маяковский личная жизнь тайны
«Он хотел заняться любовью». Тюрьма, женщины и гибель Маяковского
Почему детей Маяковского разделял океан? За что он сидел в тюрьме? И кто из его многочисленных женщин был с поэтом в последние минуты?
«Пошли швырять в московские тюрьмы». Молодость за решеткой
Обо всём этом поэт впоследствии написал:
«Юношеству занятий масса.
Грамматикам учим дурней и дур мы.
Меня ж
из 5-го вышибли класса.
Пошли швырять в московские тюрьмы».
Судя по автобиографии, Маяковский реально был связан с подготовкой побега: «Живущие у нас (Коридзе (нелегальн. Морчадзе), Герулайтис и др.) ведут подкоп под Таганку. Освобождать женщин-каторжан. Удалось устроить побег из Новинской тюрьмы». Тем не менее, через 11 месяцев его отпустили за недостатком улик.
Позднее революционер Исидор Морчадзе вспоминал довольно смелое поведение юноши на дознании:
«Во время составления протокола, когда Владимиру Маяковскому пристав задал вопрос, кто он такой и почему пришёл сюда, Маяковский ответил каламбуром: «Я, Владимир Маяковский, пришёл сюда по рисовальной части, отчего я, пристав Мещанской части, нахожу, что Вл. Маяковский виноват отчасти, а посему надо разорвать его на части»».
«Прежде чем идти к невесте, побывай в Резинотресте!» Гений рекламы
Также Маяковский известен рекламной деятельностью. Особенно прославились плакаты, где его стихи работали в унисон с новаторской по тем временам изобразительной манерой петербургского художника Александра Родченко.
При этом сам Родченко подводил под эту деятельность именно идеологическую базу:
«Я голодал. Но я презирал буржуазию. Мы были бунтари против принятых канонов, вкусов и ценностей. Мы не на вкус буржуазии работали. Мы возмущали их вкусы. Нас не понимали и не покупали.
И пришел 1917 год. Нам нечего было терять, а приобрести мы могли весь Союз. И мы его приобрели. Мы пришли к большевикам. Мы делали плакаты, писали лозунги. Мы установили существующий до сих пор шрифт для лозунгов.
Работали с огромным подъемом. Это был ажиотаж и не из-за денег, а чтобы продвинуть новую рекламу всюду. Вся Москва украсилась нашей продукцией».
А вот Маяковский отзывался об этом деле более прагматично: «Ни одно, даже верное дело не движется без рекламы. Обычно думают, что надо рекламировать только дрянь — хорошая вещь и так пойдёт. Это самое неверное мнение. Реклама — это имя вещи. Реклама должна напоминать бесконечно о каждой, даже чудесной вещи. Думайте о рекламе. Здесь мы ещё щенки. Надо поучиться. Надо звать, надо рекламировать, чтоб калеки немедленно исцелялись и бежали покупать, торговать, смотреть!».
«Барышня и хулиган». От мата до киноаппарата
Бывали в творчестве Маяковского не только двусмысленные, но и вполне себе откровенно-нецензурные стихи:
«Все люди бл. ди,
Весь мир бардак!
Один мой дядя
И тот муд. к».
«Надо мной луна,
Подо мной жена,
Одеяло прилипло к ж. пе,
А мы всё куём и куём детей,
Назло буржуазной Европе».
Ну а полёт мысли одарённейшего поэта оставался грандиозным при любой лексике:
«Не голова у тебя, а седалище.
В твоих жилах моча, а не кровь.
Посадить бы тебя во влагалище
И начать переделывать вновь!»
Владимир Маяковский в фильме «Барышня и хулиган»
«Он хотел заняться любовью». Любовь и женщины Маяковского
Существует версия, что информацию распространил Максим Горький, влюбленный в барышню. Дошло до того, что спустя годы Маяковский собирался устроить драку с Горьким, но конфликт уладила Лиля Брик. По другой версии, клевету распространил Корней Чуковский.
Элли Джонс. Фото из личного архива
«Он хотел заняться любовью. Я знала, что поцелуями это не ограничится, потому что перед ним невозможно было устоять! Даже в первый вечер он не отпустил меня домой. Ты была совсем маленькой. Ты заснула. Он положил тебя на свою кровать. Он сказал, удивленно посмотрев: «Она дышит!» Ты спала, а мы разговаривали. Потом мы оба легли на кровать, обнялись – и заплакали».
Татьяна Яковлева. Кадр из д/ф «Владимир Маяковский. Третий лишний»
Маяковский даже предлагал Татьяне жениться, посвятив ей сихотворение, прямо названное «Письмо Татьяне Яковлевой». Оно заканчивалось строками:
Одной из главных версий, почему брак всё-таки не состоялся, называют нежелание Яковлевой возвращаться в Россию, на чём Маяковский горячо настаивал. По другой версии, женщину обидел роман поэта с актрисой МХАТа Вероникой Полонской (с которой, по некоторым версиям, Маяковского опять же свела Лиля Брик).
Также в жизни поэта были две женщины, с которыми у него не было романа в привычном понимании слова. В 1921 году художница Елизавета Лавинская родила сына, названного Глебом-Никитой. Много лет спустя стало известно, что отцом мальчика является не её муж, скульптор и живописец Антон Лавинский, а именно Владимир Маяковский. Рассказывается, что сначала супруг художницы воспринял произошедшее негативно, но позже успокоился, так как в их окружении была широко распространена идея свободной любви.
