младенец спас жизнь сиротам
Истории детей-героев, рискнувших своей жизнью ради спасения других
Зачастую опасные ситуации с детьми случаются, когда взрослых нет рядом. Тогда на помощь приходят такие же маленькие герои. Только в этом году 20 детей были награждены в Совете Федерации за мужество в спасении. И это лишь небольшая часть смельчаков, ежедневно совершающих отважные поступки по всей России. Истории трех героев, рискнувших своей жизнью ради спасения других, – в материале портала Москва 24.
Родион Калинин, 9 лет, Московская область:
Фото: из семейного архива
Спас девочку, тонущую в бассейне
Это случилось буквально месяц назад. Семья Родиона с друзьями приехали в развлекательный парк для семейного отдыха. Родион с мамой плавали в бассейне, а отец семьи со своим другом Андреем уже наплавались и стояли неподалеку на бортике, разговаривали. Внезапно Андрей подбежал к своим и крикнул: «Доставай девочку!». Из-за плеска воды и шумных криков детей, мама Родиона не расслышала фразу, но сын резко нырнул и доплыл до девочки.
Она лежала на дне бассейна и не двигалась. Мальчик вспоминает, что ни о чем не думал в этот момент, просто бросился в воду, взял девочку за руку и потянул наверх. Потом мама помогла вытащить ее на бортик. К тому моменту пятилетняя малышка находилась в воде уже около трех минут. Глядя на ее синие губы, пальцы и пятки, мама с сыном уже подумали, что ничего не удастся сделать для ее спасения, но все же побежали звать на помощь.
Тем временем подскочили отец и друг семьи, которые стали оказывать реанимационную помощь. Пока девочку откачивали, Родион плакал: «Мама, мы не смогли, она не выживет, она не реагирует». Но через некоторое время девочка открыла глаза. Сначала просто смотрела, не реагировала ни на что, а потом громко закричала. Сам маленький спаситель оказался в полной растерянности:
Ночью Родион плохо спал, и лишь несколькими днями позже смог отвлечься от этой ситуации. Герою самому-то всего девять лет, и для мамы было главным вывести сына из шокового состояния. Елена говорит, что момент осознания какого-то героического поступка так и не пришел: “Мы все работали слаженно. Один увидел, другой достал, третий откачал”.
Фото: из семейного архива
Больше всего поступком Родиона гордятся бабушка и дедушка, ведь они сами военные и воспитывают внука быть сильным и смелым. Мальчик каждое лето ездит к ним на каникулы в Крым, где, кстати, и научился плавать уже с пяти лет. С дедом по утрам они бегают на море, купаются, делают отжимания, подтягивания, приседания и бегут обратно. Родион говорит, что дедушка учит его быть сильным, смелым, выносливым и ничего не бояться.
Дома тоже делают акцент на спорт и ежедневную зарядку. Мама старается воспитывать в сыне и волевые качества, убеждая его в том, что во времена сильных женщин мужчины должны быть еще сильнее. «Если ошибается, объясняю, что ты мог бы поступить по-другому и получил бы другой результат», – говорит Елена.
Однажды мама показала сыну фильм «Офицеры», который парень очень полюбил и пересматривал потом несколько раз. А увидев еще и кадры из тульского суворовского училища, раскрыл рот и сказал: «Мам, я тоже туда хочу». Теперь семья готовит его к поступлению.
После героического поступка внимание одноклассников к Родиону заметно увеличилось. Все подходят, поздравляют и жмут руку. Девчонки тоже стали уделять больше внимания: улыбаются, пишут смс. Наверное, романтичные, но об этом мы не узнаем, так как Родион решил держать содержимое посланий в строгой тайне и с нами не поделился.
Своим поступком парень не гордится и говорит, что так поступил бы каждый, а он и его семья просто оказались в нужный момент рядом. Главным качеством в людях Родион считает доброту, и хочет, чтобы во всем мире дети не болели и не было войны.
