программу «Дураки, дороги, деньги». Он — заслуженный артист Дагестана. Беня — народный артист той же республики. Оба они выступали в знаменитой команде КВН «Махачкалинские бродяги». Шабан приехал в Москву в 1997 году, а Беня — в 2007-м, и к этому времени уже открыл собственное ивент-агентство. Есть еще и третий друг, тоже незаметный дагестанец — Саид Давдиев, который пишет «Прожекторперисхилтон» и даже дважды получал «Тэффи». Он рвался на встречу с корреспондентом «РР», но помешала срочная командировка.
(на фото: Шабан Муслимов)
Шабан — уже москвич, видно, что его уже давно ничего не парит. А Беню еще парит, хотя, по словам Шабана, он уже пережил акклиматизацию. Сначала они отказывались идти на интервью — время такое, тема щекотливая, но потом решили — если незаметные культурно-творческие массы московских дагестанцев не вылезут из тени, о дагестанцах так и будут судить по тем, кто танцует лезгинку.
— Вы когда-нибудь сталкивались с проявлением национализма? — спрашиваю я.
— Мелкого, бытового национализма — да, — спокойно говорит Шабаш. — Однажды въезжал на стоянку, и водителю, который выезжал, показалось, что я его подрезал. Вместо того, чтобы разобраться по факту, он начал с фразы: «Вам русские надоели?» И дальше со всеми прилагательными, — вздыхает Шабан, которого, видимо, это происшествие не парило ни тогда, ни сейчас.
— Приехав сюда, я начал общаться с Шабаном, с другими ребятами из той сферы, которая мне близка, и… Ты все равно чувствуешь, кто ты здесь… — Беня не договаривает: его ситуация еще парит. — Вот я обожаю свою родину!
— А ваша родина — это…?
— Россия! Дагестан я вообще безумно люблю, но я не отделяю понятие «родины» от Дагестана. Как-то Расул Гамзатов сказал: «Нас очень долго сюда затягивали, теперь вытолкнуть не смогут». И этот патриотизм у дагестанцев есть. Но я нахожусь в столице своей родины, и точно так же, как любой другой, хочу чувствовать себя свободным россиянином!
Шабан лениво слушает все, что говорит Беня, и я понимаю, что он еще любого москвича в московскости переплюнет.
— Но вы оба сильно отличаетесь от тех дагестанцев, которых не любят, — замечаю я.
— В день, когда на Манежке была толпа, Беню или меня на улице могли вполне принять за тех, кого не любят, — без эмоций говорит Шабан.
— Живя в Москве, мы постоянно сталкиваемся с нашими известными в своей сфере дагестанцами, которые москвичам вообще не заметны, — горячо говорит Беня. — Поверьте, здесь много хороших дагестанских врачей.
— Врачи у нас сильные, — говорит Шабан. — Речь ведь не идет о добыче газа и нефти. В серьезную медицину невозможно попасть по куначеству или землячеству. В Дагестане очень хороший мединститут.
— Как? — давлюсь соком. — Там же все покупается и все продается…
— До известной степени, — вздыхает Шабан. — Мы о прошлом поколении говорим. Заведующие отделениями — все же не двадцатилетние люди.
— Я, к примеру, не знала, что сценарии «Няни» и «Перисхилтон» пишут дагестанцы. Отчего вы всегда остаетесь за кадром?
— Я не пустобрех, — говорит Беня, видимо потому, что сам замечает — в отличие от Шабана, он, не имеющий такого стажа столичности, слишком горячится. — Но я готовился к встрече с вами. И мне хочется донести через вас. У нас есть очень хороший потенциал. Но когда ты хочешь снять современное кино о Кавказе, СМИ тут же говорят — это не пройдет, народ это не примет.
— Видите, как вы сразу ставите вопрос! Мы тут же нарываемся на такую же реакцию. А почему бы не снять просто кавказское юмористическое кино.
— Хотя бы потому, что веселого на Кавказе мало.
