миша мост художник биография
Художник и граффити-райтер Миша Most: «Раз до сих пор бомбят, уличное искусство живёт»
Интервью с художником и автором самого большого граффити в мире – специально для читателей Myslo.
22 августа в кластер «Октава» приедет один из самых известных российских
художников и граффити-райтеров, участник самых первых столичных
граффити-команд Миша Most. Он выступит в «Октаве» с лекцией «Будущее как произведение искусства». Накануне мероприятия Myslo публикует интервью с художником.
– Несколько слов о себе. В статьях Вас называют граффити-художником — это понятие до сих пор актуально?
– Художник и граффити-художник — это немножко разные вещи. Граффити — это узкая специализация. В первую очередь я художник. Я же участвую в мероприятиях, которые с граффити совсем не связаны.
– В девяностые и в начале нулевых стрит-арт был важной единицей уличного искусства — уметь «бомбить» и разрисовывать было модно, у художников этого жанра появилась отдельная тусовка. Сейчас же граффитисты разрисовывают дома по заказу региональных правительств, а нелегальных рисунков на стенах становится всё меньше. Что изменилось?
– Действительно, граффити — это всё-таки нелегально. То, что рисуют по заказу региональных властей, к граффити не имеет никакого отношения. Это называется мурализм, или паблик-арт. Это фасады, монументальная живопись. Тут нет никаких противоречий. Один и тот же человек может и фасады красить, и граффити бомбить. Но в 95% случаев те, кто занимаются фасадами, ими и занимаются, они граффити уже давно не бомбят, то есть нелегально не рисуют. Тут каждый выбирает свой путь.
Нельзя сказать, что, к примеру, в Москве граффити становится меньше, просто красят быстрее. Да и в разных городах по-разному. Есть города, где присутствуют граффити, просто их закрашивают. Раньше денег в бюджетах не было, граффити дольше висело. Но оно как бы есть. По факту столько же. Магазины для граффитчиков не закрываются. А значит, до сих пор бомбят и уличное искусство существует.
– Что может дать новый толчок стрит-арту и граффити?
– Толчок и новую стилизацию стрит-арту дала цифровая эра, интернет. Потом опять же история, связанная с интересом к современному искусству, к уличному искусству и интерес из галерей, музеев, эти истории с Бэнкси (псевдоним английского андеграундного художника стрит-арта, политического активиста и режиссёра. — Прим. ред.) — всё это подогревает интерес к граффити. За последние 10 лет новый виток точно присутствовал. Главное, чтобы это слишком не коммерциализировалось. Эта культура сама по себе уже существует 30-40 лет. Пока про будущее сложно сказать, что именно даст толчок.
– Должны ли современные работы этих направлений нести какое-то особое послание?
– Нет, это же свободное творчество. Никто не обязывает уличного художника вносить какое-то послание. Это может нравиться зрителю, возможно, ему хочется видеть в этом какой-то смысл. Если художник хочет угодить зрителю, он может подстраиваться под него, но это не обязательно. Но вот Бэнкси, он же стал известен из-за того, что стал доступные вещи рисовать, не просто буквы-закорючки, а карикатуры, понятные любому человеку – и бабушке, и маленькому ребенку. Чтобы его понять, не обязательно быть вхожим в субкультуру. Ошибочно считается, что стрит-арт – это какой-то посыл или протест. На 90% процентов это просто позитивные рисуночки, смайлики, портреты, и месседжа тут нет никакого.
– Вы стали автором рекордного по размеру граффити в мире. Расскажите о нем подробнее. Сколько времени нужно, чтобы рассмотреть эту роспись? Не теряются ли в такой большой работе детали? Есть ли желание побить собственный рекорд?