Елизавета Лавинская. Кадр из д/ф «Владимир Маяковский. Третий лишний»
Тем не менее, периодические контакты, рабочие и любовные, продолжались у них до конца жизни Маяковского. Свою последнюю встречу с поэтом Брюханенко описывает так:
«Редакция поручила мне съездить к Маяковскому, чтобы тут же, при мне, он сделал исправления и подписал рукопись к печати. Я приехала к нему в Гендриков переулок.
«Поздно. Умер…» Как погиб Маяковский
«Он запер двери, спрятал ключ в карман, стал требовать, чтобы я не ходила в театр, и вообще ушла оттуда. Плакал… Я спросила, не проводит ли он меня. «Нет»,— сказал он, но обещал позвонить. И ещё спросил, есть ли у меня деньги на такси. Денег у меня не было, он дал двадцать рублей…
Я успела дойти до парадной двери и услышала выстрел. Заметалась, боялась вернуться. Потом вошла и увидела ещё не рассеявшийся дым от выстрела. На груди Маяковского было небольшое кровавое пятно. Я бросилась к нему, я повторяла: «Что вы сделали. «
Он пытался приподнять голову. Потом голова упала, и он стал страшно бледнеть… Появились люди, мне кто-то сказал: «Бегите, встречайте карету «Скорой помощи…» Выбежала, встретила. Вернулась, а на лестнице мне кто-то говорит: «Поздно. Умер…»»
Проводя обыск, в квартире поэта нашли предсмертное письмо, подготовленное два дня назад и содержавшее его последнее стихотворение:
«Как говорят-
«инцидент исперчен»,
любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчёте
и не к чему перечень
взаимных болей,
бед
и обид».
«Я изменяла ему так же, как он изменял мне»: самая безумная история любви XX века — Владимир Маяковский и Лиля Брик
Этой весной исполнится 90 лет со дня смерти Владимира Маяковского, и мир опять вспомнит его историю любви с Лилей Брик — полную метаний, страстей, трагедий и чувств самых высоких температур. Лилю Брик считали некрасивой, но мужчины с щенячьим восторгом складывали свои сердца к ее ногам. Миниатюрная брюнетка с большими карими глазами и фигурой девочки-подростка была рождена, чтобы вдохновлять. Во многом именно благодаря ей мир узнал такого поэта, как Владимир Маяковский.
Читайте на Еве
Поэт Владимир Маяковский
Этот странный брак на троих навсегда вошел в историю, но никому даже не приходило в голову его осудить. Очаровательная Лиля Брик, хозяйка одного из самых известных в XX веке литературно-художественных салонов, купалась в мужском обожании, ее улыбка сводила с ума, ее хрупкость вызывала желание защищать, а умение чувствовать мужчин являлось просто феноменальным.
Поэт Владимир Маяковский и Лиля Брик Пал пред ее обаянием и глашатай российской революции поэт Владимир Маяковский. Сам он вспоминал их первую встречу довольно просто: отобрала сердце и словно маленькая девочка пошла играть с ним, как с мячиком.
Было это в 1915 году. К тому времени 22-летний Маяковский успел отсидеть в тюрьме за тягу к революционным настроениям, написать несколько стихотворений, выпустить первый сборник и всерьез увлечься живописью.
В доме у Бриков он появился вместе с младшей сестрой Лили — Эльзой. Девушка была по уши влюблена в высокого и хмурого Владимира, но навсегда лишилась его внимания, как только он впервые заговорил с хозяйкой дома.
Лиле же поэт не очень понравился, он был для нее слишком громким и звонким, что вызывало в ее утонченной душе скорее раздражение, нежели симпатию.
Но как только Маяковский, небрежно прислонившись к дверному косяку, прочел не опубликованную еще поэму «Облако в штанах» сражены были все собравшиеся, в том числе и Брики. В этот же вечер Владимир попросил разрешения посвятить поэму Лиле. С тех пор других женщин для него не существовало.
Поэт Владимир Маяковский, Лиля Брик и ее муж Оспип Брик
Осип Брик, муж Лили, отнесся к роману супруги с поэтом очень легко. По словам Лили, к тому времени они перестали жить как муж с женой и являлись просто очень хорошими друзьями. Однако именно Осип был ее настоящей любовью: другом, братом, отцом, сыном.
О нем Лиля всегда говорила с восторгом. О своем чувстве к нему отзывалась, как о любви, про которую невозможно написать. Он был частью ее самой. И он отвечал ей взаимностью, терпел романы на стороне и пришедшего однажды в их дом Маяковского принял, как родного. Так началась их жизнь втроем, которая продлилась вплоть до кончины поэта.
Поэт Владимир Маяковский и Лиля Брик
Потом многие упрекали Бриков в потребительском отношении к Маяковскому. Дескать, содержал пару неудавшихся литераторов именно он. Но тут надо отметить, что «Облако в штанах» Осип Брик опубликовал за свой счет. Он искренне восхищался натурой Владимира, просил жену не оставлять его и был чуть ли не главным поклонником творчества поэта. Для него Маяковский был не просто человеком, он был событием.
Из воспоминаний Лили потомки узнали, что жила она тогда с двумя мужчинами сразу:
«Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал»
Именно эту цитату Брик напечатал когда-то поэт Андрей Вознесенский, назвавший ее не женщиной, а монстром. Но именно такую и любил Маяковский.