— В 1996 году, Шабан, ты помнишь, вы выступали, ситуация была очень тяжелая.
— Да, — отзывается Шабан, — поезд «Махачкала-Москва» ходил через воюющую Чечню. Мы тогда шутили немножко по-другому, задевали политику, были шутки о войне в Чечне. Беня, ты помнишь?
— И передано законным бандформированиям, — хором говорят они.
— Я не думаю, что сейчас можно снять легкое веселое кино про Кавказ, — говорит Шабан. — Когда я был там в последний раз, проходили две спецоперации, одна — на той же улице, выстрелы звучали в восьмистах метрах.
— И что вы чувствовали?
— Чувствовал — плохо, неприятно, гибнуть люди.
— Для вас важно, с какой стороны?
— Для меня важно, что люди. Я — гражданин России, как и Беня. Но и по другую сторону часто оказываются молодые обманутые люди, и их тоже жалко, им по восемнадцать лет всего, и они не знают — как хорошо.
Мысленно я сразу цепляюсь за эти его слова — «они не знают, как хорошо». Что такое хорошо, знают Шабан и Беня. У них был советский университет, у них были преподаватели, не имеющие в собственности банкетных залов и ресторанов и не готовые за деньги поставить любую оценку. У них был КВН, студенческие весны и поездки в Москву, но не в качестве черножопых, а в качестве артистов. Те дагестанцы, кому двадцать сейчас, знают какое оно — это хорошо — только в том случае, если их родители способны заплатить крупную сумму, порой в несколько десятков тысяч долларов, за поступление в государственный вуз. Кстати, мединститут котируются очень высоко — поступление в него одно из самых дорогостоящих.
— Есть чувство огромной обиды, — прерывает Беня мои мысли. — Обиды на то, что все это происходит в крае, который считался одним из самых красивых на Северном Кавказе. Не потому что я там родился и по-сумасшедшему его люблю… Какие там горы, какое побережье…
— Очень загаженное побережье, — вставляю я, и Беня смиряется.
— Все попытки рекламировать Дагестан как туристическую зону обречены на провал, — говорит Шабан.
— Ну, а если там так хорошо, отчего дагестанцы едут сюда? — спрашиваю я.
— А куда им ехать, Господи?! — оживляется Шабан.
— Но вы же бываете в Махачкале! Там ресторанов больше, чем в Москве, на каждой улице они натыканы, и, да, везде очень вкусно. Салонов красоты на душу населения больше, чем в Москве. Сфера обслуживания очень развита. А рождаемость, наряду с Чечней и Ингушетией, самая высокая в стране. Но куда им идти? Когда я переезжал в Москву в 1997 году, никто из нашей команды не хотел покидать Дагестан — никуда не поедем, нам и здесь хорошо. Я был первый, а сейчас в Москве шестнадцать человек из нашей команды КВН. Все, кто мог уехать, уехал. Сейчас еще один товарищ, которого раньше было невозможно заставить, переехал. А молодым что делать?
— По крайней мере, вести себя культурно.
— Их поведение — это отдельный вопрос и отдельная головная боль.
— Скажите мне, почему дагестанская молодежь, не знающая, что такое хорошо, приезжает в Москву, видит, как здесь хорошо, все же не хочет интегрироваться?
— Мне кажется, поступить должен самый способный и самый талантливый, — отвечаю я. — Но это при условии отсутствия в вузе коррупции.
— И я считаю, что эти квоты не нужны. Очень талантливому парню из Махачкалы или Дербента они не помогают. А раздражение вызывают. Поступают и учатся в основном люди обеспеченные, которые, поступив в престижный вуз, не очень этим дорожат. У которых масса свободного времени и масса бабла, масса возможностей с гангстерскими пробуксовками проехаться по московским улицам. Вот на этом в первую голову нужно заострять внимание, иначе нас скоро захлестнет. Никто и не представляет масштабов — до чего это может дойти. Но если все заявленное президентом будет работать, если никто даже за сто тысяч долларов не уйдет от ответственности — ни кавказец, ни русский, — вот это будет здорово. Тогда и националистическую карту разыграть не смогут.