– По факту, это самая большая в мире роспись на фасаде авторства одного-единственного художника, но это не граффити. Это морэл, монументальная живопись, можно по-разному называть. Есть работы чуть-чуть побольше, их рисовали 20-30 человек. Чтобы рассмотреть мою работу, надо минут пятнадцать точно, для того чтобы просто пройти вдоль нее. Работу я делал, учитывая размер, масштаб и детализацию создавал, учитывая, как это будет выглядеть в реальном размере. Опыт подобной работы с большими объемами у меня уже был. Это одна из интереснейших задач, перенос размера с маленького эскиза на большой фасад. Если у человека есть такой опыт, то всё считывается очень четко живьем.
Побить этот рекорд — думаю, нет, там не столько дело было в масштабе, сколько в интересном проекте, в самой работе.
Мне не цифры были важны. Я получил очередной опыт. Но пока повторить такое желания нет.
– Также совместно с Вами был разработан первый в мире дрон-художник. Это такая дань современности?
– Дрон не совместно со мной разработан. Он был мной инициирован в принципе. Я позвал в помощники людей, которые лучше в этом разбираются. Собрал небольшую команду из профессионалов-программистов, потом подключились еще инженеры. Это не дань современности. Современность — это то, что дроны стали более доступны. Мне показалось, что это можно уже внедрять в обычную жизнь. Я понял, что сейчас это можно реализовать, чем, к примеру, 15 лет назад. Понятно, что не я единственный в мире, который об этом думал.
Просто я сделал первый программируемый дрон, который полностью автономный, им не надо с пульта управлять.
Он управляется компьютером. Задача была от доступности даже самых отдаленных сложных мест и заканчивая тем, что это робот-ассистент художника. Это пока мало применяется, мне хотелось попробовать это, быть первым в определенном роде.
– У Вас была идея сделать проект нейросети художника и узнать, как бы он мог рисовать и насколько это имело бы художественную ценность. Какова судьба этого проекта?
– По поводу нейросети художника: искусственный интеллект должен всё считывать, фильтровать информацию, создавать художественные работы. Тут можно нейросеть, можно просто бигдату использовать. Я думаю, так и будет. Появится просто искусственный интеллект, который создает произведения искусства.
– Когда Вы в последний раз рисовали на улице незаконно?
– Последний раз рисовал на улице незаконно, по-моему, неделю назад. Я постоянно рисую незаконно.
– У современного граффити и стрит-арта остался какой-то протестный, социальный посыл?
– Около 5% из всего стрит-арта имеет какое-то отношения к протесту. В принципе, стрит-арт – это уже протест. Вышел на улицу, нарисовал там, где не должен, если говорить про нелегальные граффити. Это уже протест, не обязательно лозунг там писать, тем более политический. Социальный… Да не любят люди нравоучения в наше время. Поэтому Бэнкси – единственный показатель стопроцентного стрит-арта с посылом, весь остальной стрит-арт вполне позитивный и иногда бессмысленный.
Миша Most — художник и граффити-райтер. Начал рисовать в 90-х. Практикующий сторонник нелегального граффити.
Где и когда пройдет лекция Миши, читайте в афише Myslo.
Художник Миша Most, создавший дрон: «Пытаюсь выжать из искусства по максимуму»
Борьба творца с искусственным интеллектом
Превосходная степень псевдонима художника Миши Most (с английского «самый») не притянута за уши. Среди своего поколения (36 лет), он резко выделяется: порывом, эстетикой, идеями. Его проекты — про будущее и мировые прорывы попадают, к примеру, в книги рекордов. Самую большую монументальную роспись в мире он предъявил три месяца назад. А сегодня он уже придумал и собрал первый на планете восьмимоторный дрон, который по его эскизам расписывает стены спреем. Знакомьтесь: Миша Most — гордость нашего современного искусства.
Панно на «Винзаводе» созданы восьмимоторным дроном. Фото: Из личного архива
Лет 20 назад он начинает как уличный автор, но шустро перерастает это направление — формально и идейно. Становится полноценным художником, прозвучав на международных выставках, биеннале. Когда 10 лет назад запускается «ВИНЗАВОД», Миша устраивает тут фестиваль граффити. Потом обзаводится здесь мастерской, где устраивает не один ударный проект. Собственно, а где и нынешнюю — «Эволюция 2.1» с орудующим дроном — презентовать как не на родной площадке?