Поэт Владимир Маяковский и Лиля Брик
Владимир говорил о Лиле, как о жене. Да и сама она потом вспоминала, что была его женой, хоть формального развода с Осипом и не было:
«Я была Володиной женой, изменяла ему так же, как он изменял мне, тут мы с ним в расчете»
Маяковский растворился в Лиле, он был полностью поглощен ею, а она говорила, что он обрушился на нее всей своей громадой. Не появился в жизни, нет. Ворвался в нее будто цунами. Не давал прохода, изводил ревностью… Писал только для нее.
Однажды в ресторане Лиля забыла сумочку и Владимир вернулся за ней. На слова, сидевшей за соседним столиком журналистки Ларисы Рейснер, что так он и всю жизнь будет на побегушках у Брик он ответил, ни капли, не смутившись:
«Я эту сумочку могу в зубах носить! В любви обиды нет!»
Он одаривал Лилю дорогими подарками из-за границы, купил ей в Париже «Рено», что стало настоящей оплеухой всему советском обществу. Но она давала ему не меньше, если не больше. Он любил ее, она вдохновляла его, была смыслом его существования, ядром вокруг которого вертелась вся его жизнь. Свои лучшие произведения Маяковский написал именно во время романа с Лилей.
Поэт Владимир Маяковский и Лиля Брик
При них говорили разное. И что Брики были приставлены к поэту чекистами. И что Лиля никогда не любила его, используя лишь в своих целях. И что она помешала Маяковскому обрести счастье с матерью его дочери Элли Джонс, с которой судьба свела его в Соединенных Штатах. Именно после этого романа Владимира навсегда будут утеряны прежние отношения между ним и Лилей.
Лиля прожила еще долгую жизнь и ушла из нее добровольно в 86-летнем возрасте. Осип Брик в итоге покинул ее, полюбив другую женщину. Лиля еще дважды была замужем, но своей истинной любовью всегда называла только Брика.
С О Д Е Р Ж А Н И Е
1. ЖЕНЩИНЫ В.МАЯКОВСКОГО
1.1. ЖЕНЕЧКА ЛАНГ (была на 3 года старше Маяковского). Художница. Ко времени знакомства с Маяковским была невестой другого. Полюбила Маяковского, готова была оставить жениха, но Маяковский не проявил должного внимания. Она вышла замуж за адвоката Юлия Аронсберга.
Через несколько лет она встретилась с Маяковским и ушла от мужа. Но В.В.М. признался, что любит только Лилю. Несмотря на то, что ему хорошо с Женечкой, и он готов жениться на ней, любовь к Лиле сильнее его. Женечка попросила Маяковского больше никогда не искать встречи с ней.
Начала писать воспоминания о Маяковском в 1950-е годы в эмиграции. Вернувшись в Москву в 1961 г. переписывала мемуары, вплоть до своей смерти в 1973 г.
1.2. ВЕРОЧКА – дочь знаменитого архитектора Шехтеля. Ко времени знакомства ей было 16 лет. Она его очень полюбила. Забеременела. Маяковский готовился к свадьбе. Но её родители были категорически против этого брака и увезли её в Париж.
1.3. МАРИЯ ДЕНИСОВА – была невестой инж. Строева. Ей было 19 лет. Будущий скульптор. Она жила в Одессе. Маяковский сильно увлёкся ею, добивался её любви.
Её финал был трагически загадочен. После 1936 г. никаких её работ не осталось. А в 1944 г. она необъяснимо шагнула вниз с 10-го этажа.
О Маяковском никаких воспоминаний не оставила.
1.4. СОНКА (Софья Сергеевна Шамардина) – знакомая Чуковского К.И., который ей симпатизировал и добивался её любви. Была музой поэтов, в т. числе, Северянина.
Адамович в 1937 г. был расстрелян. Софья Сергеевна долгие годы провела в ссылке.
После реабилитации вернулась в Москву.
В 1960-х гг. написала воспоминания о Маяковском. Умерла в пансионате старых большевиков в 1980 г.
1.5. ЭЛИЧКА КАГАН – дочь богатого юрисконсульта, мл. сестра Лили Брик (Эльза Триоле, в дальнейшем жена Луи Арагона). Художница, писательница. Эличка влюбилась в В.В.М. Как-то договорились встретиться около памятника Пушкину. Был сильнейший дождь. И Маяковский случайно увидел Сонку. Ему было уже не до Элички, которая мокла под дождём. Повёз в этот же вечер знакомить Сонку со своей мамой. Но Сонка не захотела выйти за него замуж, а с Эличкой пришлось расстаться. Они встретятся через год, и Эличка познакомит его с Лилей.
1.7. ЭЛЛИ ДЖОНС (Елизавета Петровна Зильберт). Она из богатой семьи. Жили в Сибири. После революции семью разметало. Элли устроилась в американскую гуманитарную миссию в Уфе. Глава миссии полковник Джонс заболел тифом, девушка ухаживала за ним. Потом они поженились и уехали в Америку. Семейная жизнь не сложилась… Знакомство Маяковского с Элли состоялось в 1925 г. в Нью-Йорке. Он стал за ней красиво ухаживать. Ему хотелось, чтобы Элли (Лизанька) стала именно той женщиной, которая освободит его от бремени любви к Лиле. После его отъезда у неё родилась дочь Патриция. Маяковский не знал, как поступить, чтобы быть вместе с дочкой.
Лиля запаниковала. Предложила забрать дочь к ним. Всё разрешилось само собой.
Маяковский получил телеграмму о том, что Элли вышла замуж за мистера Питерса, который удочерил дочку и она (Элли) просит его никогда её не беспокоить.
