мочульский достоевский жизнь и творчество
Мочульский К.: Достоевский. Жизнь и творчество.
Предисловие
Достоевский. Жизнь и творчество
Предисловие
Достоевский прожил глубоко трагическую жизнь. Его одиночество было безгранично. Гениальные проблемы автора «Преступления и наказания «были недоступны современникам: они видели в нем только проповедника гуманности, певца «бедных людей «, «униженных и оскорбленных». Людям XIX–го века мир Достоевского представлялся фантастическим. Тургенев, Гончаров и Лев Толстой эпически изображали незыблемый строй русского «космоса «, — Достоевский кричал, что этот «космос «непрочен, что под ним шевелится хаос. Среди всеобщего благополучия он один говорил о кризисе культуры и о надвигающихся на мир неслыханных катастрофах. Исступление и отчаянье автора «Записок из подполья «казались современникам чудачеством и болезнью. Достоевский был прозван «больным, жестоким талантом «и скоро забыт. Духовная связь между писателем и поколениями 80–х и 90–х годов порвалась. В начале ХХ–го века, перед первой революцией, символисты «открыли «Достоевского. Исторические устои русской жизни заколебались; родились новые души, с новым трагическим мироощущением. Автор «Бесов «стал их духовным учителем; они были охвачены его пророческой тревогой. В книгахъ и статьях Н. Бердяева, Д. Мережковского, С. Булгакова, А. Волынского, В. Иванова и В. Розанова впервые раскрылась философская диалектика Достоевского, впервые была оценена произведенная им духовная революция. Творчество писателя приобрело третье измерение: метафизическую глубину. Заслуга символистов — в преодолении чисто психологического подхода к создателю «романов–трагедий «. XX век увиделъ в Достоевском не только талантливого психопатолога, но и великого религиозного мыслителя.
«открытие «Достоевского произошло после революции 1917 года. В 1905 году катастрофа только предчувствовалась и давала о себе знать глухими подземными толчками, в 1917 году она разразилась. С самодовольным «культурным «благополучием XIX века было навсегда покончено. Россия, а с нею и весь мир, вступали в грозную эру неведомых социальных и духовных потрясений; предчувствия автора «Бесов «оправдались. Катастрофическое мировоззрение «больного таланта «становилось духовным климатом эпохи.
— столетие со дня его рождения — важная дата. В России и заграницей появляется ряд молодых исследователей (А. Долинин, В. Комарович, Л. Гроссман, Г. Чулков, В. Виноградов, Ю. Тынянов, А. Бем), которые кладут начало научному историко–литературному изучению творчества великого писателя. Публикуются архивы, издаются неизвестные или забытые произведения Достоевского, появляется полное собрание его писем; значительно обогащается мемуарная литература, выходят многочисленные монографии и сборники статей. Из новых публикаций наибольшую ценность представляет обнародование записных тетрадей Достоевского. Черновые наброски и заметки к «большим романам «полны захватывающего интереса. В них раскрывается лаборатория его творчества: на наших глазах рождаются, растут и развиваются его идеологические и художественные замыслы. Генезис романов–трагедий и законы их построения доступны теперь для исследования.
— философа; поколение современных исследователей открывает Достоевского — художника. Миф об эстетической безформенности и стилистической небрежности автора «Карамазовых «разрушен окончательно. Изучение поэтики писателя, его композиции, техники и стиля вводит нас в эстетический мир великого романиста.
«жил в литературе «; она была его жизненным делом и трагической судьбой. Во всех своих произведениях он решал загадку своей личности, говорил только о том, что им лично было пережито. Достоевский всегда тяготел к форме исповеди; творчество его раскрывается перед нами, как одна огромная исповедь, как целостное откровение его универсального духа. Это духовное единство жизни и творчества мы пытались сохранить в нашей работе.
Лосский Н. О. К. Мочульский. Достоевский. Жизнь и творчество. YMCA-PRESS, Париж, 1948
Художественное изображение мира, действительного или воображаемого, стоит ближе к божественной правде, чем философское, потому что оно имеет конкретный характер. Всё мировое бытие, действительное и возможное, предстоит пред разумом Божиим во всей конкретной полноте, как осознанное и опознанное Им в подлиннике. Такое знание есть доведенная до абсолютного совершенства «разумная интуиция», сочетающая в себе, по определению отца Павла Флоренского, дискурсивную дифференцированность (расчлененность) до бесконечности с интуитивною интегрированностью до единства.
В божественно совершенной разумной интуиции конкретно художественное созерцание мира сочетается с дискурсивно-философским пониманием его. В земном человеческом уме две эти стороны целостной истины в значительной мере обособлены друг от друга и, к тому же, каждая из них несовершенна, далека от полноты: художник осуществляет конкретное созерцание тех или других значительных частей мира, без достаточно глубоко анализа; философ глубоко анализирует некоторые стороны мира, но дает лишь систему отвлеченных истин о нем.
Такой гениальный художник, как Достоевский, самым выбором тем своего творчества и выпуклостью изображения сторон жизни, которые он считает значительными, намечает основы своего миропонимания. Однако на долю историка литературы и философа остается еще не малая работа анализа творчества и исследования жизни художника, чтобы выразить усмотренный им смысл мира в форме абстрактных идей. В конкретности подлинного художественного произведения, как и в самой жизни, таится столько абстрактных идей, что исчерпать их невозможно. Неудивительно поэтому, что о смысле творений Достоевского написано уже множество книг и будет написано еще больше.