Юля Чернова, 10 лет, Белгородская область:
Фото: ТАСС/Валерий Шарифулин
Вынесла пятерых братьев и сестер из пожара
Эта история произошла зимой 2017 года, в селе Тетеревино, в доме многодетной семьи, где дружно живут три брата и три сестры. Самой старшей, Юлии, на тот момент было 10 лет. По каким-то причинам в этот февральский день отключили отопление, и мама ушла за дровами, чтобы затопить печь. Юля, как это часто бывало, осталась дома за старшую: нужно было всех накормить, одеть и вывести на прогулку. В какой-то момент четырехлетний братик пошел на веранду попить воды и выбежал оттуда с криком: «Горим!». Юля сначала даже не поверила, ведь ребята часто шутили и обманывали ее. Но когда сама пошла на кухню, то обнаружила уже вовсю бушующее пламя. Загорелась проводка, и огонь стал стремительно распространяться по дому. У детей началась истерика: все плакали и звали на помощь, самый маленький спрятался под кровать.
Сначала Юля решила потушить пожар сама. Толкнула выходную дверь ногой, но на нее посыпалась горящая труха, потом попробовала потушить водой, но и это оказалось бесполезно. Еще она вспомнила, что нужно забрать важные документы со шкафа, и снова на нее полетели вещи, лежавшие наверху и уже охваченные пламенем. Девочка начала задыхаться и терять силы, дети кричали от ужаса – оставались считанные секунды на спасение. Борясь за жизнь своих братьев и сестер, Юля подскочила к окну в комнате и попыталась от безысходности разбить его первым, что попалось под руку – пластиковой тарелкой, не получилось.
После чего старшая сестра командным голосом сказала, чтобы все слушались ее и подошли к окну. Юля сообразила положить одеяло на стекла, чтобы никто не поранился, и накрыть детей курткой – на улице был мороз. В этот момент, увидев пожар, прибежал сосед, и девочка стала по очереди передавать ему своих братьев и сестер. После того, как перекинула через разбитое стекло двух последних, самых маленьких, стала вылезать сама, и тут же потеряла сознание.
Фото: пресс-служба ГУ МЧС России по Белгородской области
Очнулась Юля уже на снегу, который показался ей очень горячим. Сосед сказал детям бежать к нему домой. По дороге старшая сестра постоянно пересчитывала ребят – боялась, что кого-то забыла. А когда убедилась, что все на месте и в безопасности, сама упала на кровать и вновь потеряла сознание. Пришла в себя героиня уже в реанимации.
К счастью, все дети остались целы и невредимы. У Юли было обожжено пол-лица, но сейчас следы ожога уже прошли. На вопрос о том, как она сообразила, что нужно делать при пожаре, девочка отвечает, что помогли уроки ОБЖ еще с первого класса. А братья и сестры поняли, что случилось, только после того, как прошел шок, они поговорили с психологами и приехали домой.
Сейчас Юля занимается футболом, у нее много тренировок и соревнований, еще учеба и помощь по дому – свободного времени почти нет. Глядя на успехи дочери, ее папа говорит, что девочка может стать футболистом, и называет ее «маленькой героиней». Хотя сама Юля мечтает о работе в МЧС, особенно после того, как торжественно получила медаль. А также ставит в пример своего дедушку Сашу, который служил в Афганистане и рассказывал о том, как спасал людей на войне. Несмотря на тревогу и страх после таких историй, внучка гордится дедом и говорит, что хотела бы быть на него похожей не только внешне (а сходство у них сильное), но и перенять его героический характер.
Дмитрий Леонтьев, 12 лет, Самарская область:
Фото: из семейного архива
Спас друга от смертельного удара током
В июне этого года Дима сидел дома в родном селе Суходоле, когда друг Илья позвал его на улицу поиграть. Местная детвора часто бегала в заброшенное здание неподалеку, там ребята подкармливали бездомных щенят и лазили по пустым этажам. За окном второго этажа Илью привлекла железная сетка, ограждающая кабель. Мальчик вылез на нее через окно и позвал друга посмотреть. Но, собравшись перелезть обратно, Илья оступился и схватился за висящий провод, находящийся под напряжением. Увидев, что парня трясет и от него идут искры, Дима отреагировал мгновенно: залез на окно и резко попытался сдернуть друга с провода на себя, но его тоже ударило током, и оба парня полетели вниз со второго этажа.
На шум прибежали друзья и помогли пострадавшим добраться до больницы. Дима ничего не понимал, только плакал и говорил: «Спасите Илью, спасите Илью!». От удара током мальчишки сначала не узнавали друг друга и не помнили, что с ними произошло. Тем не менее, дойдя до больницы, Дима сам позвонил домой и сказал: «Пап, мне надо ухо зашивать». При падении парню разорвало ухо, он также получил ожоги руки и шеи. Состояние Ильи на момент прибытия в больницу было гораздо хуже: его колотило, цвет кожи изменился до неузнаваемости, все тело было в страшных ожогах. Если бы он провисел на проводе еще чуть-чуть, то не выжил.