Разворачивается она на «ВИНЗАВОДЕ» — как сюжет юбилейного цикла «Прощание с вечной молодостью». Несмотря на наивное название, проект — серьезный: представляет художников нового поколения, которым предрекают перевернуть будущее. По паспорту многие из них еще молодые, слегка за 30, а по факту — уже давно заявили о себе на международном уровне, завоевав статус «знаковых».
Так называемый «Цех Белого». С порога в зале второго этажа ошеломляет грандиозное панно (28 м). На нем — футуристическое раздолье: розовые роботы, человеческий мозг с голубыми подтеками, салатовые схемы строения атома, фиолетовая спираль ДНК, желтая молекула, полупрозрачные ученые. Четкость линий — феноменальная. Это дело рук октокоптера (дрона), то есть Миши, который его придумал и воплотил в реальность с помощью инженеров из TsuruRobotics и программистов из Interactive Lab.
На наших глазах они запускают машину, состоящую из восьми пропеллеров и двух баллонов с краской, оснащенных актуаром (системой нажатия). Это позволяет за один полёт наносить линии разной толщины и разных цветов. На компьютере настраивают траекторию движения в специальной программе «Управление с земли», куда забит эскиз работы Миши. Дрон поднимается, подлетает к панно и четко внутри контура распыляет спрей. Рисует автоматически, так как есть спецпрограма, которая передает координаты, когда надо нажать на кэп (распылитель), а когда перелететь к другому элементу. В это время машина контролируют с помощью джойстика, а на другом компьютере следят за ее поведением.
– Она реагирует на воздушные потоки и сенсорные датчики, – объясняет инженер. – Если возникнут проблемы, например, дрон уйдет с заданного пути и начнет хулиганить, то есть выполнять кульбиты (сальто), его придется посадить в ручном режиме.
Это случается во время тестирования, когда создаются семь пробных работ ММ01-ММ07. Из абстрактных полотен они трансформируются в предметные истории. Эта эволюция обучения дрона — результат последовательных тренировок в изображении отдельных элементов. Они — на массивных конструкциях из металлических профилей.
Мимо них на борде проносится и сам герой.
– Миша, вы и по городу так передвигаетесь?
– Нет, в основном на метро и такси, с тех пор как оно подешевело.
– Вы же в метро оставляли художественные следы. Не ловили?
– Было дело. Давно. В метро, к счастью, не ловили…
– Когда вы переходили с улицы в закрытое пространство, не возникло ощущения, что вас сковывают?
– Если перехожу в новое пространство, должен принять его правила. Они не такие же, как в граффити и на улице. Важно понимать разницу между этим. Граффити — это в основном командный уличный спорт. Не галерейная живопись. Хотя и в ней есть единичные примеры соавторства. Из удачных — Уорхол и Баския, Виноградов и Дубосарский. Граффити — общее дело.
Миша Most заканчивает самую большую монументальную роспись в мире — на заводе в Выксе. Фото: Из личного архива
– Не обидно, что ваша индивидуальность в нём распыляется?
– Здесь работает командный дух. Он заряжает на действо. Ты же в футбол не пойдешь один играть, так и на улице. Еще больше это сравнимо с выступлением на олимпийских играх, где ты в команде представляешь страну. В стрит-арте, в отличие от граффити, упор делается на единичность, как у Бэнкси.
– В чем, по-вашему, феномен его популярности?
– В языке, понятном каждому. Он переносит карикатуры с последних страниц газет на улицу. Королева в смешном облачении. Полицейский мочится на стену. Ничего сложного для понимая простого прохожего.
– Это плохо?
– Нет, Бэнкси расширил границы уличного искусства, выведя его из рамок субкультуры на открытую площадку. При этом он высмеивает социальные явления.
– А у вас какие цели?
– Как возникла идея сделать дрон?
– Эта идея витала в воздухе. Только я первый ее реализовал на таком уровне.
– Теперь каждый может это повторить?
– Пожалуйста. Все к этому идет.
– Какова тут роль творца?
– Пока она остается за мной. Дрон — мой ассистент. Сейчас я еще говорил ему, что делать. Но на следующем проекте загружу свою базу элементов в программу искусственного интеллекта, и он сам по алгоритму создаст композицию. А дрон ее нарисует.
– Опасная игра.
– Недавно основатель Фейсбук Марк Цукерберг сказал, что Илон Маск (создатель SpaceX и Tesla) только пугает нас, что скоро искусственный интеллект поглотит человечество. А через неделю порожденные им боты создают в соцсети непонятный язык и передают на нем информацию. Да, лень — двигатель прогресса. Но если человек сильно расслабится – совсем потеряет контроль над ситуацией. То же самое происходит с утратой знаний. Многие не напрягаются: считают, что все можно найти в интернете за пять секунд. Зачем уметь считать, если есть калькулятор. С этого все и началось. Раньше люди мозг тренировали, стихи учили, а сейчас все больше полагаются на компьютер.
– Далеко не все.
– Я про тенденцию. Классно создателям искусственного интеллекта. Они – сумасшедшие исследователи, хотят по максимуму выжать из науки. Как я — из искусства. Они создают фальшивого человека, чтобы он был похож на настоящего, стал его копией. Но зачем? В какой-то момент, я надеюсь, придумают закон, запрещающий андроиду или роботу быть идентичным облику человека. Это эстетический и этический моменты.
– Какова роль художника в этой ситуации?
– Показывать привычные вещи с другого ракурса. Подготовить зрителя, дать ему новую информацию. Это распространяется на все виды искусства.
– Что сейчас происходит со стрит-артом?
– Примерно в 2000-х он он стал формироваться как отдельное направление. Сегодня становится более сложной, всеобъемлющей сферой, обладая этом кучей тонкостей. Несмотря на кажущуюся свободу это очень зажатое искусство. Оно стиснуто стилистически, физически, отчасти материально.
Миша Most. Фото: Из личного архива
– Вы против коммерциализации искусства?
– Как неподготовленному зрителю разобраться в вашем мире?
– Всё началось с граффити. Шрифты, имена, буквы. Это всё Нью-Йорк 1970-х. Потом появился стрит-арт – это уже символы, рисунки, – месседж. Оба течения были нелегальными. К стрит-арту проявили повышенное внимание, что привело к его легализации. Он приятен людям: красивый рисуночек, почему бы и нет. А граффити тяготеет к вандализму. Эти жанры переходят друг в друга, между ними нет чёткой границы. Стрит-арт дальше перетекает в морализм – росписи больших фасадов, монументальную живопись. Она — легальна, потому что делается на городские деньги. С граффити город борется, закрашивает, а тут — прямая поддержка, в том числе финансовая. Это не одно и то же. Разные изображения, мотивация, посыл.
– Вас задевает, когда это путают?
– Неприятно, когда приходим к тому, что мою работу в Выксе (почти 10 тыс. кв. м., что обеспечило ей попадание в книгу рекордов России, Европы, зарегистрирована на Гиннесса. – «МК») называют граффити, потому что она «баллончиком нарисована». Исходя из этой логики, всё, что нарисовано кисточкой, — живопись. Хотя всё другое: размер, качество, посыл. Там ты бежишь, нелегально пачкаешь стены, пишешь своё имя, распространяешь его. А тут — выполняешь работу легально с дополнительной техникой и бюджетом.
– Внутреннего противоречия не возникает?
– Я же как художник не перестал рисовать на улице. Хотя многие перестают это делать, потому что считают граффити детским занятием. А в этом – большая энергетика. По дороге на «Винзавод» есть мои нелегальные граффити.
– Внезапная необходимость выбросить лишнюю энергетику?
– Это спорт и максимальная свобода творчества. Я никого не спрашиваю. Пошёл и сделал. Когда уличные художники превращаются в оформителей по заказу, занимаются декоративными фасадами.
– За это власти, в частности Минкульт, взялись. Но от многих таких вещей, особенно патриотически-исторических, пахнет фальшью.
– А в Лондоне тоже Минкульт этим занимается? Или в Америке?
– В Лондоне Минкульт в это не вмешивается. Его вообще там не слышно, не видно, как во всех цивилизованных странах.
– Там единицы фасадов, которые город делал. Думаю, никто из этого теорию заговора не плетёт. У нас дело не в Минкульте. Было много частных проектов со смелыми абстрактными рисунками, практически полной свободой творчества – я удивлялся, что они на стенах появлялись. Вот историческая тематика – другое, это не уличное искусство, а соцреклама и госзаказ.
Восьмимоторный дрон. Фото: Из личного архива
– За них же тоже может взяться талантливый автор?
– У нас куча талантливых работ, которые во время фестивалей «Most» и «Лучший город земли» 300-400 стен разрисовали. Конечно же, город платил за это деньги, они шли художникам, кураторам. Это нормально. Раньше вместо этого баннеры печатали, но они сейчас запрещены, вот и разрисовывают фасады.
– Как вы определяете художественную ценность в уличном искусстве?
– Так же, как и в живописи: цвета, сочетание, композиция, смысловой посыл.
– Насколько вы готовы подогнать свою работу под желание заказчика?
– А вы что исследуете?
– Стараюсь то и другое. Занимаюсь живописью. Я к ней подошёл по-иному, придумав новый инструмент. Делаю что-то, казалось бы, классическое, но иначе. Рождается новая пластика, новый подход. Это прорыв как в моём личном творчестве, так и в мировой практике, потому что такую работу никто ещё не делал.
– Смотрите, девочки делают селфи на фоне ваших работ. Какие ощущения?
– Скорее всего, эта мода скоро пройдет. Как взаимодействуют с моим искусством — для меня непринципиально. Когда на улице работу оставляю, не знаю же, что с ней произойдет. Может кто-то камнем кинет, другой — закрасит. У нее своя жизнь — без меня.
– Вам это легко дается?
– С холстами — нет, а с уличными работами — да. Хотя неприятно, если их зарисовывают свои, а не представители власти.
– Кого вы представляете в своих работах?
– Не себя — страну. Нет такого понятия – международный художник, хотя я во многих странах делал выставки. Всегда важно, где ты вырос, где учился. Это твой контекст, который характеризует твои работы. Куда бы я ни приехал, говорю, что из России. У людей сразу возникает контекст моего искусства. А если не возникает, то через мои работы у них, надеюсь, появляется желание узнать наше искусство. Тем более его история богата, особенно ХХ век. Есть страны, которые выстрелили в современном искусстве сильнее, чем мы, хотя в ХХ веке у них, по сути, был только соцреализм. Например, Китай. У нас все было, но этого пока недооценили.
– Кто виноват?
– Мы, конечно. Мало выставок проводим за рубежом, нечасто сообщаем о себе. Кто-то сужает себя рамками, считая, что его искусство только местного контекста. Мое искусство, к примеру, интернационально. Если бы иностранцы постоянно видели нас на выставках, на биеннале, на аукционах, они бы больше нас понимали и проявляли к нам интерес. Как китайцы поднялись? Они миллионы начали вкладывать на аукционах в свои же работы. Цены взорвались, многие обратили внимание и тоже стали покупать.
– Только что куратор Московской биеннале Юко Хасегава сказала мне, что проблема наших художников в том, что они не выходят на иностранных кураторов, которые способны оценить и дать советы с другого ракурса. Что нужно, чтобы такой куратор захотел с тобой работать?
– Международные кураторы берутся за художника, если он известный. Если ты уже сотрудничал с какой-то галереей, продаёшь работы, если крупные коллекционеры есть. Иногда даже суть работ меньше важна, чем пиар вокруг них. Нравится вещь, но у тебя размаха мало. Привезут твою выставку, а рассказать о тебе нечего. Западная аудитория привыкла к своему местному контексту, чтобы изучать что-то новое, им нужна привязка. Это мы в России очень открытые: кого бы к нам ни привезли, всех ходим и смотрим. На уровне просмотра и на Западе эта же схема работает, а на уровне вложений — нет. Нас покупают иностранцы, но в основном здесь, когда они на месте изучили специфику художника. Говорю широкими мазками, но это тенденция.
– А как вам удалось попасть с выставкой в лондонскую галерею Lazarides? Не говорю про другие ваши международные проекты.
– Это тот редкий случай, когда галерейщик приехал посмотреть мои работы в Москву. Они понравились ему, и он решил показать их в Лондоне, так как в тот момент был спрос на русское искусство среди наших эмигрантов. Но тогда же произошли события на Украине, самолет упал. Заголовки в английской прессе пошли: «Путин сбил голландских детей». Политическая пропаганда в Великобритании мощно работает. Галерист с упреком говорит: «Вы тут каждый день в новостях». Ему даже пришлось выставку Бэнкси в Москве отменить. Никто ж не объявляет, что мы открытие совершили, в частности, лекарство открыли новое, а про культуру тем более не пишут. Сложно в параллели с этим строить положительный образ нашего современного искусства. Хотя в живописи очень даже воспринимают период революции. Это доказывает ажиотаж вокруг недавней нашей выставки об этом в лондонской Академии художеств.
– Сегодня, по-вашему, можно сотворить революцию в искусстве?
– Сложно. Искусство в основном коммерциализировано. Хотя я стараюсь. Разве дрон – не революция?! Хочется, чтобы об этом и на Западе узнали. Видео и тексты на английском записываю сейчас — разошлем по иностранным СМИ. В книгу рекордов Гиннесса мы тоже сами заявку подавали. Только с ней мутная история. У них есть раздел по мурализму, но там все хитро: якобы, можно работать только спреем. Когда зашла речь о моей работе, началась длинная переписка. Я уже не выдержал и спросил: почему они мурализм зажали в рамки спрея, балончика? Я ведь работал кистями, валиками, краскопультами. Как художника можно ограничивать в средствах? Кобра работал аэрографом, Сикейрос – кисточками. Это не важно: краска на стене —живопись. Балончик — это инструмент. Та же краска. В общем, сегодня художник не может заниматься только творчеством.
– Растрачивание себя не происходит в такие моменты?
– Это как сделать холст и натянуть его на хреновый подрамник, который через полгода поведет, треснет деревяшка, и он весь развалится. Если создаешь произведение, то каждая, казалось бы, мелочь должна быть проработана. Это правило для всех видов искусства.
– У вас широкие интересы в культуре?
– Я открыт ко всему. Стараюсь много смотреть и читать, чтобы сформировать свое мнение. У меня нет предпочтений, типа хожу только в «Гоголь-центр» и смотрю лишь телеканал «Дождь». Люди не должны вгонять себя в рамки. Для меня важно погружаться в искусство других форм, других художников. Надо следить за всем, чтобы не повторяться, чтобы не проваливаться в прошлое.
– Вернемся к Бэнкси. Он же заигрывает с социально-политическим контекстом. Вам не кажется, что в том числе поэтому он прочно засел в массовом сознании? Павленский — тоже. Что думаете?
– Бэнкси больше про социалку. А у политического искусства короткий срок жизни, потому что оно пытается заниматься пропагандой здесь и сейчас. Через год меняется повестка, и это уже никому не интересно. У меня другой путь – художественный. Могу и говорю о социальных вещах, политических, но стараюсь, чтоб, в первую очередь, это было искусством. Искусство должно быть выше сиюминутности.