Книга недавно скончавшегося Константина Васильевича Мочульского (1892—1948) много дает для понимания творчества Достоевского, но, конечно, и она не исчерпывает темы. В своем замечательном исследовании «Духовный путь Гоголя» Мочульский показал, что жизнь Гоголя на всем ее протяжении была мучительною религиозною драмою. В этой книге он обнаружил свой талант историка литературы и вместе с тем философа. В еще большей мере требуется это сочетание двух талантов для изучения жизни и произведений Достоевского. В своем исследовании Мочульский, как историк литературы, уделяет много места изучению стиля Достоевского и процессу развития его творений, но использует результаты этого труда для более глубокого проникновения в идейную сторону его творчества. Символисты (Мережковский, Вячеслав Иванов и др.), — говорит он, — открыли философскую диалектику Достоевского, а современные исследователи разрушили окончательно «миф об эстетической бесформенности и стилистической небрежности автора «Братьев Карамазовых» (стр. 8).
Гений Достоевского, действительно, «нечеловеческий» ( 112). Поэтому многие люди неспособны воспринимать эстетические достоинства его творений. Нужно много раз читать романы Достоевского, чтобы научиться при чтении мучительных драм, изображаемых им, сохранять то самообладание, которое необходимо для эстетического восприятия их. Они стоят на границе того, что человек способен воспринимать.
Пользуясь изданными в Советской России записными тетрадями Достоевского и уже произведенными в России исследованиями, Мочульский показывает, что «десятки вариантов фабул, сотни ситуаций и образов проносились в его голове; у него не хватало сил закрепить их на бумаге, он изнемогал от этих вихрей воображения. Как бы ни были перегружены его романы, всё же они только ничтожная часть первоначальных замыслов ( 112). Увлекаясь проповедью своих любимых идей, но в то же время заботясь и о занимательности, Достоевский выработал «новый повествовательный стиль»: пользуясь авантюрной бульварной литературой, романом приключений и уголовным романом, он возвел эти «вульгарные и второсортные литературные формы на вершину высокого искусства», создал роман-трагедию ( 173). Л. Гроссман исследовал чтение Достоевского и искание им увлекательной формы и показал, как возник этот своеобразный стиль его романов.
Не картинность Тургенева или Льва Толстого, а динамичность характерна в творчестве Достоевского ( 353). «За много лет до Пруста, Джойса, символистов и экспрессионистов Достоевский разбивает условность логической литературной речи и пытается воспроизвести поток мыслей и образов в их непосредственном ассоциативном движении» ( 451). «Каждое действующее лицо погружено в свою словесную стихию», — говорит Мочульский и на примерах из романа «Бесы» показывает это мастерство Достоевского ( 383).
Центральное место в романах Достоевского занимает «борьба Бога с дьяволом в сердцах людей». Крайнее напряжение ее изображено в главе «У Тихона» (исповедь Ставрогина), которую Катков отказался напечатать, хотя она, как показывает Мочульский, есть необходимое звено в художественном целом романа «Бесы». Безбожный гуманизм в своем логически необходимом развитии кончается богоборчеством. У мощных натур оно сочетается с «гордым уединением» и безграничною свободою, которую они считают себя в праве присвоить себе, но в социальной жизни безграничная свобода «богооставленного человечества» заканчивается безграничным деспотизмом и стремлением построить «муравейник» ( 536). Понимая неизбежность такого процесса, Достоевский предвидел страшные социальные катастрофы и ожидал борьбы европейского Антихриста с русским Христом. Он надеялся, что Святая Русь, благодаря своей свободе от «мещанства» и благодаря своему православию, сущность которого есть человеколюбие во Христе, спасет Европу. В своей пушкинской речи он изображает миссию России как «всепримирение идей».
Предвиденные Достоевским социальные катастрофы осуществились на наших глазах, но самая страшная из них происходит в России. Вместо всепримирения идей Советская Россия стремится насадить во всем мире самую мелкую, наиболее бедную содержанием идеологию исторического материализма. Дух мещанства, которого не было в России, теперь воспитывается советским режимом в русском народе. Зощенко обличал в советском человеке мещанские идеалы и, вероятно, поэтому ему запрещено писать.
Мочульский, по-видимому, сочувственно относится к софиологии, характерному учению русской религиозной философии, согласно которой высшее существо тварного мира есть святая София, содействующая мировой гармонии согласно воле Божией и вступившая в исторический процесс, как Матерь Божия. Поэтому он охотно подчеркивает «софийный опыт» Достоевского и особенно те места, где Достоевский говорит о Матери Богородице и Матери-Земле ( 381, 460). Его почвенничество связано с этими мыслями о Земле.
К числу замечательных открытий Достоевского принадлежит видение им «метапсихического общения человеческих сознаний» и дополнения одного человека другим, например, Ставрогина Петром Верховенским, Ивана Карамазова Смердяковым ( 318–320). В наше время наука начинает постепенно подходить к этим таинственным связям и влиянием существ друг на друга.