Елена Леонтьева (мама Димы) признается, что в этот момент она сразу поняла: «Мой ребенок – настоящий герой!», – и позже ей было очень стыдно за то, что отругала сына. Хотя Дима и сам все понимал, переживал за маму, ведь она после происшествия плакала несколько дней подряд от мысли, что могла его потерять.
Фото: из семейного архива
Всего в семье Леонтьевых трое детей, Дима – средний ребенок. Родители воспитывают их быть смелыми и никого в обиду не давать. Елена вспоминает, как еще в возрасте пяти лет Дима выходил во двор с палкой защищать брата, который старше его на шесть лет. Сегодня маленький герой учится в шестом кадетском классе, куда сам в прошлом году попросил родителей его перевести. В этом году на первое сентября линейка в кадетском корпусе началась с вручения Диме грамоты за смелость и мужество.
В ноябре парня вместе с другими детьми-героями пригласили в Москву для церемонии награждения в Совете Федерации. Дима говорит, что во многом его сила, героизм и храбрость – заслуга родителей. Они всегда поддерживают сына словами «Ты у нас самый лучший, ты наша гордость!». С папой он часто смотрит кино про военных, спасающих своих товарищей, а мама, по заверениям сына, самая хорошая и никогда не даст в обиду.
Дима Леонтьев в свои 12 лет уже распланировал будущую жизнь: работу в МЧС или ОМОНе, женитьбу ближе к 20-ти и троих детей. А еще, когда станет взрослым, ему бы очень хотелось награждать детей, которые, как и он сам, совершили героические поступки и спасли жизни других людей.
«Родители будут потенциальными преступниками» Сенатор Мизулина решила изменить Семейный кодекс. Что не так с ее проектом?
Член комитета Совфеда по конституционному законодательству и государственному строительству Елена Мизулина представила концепцию совершенствования семейного законодательства — пакет поправок к Семейному кодексу. Планируется, что с их помощью государство сможет лучше защищать детей. Однако не все эксперты настроены оптимистично. О том, чего стоит опасаться, «Ленте.ру» рассказала президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская.
«Лента.ру»: Одно из ключевых предложений по реформе Семейного кодекса — передача части функций органов опеки полиции. Это хорошо или плохо?
Альшанская: Думаю, что многие люди, которые не связаны профессионально с этой темой, просто не знают, что фактически сегодня у нас основное количество отобраний, или как обычно говорят в СМИ, «изъятий» детей из семей осуществляется как раз руками МВД, а вовсе не опекой.
У опеки есть право отбирать детей, руководствуясь 77-й статьей Семейного кодекса. Основание — угроза здоровью и жизни ребенка. Однако при этом в соответствии с законодательством опека должна в семидневный срок подать в суд документы на ограничение родительских прав, либо на лишение родительских прав. Вариантов, когда можно было бы вернуть ребенка домой или помочь семье, нет. Но главное, что неделя для сбора доказательств — это очень мало. Поэтому этой статьей специалисты органов опеки довольно редко пользуются.
В год на всю страну насчитывается примерно две-три тысячи случаев. Это очень мало. Однако при этом детей, которые поступают из семей в больницы, приюты, другие учреждения для сирот, — гораздо больше.
Откуда они тогда берутся?
В основном поступают именно через отделения по делам несовершеннолетних ОВД. У полиции в рамках ведомственных инструкций, если ребенок безнадзорный, есть возможность отвезти его в больницы или в социальные учреждения. Либо они могут оценить ситуацию как социально опасную для ребенка.
Поэтому часто детей забирают на основании акта безнадзорности или беспризорности, хотя при этом они могут быть дома с родителями. Или пишут акт о том, что ребенок находится в социально опасном положении
И по сути сенатор предлагает легализовать эту практику, официально закрепить. Но при этом сенатор считает, что нужно четко поделить обязанности. Все, что связано с угрозой жизни и здоровью ребенка, опека передает полиции.