Через какое-то время В.В.М. пробил себе через Луначарского командировку в Париж, предварительно уговорив Элли, встретиться с ней и дочерью в Ницце. Элли объяснила, как ей было тяжело одной с дочкой. А от Маяковского ни слуху – ни духу. А мистер Питерс её спас. Но чувствовалось, что она, по-прежнему, любит Маяковского.
1.10. ПОЛОНСКАЯ ВЕРОНИКА – последняя любовь Маяковского. В 17 лет, будучи начинающей актрисой Художественного театра, вышла замуж за Яншина. Редкая красавица. Лиля не возражала против этой связи, полагая, что она не представит серьёзной угрозы, так как слишком глупа. Но Маяковский очень её полюбил. Безумно ревновал. После Лили, единственная, кому он стал писать стихи о любви. Он красиво за ней ухаживал. Она металась между ним и мужем. Он приходил на её репетиции, преследовал её везде. Она стала бояться его.
За несколько часов до самоубийства он затащил её к себе домой. Запер дверь. Стал выяснять отношения по заранее составленному плану – из 16 пунктов. Был как в бреду. Она просила, чтобы он выпустил её. Он выпустил….. И раздался выстрел.
2. ПОСЛЕДНИЕ 2 ДНЯ – ВСТРЕЧИ, КОТОРЫЕ НЕ ПРЕДОТВРАТИЛИ ТРАГЕДИЮ
Жду! Жду. Он опять спрятал маузер в стол – с тайной надеждой – а может быть, всё ещё изменится…. (О результате этой встречи – см.1.3.).
Вот и ещё одна отчаянная попытка окончилась крахом. Ещё один якорь, за который он попытался зацепиться, чтобы удержаться в этой жизни, оборвался……
2.5. 13 апреля 1930 г. Вечер.
Маяковский решил поехать навестить мать и своих сестер (видимо попрощаться навсегда). Поплакался матери, что не любят его, друзья отвернулись, пьеса провалилась…. Мать поддерживала его как могла. На Лубянку вернулся какой-то отрешённый. И тут неожиданно пришла Наталочка (см. 1.8.).
Затем зашёл Агранов. Они выпили. Агранов начал ему объяснять, почему В.В.М. отказали в визе. «Надо тебе с нашим ведомством сотрудничать – и всё наладится. И спектакли пойдут, и издания, и всё что захочешь. Другая жизнь начнётся – лёгкая, успешная….». Маяковский отнёсся к этому предложению скептически….
После ухода Агранова достаёт из ящика маузер и долго смотрит на него……
2.6. НОЧЬ С 13 НА 14 апреля 1930 г.
В квартире Катаева собралась шумная компания. Днём Маяковский предлагал Полонской пойти вместе к Катаеву, но та отказалась, сказав, что будет дома, что у неё хандра. Маяковский звонил ей домой, её дома не оказалось. Маяковский сделал вывод, что она у Катаева и прилетел, как сумасшедший.
Он убедился, что и она, и Яншин здесь. Он затащил её в ванную и закатил истерику:
«Ты должна сейчас же пойти со мной, или я убью либо тебя, либо себя». Вероника насмехалась над ним. Никуда не поехала…..
Ранним утром Маяковский вернулся на Лубянку. …Он взял такси и поехал к дому Полонской. Стал её караулить. Она вышла на улицу и увидела его. Он попросил прощение за его ночное поведение у Катаева. И умолял её поехать к нему для серьёзного разговора. Она, поколебавшись, согласилась. О последних часах жизни Маяковского – см. 1.10.
3. ПРИЧИНЫ, СПОСОБСТВУЮЩИЕ УХОДУ В.МАЯКОВСКОГО ИЗ ЖИЗНИ
1. Стал терять голос и не мог сам читать свои произведения. Другие чтецы не могли также эффектно доносить до слушателей произведения автора.
2. Провал его Юбилейной выставки «20 лет работы Маяковского в искусстве». Пришла одна молодёжь. Никто из друзей, солидных и официальных лиц не появился.
3. Провал премьеры «Бани».
4. Разрыв с Асеевым и др. Лефовцами (см. 2.2.).
5. Унизительная процедура принятия его в РАПП – Российскую ассоциацию пролетарских поэтов. В Президиуме – Фадеев, Серафимович, Авербах. (Осип Брик считал, что это самоубийство, т.к. бунтарь Маяковский лёг под власть).
6. Отказ Татьяны Яковлевой от совместной жизни и её замужество. (см. 1.9.).
7. Отказ Полонской разойтись с Яншиным и связать с Маяковским свою жизнь (см. 1.10.).
8. Неожиданный отъезд Бриков в Берлин на месяц (они не были ни на Юбилейной выставке Маяковского, ни на премьере «Бани», хотя Маяковский просил их об этом:
«Вы мчитесь, будто за вами гонятся. Вы же 15 лет никуда вместе не ездили».
Моральная поддержка Лили, да и Осипа Маяковскому была в это время крайне необходима….
4. ПЕРЕПИСКА В.МАЯКОВСКОГО с ЛИЛЕЙ БРИК
После того, как Маяковский и Л. Брик разругались и решили расстаться на 2 месяца с 28 декабря 1922 по 28 февраля 1923 г.
«…Вернувшись в Москву, Маяковский вскоре объявил два своих выступления. Первое:
«Что Берлин?» Второе: «Что Париж?» (Кажется, так они назывались на афише.)
В день выступления — конная милиция у входа в Политехнический. Маяковский пошел туда раньше, а я — к началу. Он обещал встретить меня внизу. Прихожу — его нет.
Бежал от несметного количества не доставших билета, которых уже некуда ни посадить, ни даже поставить. Обо мне предупредил в контроле, но к контролю не прорваться. Кто-то как-то меня протащил.