В начале своей книги Мочульский говорит, что «в XVIII веке одна из ветвей древнего литовского рода Достоевских переселилась на Украину» ( 9). Удивительно, как многие люди поверили дочери Достоевского Любови, будто ее отец — полулитовец. В настоящее время этого уже нельзя сказать благодаря исследованию М. В. Волоцкого «Хроника рода Достоевских» (Москва, 1933). Документальные сведения о роде Достоевских имеются начиная с 1506 г. В этом году пинский князь Федор Иванович Ярославич выдал своему боярину Даниле Иртищевичу грамоту на владение частью села Достоево (в Пинском уезде Минской губернии). После этого потомки боярина Иртищевича (по другим документам Иртища) стали называться Достоевскими. Князь Федор Иванович Ярославич «принадлежал к московской ветви Рюриковичей; отец его, князь Иван Васильевич, «бежал в Литву в княжение Василия Темного в 1456 г. Боярин Данило Иванович Иртищ мог быть или из местных уроженцев, или, не исключена возможность, что он или его отец эмигрировали в Литву из Московского государства, может быть, в свите своего князя». Прозвище родоначальника Достоевских — Иртищ — напоминает великорусский род Ртищевых ( 24). Итак, родоначальник Достоевских — или великоросс, или белорус. Вероятнее всего, что в Достоевском сочеталась кровь всех трех ветвей русского народа — великороссов, белорусов и украинцев, с преобладанием великорусского элемента.
Вопрос о религиозной жизни Достоевского в книге Мочульского недостаточно разработан. Он говорит, что, познакомившись с Белинским, Достоевский «принял весь его атеистический коммунизм». «И это не мимолетное заблуждение, а долгая душевная трагедия. Через восемь лет после обращения в атеистическую веру Белинского Достоевский писал из Омска жене декабриста Фонвизина: «Я дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки». Человек, создавший самую гениальную в мире атеистическую аргументацию (Иван Карамазов), человек, которого «всю жизнь Бог мучил», совмещал в своем сердце пламеннейшую веру с величайшим неверием» ( 99– ). Религиозная жизнь Достоевского подвергнута мною детальному исследованию в книге «Достоевский и его христианское миропонимание», написанной мною десять лет тому назад и напечатанной в 1944 г. по-словацки (русский текст и английский перевод его до сих пор еще не напечатаны). Достоевский говорит, что он «утратил было Христа». Но пламенная любовь ко Христу сохранялась у него и при общении с Белинским, и в кружке Петрашевского; очевидно, он утратил только веру в Богочеловечество Христа. В 1847 г. он вместе с доктором Яновским пошел к причастию, следовательно, вернулся к Христу как Богочеловеку. Его атеизм и отпадение от христианства длились не более чем полтора года. Говоря о своем неверии и сомнении «до гробовой крышки», он имеет в виду не бытие Бога и Богочеловечество Христа, а некоторые проблемы теодицеи и традиционной церковной веры.
Лосский Н. О. К. Мочульский. Достоевский. Жизнь и творчество. YMCA-PRESS, Париж, 1948 // Новый журнал. 1949. № 22. С. 290–294.
Мочульский К.: Достоевский. Жизнь и творчество.
Глава 1. Детство и юность
Глава 1. Детство и юность
В XVII веке одна из «ветвей древнего литовского рода Достоевских переселилась на Украйну. Дед писателя был священник; отец, Михаил Андреевич, пятнадцатилетним мальчиком бежал в Москву, окончил там Медицинскую Академию, участвовал в Отечественной войне и с 1821 г. состоял главным врачем в Мариинской больнице в Москве. Это был человек тяжелого нрава, вспыльчивый, подозрительный и угрюмый. На него находили припадки болезненной тоски; жестокость и чувствительность, набожность и скопидомство уживались в нем. Жена его, Мария Федоровна, из купеческого рода Нечаевых, кроткая и болезненная, благоговела перед мужем. Федор Михайлович сохранил от матери миниатюру с летящим ангелом:
J’ai le eoeur lout plein d’amour, Quand l’aurez‑vous a votre tour?
Переписка между родителями Достоевского полна чувствительности. Отец пишет: «Не забывай меня, бедного, бесприютного «, — «не забывай меня, бедного горемыку «. Мать отвечает: «Не горюй, голубчик мой… Да скажи мне, душа моя, что у Тебя за тоска такая, что такие за размышления грустные и что Тебя мучает, друг мой? У меня сердце замирает, когда воображу Тебя в таком грустном расположении. Умоляю Тебя, ангел мой, божество мое, береги себя для любви моей… «
слуг в воровстве. «Напиши, просит он жену, не осталось ли твоих платьев, манишек, чепчиков или чего сему подобного, равно, что у нас в чулане, вспомни и напиши подробно, ибо я боюсь, чтобы Василиса не обокрала «. Он постоянно жалуется на бедность. «Ах, как жаль, пишет он жене, что по теперешней моей бедности, не могу Тебе ничего послать ко дню Твоего ангела. Душа изныват «. Но бедности не было: Михаил Андреевич получал сто рублей ассигнациями жалования, имел частную практику, казенную квартиру, семь слуг и четверку лошадей. В 1831 г. он купил имение в Тульской губернии, состоявшее из двух деревень — Даровое и Чермашня.
Федор Михайлович Достоевский родился в Москве 30 хжтября 1821 г. Брат Михаил был старше его на год, сестра Варвара на год моложе. По словам жены писателя, Анны» Григорьевны, «Федор Михайлович охотно вспоминал о своем счастливом, безмятежном детстве и с горячим чувством говорил о матери. Он особенно любил старшего брата Мишу и сестру Вареньку. Младшие братья и сестры не оставили в нем сильного впечатления».
Воспоминания Анны Григорьевны носят характер агиографический; едва ли детство Достоевского было таким безмятежным. Мать называла Федю «настоящий огонь «; столкновения с отцом, страх перед ним и скрытое недоброжелательство рано развили в ребенке замкнутость и неискренность. «Не удивляюсь, друг мой, Федькиным проказам, писала Мария Федоровна мужу, ибо от него всегда должно ожидать подобных «. А отец говаривал Федору: «Эй, Федя, уймись, не сдобровать тебе: быть тебе под красной шапкой «. Эта угроза рекрутчиной, хотя бы и шутливая, все же не свидетельствует о родительской нежности.