— А как вы думаете, почему именно сейчас обострились межнациональные отношения?
— Я, честно говоря, удивлен, что раньше этого не произошло, — отвечает Шабан. — Для меня эти события стали шоком, но шоком ожидаемым. Задайте в интернете слова — кавказцы, славяне, разборки — и сразу вывалится миллион ссылок на стычки мелкие и крупные по всей России.
— И какая сторона, по вашему мнению, в ней является провокатором?
— Знаете, я случайно нарвался на голосование в интернете, это — не кавказский сайт, просто люди провели опрос: как вы думаете, кто виноват в событиях на манежной площади и иже с ними? Процентов семь ответили, что кавказцы, четыре-пять процентов — что националисты, а шестьдесят пять процентов назвали отсутствие национальной политики.
— Я думаю, что тут еще сказывается неосведомленность многих Россиян в том, что Дагестан — все же часть России, в отличие от Таджикистана, Узбекистана и Казахстана, — говорю я.
— Беня переехал в 2007 году, — говорит Шабан, — а меня это уже не задевает. Ну и что? Они могут думать, что Тува — тоже не часть России.
— Но это неправильно! — горячится Беня.
— Почему неправильно? Это вопрос плохого образования, а не плохого отношения к Кавказу.
— Но вы мне так и не объяснили, почему именно неглупые дагестанские дядьки москвичам незаметны, — говорю я.
— А почему дагестанцы должны быть заметны? Мы сейчас банальностями будем говорить, но у криминала все-таки действительно нет национальности. У меня есть приятель со славянской внешностью и славянской национальности, он говорит: я бы всех этих гопников, которые у меня под балконом не дают спать ребенку, убивал бы. Просто они славянской национальности и не так заметны.
— Лет пять назад я бы с вами согласилась. Но молодежь в Дагестане сейчас другая. И вы не сможете меня убедить в том, что дурное поведение для молодой массы — не норма. Вести себя все же не умеют.
— Не умеют. Многие. И норма, — соглашается Шабан. — Но у них сильно поменялись условия жизни. Мы когда заканчивали вузы, которых было пять, а теперь их восемьдесят, мы знали, что получим свои дипломы и пойдем работать, мы будем жить, у нас там красиво, море, горы. У нас тепло, и мы с этими дипломами будем вполне успешными людьми. А они не знают… Они получили дипломы, но есть двадцать или сорок рабочих мест, а их — полторы тысячи. Что им делать-то?
Шабан спрашивает и молчит. Какое-то время молчит даже Беня. Что им делать, я не знаю. Но знаю, кому делать — тем бизнесменом и политикам, которые из года в год обещают дагестанской молодежи рабочие места. И эти слова, перетекая из одного года в другой, все отчетливей звучат пустотой. Их перестают слышать те, кто не знает, что такое хорошо, но хочет, чтобы это хорошо, наконец, наступило. Пустота обещаний каждый день убивает чью-то надежду, и это обезнадеженные люди либо уходят в лес, либо едут в Москву… танцевать лезгинку, чтобы позлить других обезнадеженных — таких же молодых, но с другим цветом глаз и волос. Можно только гадать, во что выльется столкновение этих двух безнадежностей.
Мой Дагестан
0 Аналитика / В хитросплетениях дагестанского социума
Живя в Дагестане, порой начинаешь невольно подмечать в общении с односельчанами, друзьями, коллегами интересные черты общественной структуры нашей республики. К ней трудно применить стандарты и клише, заимствованные из кино, телевидения, российской прессы.
Получается, что жить в Дагестане — значит следовать определенной сложной культуре поведения, лавируя между разными социальными прослойками и группами. Вот их-то и явления, с ними связанные, и хотелось бы описать в общих чертах.
С развалом СССР поменялись приоритеты в обществе. Звания, привилегии, госдолжности, различные социальные статусы, ордена и даже титулы сегодня доступны каждому при наличии соответствующих финансовых средств.
В Дагестане общество за последние 20 лет сильно расслоилось не только в результате рыночных реформ, и в силу бытовавших ранее, но просто вылезших наружу причин.
Повсеместно появились «новые дагестанцы», стало набирать силу и влияние духовенства, рабочий класс же сдал позиции, ведь многие заводы и фабрики закрылись.
Богатые и бедные
Это самое примитивное деление в нашем социуме.
Первые — зачастую имеют спину и покровителей, влиятельную родню, вторые — без всего этого. Имеют значение и членство в клане, и родовое село, и профессия и т. д. Наличие/ отсутствие (влиятельного) отца, дяди, братьев — также предмет градации. И не только в школе и вузе, но и при трудоустройстве, и создании семьи. Каким состоянием нужно обладать, чтобы быть богатым в Дагестане? Не менее миллиона долларов, или иметь бизнес, стоящий столько. Богачи играют своим детям свадьбы, тратя миллионы, покупают недвижимость в Москве и других регионах России.
А бедняк сегодня — это не только безработный, но и работающий дагестанец-бюджетник — врач, учитель, воспитатель детсада. Ведь их зарплаты, за вычетом расходов на питание и коммунальные услуги, хватает разве что на редкую покупку одежды себе и детям, зачастую в «секонд хэндах».
Клановая (тухумная) система в девяностые годы укрепилась — почти в каждой дагестанской народности есть разделение по кланам. Кланы родственные происходят из одних селений. Клановость приоритетна при трудоустройстве и выборе жениха/невесты. Также представители клана, состоящие на руководящих должностях, помогают соплеменникам решать какие-то проблемы.
Главой дагестанского клана — его лидером — может быть депутат или крупный бизнесмен, зачастую самый успешный представитель клана. Клановость выше национальности, представители разных национальностей могут быть членами одного клана.
Кланы в Дагестане контролируют не только районы и предприятия, но и некоторые отрасли, уцелевшей после реформ девяностых, промышленности.
Деление же по национальному признаку было всегда, но открытым такое, скрыто существовавшее в советское время явление, как «бытовой национализм», появилось лишь в пос-ледние годы.
В Дагестане затрагивать эту тему, называя те или иные народы, просто неполиткорректно. Очевидно, что представители нескольких самых многочисленных этносов имеют преимущество при трудоустройстве на госслужбу ввиду того, что в руководстве больше их представителей. Хотя, оговорюсь, в каждом конкретном случае все зависит от воли руководителя данной организации.
Бытовой национализм также проявляется в выборе друзей и невест.
Религиозное деление в дагестанском обществе — сегодня тема крайне щекотливая. Отмечу только, что в Дагестане имеются представители самых разных мусульманских течений — салафиты, сунниты, шииты, тарикатисты и т. д. Регулярно совершающих все обряды городских жителей не так уж много, на селе же все зависит от районов — в некоторых районах молятся все, в других — лишь единицы. Но распространено многоженство, шариатские браки. Положительная черта исламизации — она отрицает клановое и национальное разделение: «все мусульмане — братья». Но экономическая сторона этого явления покрыта мраком: можно ли на одни пожертвования жить так богато, как живут некоторые представители духовенства — остается загадкой.
Сельские и городские
Такое деление — одно из самых распространенных в республике. Доля городского и сельского населения почти равна, но уровень жизни на селе крайне низок. Это проявляется как в одежде, так и в выборе досуга — в селах сегодня развалилась система клубов, в то время как в городах появилось очень много новых развлечений — от бильярда до боулинга. В селах традиционно высока рождаемость, сложилась жесткая система воспитания. Однако там нет развлечений.
В девяностые годы многие сельские жители повалили в города ввиду коллапса колхозов и совхозов. Однако процесс изменения их мышления идет крайне медленно — раскрепощение и освобождение от влияния села в городах приобретает крайние формы.
Образование: интеллигенты и не очень
Сегодня наличие диплома — только обуза: количество рабочих мест ограничено, в то же время развивается строительство, ремесленное производство, транспорт и т. д. Уровень профессиональных навыков и общего развития у выпускников вузов крайне низок. «Люмпен» — работник сапожной будки с дипломом вуза — явление обыденное. Дипломы, благодаря системе частных вузов, утратили свой вес и значимость.
Что же касается интеллигенции — она раскололась: некоторая ее часть — бюджетники — работники библиотек, ПТУ, сельских школ и т. д. — оказались за чертой бедности. Другие ее представители — учителя из элитных городских школ, преподаватели вузов — обогатились, потому что смогли в полной мере реализовать свои способности (обвинять всех поголовно в коррумпированности неправильно, просто отмена советской уравниловки помогла более способным людям стать богатыми).
Среди образованных особняком стоит старая профессорско-преподавательская прослойка. Она сохраняет левые коммунистические взгляды.
Уздени и лаги
Старинное разделение на благородных (потомков представителей горского среднего класса и правящей верхушки — беков и ханов) и неблагородных — «лагов» — различных переселенцев, потомков невольников, пленных, рабов и т. п. «Уздени» сегодня почти забыты, а ведь их можно сравнивать с испанскими идальго или с арабскими бедуинами.
В республике еще остались потомки горской знати, много и тех, кто сам себя к таковым причислил — в итоге это стало еще одним пунктом социальной градации.
На деле состоятельного и уважаемого человека в Дагестане легко описать. Уважение его может складываться из (если следовать общепринятым клише): 1. Хорошего бизнеса — сети магазинов, заправок и т. д. (зачастую теневого). 2. Большого особняка. 3. «Джипа» или «мерседеса». 4. Еще одного особняка в родном селе. 5. Еженедельного посещения мечети: религиозность сегодня — модное явление. 6. Участие в судьбах родственников — выдал дочек за хороших людей, сыновья на хороших местах работают — зачастую они получили образование или учатся в Москве, и все родственники заняты в его бизнесе. Бесспорно, этот состоявшийся человек и есть представитель современного дагестанского среднего класса — дагестанский буржуа!
— Чиновники — отдельная каста дагестанского общества. Представители различных гос-организаций в Дагестане стремятся отдалиться от народа, подчеркнуть свою важность. Депутаты, главы районов и городов окружают себя пышной свитой охранников, ездят на дорогих машинах, строят себе роскошные резиденции. При этом эффективность их работы крайне низка.
Достучаться до чиновника и спросить с него практически невозможно.
Разделение по полу
Хотя женщины и отличаются большими успехами в школах и вузах (как правило, девочки в школах лучше учатся), их во власти и в управлении традиционно около 10 процентов. Доминируют они только в сфере культуры и образования, представлены в бизнесе и СМИ (хотя большой массив СМИ республики — это, скорее, госучреждения). Дагестанки-бизнесвумен, конечно, существуют, но традиционно в семьях господствуют мужчины. Пользуется успехом многоженство.
Что же до политических предпочтений наших людей, дагестанское общество сегодня крайне аполитично, и для большинства победа той или иной партии на выборах менее важна, чем победа представителя того или иного клана, села, этноса. То есть пусть он и «сукин сын — но наш сукин сын. »
Голоса за ту или иную партию и явка избирателей рисуются негласным постановлением власть предержащих.
Однако нельзя сказать, что все в Дагестане закостенело: несмотря на экономическое лихолетье, появляются ростки капитализма, в частности, при трудоустройстве. Это связано с появлением филиалов российских компаний, открытием новых офисов и т. д.
По большому счету cложная социальная структура дагестанского общества — это и дань историческому прошлому, и влияние инстинкта самосохранения наших народов.