В зале давка. Публика усаживается по два человека на одно место. Сидят в проходах на ступенях и на эстраде, свесив ноги. На эстраде — в глубине и по бокам — поставлены стулья для знакомых. Под гром аплодисментов вышел Маяковский и начал рассказывать— с чужих слов. Сначала я слушала, недоумевая и огорчаясь. Потом стала прерывать его обидными, но, казалось мне, справедливыми замечаниями. Я сидела, стиснутая на эстраде. Маяковский испуганно на меня косился. Комсомольцы, мальчики и девочки, тоже сидевшие на эстраде, свесив ноги, и слушавшие, боясь пропустить слово, возмущенно и тщетно пытались остановить меня.
Вот, должно быть, думали они, буржуйка, не ходила бы на Маяковского, если ни черта не понимает. Так они приблизительно и выражались.
В перерыве Маяковский ничего не сказал мне. Но Долидзе, устроитель этих выступлений, весь антракт умолял меня не скандалить. После перерыва он не выпустил меня из артистической. Да я и сама уже не стремилась в зал.
Дома никак не могла уснуть от огорчения. Напилась веронала и проспала до завтрашнего обеда. Маяковский пришел обедать расстроенный, мрачный. «Пойду ли завтра на его вечер?» — «Нет, конечно».— «Что ж, не выступать?» — «Как хочешь».
Маяковский не отменил выступления.
На следующее утро звонят друзья, знакомые: почему вас не было? не больна ли? Не могли добиться толку от Владимира Владимировича. Он мрачный какой-то. Жаль, что не были. Так интересно было, такой успех. Маяковский чернее тучи.
Длинный был у нас разговор, молодой, тяжкий.
Оба мы плакали. Казалось, гибнем. Все кончено. Ко всему привыкли — к любви, к искусству, к революции. Привыкли друг к другу, к тому, что обуты-одеты, живем в тепле. То и дело чай пьем. Мы тонем в быту. Мы на дне. Маяковский ничего настоящего уже никогда не напишет.
Такие разговоры часто бывали у нас последнее время и ни к чему не приводили. Но сейчас, еще ночью, я решила — расстанемся хоть месяца на два. Подумаем о том, как же нам теперь жить.
Маяковский как будто даже обрадовался этому выходу из безвыходного положения.
Сказал: «Сегодня 28 декабря. Значит, 28 февраля увидимся»,— и ушел.
Вечером он переслал мне письмо:
Я вижу, ты решила твердо. Я знаю, что мое приставание к тебе для тебя боль. Но, Лилик, слишком страшно то, что случилось сегодня со мной, чтоб я не ухватился за последнюю соломинку, за письмо.
Я не грожу, я не вымогаю прощения. Я ничего тебе не могу обещать. Я знаю, нет такого обещания, в которое ты бы поверила. Я знаю, нет такого способа видеть тебя, мириться, который не заставил бы тебя мучиться. И все-таки я не в состоянии не писать, не просить тебя простить меня за все.
Если ты принимала решение с тяжестью, с борьбой, если ты хочешь попробовать последнее, ты простишь, ты ответишь. Но если ты даже не ответишь — ты одна моя мысль. Как любил я тебя семь лет назад, так люблю и сию секунду, чтоб ты ни захотела, чтоб ты ни велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и, в расставании сам виноват.
Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою. Я пишу только о себе, а не о тебе, мне страшно думать, что ты спокойна и что с каждой секундой ты дальше и дальше от меня и еще несколько их и я забыт совсем. Если ты почувствуешь от этого письма что-нибудь кроме боли и отвращения, ответь ради Христа, ответь сейчас же, я бегу домой, я буду ждать. Если нет — страшное, страшное горе.
Целую. Твой весь. Я. Сейчас 10, если до 11 не ответишь, буду знать, ждать нечего».
Два месяца провел Маяковский в своей добровольной тюрьме. Он просидел два месяца добросовестно, ничего себе не прощая и ни в чем себя не обманывая. Ходил под моими окнами. Передавал через домработницу Аннушку письма, записки («записочную рябь») и рисуночки. Это было единственное, что он позволял себе — несколько грустных или шутливых слов «на волю», но и в этом он как бы оправдывался. На книге «13 лет работы», которую он прислал мне тогда, надпись:
«Вы и писем не подпускаете близко,
закатился головки диск.
Это, Киска, не переписка,
а всего только переписк».
Тогда же он прислал мне свою новую книгу «Лирика». Экземпляр этот пропал, но я запомнила надпись на нем:
«Прости меня, Лиленька, миленькая,
за бедность словесного мирика,
книга должна называться «Лилинька,»
а называется «Лирика»».
Книга была плохо оформлена. Я написала об этом Маяковскому и в ответ получила записку:
«Целую Кисика: книжка не может быть паршивая, потому что на ней «Лиле» и все твои вещи. Твой Щен».
Может быть, и эта книга найдется когда-нибудь, где-нибудь, как в Ленинской библиотеке, в отделе редких книг, нашлась поэма «Человек» с надписью:
«Автору стихов моих Лиленьке
Володя».
Он присылал мне письма, записки, рисунки, цветы и птиц в клетках — таких же узников, как он. Большого клеста, который ел мясо, гадил, как лошадь, и прогрызал клетку за клеткой. Но я ухаживала за ними из суеверного чувства, что, если погибнет птица, случится что-нибудь плохое с Володей. Когда мы помирились, я раздарила всех этих птиц.