Дети трепетали перед отцом, боялись вспышек его гнева. Он преподавал Михаилу и Федору латынь. Младший брат Достоевского, Андрей Михайлович вспоминает: «У отца братья, занимаясь нередко по часу и более, не смели не только сесть, но даже облокотиться на стол. Стоят, бывало, как истуканчики, склоняя по очереди mensa, mensae, или спрягая аяпо, amas, amat». Летом, когда доктор отдыхал после завтрака, кто‑нибудь из детей был обязан липовой веткой отгонять мух.
Патриархальный строй семьи своеобразно сочетался с сентиментальным стилем эпохи. Слащавая восторженность писем Достоевского к отцу производит тяжелое впечатление. В 1838 г. он пишет Михаилу Андреевичу: «Любезнейший папенька! Боже мой, как давно не писал я к Вам, как давно не вкушал я этих минут истинного сердечного блаженства, истинного, чистого, возвышенного… Блаженства, которое ощущают только те, которым есть с кем разделить часы восторга и бедствий, которым есть кому поверить все, что совершается в душе их… О, как жадно теперь я упиваюсь этим блаженством!;.. «Письмо кончается просьбой денег.
«Лагерная жизнь каждого воспитанника военно–учебных заведений, пишет он в 1839 г., требует, по крайней мере, 40 р. денег. (Я Вам пишу все это потому, что говорю с отцом моим). В эту сумму я не включаю таких потребностей, как, например, иметь чай, сахар и пр. Это и без того необходимо, и необходимо не из одного приличия, а из нужды. Когда Вы мокнете в сырую погоду под дождем в полотняной палатке или b такую погоду, придя с учения усталый, озябший, без чая можно заболеть; что со мной случилось прошлого года на походе. Но все‑таки, я, уважая Вашу нужду, не буду пить чаю. Требую только необходимого на две пары простых сапогов — шестнадцать рублей «.
Угроза не пить чаю подкреплена в другом письме моральными сентенциями: «Дети, понимающие отношения своих родителей, должны сами разделять с ними все — радость и горе; нужду родителей должны вполне нести дети. Я не буду требовать от Вас многого. Что–ж: не пив чая, не умрешь с голода. Проживу как‑нибудь… «
Дипломатия сына становится менее невинной, когда для уловления отца он пользуется мотивами более серьезными, чем отречение от чая. «Я сейчас только приобщался, пишет он. Денег занял для священника. Давно уже не имею ни копейки денег. «.
Двойственность натуры Достоевского и сложные противоречия его души уже приоткрываются в этих юношеских письмах.
‑то страшное. Друг писателя, барон Врангель, сообщает, что «об отце Достоевский решительно не любил говорить и просил о нем не спрашивать. «А. Суворин намекает на «трагический случай в семейной жизни «. «Падучая болезнь, пишет он, которою Достоевский страдал с детских лет, много прибавила к его тернистому пути в жизни. Нечто страшное, незабываемое, мучащее случилось с ним в детстве, результатом чего явилась падучая болезнь. «.
С этим вполне совпадает свидетельство доктора С. Яновского: «Федора Михайловича именно в детстве постигло то мрачное и тяжелое, что никогда не проходит безнаказанно в летах зрелого возраста и что кладет в человеке складку того характера, которая ведет к нервным болезням и, следовательно, и к naдучей и к той угрюмости, скрытности и подозрительности, на которую обыкновенно указывают, как на борьбу с нуждой, хотя таковой, по крайней мере, в ужасающей степени и нет. «.
Это, конечно, не значит, что Федор Павлович Карамазов — портрет Михаила Андреевича. Достоевский свободно распоряжается матерьялом жизни. Но «идея «отца Карамазова, несомненно, внушена образом отца Достоевского. Дочь писателя, Любовь Федоровна, пишет в своих воспоминаниях: «Мне всегда казалось, что Достоевский, создавая тип старика Карамазова, думал о своем отце «. В отеческом доме, под почтенными формами строго налаженной жизни, мальчик рано (стал замечать ложь и неблагополучие. Все романы Достоевского в глубоком смысле автобиографичны. И, конечно, в рукописи «Подростка «, он пишет о своей семье: «Есть дети, с детства уже задумывающиеся над своей семьей, с детства оскорбленные неблагообразием отцов своих, отцов и среды своей, а главное — уже с детства начинающие понимать беспорядочность и случайность основ всей их жизни, отсутствие установленных форм и родового предания. «Семья штаб–лекаря Достоевского, захудалого дворянина и мелкого помещика, вполне подходит под формулу «случайное семейство. «.
Стареющий Достоевский живет в воспоминаниях детства: чтобы освежить их, он посещает давно уже проданное имение отца. Вспоминает о дурочке Аграфене, которая весь год ходила в одной рубахе, ночевала на кладбище и рассказывала всем о своем умершем ребенке. «Идея «отца, движущая роман «Братья Карамазовы «, влечет за собой и образ дурочки Аграфены из села Даровое (Лизавета Смердящая) и название деревня Чермашня. В этом — косвенное подтверждение связи между Федором Павловичем Карамазовым и отцом Достоевского.
— парк больницы, в котором прогуливаются больные в колпаках и халатах; сказки мамки Лукерьи о ЖарПтице и Иване Царевиче; по воскресеньям — выстаивание обедни, по вечерам семейное чтение, вот — детство Достоевского. ‘ Он сохранил память о толстой няне Алёне Фроловне, которая его, трехлетнего ребенка, учила молиться: «Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим «. Чинные прогулки летом в Марьиной роще с назидательными беседами отца и ежегодные паломничества в Троицко–Сергиевскую Лавру были большими событиями в жизни ребенка. На мальчика производили сильное впечатление церковная архитектура, стройное пение хора и толпы богомольцев. Впоследствии он вспоминал, что видел исцеление кликуш. «Меня, ребенка, очень это удивляло и поражало «. Азбуке учила его мать по «Священной Истории Ветхого и Нового Завета «с картинками. Потом стал приходить учитель–дьякон, который прекрасно рассказывал «из Писания «. Достоевские нигде не бывали и гостей не принимали; братья жили без сверстников, почти без соприкосновения с внешним миром. Два–три раза их водили в театр. Достоевский запомнил представление «Жако или бразильская обезьяна «и позже игру Мочалова в »Разбойниках «Шиллера. С этого времени — ему было тогда 10 лет — начинается страстное его увлечение Шиллером. Федор и Михаил, оторванные от жизни, рано погружаются в «мечтательство «; стихи Державина, Жуковского, Пушкина, повести Карамзина и романы Вальтер Скотта открывают перед ними волшебный мир вымысла. Они бредят чувствительными героями и средневековыми рыцарями. Михаил тайком пишет стихи, а Федор грезит «Веверлеем «и «Квентен Дюрвардом «. Его воображение наполнено картинами Венеции, Константинополя, сказочного Востока. Пушкина братья знают наизусть. После смерти поэта Федор говорил: «Если бы у нас не было семейного траура (их мать скончалась в 1837 г.), я бы просил позволения отца носить траур по Пушкину «.
Начитанность мальчика Достоевского огромна: «Юрий Милославский «, «Ледяной дом «, «Семейство Холмских «, сказки казака Луганского, романы Нарежного и Вельтмана, и особенно история Карамзина и его повести, — мальчик все читал и все запомнил. У него была не простая любознательность, а настоящая страсть к литературе. В набросках к ненаписанному роману «Житие великого грешника «писатель отмечает: «Подробный психологический анализ, как действуют на ребенка произведения писателей и пр. «Герой нашего времени «. Он ужасно много читает (Вальтер Скотт и пр.). Он сильно развит и много кое–чего знает. Гоголя знает и Пушкина. Всю Библию знал. Непременно о том, как действовало на него Евангелие. Согласен с Евангелием. Чтение о Суворове. Арабские сказки. Мечты. «Запись эта несомненно автобиографична.
Для юноши Достоевского литературные впечатления важнее жизненных. Знакомство с В. Скоттом или Шиллером более определили его душевный строй, чем влияние природы или обстановка семейной жизни. Он по натуре своей человек внутренний, отвлеченный. Внутреннее всегда преобладало в нем над внешним. Напряженность душевной жизни грозила нарушением равновесия и подготовляла трагедию мечтателя, тщетно стремящегося к «живой жизни «. Проблема «человека из подполья «восходит к «абстрактной «, книжной юности писателя.
Михаил Андреевич решает переехать с младшими детьми в деревню, а старших, Михаила и Федора, поместить в Инженерное училище в Петербурге. В мае 1837 г. он отвозит их в столицу и для подготовки к вступительным экзаменам отдает в пансион Коронада Филипповича Костомарова. В «Дневнике писателя «Достоевский вспоминает об этом путешествии. «Мы с братом стремились тогда в новую жизнь, мечтали о чем‑то ужасно, обо всем «прекрасном и высоком «, — тогда это словечко было еще свежо и шговаривалось без иронии. Мы верили чему‑то страстно, и хоть мы оба отлично знали все, что требовалось к экзмену из математики, но мечтали мы только о поэзии и о поэтах. Брат писал стихи, каждый день стихотворения по три и даже дорогой, а я беспрерывно в уме сочинял роман из венецианской жизни. Тогда, всего два месяца перед тем, скончался Пушкин и мы дорогой сговаривались с братом, приехав в Петербург, тотчас же сходить на место поединка и пробраться на бывшую квартиру Пушкина, чтобы увидеть ту комнату, в которой он испустил Дух. «.
«плотного и сильного детину с багровым лицом «, который методически бил ямщика здоровенным кулаком по затылку. «Эта отвратительная картина, продолжает писатель, осталась в воспоминаниях моих на всю жизнь. Я никогда не мог забыть фельдъегеря, и многое позорное : Я имел у себя товарища, одно создание, которое так любил я. Ты писал ко мне, брат, что я не читал Шиллера — ошибаешься, брат! Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им; и я думаю, что ничего более кстати не сделала судьба в моей жизни, как дала мне узнать великого поэта в такую эпоху моей жизни; никогда бы я не мог узнать его так, как тогда. Читая с ним Шиллера, я поверял над ним и благородного, пламенного Дон–Карлоса и Маркиза Позу и Мортимера. Эта дружба так много принесла мне и горя и наслажденья. Теперь я вечно буду молчать об этом; имя же Шиллера стало мне родным, каким то волшебным звуком, вызывающим столько мечтаний; они горьки, брат; вот почему я ничего не говорил с тобой о Шиллере, о впечатлениях, им произведенных; мне больно, когда я услышу хоть имя Шиллера. «.