За опекой остаются ситуации, в которых требуется установить факт отсутствия попечения. Но на самом деле это не требует выезда на место жительства ребенка. Потому что в законопроект при этом закладывается закрытый и довольно ограниченный перечень причин для признания этого факта. По сути это: ограничение или лишение судом родителей прав, признание родителей судом безвестно отсутствующими, ситуации, когда родитель умер или ребенок добровольно оставлен в роддоме. Все эти бумаги опека может запросить в различных ведомствах.
Получается, что опека вообще перестанет выходить в семьи. А угрозу жизни и здоровья ребенку будет определять только полиция.
Но в принципе это ведь нормально?
Полиция не может и не будет оценивать угрозу риска и социальную ситуацию, у них не заложены какие-то процедуры социального расследования. Они должны как-то быстро принять решение, что есть риски (но как без процедур оценки?), и принять временные меры защиты — то есть перевезти ребенка к родственникам или в социальную или медицинскую организацию.
Это вопрос парадигмы решения сложных ситуаций, в которые могут попасть ребенок и семья. Мы должны выбрать — это социальные вопросы или все же исключительно вопросы совершения или несовершения преступления в отношении несовершеннолетнего, его сиюминутной защиты?
Если мы считаем, что это — исключительно сфера деятельности полиции, то надо полагать, что все сложные и рискованные ситуации будут решаться в пользу «применить временные меры», то есть забрать ребенка, неважно, каким словом это будет называться. А если нет процедуры сбора социального анамнеза или работы психолога, например, с ребенком, для меня непонятно, на каком основании эти решения будут приниматься.
По сути, родители будут рассматриваться как потенциальные преступники. И я абсолютно уверена, что у нас вырастет количество уголовных и административных дел, заведенных на родителей в отношении нарушения прав детей
Я не понимаю, почему люди, которые активно продвигают эту идею, этих рисков не видят. Все довольно очевидно лежит на поверхности.
Вам не кажется, что опека в последнее время себя дискредитировала? Все эти истории про то, что отбирают детей у семей за то, что, условно, в холодильнике нет кастрюли супа или в комнате не поклеены обои, вызывают большой резонанс. То есть ведомство не справлялось с ситуацией, и это требовало корректировки.
Еще раз повторю, что истории, где изъятие происходило негуманным способом по отношению к семье и где не всегда нужно было забирать ребенка, — все-таки в основном, практически во всех известных мне ситуациях, делались руками полиции. Да, зачастую с присутствием опеки, но не всегда. И, по сути, по сегодняшним правилам, опека там была органом, принимающим решение или хотя бы участвующим в его принятии. Поэтому весь народный гнев падал на нее.
И почему падал? Мы не понимали, на каких основаниях они это решение принимали. Почему их субъективный взгляд имел такую власть над людьми. И мы не видели там элемента предварительной помощи семье.
Теперь мы хотим, не меняя процедуры и не вводя процедуру оценки риска и специалистов, которые бы специально готовились, просто передать это все полиции. Почему мы решили, что это что-то изменит? Будем ждать, когда дискредитируется и полиция, поставленная в такую же неудобную ситуацию?
Но, помимо зверских побоев и сексуального насилия, есть большое количество дел, которые можно также обозначить как угрожающие жизни и здоровью. Грязь, бардак, кошачьи экскременты — это повод сразу забрать или нет? Вот синяк, например. Ребенка побили, или он упал? Это повод сразу забрать или нет?
Или самая распространенная история — злоупотребление спиртными напитками. Родители пьют и действительно не очень аккуратно следят за своим ребенком. Но при этом мы не знаем, регулярно ли это происходит, и на самом ли деле они абсолютно не справляются с воспитанием. Допустим, они выпившие, но более-менее в адеквате. Это повод сразу забрать или нет? Как это все определить без процедур оценки?
Можно ведь поговорить с соседями?
Я не вижу никаких процедур «расследования» и оценки ситуации в проекте. Похоже, как и сегодня, задача при срочном выезде в семью — принять решение здесь и сейчас, на глазок. А вдруг у людей конфликт с соседями? Важно ведь понять реальные риски для ребенка. И оценить не только риски для жизни, но и для здоровья и развития. То есть требуется понять, насколько ситуация регулярная и прочее.
Сейчас, когда мы приходим в любой детский дом и начинаем отсматривать историю ребенка, говорить с родителями, с той же полицией, которая когда-то посещала эту семью, то видим очень сложные сюжеты. Часто бывает, что полиция фиксирует одно, родители рассказывают совершенно другое. Социальная служба, которая наблюдает в динамике все это, — третье. Чтобы что-то понять, нужно вникать.