Он присылал мне письма, записки, рисунки и писал поэму про все это — поэму о любви, о быте,— о том, о чем он приказал себе думать два месяца. Впереди была цель — кончить поэму, встретиться, жить вместе по-новому. Он писал день и ночь, писал болью, разлукой, острым отвращением к обывательщине, к «Острову мертвых» в декадентской рамочке, к благодушному чаепитию, к себе, как тогда казалось, погрязшему во всем этом, и к таким же своим «партнерам» и «собутыльникам».
Иногда, не в силах удержаться, Володя звонил мне по телефону, и я как-то сказала ему, чтобы он писал мне, когда очень нужно.
«Лиличка, Мне все кажется, что ты передумала меня видеть, только сказать этого как-то не решаешься:— жалко. Прав ли я? Если не хочешь — напиши сейчас, если ты это мне скажешь 28-го (не увидев меня), я этого не переживу. Ты совсем не должна меня любить, но ты скажи мне об этом сама, прошу.
Конечно, ты меня не любишь, но ты мне скажи это немного ласково. Иногда мне кажется, что мне придумана такая казнь — послать меня к черту 28-го.
Детик, ответь (это как раз «очень нужно»). Я подожду внизу. Никогда, никогда в жизни я больше не буду таким. И нельзя. Детик, если черкнешь, я уже до поезда успокоюсь. Только напиши — верно, правду!
Целую
Твой Щен».
Мы условились 28 февраля поехать вместе в Ленинград».
«Когда мы познакомились, Маяковскому нравилось, что вокруг меня толпятся поклонники. Помню, он сказал: «Боже, как я люблю, когда ревнуют, страдают, мучаются».
Сам он всю жизнь не только не старался преодолеть в себе эти чувства, но как бы нарочно поддавался им, искал их. С особенной силой они вспыхнули теперь, когда он был от меня оторван.
«Милый, дорогой Лилёк,
Посылая тебе письмо, я знал сегодня, что ты не ответишь. Ося видит, я не писал.
Письмо это — оно лежит в столе. Ты не ответишь потому, что я уже заменен, что я уже не существую для тебя. Я не вымогаю, но, Детка, ты же можешь сделать двумя строчками то, чтоб мне не было лишней боли. Боль чересчур! Не скупись, даже после этих строчек — у меня остаются пути мучиться. Строчка не ты! Но ведь лишней боли не надо, детик. Если порю ревнивую глупость — черкни — ну, пожалуйста. Если это верно,— молчи. Только не говори неправду — ради бога».
Напиши какое-нибудь слово здесь. Дай Аннушке. Она мне снесет вниз. Ты не сердись.
Во всем какая-то мне угроза. Тебе уже нравится кто-то. Ты не назвала даже мое имя. У тебя есть. Все от меня что-то таят. »
В ответ на мой ответ о том, как я люблю его:
Пишу тебе сейчас потому, что при Коле не мог тебе ответить. Я должен тебе написать сейчас же, чтоб моя радость не помешала мне дальше вообще что-либо понимать.
Твое письмо дает мне надежды, на которые я ни в коем случае не смею рассчитывать и рассчитывать не хочу, так как всякий расчет, построенный на старом твоем отношении ко мне, может создаться только после того, как ты теперешнего меня узнаешь.
Мои письмишки к тебе тоже не должны и не могут браться тобой в расчет — т.к. я должен и могу иметь какие бы то ни стало решения о нашей жизни (если такая будет) только к 28-му. Это абсолютно верно — т.к. если б я имел право и возможность решить что-нибудь окончательно о жизни сию минуту, если б я мог в твоих глазах ручаться за правильность — ты спросила бы меня сегодня и сегодня же дала б ответ.
И уже через минуту я был бы счастливым человеком. Если у меня уничтожится эта мысль, я потеряю всякую силу и всю веру в необходимость переносить весь мой ужас.
Я с мальчишеским лирическим бешенством ухватился за твое письмо.
Но ты должна знать, что ты познакомишься 28 с совершенно новым для тебя человеком. Все, что будет между тобой и им, начнет слагаться не из прошедших теорий, а из поступков с 28, из дел твоих и его.
Я обязан написать тебе это письмо потому, что сию минуту у меня такое нервное потрясение, которого не было с ухода.
Ты понимаешь, какой любовью к тебе, каким чувством к себе диктуется это письмо.
Если тебя пугает немного рискованная прогулка е человеком о котором ты только раньше понаслышке знала, что это довольно веселый и приятный малый, черкни, черкни сейчас же.
Прошу и жду. Жду от Аннушки внизу. Я не могу не иметь твоего ответа. Ты ответишь мне, как назойливому другу, который старается «предупредить» об опасном знакомстве: «Идите к черту, не ваше дело — так мне нравится!»
Ты разрешила мне написать, когда мне будет очень нужно — это очень сейчас пришло.
Тебе может показаться — зачем это он пишет, это и так ясно. Если так покажется, это хорошо. Извини, что я пишу сегодня, когда у тебя народ — я не хочу, чтобы в этом письме было что-нибудь от нервов надуманное. А завтра это будет так. Это самое серьезное письмо в моей жизни. Это не письмо даже, это: существование.
Весь я обнимаю один твой мизинец. Щен.
Следующая записка будет уже от одного молодого человека 27-го».
Письмо это запечатано красным сургучом, кольцом Маяковского.
Я сердилась на него и на себя, что мы не соблюдаем наших условий, но была не в силах не отвечать ему — я так любила его! — и у нас возникла почти «переписка». А несколько раз мы случайно столкнулись на улице.