В письмах к брату ничего не говорится о быте училища, занятиях, преподавателях. Мечтатель не видит унылой действительности, он живет в мире литературы, поэзии — и живет в нем пламенно. Дружба с Бережецким была непрочна, и связанные с ней меятания о Шиллере скоро стали «горькими «. Вероятно, Дон Карлос — Бережедкий разочаровал своего требовательного друга. Товарищи по училищу изображают юношу Достоевского задумчивым и молчаливым. К. Трутовский пишет: «Он был хорошо сложен, коренастый; походка была у него какая‑то порывистая, цвет лица какой‑то серый, взгляд всегда задумчивый и выражение лица большею частью сосредоточенное. Военная форма совсем не шла как‑то к нему. Он держал себя всегда особняком и мне он представляется почти постоянно ходящим где‑нибудь в стороне взад и вперед с вдумчивым выражением… Вид его всегда был серьезный и я не могу себе представить его смеющимся или очень веселым в кругу товарищей. Не знаю почему, но он у нас в училище носил название Фотия. «Воспитатель Савельев так описывает Достоевского в 1841 г.: «Задумчивый, скорее угрюмый, можно сказать, замкнутый, он редко сходился с кем‑нибудь из своих товарищей… Любимым местом его занятий была амбразура окна в угловой спальне роты, выходящей на Фонтанку. В этом изолированном от других столиков месте сидел и занимался Ф. М. Достоевский; случалось нередко, что он не замечал ничего, что кругом него делалось; в известные установленные часы товарищи его строились к ужину, проходили по круглой камере в столовую, потом с шумом проходили в рекреационный зал к молитве, снова расходились по камерам. Достоевский только тогда убирал в столик свои книги и тетради, когда проходивший по спальням барабанщик, бивший вечернюю зорю, принуждал его прекратить свои занятия. Бывало, в глубокую ночь, можно было заметить Ф. М. у столика, сидящим за работой. Набросив на себя одеяло сверх белья, он, казалось, не замечал, что от окна, где он сидел, сильно дуло. «.
–учебное заведение; первые вспышки вдохновения под аккомпанимент маршировки и барабана, — вот образ его духовного одиночества в Инженерном училище.
! Гюго, и Шекспира, и Шиллера, и Гете. Он пишет брату: «Гомер (баснословный человек, может быть, как Христос, воплощенный Богом и к нам посланный) может быть параллелью только Христу, а не Гете… Ведь в Илиаде Гомер дал всему древнему миру организацию и духовной и земной жизни (совершенно в такой же силе, как Христос новому)… Виктор Гюго, как лирик, чисто с ангельским характером, с христианским младенческим направлением поэзии, — и никто не сравнится с ним в этом, ни Шиллер (сколько ни христианский поэт Шиллер), ни лирик Шекспир, ни Байрон, ни Пушкин. (Только Гомер похож на Гюго). «.
Сколько в этом письме ученического благоговения перед «гениями «, сколько незрелого восторга и туманного христианства! Достоевский знает о романтическом культе полубога Гомера, повторяет модную идею «организации «человечества, что‑то слышал о христианстве Гюго. С не меньшей страстностью он восхваляет классиков Расина и Корнеля. «У Расина нет поэзии? — восклицает он. У Расина, пламенного, страстного, влюбленного в свои идеалы Расина, у него нет поэзии? И это можно спрашивать? Теперь о Корнеле… Да знаешь ли ты, что он по гигантским характерам, духу романтизма — почти Шекспир. Читал ли ты «Le Ckb? Прочти, жалкий человек, прочти и пади в прах перед Корнелем. Ты оскорбил его. «После Корнеля выступает Бальзак, как синтез духовного развития всего человечества. «Бальзак велик, пишет Достоевский. Его характеры — произведения ума вселенной. Не дух времени, но целые тысячелетия приготовили борениями своими такую развязку в душе человека. «Под «умом вселенной «не трудно распознать «мировой дух «немецкого идеализма. Увлечение Бальзаком остается у Достоевского на всю жизнь: автор «Евгении Грандэ » — один из вечных его спутников. Не менее глубоко влияние Гофмана. Фантастический мир немецкого романтика пленяет юношу с таинственной силой; странными и страшными героями Гофмана он бредит. наяву. «У меня есть прожект, сообщает он брату: сделаться сумасшедшим. Пусть люди бесятся, лечат, пусть делают умным. Ежели ты читал всего Гофмана, то наверно помнишь характер Альбана. Ужасно видеть человека, у которого во власти непостижное, человека, который не знает, что делать ему, играет игрушкой, которая есть Бог. «Так напряжена жизнь Достоевского в литературе; чтение для него — переживание, встреча с писателем — событие. Юноша, не получивший систематического образования, лихорадочно, порывисто усваивает мировую культуру. Мелькают великие имена, сменяются восторги, кипит воображение. Но в этой хаотической смене впечатлений и увлечений постепенно намечается главная тема и отгадывается будущее призвание. В немецкой натурфилософии, в космической поэзии Гете, в «высоком и прекрасном «Шиллера и в социальных романах Бальзака Достоевский ищет одно: человека и его тайну. Его рано поражает двойственность человеческой природы. В 1838 г. он пишет брату: «Атмосфера души человека состоит из слияния неба с землею; какое–же противозаконное дитя человек; закон душевной природы человека нарушен. Мне кажется, что мир наш — чистилище духов небесных/отуманенных грешною мыслью. Мне кажется, мир принял значение отрицательное и из высокой изящной духовности вышла сатира… Как малодушен человек! Гамлет! Гамлет! «
Так впервые, в туманной романтической форме предстоит перед ним загадка грехопадения и зла.