Если полиция этим будет заниматься одна, то, по идее, в ведомстве необходимо создавать отдельную структурную единицу. Сейчас там есть подразделение по делам несовершеннолетних. Значит, нужно будет доукомплектовывать его штатными психологами, социальными работниками, педагогами и прочими. То есть по сути формировать в полиции что-то наподобие органа опеки или социальной службы.
И тогда, когда у МВД появятся компетенции и инструменты, по большому счету общество действительно может сказать: «Да какая разница, кто детьми занимается — опека или полиция». Главное, делать это грамотно.
Пока же есть впечатление, что у авторов концепции в голове идеальная картинка: есть родители, у которых всегда и все хорошо получается, проблем у них нет, и к ним никто никогда не должен заходить. А есть плохие родители, которые преступники, они делают что-то плохое. Вот пусть полиция у них детей забирает
Разве не разумно ставить на первое место безопасность ребенка, а уже потом разбираться с социальными и психологическими аспектами?
Согласна. Но дьявол всегда таится в деталях. Ровно поэтому нам важны и процедуры оценки рисков, и варианты социальной (а не только правозащитной) работы, когда мы говорим о семье — очень сложном явлении.
Приведу пример из практики нашего фонда, он очень яркий и объясняет, о чем я сейчас говорю. Какое-то время назад нам позвонила женщина и рассказала свою историю. Она одинокая мама, самостоятельно растит сына-подростка. Ей сложно с ним справляться, у него протестное поведение. В школе ведет себя плохо и довольно агрессивно. Мама работает допоздна, пересекается с сыном уже вечерами. Пытается на него воздействовать, но получается с трудом. Ну и понятно, что дома ей хочется нормально с ребенком общаться, а не только воспитывать и ругать.
А школа бесконечно жалуется маме на мальчика. То он с кем-то подрался, то кого-то обозвал или еще что-то. И вот случается очередной серьезный конфликт в учебном заведении. Маму вызывают к директору. Учителя и сам директор кричат на нее, требуют немедленно принять меры, исправить поведение сына, в противном случае обещают убрать его из школы. Накрученная мама приходит вечером домой и «принимает меры». Но так, как умеет, — с ремнем в руках. Она не знает, как по-другому воздействовать на ребенка.
На следующий день у подростка в школе — физкультура. Он снимает майку. Все видят на спине следы ремня, довольно серьезные. Учителя тут же вызывают полицию и опеку. Ребенка забирают в приют, маму забирают в отделение полиции. На нее уже орут не учитель и директор, а сотрудник полиции, который обещает завести уголовное дело о нанесении тяжких телесных повреждений. Обещает, что ее лишат прав, она скоро сядет в тюрьму и никогда не увидит сына. Мама из полиции вышла в слезах. Она любит своего ребенка. Она понимает, что перегнула палку.
Если смотреть на эту историю с точки зрения полиции, то да — нарушения закона наглядные. Мама ведь на самом деле избила ребенка. В такой ситуации лишить ее родительских прав довольно легко. Но еще раз повторю — никто с мамой не работает, чтобы научить ее по-другому с ребенком говорить, чтобы он ее слышал. Та же школа, которая с моей точки зрения была катализатором ситуации, ничем семье не помогла. В школе ведь есть педагоги-психологи, социальные работники. По идее, школа должна была бы разделить с мамой ответственность за то, что происходит с ребенком.
Мне кажется, что этот случай очень наглядно говорит нам, что может получиться, если смотреть на ситуацию только с точки зрения криминалистики, уголовного и административного кодексов.
У вас есть предложения, как избежать таких перегибов?
Считаю, что, как и заложено изначально, там, где усматривается серьезное правонарушение в отношении ребенка, опека обязана подключать полицию и социальные службы. Но при этом первичная коммуникация с семьей, конечно, должна быть не у полиции, а у специалистов по социальной работе, психологов. То есть именно социальные службы должны иметь полномочия по оценке ситуации. Критерии оценки нужны прозрачные и понятные, а специалисты должны быть подготовлены и обучены такой работе.
В законе должно быть зафиксировано, что первое, что происходит после оценки рисков и ресурсов, — предложение помощи семье без изъятия ребенка. А если это невозможно, то, как и предлагает сенатор, — предложить родным ребенка взять его на время к себе. Правда, она предлагает отдавать его только тому, на кого укажет родитель. Я не согласна с тем, что это должно быть только так. В некоторых ситуациях, например, когда родитель жестоко обращался с ребенком и хочет, чтобы тот не дал против него показаний, он может настоять на передаче ребенка тому, кто с ним заодно, а не тому, к кому хочет сам ребенок.
Что делать с тем, что полиция сегодня де-факто и так выполняет роль опеки, — большой вопрос. Действительно, можно пойти по пути, который предлагает сенатор, — легализовать участие МВД в этом вопросе. Но только не полностью перепоручить, а сделать полицию частью процесса по работе с семьями. Потому что, как правильно говорит Елена Борисовна Мизулина, только у полиции есть полномочия входить в чью-то квартиру.
Сейчас же кооперация полиции и опеки происходит по личной инициативе представителей ведомств. И каждая служба действует по своим служебным приказам. Законодательно сотрудничество никак не регламентируется.
Указаны ли в документе сроки, на сколько детей могут изъять из семьи, как максимально долго может расследоваться конкретная история?
Страдающей редким онкологическим заболеванием Полине нужна помощь
Срочная помощь нужна Полине. У девочки редкое онкологическое заболевание сетчатки глаза. Она уже перенесла несколько операций, которые дали положительный эффект. Однако сейчас ситуация снова начала ухудшаться. Чтобы сохранить зрение, нужна пересадка костного мозга, но стоит она почти полтора миллиона рублей. У семьи девочки таких денег нет.
Полина умеет терпеть и стойко с совсем недетской выносливостью проходит через все испытания, что выпали на ее долю за последний год. Боль, слабость, частая тошнота. Прошлой осенью у Полины была длинная коса, но волосы выпали после курса химиотерапии.
Анна Селиванова, мама Полины: «Мы 2 недели почти лежали. Хоть и отключили от аппаратов нас, мы лежали. Плохо было, ребенок не мог ни есть, ни пить, ничего. Очень тяжело, когда твой ребенок в таком состоянии, а ты ничем не можешь помочь».
В мае прошлого года у девочки покраснел правый глаз. Сначала решили, что это аллергия, а вскоре на приеме у офтальмолога выяснилось, что глазное давление у ребенка почти в 4 раза выше нормы. Дальше были бесконечные анализы и обследования. Врачи обнаружили у ребенка глаукому, катаракту, отслоение сетчатки.
Анна Селиванова: «Искали причину, ничего не показывало. У нас на самом деле 8 операций было за это время с октября месяца. К сожалению, с каждым разом все хуже и хуже глаз себя чувствовал, но ничто не показывало, что это онкологическое заболевание».
Юрий Серов, первого хирургического отделения: «У Полины новообразование злокачественное правого глаза ретинобластома. Сложность ее случая в том, что заболевание проявилось в позднем возрасте в 9 лет».
Обычно эту злокачественную опухоль сетчатки диагностируют в младенчестве, очень редко, когда детям от 2 до 5 лет. Правый глаз пришлось экстренно удалять, слишком запущенным было состояние. Сегодня ровно год с тех пор, как Полина последний раз выходила гулять на улицу. Она с нетерпением ждет, когда снова увидит родных и окажется дома.
Полина Гридина: «Хочу стать парикмахером, люблю петь, любимый предмет у меня математика. Читать люблю».
Даже в больнице Полина продолжает делать уроки, в режиме дистанционного обучения она перешла в третий класс. Чтобы вернуться за парту, девочка должна пройти второй курс химиотерапии, а это станет возможно, когда ее состояние стабилизируется. По словам врачей, сейчас необходима трансплантация костного мозга, процедура, которая называется аферез стволовых клеток.
Юрий Серов: «Мы проводим сбор стволовых клеток, чтобы потом провести трансфузию эти клеток в организм ребенка. К сожалению, сбор стволовых клеток не покрывается программой ОМС, поэтому ребенку нужна помощь неравнодушных людей».
Для проведения жизненно необходимой Полине операции нужен 1 миллион 370 тысяч рублей. У ее семьи, в которой четверо детей, таких денег нет. Вся надежда на неравнодушных людей, которые помогли спасти уже не одну жизнь.
Чтобы помочь девочке, отправьте СМС на короткий номер 3116 со словом life и суммой пожертвования. Например, life 300.