Я получала письма почти ежедневно.
«Дорогой и любимый Лиленок.
Я строго-настрого запретил себе впредь что-нибудь писать или как-нибудь проявлять себя по отношению к тебе—вечером. Это время, когда мне всегда немного не по себе.
После записочек твоих у меня «разряд» и я могу и хочу тебе раз написать спокойно.
При этих встречах у меня гнусный вид, я сам себе очень противен.
Еще одно: не тревожься, мой любименький солник, что я у тебя вымогаю записочки о твоей любви. Я понимаю, что ты их пишешь больше для того, чтобы мне не было зря больно. Я ничего, никаких твоих «обязательств» на этом не строю и, конечно, ни на что при их посредстве не надеюсь.
Заботься, детанька, о себе, о своем покое. Я надеюсь, что я еще буду когда-нибудь приятен тебе вне всяких договоров, без всяких моих диких выходок.
Клянусь тебе твоей жизнью, детик, что при всех моих ревностях, сквозь них, через них, я всегда счастлив узнать, что тебе хорошо и весело.
Не ругай меня, детик, за письма больше, чем следует. »
«Москва, Редингетская тюрьма 19/1 23
Любимый, милый мой, солнышко дорогое, Лиленок.
Может быть (хорошо если—да!), глупый Левка огорчил тебя вчера какими-то моими нервишками. Будь веселенькая! Я буду. Это ерунда и мелочь. Я узнал сегодня, что ты захмурилась немного, не надо, Лучик!
Конечно, ты понимаешь, что без тебя образованному человеку жить нельзя. Но если у этого человека есть крохотная надеждочка увидеть тебя, то ему очень и очень весело. Я рад подарить тебе и вдесятеро большую игрушку, чтоб только ты потом улыбалась. У меня есть пять твоих клочочков, я их ужасно люблю, только один меня огорчает,— последний — там просто «Волосик, спасибо», а в других есть продолжения — те мои любимые.
Ведь ты не очень сердишься на мои глупые письма? Если сердишься, то не надо — от них у меня все праздники.
Я езжу с тобой, пишу с тобой, сплю с твоим кошачьим имечком и все такое.
Целую тебя, если ты не боишься быть растерзанной бешеным собаком.
Любимый, помни меня. Поцелуй Клеста. Скажи, чтоб не вылазил— я же не вылажу!»
«После Володиной смерти я нашла в ящике его письменного стола в Гендриковом переулке пачку моих писем к нему и несколько моих фотографий. Все это было обернуто в пожелтевшее письмо-дневник ко мне, времени «Про это». Володя не говорил мне о нем.
Вот отрывки из него:
«Солнышко Личика!
Сегодня 1 февраля. Я решил за месяц начать писать это письмо. Прошло 35 дней.
Это, по крайней мере, часов 500 непрерывного думанья!
Я пишу потому, что я больше не в состоянии об этом думать (голова путается, если не сказать), потому что, думаю, все ясно и теперь (относительно, конечно) и, в-третьих, потому, что боюсь просто разрадоваться при встрече и ты можешь получить, вернее, я всучу тебе под соусом радости и остроумия мою старую дрянь. Я пишу письмо это очень серьезно. Я буду писать его только утром, когда голова еще чистая и нет моих вечерних усталости, злобы и раздражения.
На всякий случай я оставлю поля, чтоб, передумав что-нибудь, я б отмечал.
Я постараюсь избежать в этом письме каких бы то ни было «эмоций» и «условий».
Это письмо только о безусловно проверенном мною, о передуманном мною за эти месяцы — только о фактах. Ты прочтешь это письмо обязательно и минутку подумаешь обо мне. Я так бесконечно радуюсь твоему существованию, всему твоему, даже безотносительно к себе, что не хочу верить, что я сам тебе совсем не важен.
Что делать со «старым»?
Это не оправдание, Личика, это только новая улика против меня, новые подтверждения, что я именно опустился.
Но, детка, какой бы вины у меня ни было, наказания моего хватит на каждую — даже не за эти месяцы. Нет теперь ни прошлого просто, ни давнопрошедшего, а есть один, до сегодняшнего дня длящийся, ничем не делимый ужас. Ужас не слово, Лиличка, а состояние — всем видам человеческого горя я б дал сейчас описание с мясом и кровью. Я вынесу мое наказание как заслуженное. Но я не хочу иметь поводов снова попасть под него. Прошлого для меня по отношению к тебе до 28 февраля — не существует ни в словах, ни в мыслях, ни в делах.
Быта никакого, никогда, ни в чем не будет! Ничего старого бытового не пролезет, за ЭТО я ручаюсь твердо. Это-то я уж во всяком случае гарантирую. Если я этого не смогу сделать, то я не увижу тебя никогда, увиденный, приласканный даже тобой — если я увижу опять начало быта, я убегу (весело мне говорить сейчас об этом, мне, живущему два месяца только для того, чтоб 28 февраля в 3 часа дня взглянуть на тебя).
(3 февраля 1923 г. 1 ч. 8 м.) Сегодня (всегда по воскресеньям), я еще с вчерашнего дня, не важный. Писать воздержусь. Гнетет меня еще одно: я как-то глупо ввернул об окончании моей поэмы Оське — получается какой-то шантаж на «прощение» — положение совершенно глупое. Я нарочно не кончу вещи месяц! Кроме того, это тоже поэтическая бытовщина делать из этого какой-то особый интерес.
Говорящие о поэме думают, должно быть,— придумал способ интриговать. Старый приемчик! Прости, Лилик,— обмолвился о поэме как-то от плохого настроения.