«Душа моя недоступна прежним бурным порывам. Все в ней тихо, как в сердце человека, затаившего глубокую тайну; учиться, что значит человек и жизнь — в этом довольно успеваю я. Я в себе уверен. Человек есть тайна. Ее надо разгадать, ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком. «.
Эти пророческие слова принадлежат восемнадцатилетнему юноше. Жизнь Достоевского в училище становится мучительнее с каждым днем. Он чувствует в себе творческие силы и томится от невозможности их осуществить: «Как грустна бывает жизнь твоя, жалуется он брату, когда человек, сознавая в себя силы необъятные, видит, что они истрачены в деятельности ложной и неестественной для природы твоей… в жизни достойной пигмея, а не великана, — ребенка, а не человека. «.
Эти жалобы повторяются постоянно: «О, брат! милый брат! скорее к пристани, скорее на свободу! Свобода и призвание дело великое. Мне снится и грезится оно опять, как не помню когда‑то… как‑то расширяется душа, чтобы понять великость жизни. «.
Михаил Михайлович приезжает в Петербург для сдачи офицерского экзамена. На прощальном вечере у него Достоевский читает отрывки из своих драм: «Мария Стюарт «и «Борис Годунов «. От этих первых литературных опытов до нас дошли только заглавия. Влияние Шидловского, сочинявшего драму «Мария Симонова «, увлечение Шиллером и Пушкиным и преклонение перед актером Самойловым достаточно объясняют происхождение этих набросков. Они скоро были забыты. Но и впоследствии писатель неоднократно возвращался к плану написать драму. Мечте этой не суждено было осуществиться.
ему его долю доходов с имения. Вместе с жалованием это составляет немалую сумму: около 5. 000 р. ассигнациями в год. Но денег Достоевскому никогда не хватало; он жил широко; утром ходил на лекции для офицеров, вечера часто проводил в театре. Он увлекался Самойловым, концертами Рубини и Листа, оперой Глинки «Руслан и Людмила «. Иногда собирались у него товарищи–офицеры, играли в преферанс и штосс и лили пунш. Младший брат Андрей одно время жил с ним вместе. В своих воспоминаниях он жалуется, что «Федор напускал на себя в отношении к нему высокомерное обращение, чтобы он не зазнавался «и что он не поместил его в пансион Костомарова из денежных расчетов «. Трудно определить, насколько справедливы эти упреки. Сожительство с Андреем несомненно тяготило Федора и они расстались без сожаления: в 1842 г. Андрей поступил в училище гражданских инженеров.
голос и сухой кашель. Михаилу и его жене Эмилии Федоровне приходится позаботиться о его белье и платье. По возвращении в Петербург, Достоевский поселяется на одной квартире с доктором Ризенкампфом и работает при чертежной инженерного департамента. Ризенкампф набрасывает его портрет: «Довольно кругленький, светлый блондин с лицом округленным и слегка вздернутым носом. Светло–каштановые волосы были коротко острижены, под высоким лбом и редкими бровями скрывались небольшие, довольно глубоко лежащие серые глаза; щеки были бледные с веснушками; цвет лица болезненный, землистый, губы толстоватые. Он был далеко живее, подвижнее, горячее степенного своего брата… Он любил поэзию страстно, но писал только прозою, потому что на обработку формы не хватало у него терпения; мысли в его голове родились подобно брызгам в водовороте «.
Почтенный доктор старается внушить своему сожителю правила хозяйственной экономии, но без успеха. Достоевский живет расточительно и беспорядочно: то он угощает доктора «роскошным «обедом в ресторане Лерха, на Невском, то по месяцам сидит без гроша. Получив от опекуна из Москвы тысячу рублей, он немедленно проигрывает ее на биллиарде; случайные партнеры и подозрительные приятели обкрадывают его. Ohi вступает в разговоры с пациентами Ризенкампфа и снабжает их деньгами; возится с каким‑то бродягой, распрашивая его о жизни подонков столицы; занимает деньги у ростовщиков и тотчас же их проигрывает. Характер Достоевского верно обрисован в воспоминаниях Ризенкампфа: добрый,. щедрый, доверчивый и неприспособленный к жизни — таким останется он навсегда. Но беспорядочность быта не мешает писателю серьезно заниматься литературой. Служба тяготит его. В письмах к брату вечная жалоба: «служба надоедает «, «служба надоела, как картофель «. Наконец, в октябре 1844 г. он выходит в отставку. «Насчет моей жизни не беспокойся, пишет он Михаилу. Кусок хлеба я найду скоро. Я буду адски работать. Теперь я свободен «.
Из инженерного подпоручика Достоевский превращается в профессиЬнального литератора.
наследство. Карепин не одобряет его отставки, не может немедленно произвести раздел имения, уговаривает его одуматься. Достоевский негодует и обличает богатого родственника; письма его дышат свирепой иронией. Он драматизирует свое положение, изображая себя больным, нишим и умирающим с голода. В это время он работает над первым романом «Бедные люди «и незаметно перевоплощается в своего героя — полуголодного чиновника Макара Девушкина. Карепин добродушно назидает и журит, Достоевский отвечает злобно и язвительно. Вполне заслуженные упреки опекуна ранят его самолюбие; воображение романиста превращает этого благородного филантропа в буржуа–эксплуататора. Литература и действительность сливаются; будущий автор «Бедных людей «пылает социальным пафосом, и Карепин становится жертвой его обличений.
Вот в каком тоне пишет Достоевский опекуну: «Уведомляю Вас, Петр Андреевич, что имею величайшую надобность в платье. Зимы в Петербурге холодные, а осени весьма сыры и вредны для здоровья. Из чего следует очевидно, что без платья ходить нельзя, а не то можно протянуть ноги… Так как я не буду иметь квартиры, ибо со старой за неплатеж надо непременно съехать, то мне придется жить на улице или спать под колонадой Казанского собора. Но т. к. это нездорово, то нужно иметь квартиру. Наконец, нужно есть, потому что не есть нездорово. Я требовал, просил, умолял три года, чтобы мне выделили из имения следуемую мне после родителя часть. Мне не отвечали,, мне не хотели отвечать, меня мучали, меня унижали, надо мной насмехались. Я сносил все терпеливо, делал долги, проживался, терпел стыд и горе, терпел болезнь, голод и холод, теперь терпение кончилось и остается употребить все средства, данные мне законами и природой, чтобы меня услышали и услышали обоими ушами «…
«стыд, голод и холод «) и преследования родных переносятся в биографию Достоевского из романа «Бедные люди «. Но это не сознательная фальсификация. Увлеченный своей идеей, молодой автор действительно воображает себя умирающим от голода на улицах Петербурга. Между тем Карепин был совсем не таким свирепым буржуа, каким изображает его Достоевский. Вот что говорит о нем брат писателя, Андрей Михайлович: «Петр Андреевич Карепин был лет сорока с хвостиком и был вдов. Служил управителем канцелярии московского военного генерал–губернатора, аудитором–секретарем дамского комитета по тюрьмам и в комитете о просящих милостыню, управляющим всеми имениями князей Голицыных. Он был добрейший из добрейших людей, не просто добрый, но евангельски добрый человек. Он вышел из народа, достигнув всего своим умом и своей деятельностью «.
Богатый пожилой вдовец, женящийся на бедной девушке, появляется в романе «Бедные люди «под именем Быкова. В рассказе «Елка и свадьба «изображается пятидесятилетний богач Юлиан Мастакович, жених семнадцатилетней девушки; в «Преступлении и наказании «появляется зажиточный и солидный жених Дуни — Лужин. Может быть, в ненависти Раскольникова к жениху сестры есть следы неприязни автора к мужу сестры Вари — Карепину. Конечно, между помещиком–самодуром Быковым и Карепиным психологически столь же мало общего, как и между чиновником Девушкиным и самим Достоевским; писатель воплощает в типе Быкова — Лужина идею власти денег, насилия слабого над сильным. Опекунство Карепина, «обидевшего «бедных наследников, послужило центром, вокруг которого кристаллизовались личные чувства автора и литературные влияния. Быть может, по ассоциации с Карепиным–Быковым и героиня «Бедных людей «получила имя Вареньки (сестру Варвару, вышедшую замуж за Карепина, Достоевский в письмах называет Варенькой).
«Матильду «Эжена Сю, то сообщает, что окончил новую драму «Жид Янкель «, то пишет, что драму бросил. «Ты говоришь, прибавляет он, спасение мое — драма. Да, но постановка требует времени и плата тоже «. Михаил по его настоянию, переводит «Разбойников «и «Дон Карлоса «Шиллера и Федор проектирует издание полного перевода сочинений немецкого поэта.
В 1843 г. Бальзак три месяца живет в Петербурге. Журналы его восхваляют; это расцвет его славы в России. Достоевский решает воспользоваться успехом французского романиста) И переводит его роман «Евгения Грандэ «.
В январе 1844 г. он пишет брату: «Насчет Ревеля мы подумаем, nous verrons cela (выражение papa Grandet)… Нужно тебе знать, что на праздниках я перевел «Евгению Грандэ «Бальзака (чудо! чудо!) Мой перевод бесподобный «. Переводчик усилил эмоциональный тон Бальзаковского романа, не поскупился на эффектные сравнения и живописные эпитеты. История страданий Евгении превратилась под его пером в повесть «о глубоких и ужасных муках «бедной девушки, образ которой он почему то сравнивает с древней греческой статуей. Этот первый литературный опыт, сокращенный на треть редактором, был напечатан в «Репертуаре и Пантеоне «.
— символично. С автором «Человеческой комедии «он познакомился по книжкам. «Библиотеки для чтения «, в которых был напечатан «Отец Горио «. Журналы представляли Бальзака русской публике, как певца современного города с его контрастами дворцов и лачуг, как проповедника сострадания к несчастным и обездоленным. Отец Горио — предмет издевательств для жителей убогого пансиона в Латинском квартале и жертва страстной любви к неблагодарным дочерям — особенно поразил молодого писателя. От этого героя Бальзака идет линия «униженных «стариков–чиновников, смешных и жалких «бедных людей «Достоевского. В первом же его романе мы встречаем два варианта этого типа: старика Покровского, робеющего перед ученыод сыном, и Девушкина, погибающего от любви к сиротке Вареньке. В «Отце Горио «Бальзак коснулся проблемы сильной личности, которая в творчестве русского романиста должна была занять центральное место. Растиньяк — духовный брат Раскольникова.
«Евгении Грандэ «представлялись романтику Достоевскому завершением всего христианского искусства. Разве сам Бальзак не говорил, что его Горио — «Христос отеческой любви «и не сравнивал его страданий со «страстями,, пережитыми для спасения мира Спасителем человечества «? Достоевский учится у французского писателя технике романа, изучает его стиль. Его письма этого периода пестрят бальзаковскими выражениями; «с’est du sublime, irrevocablement, un homme qui pense a rien, nous verrons cela ( «выражение papa Grandet»), assez cause (Vautrin)».