Сегодня у меня очень «хорошее» настроение. Еще позавчера я думал, что жить сквернее нельзя. Вчера я убедился, что может быть еще хуже — значит, позавчера было не так уж плохо.
Одна польза от всего этого: последующие строчки, представляющиеся мне до вчера гадательными, стали твердо и незыблемо.
О моем сиденье
Я сижу до сегодняшнего дня щепетильно честно, знаю, точно так же буду сидеть и еще до 3 ч. 28. Почему я сижу — потому что люблю? Потому что обязан? Из-за отношений?
Ни в коем случае.
Я сижу только потому, что сам хочу, хочу подумать о себе, о своей жизни.
Если это даже не так, я хочу и буду думать, что именно так. Иначе всему этому нет ни названия, ни оправдания.
Только думая так, я мог бы, не кривя, писать записки тебе, что «сижу с удовольствием» и т. д.
Можно ли так жить вообще?
Можно, но только не долго. Тот, кто проживет хотя бы вот и 39 дней, смело может получить аттестат бессмертия.
Поэтому никаких представлений об организации будущей моей жизни на основании этого опыта я сделать не могу. Ни один из этих 39 дней я не повторю никогда в моей жизни.
Я только могу говорить о мыслях, об убеждениях, верах, которые у меня оформляются к 28-му и которые будут точкой, из которой начнется все остальное, точкой, из которой можно будет провести столько линий, сколько мне захочется и сколько мне захотят. Если бы ты не знала меня раньше, это письмо было бы совершенно не нужно, все решалось бы жизнью. Только потому, что на мне в твоем представлении за время бывших плаваний нацеплено миллион ракушек — привычек и пр. гадости,— только поэтому тебе нужно кроме моей фамилии при рекомендации еще и этот путеводитель.»
«Теперь о создавшемся:
Люблю ли я тебя? (5.2.23 г.)
Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь. Смешно об этом писать, ты сама это знаешь.
Мне ужасно много хотелось здесь написать. Я нарочно оставил день продумать все это точно.
Но сегодня утром у меня невыносимое ощущение ненужности для тебя всего этого.
Только желание запротоколить для себя продвинуло эти строчки.
Едва ли ты прочтешь когда-нибудь написанное здесь. Самого же себя долго убеждать не приходится. Тяжко, что к дням, когда мне хотелось быть для тебя крепким, и на утро перенеслась эта нескончаемая боль. Если совсем не совладаю с собой — то больше писать не стану. (6.02.23)
Опять о моей любви. О пресловутой деятельности. Исчерпывает ли для меня любовь все? Все, но только иначе. Любовь это Жизнь, это главное. От нее разворачиваются и стихи и дела и все прочее. Любовь это сердце всего. Любовь это сердце всего.
О твоем приглашении
Я хотел писать о том любишь ли ты меня, но твое письмо совершенно меня разбудоражило, я должен для себя еще раз остановиться на нем.
Может ли быть это письмо продолжением отношений? Нет, ни в каком случае нет.
Пойми, детик! Мы разошлись, чтоб подумать о жизни в дальнейшем, длить отношения не хотела ты, вдруг ты вчера решила что отношения быть со мной могут, почему же мы не вчера поехали, а едем через 3 недели? Потому что мне нельзя? Этой мысли мне не должно и являться, иначе мое сидение становится не добровольным, а заточением, с чем я ни на секунду не хочу согласиться.
Я никогда не смогу быть создателем отношений, если я по мановению твоего пальчика сажусь дома реветь два месяца, а по мановению другого срываюсь даже не зная что думаешь и, бросив все, мчусь. Не словом а делом я докажу тебе что я думаю обо всем и о себе также прежде чем сделать что-нибудь.
Я буду делать только то что вытекает и из моего желания.
Я еду в Питер.
А если да, то что дальше? Там видно будет. Я слышал, что этой женщине быстро все надоедает. Что влюбленные мучаются около нее кучками, один недавно чуть с ума не сошел. Надо все сделать чтоб оберечь себя от такого состояния.
Чтоб во всем этом было мое участие я заранее намечаю срок возврата (ты думаешь, чем бы дитя не тешилось, только б не плакало, что же, начну с этого), я буду в Москве пятого, я все сведу так, чтоб пятого я не мог не вернуться в Москву. Ты это, детик, поймешь. (8/02 23).
Я не терплю «должен» приходить!
Я бесконечно люблю, когда я «должен» не приходить, торчать у твоих окон, ждать хоть мелькание твоих волосиков из авто.
Я что угодно с удовольствием сделаю по доброй воле, хоть руку сожгу, по принуждению даже несение какой-нибудь покупки, самая маленькая цепочка вызывает у меня чувство тошноты, пессимизма и т.д. Что ж отсюда следует что я должен делать все что захочу? Ничего подобного. Надо только не устанавливать для меня никаких внешне заметных правил. Надо то же самое делать со мной, но без всякого ощущения с моей стороны. Целую Кисю. (27/02. 23).
Какая жизнь у нас может быть, на какую я в результате согласен? Всякая. На всякую. Я ужасно по тебе соскучился и ужасно хочу тебя видеть».
Не раз в эти два месяца я мучила себя за то, что В. страдает в одиночестве, а я живу обыкновенной жизнью, вижусь с людьми, хожу куда-то. Теперь я была счастлива. Поэма, которую я только что услышала, не была бы написана, если б я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит, может быть, громко, но тогда это было именно так».
БРИК (Каган) Лиля (1891-1978) – Мужья: