Что значит отменить человека
Канселлинг: что такое культура отмены и кого она касается
Как можно кого-то отменить, если вы уверены, что это на пользу
Вместе с онлайн-англицизмами «троллинг», «буллинг», «хейтинг» в разговорный обиход проникло понятие «канселлинг», которое считается довольно юным — в том числе там, где его придумали. «Отменять» кого-либо не приходило в голову даже любителям поковеркать родной язык американцам, пока в 1991-м выражение Cancel that bitch (извините) не прозвучало с экрана в боевике «Нью-Джек сити». Спустя пару декад схожее словосочетание разлетелось по интернету с подачи героя популярного реалити-шоу и общего одобрения пользователей. Теперь никого не удивляет, что можно отменить не только событие, но и человека, чьи поступки вызывают осуждение.
Что такое канселлинг
Культура отмены (cancel culture, «кансел культура»), или культура исключения (call-out culture), — распространившаяся в эпоху соцсетей форма остракизма, когда ревностные активисты призывают к бойкоту конкретных персонажей или организаций за высказывания, которые считают неправильными и нежелательными. Онлайн-словарь dictionary.com определяет термин cancel culture как «прекращение поддержки публичных фигур и компаний после того, как они сделали или сказали что-то, что считается возмутительным или оскорбительным».
Чем культура отмены отличается от активного хейтинга? Тем, что базовое действие культуры отмены — его отсутствие, а точнее, «прекращение поддержки». Кансенллинг — это, по сути, бойкот определенной персоны либо бренда, практика публичного осуждения за общественно неприемлемый поступок, некорректную фразу в интервью, твит с расистской шуткой. За такие действия провинившегося могут как минимум лишить платформы и голоса в соцсетях, как максимум — карьеры, бойкотируя проекты или навсегда вычеркивая из медийного пространства.
Для миллениалов и зумеров cancel-формат стал одним из способов борьбы против укоренившихся дискриминационных стереотипов, навязанных старшими поколениями. Сторонники канселлинга уверены, что нежелание человека менять взгляды, даже если он воспитывался в более консервативной атмосфере, должно быть наказано и ему/ей придется изменить их на те, что разделяет его аудитория, или столкнуться с разгневанными поклонниками и финансовыми потерями.
Как проявляется культура отмены
Как правило, канселят инфлюенсеров и знаменитостей, потому что они зарабатывают на внимании аудитории. Культура отмены заставляет инфлюенсеров задумываться о репутации. Заслужить второй шанс после канселлинга возможно, но очень непросто. Подписчики осознают свою власть и понимают, что считается каждый голос и каждый фолловер. К ним прислушиваются рекламодатели. Основной фокус культуры отмены — возможность повлиять на инфлюенсеров и привлечь их к ответственности, в том числе материальной, за слова и поступки. «Лучший способ отменить кого‑то, — приводит New York Times слова профессора Университета Вирджинии Мередит Кларк, — лишить его внимания и денег».
«Не обязательно иметь реальную власть, чтобы добиться перемен, — объясняет принцип культуры отмены профессор Калифорнийского университета в Санта-Барбаре Анна Хадли. — Когда люди канселят Канье Уэста или кого-то не менее значимого, это расценивается как коллективный способ сказать: „Мы повысили твой социальный статус и доходы, но теперь отказывемся уделять тебе прежнее внимание. Допустим, у нас нет прямого влияния на тебя, но мы можем тебя игнорировать“».
Упомянутый Канье Уэст был, к примеру, отменен в 2018-м — после того, как опубликовал в твиттере фото в кепке с надписью Make America Great Again и назвал Трампа своим братом. После этой выходки от рэпера отписалось около 9 млн подписчиков. Впрочем, Канье это ничуть не парит. «Меня отменяли до появления сancel сulture и до того, как впервые прозвучал этот термин», — говорил он в одном из интервью.
Отменить культуру
Для тех, кто принимает культуру отмены, последствия могут привести к потере репутации и дохода, от которой может быть трудно восстановить. [8]
Содержание
Академический анализ
Некоторые ученые предлагали альтернативы и улучшения, чтобы отменить культуру. Профессор критического мультикультурализма [19] Анита Брайт предложила «призывать», а не «призывать», чтобы выдвинуть идею ответственности первого, но в более «гуманном, скромном и наводящем мосты» свете. [20] Клинический консультант Анна Ричардс, специализирующаяся на посредничестве в конфликтах, говорит, что «умение анализировать собственные мотивы при высказывании критики» помогает продуктивно работать с культурой. [21]
Реакции
Выражение «культура отмены» имеет в основном негативный оттенок и часто используется в дебатах о свободе слова и цензуре. [22] [23]
Открой письмо
Ответное письмо «Более конкретное письмо о справедливости и открытых дебатах», организованное лектором Арионн Неттлс, было подписано более 160 людьми в академических кругах и СМИ, в котором письмо Харпера критиковалось как призыв положить конец культуре отмены со стороны успешных профессионалов с большими платформами, но исключить других, которые были «отменены из поколения в поколение». [29] [30]
Американское общественное мнение
Критика концепции
Историк Си Джей Ковентри утверждает, что этот термин был применен неправильно и что он более точно отражает склонность людей скрывать исторические примеры несправедливости:
Хотя я согласен с тем, что грань между дебатами и подавлением иногда пересекается так называемым левым крылом, почти всегда верно то, что настоящая культура отмены осуществляется теми, кто принял этот термин. Если вы просмотрите историю Австралии, а также историю Европы и Америки, вы найдете бесчисленное количество примеров, когда люди выступали против несправедливости и подвергались преследованиям в ответ. Я могу вспомнить некоторых людей в наше время, которых преследуют якобы демократические правительства за разглашение неудобной информации. [36]
Однако великий миф о культуре отмены состоит в том, что она существует только слева. В течение последних 40 лет правые газеты непрерывно боролись за делегитимацию и, в конечном итоге, за отмену нашего национального вещателя [Би-би-си], руководствуясь финансовыми, а также политическими амбициями. [37]
Пэм Палматер пишет в журнале Maclean, что отмена культуры отличается от подотчетности в своей статье о негативной реакции общественности на канадских политиков, которые отдыхали во время COVID-19, несмотря на правила пандемии. [38]
Примеры
В популярной культуре
«Отменен» значит изгнан. Почему теперь у нас нет права на диалог?
Ирина Помеляйко
«Я боюсь говорить: моя позиция не совпадает с тем, что говорят в соцсетях». Фразы типа этой можно услышать от людей, которые так сильно опасаются шквала общественного осуждения, что часто не решаются обозначить свою позицию, либо говорят ее шепотом в укромном месте. Почему за любое неаккуратное высказывание вас могут «изгнать» из общества? О феномене «культуры отмены» — в материале «СПИД ЦЕНТРа».
В большинстве случаев «отменяют» публичных людей, потому что они сделали или сказали то, что причинило вред определенному человеку, группе людей или сообществу. Например, многие из тех, кого «отменили», получили такой общественный резонанс после обвинений в насильственных, сексистских, расистских, гомофобных или трансфобных действиях или комментариях.
При этом человека могут «отменить», не разобравшись в ситуации, жестко осудить его и начать бойкотирование за один неосторожный твит, а его мнение и позицию слышать не хотят. Так, например, было с писательницей Джоан Роулинг, когда она написала трансфобный твит, где позволила себе язвительную вставку про «людей, которые менструируют», несколько раз нарочно переиначив слово «женщины». Потом она пояснила свою позицию, отметив, что уважает транс-людей. Однако это все равно не остановило шквал общественного осуждения и реальных последствий для ее репутации: крупные фан-сайты о вселенной «Гарри Поттера» заявили, что больше не будут публиковать информацию о Роулинг, отпечатки ее ладоней в Эдинбурге облили красной краской, а продажи «Гарри Поттера» в США резко упали.
Оксана Мороз, кандидат культурологии, доцент Департамента медиа Высшей школы экономики
С другой стороны, на фоне этих выигрышей всегда возникают более нюансированные, радикальные и яркие высказывания. Логика такова: “раз мы отстояли какие-то позиции, то можем двигаться дальше и интенсивнее в своей борьбе”. Как мне кажется, любые радикальные высказывания не только ценны сами по себе. Они выступают индикатором того, в какую сторону может и хочет двигаться само сообщество, которое эти требования, тенденции провозглашает, и как оно готово менять свою картину мира. Потому не стоит относиться к людям, которые радикализируют повестку, как к тем, кто хочет принести эту повестку “в дом” каждому человеку. Это люди, которые осознанно или не очень, но вызывают гнев на себя, и по тому, как он выражается, можно диагностировать общество.
Возьмем, к примеру, обсуждение изменений правил вручения Оскара в одной из номинаций. Эти изменения вызывают у части аудитории, например зрителей, отторжение и рассуждение об инклюзии как новой цензуре. Значит, для ряда людей легитимизация определенных требований — в данном случае, требований инклюзии — выступает как угроза собственной безопасности, наступление на “их” права, повод к “обратной дискриминации”. Значит, эти люди полагают, что какая-то группа будет лишать “их” определенных прав, требуя их для себя. Обычно по реакции на борьбу за права можно понять, насколько в обществе распространена идея о том, что мы все играем в игру с нулевой суммой. И насколько общество считает, что продуктивна не идея “неотчуждаемых прав”, а такая логика: кто доминирует и сильнее, у того больше прав. В таком обществе ситуация, когда те, кого мы считаем “слабыми”, требуют прав для себя, считывается как нападение на более “сильных” и большинство.
Мне кажется, что сама идея о радикализации “меньшинств” (кстати, само слово несет в себе негативные коннотации) — это свидетельство живучести описанных выше представлений. Если мы принадлежим большинству, то опасаемся, что потеряем какие-то возможности и свободы, когда другие их обретут. Чаще всего, кстати, большинство действительно что-то теряет. Например, право на производство насилия, абсолютно бесспорное нанесение вреда тем, кто считается более «слабым» и «подчиненным». Вообще, такое право полезно не воспроизводить. Потому что оно — плоть от плоти культуры силы. А она контрпродуктивна, это бесконечная эскалация насилия и поиск “врагов”, которые нужны исключительно для канализации своего недовольства жизнью. В этом смысле радикальные высказывания могут быть полезны для общества — как указание на недопустимость распределения прав по описанному выше принципу.
А еще для общества, мне кажется, возникновение радикальных позиций — это опыт качания маятника. Все-таки XX век — это история про колоссальный опыт насилия по любому поводу, мы просто можем вспомнить, на каких основаниях происходили геноциды и войны. Люди были готовы уничтожать друг друга по множеству разных поводов, и бесконечный разговор о правах разных групп — это реакция на такое множество насилия. Весь XX век людей уничтожали из-за того, какими они являются, теперь мы будем говорить о правах людей, потому что они такие, какие есть».
Страшно высказаться: почему мы не строим конструктивный диалог
Начавшееся как движение против неэтичных публичный личностей, «культура отмены» вызвала страх быть изгнанным и у обычных людей. И это оправдано: тот, кто высказывает в соцсетях не соответствующее современной повестке мнение, моментально осуждается представителями сообществ. А когда обычные пользователи пытаются вступить в диалог с представителями радикальных движений, то часто встречаются с позицией: так правильно, и я ничего не собираюсь комментировать.
Дарья Новикова, клинический психолог
Клинический психолог Дарья Новикова объясняет: «Люди имеет право на разные мнения, но если они хотят договориться, кто-то должен уступить. И тут возникает проблема: на какие ценности человек будет опираться, захочет ли он пойти на компромисс и так далее. Все предпочитают выступать с позиции силы, это вроде как безопасно, то есть я говорю так и все. В когнитивно-поведенческой терапии признан факт, что чем более развит человек, тем более у него разнообразное поведение. Мир неоднозначный, тем больше мы можем увидеть, постичь, и даже если тебе это не подходит, можно сказать: “Окей, мы не будем спорить, для меня это не так, но ты имеешь право так делать”. Когда человек говорит, я не хочу, и это правильно, и комментарии мне не пишите, то он претендует на истину последней инстанции, то есть это сверхчеловеский уровень. Понимая, что ты личность, у тебя много способностей, черт и возможностей, ты также понимаешь, что у тебя большое количество ограничений. Есть ситуации, когда правильного решения совсем нет».
Оксана Мороз рассказывает, что для того, чтобы построить конструктивный диалог, необходимо слушать оппонента и уважать его по умолчанию, что в реальности кажется сложной задачей: «В случаях радикальных проявлений общественных движений мы имеем дело с ангажированной оптикой. Она не стремится к доказательству своей позиции, не пытается увидеть исключения из правил для организации диалога с теми, кто не согласен. Эта ангажированная оптика оправдывает борьбу, в том числе и радикальность. Она позволяет зафиксировать: с какой бы несправедливостью мы ни столкнулись, у нас есть возможность на нее отреагировать и отменить.
Мне кажется, что здесь видно большое нежелание вступать в диалог, который, согласно подходу социолога Юргена Хабермаса, предполагает, что вы видите визави и уважаете его или ее по факту. Когда вы вступаете в диалог, то вынуждены слушать позицию, даже если она вам совершенно неблизка. Вообще-то, вы и общаетесь ровно потому, что вам нужно построить толерантное общество, нужно договориться с теми, кто думает иначе, имеет иные традиции. Либо необходимо на разных уровнях — от этического до юридического — доказать, что с конкретными людьми и их ценностями нельзя разговаривать. Примерно так произошло однажды с носителями нацистских установок, и этот пример показывает важную вещь. Чтобы какие-то ценности были возведены в ранг запрещаемых к воспроизводству и обсуждению, необходимо, чтобы общество договорилось, что на основе этих ценностей совершаются ужасающие и недопустимые поступки. К сожалению или нет, но в обсуждаемых нами кейсах борьбы групп за свои права таких договоренностей часто не существует. И в этой ситуации единственный, на мой взгляд, рабочий подход — это начинать разговаривать с несогласными. Но только если считаешь, что они способны к поддержанию разговора и, может, их удастся в чем-то убедить».
При этом у людей, которые относятся к доминирующим группам, могут возникать вполне реальные чувство вины и страх быть изгнанным. То, что начинается в онлайне, может обернуться ощутимыми последствиями в офлайн-пространстве. Все это, как объясняет Оксана Мороз, может быть связано с эффектом «спирали молчания»: «Совершенно точно можно сказать, что идея внутренней цензуры — “я не буду про это разговаривать, потому что столкнусь с травлей” или “я не буду с этими разговаривать, потому что я получу по шапке”, — это классический пример эффекта спирали молчания. Работает это так: находясь в каком-то окружении, которое считается враждебным или которое не разделяет “моих” ценностей, “я”, скорее, буду молчать, потому что не хочу столкнуться с бойкотом и изгнанием.
Существуя в обществе, люди боятся оказаться в изоляции. Но этот страх реален, если человек полагает себя лишенным даже потенциальной поддержки. К счастью, в эпоху соцсетей у нас есть такие способы объединения, которые позволяют, например, не чувствовать себя в меньшинстве и не бояться возмездия и изоляции, разговаривать, если уже начат диалог, с разных позиций. Кстати, многие люди, действительно стоящие на активистских позициях, вполне разговаривают с теми, кто “не согласен”. Как всегда в любых дискуссиях, если есть возможность, стоит выбирать в собеседники (кстати, это работает для всех визави) того или ту, кто не встает в позицию “я не буду ни с кем говорить, потому что вы все идиоты”. Тогда есть шанс не почувствовать себя в одиночестве или с навязанными комплексами вины.
Последнее случается, когда представители доминирующего сообщества испытывают чувство индивидуальной вины за какие-то вещи, которые предлагаются как коллективная ответственность. Любое ее навязывание в логике “все белые, цисгендерные и гетеронормативные мужчины это не айс” — вообще не классное решение. Оно мажет всех одной краской, отрицает субъектность конкретного человека. Кстати, как показывают наблюдения, очень часто активисты выступают с претензиями к группам, но комплекс вины возникает у конкретного человека, который с этими претензиями сталкивается один на один. Это история про то, что обобщенные комментарии воспринимаются как претензии личного характера. От такого переноса общего недовольства на частное поле нужно уметь отгораживаться. И да, нужно предлагать разговаривать об этом. Но только не с позиции “докажите мне, что вы правы”».
«Культура отмены» в России
Важное условие «отмены» какой-либо фигуры — это наличие института репутации. Пожалуй, один из ярких и ощутимых примеров публичного осуждения и реальных последствий для публичной личности — история Регины Тодоренко, которую обвинили в оправдании домашнего насилия из-за ее фразы: «А что сделала ты, чтобы он тебя не бил?» После негативной реакции пользователей социальных сетей в адрес Регины журнал Glamour лишил ее звания «Женщина года», а J7 заблокировал комментарии в instagram-аккаунте.
И ты оказываешься в ситуации абсолютного тупика, когда факт насилия оказывается не важен, а важны тусовочность и наличие комьюнити. Происходит защита тех, кто поближе, кто выгоден, кто привычен. А когда института репутации нет, то вместо него работает институт силы. Почему в России публичные люди, которые замешаны в сексуальных и иных скандалах, могут столкнуться с осуждением в соцсетях, но этот общественный гнев редко на что-то влияет? Потому что “серьезные” люди за этими вашими соцсетями не наблюдают, не в соцсетях “вопросы решают”. Тут работает уже знакомый нам принцип: “кто сильнее, того и тапки”, кто сильнее, тот и определяет повестку — скажем, к чему прислушиваться, а к чему — нет. Иногда возникают “сбои в матрице”. В основном это бизнес-кейсы, ситуации, когда возникают этические дискуссии и дисциплинарные взыскания в компаниях, ориентированных на работу с западными контрагентами или являющихся подразделениями западных корпораций».
И это действительно так: согласно исследованию компании PBN H+K Strategies, посвященному «культуре отмены» и ее влиянию на бренды, 35% опрошенных имеют опыт отказа от бренда. И примерно каждый третий отказывается из-за социальных действий компании. Но все же только 8% опрошенных помнят отрицательные действия со стороны брендов, таких как «ВкусВилл» и реклама с ЛГБТ-парой или рекламная кампания H&M с участием темнокожего мальчика в толстовке «Самая крутая обезьянка в джунглях».
Все же пока Россия находится на начальной стадии развития «культуры отмены». Оксана Мороз, подводя итог, рассказывает: «Пока нет института репутации любая попытка “закенселить” будет восприниматься как “коллективный ор” активистов, которые сводят счеты. Это не будет восприниматься как, например, не самый красивый по форме, но важный диалог о том, как распределяется власть, кто может говорить, о чем и как.
«Культура отмены” — это довольно простая штука. Коллективный субъект соцсетей — люди, которые не наделены прямой властью, — начинают выступать против положения дел в каких-то индустриях, против каких-то типичных, но чудовищно несправедливых ситуаций или против тех, кто это положение дел устанавливает, кого оно устраивает.
В России соцсети — это такое менее зарегулированное публичное пространство, где люди реализуют свое право на суждение, высказывание и отстаивание гражданской позиции. Но здесь мы сталкиваемся с парадоксом. За пределами же соцсетей публичное поле устроено иначе. Ты можешь в соцсетях публиковать какие-то истории, рассказывать о том, как надо защищать женщин, собирать свидетельства насилия и т. д. Но потом тебе нужно будет взаимодействовать с правоохранительными органами, и твои ожидания могут не совпасть с реальностью.
Мне кажется, что как раз в мегаполисах есть люди, которые в большей степени взаимодействуют в мире, где норма коммуникации, работающая в онлайн, переносится в офлайн. Там эти ценности открытости, свободы обсуждения более или менее работают. Но чем меньше ты скрыт своими пузырями фильтров и определяешься успешной жизнью в Садовом кольце или на Невском, тем больше у тебя проблем, связанных с выживанием. И тем в меньшей степени для тебя «культура отмены” вообще существует. Ты можешь жить в мире, где на хамство в магазине или транспорте принято отвечать хамством — чтобы дать отпор и показать, что ты сильный и тебя нельзя обижать. В этом мире можно и нужно говорить про стеклянный потолок и неравенство зарплат, но еще важно научиться ходить по темным закоулкам города с перцовым баллончиком в кармане и ключами, зажатыми в кулаке. На случай нападения. Поэтому мне кажется, что «культура отмены” для России — важная веха в интеллектуальных обсуждениях определенных сообществ, но за их пределами она не вполне работает».
Иллюстрации: Анна Сбитнева
Что значит отменить человека
В феврале 2020 года, как раз накануне введения глобального режима пандемии, канадская правительственная компания «Горизонты политики», занимающаяся прогнозированием будущего, обнародовала важнейший документ – «Изучение биоцифровой конвергенции». Он написан как приглашение к диалогу о будущем человечества, но на самом деле представляет собой мировоззренческую программу нового мирового порядка, к построению которого призывает сам папа римский. Каковы ее черты, как она связана с ковидом и в чем связь с древними гностическими учениями – в материале Накануне.RU.
В написании программы участвовали люди, которые имеют непосредственное отношение к Всемирному экономическому форуму (ВЭФ), глава которого недавно обнародовал программу «великого обнуления» или «великого сброса». Так, Кристель Ван дер Эльст была руководителем отдела стратегического прогнозирования ВЭФ, а Николас Дэвис был членом исполнительного комитета ВЭФ. О других авторах таких фактов нет, некоторые из них фигурируют в канадских органах власти, но это не столь важно. Все подобные документы выходят из каких-то национальных структур, после чего приобретают глобальный масштаб. Чего же хотят их авторы?
Слово «конвергенция» означает сближение, вплоть до соединения. Одну мы уже пережили, это была конвергенция двух социальных систем – социалистической и капиталистической, она закончилась разрушением СССР. Теперь объявлена вторая. Она не объявляется прямо, а просто продвигается как якобы неизбежное будущее.
Главная идея биоцифровой конвергенции (БЦК) – полностью объединить людей с цифровыми технологиями.
То есть заявляется цель ни много ни мало заменить человека биоцифровым объектом.
«Изменяйте людей – наши тела, умы и поведение. Изменять или создавать другие организмы», – призывают авторы.
Какими средствами это нужно достигать? Их три.
1. Полная физическая интеграция биологических и цифровых объектов. Она означает, что цифровые технологии встраиваются в организмы, а биологические компоненты становятся частью цифровых технологий. Упоминается создание новых гибридных форм жизни.
«То есть речь идет не просто о том, что в человека вставляют импланты, а робот становится человекоподобным, речь идет о создании новой гибридной формы. И это что-то чудовищное, в XX веке мы с подобным не сталкивались», – говорит директор Центра геополитики Института фундаментальных и прикладных исследований МосГУ Ольга Четверикова
2. Коэволюция биологических и цифровых технологий, то есть совместная эволюция «цифры» «под человеческое тело» и тела под «цифру».
«Самое главное, обратите внимание: фактически не делается различий между человеком, животным, растением, Землей. В этой связи возвращаю вас, кстати, к Декларации трансгуманизма, которая была написана еще в 2002 году, где говорилось о том, что необходимо с уважением относиться ко всем «интеллектам», откуда бы они ни исходили – от человека ли, от робота, от искусственного человека или от животного. То есть это реально уничтожение в человеке человеческого», – отмечает эксперт.
К слову, в начале сентября в лице главы Минздрава РФ Михаила Мурашко российское руководство подписалось под принципом единого здоровья людей и животных при координирующей роли ВОЗ.
3. Концептуальная конвергенция биологических и цифровых систем. Здесь провозглашается отход от идеи о том, что живые и неживые организмы принципиально различны. Живое через технологии подчиняется цифровому управлению.
«Что значит концептуальные? Меняется концепция. Они не просто ставят эксперимент над людьми и внедряют новые технологии – меняется сама концепция, при которой фактически исчезает понятие морали и нравственности. Самое главное, что речь идет фактически о том, что стирается грань между биологическими и цифровыми системами, живыми организмами и неживыми организмами», – подчеркивает Ольга Четверикова.
Она отмечает, что осуществляется глубинная перестройка всех понятий о человеке.
Как все это делается на практике? Например, через изменение генома человека, которое упоминается как одна из «благородных» целей, создание искусственных органов, подключение мозга к компьютеру, «превращение организмов в биокомпьютеры» (цитата), выращивание искусственной пищи. Последнее – это борьба за климат, ведь коровы и вообще животные выделяют углекислый газ и участвуют в повышении средней температуры на планете. А поэтому человечеству, в планах «глобальных демиургов», придется отказаться от мяса.
Об отказе от мяса ради спасения планеты говорят многие говорящие головы в западных странах.
Частью человеческого существования может стать биодизайн, то есть конструирование биоцифровых объектов, считают канадские оракулы. При этом обращают на себя внимание два весьма тревожных утверждения.
«БЦК опирается на широкий спектр биологических данных, которые могут изменить отношение граждан к предприятиям, предоставляющим услуги. Отношения между фирмами и частными лицами могут потребовать более высокого уровня доверия, поскольку фирмы стремятся получить доступ к очень интимным данным о нашей жизни и телах».
Речь здесь идет о том, чтобы вычеркнуть из жизни тех, кто не хочет сдавать свои биометрические данные и ставить под цифровое управление свою частную жизнь. Невозможно не заметить то, что вместе с ковидом и вакцинацией резко активизировались процессы цифрового закабаления людей с преследованием тех, кто пытается сохранить свою свободу. И совсем не случайно в приведенной цитате говорится о доверии. Довериться – это новое требование нового мирового порядка. Например, нужно верить в вакцину (не она должна доказать свою пользу, а вы обязаны априори верить в нее, иначе вы неверующий «антипрививочник» и «ковид-диссидент»). Так происходит демонтаж науки и вообще рационального знания.
А вот второе утверждение, имеющее уже самое прямое отношение к ковид-вакцинации:
«Страны могли бы начать конкурировать на основе строгости и скорости получения разрешений регулирующих органов».
Ну, насчет строгости – это для вида, а вот гонка в упрощенной регистрации вакцин – это как раз то, что происходило в 2020 году. В результате все вакцины были зарегистрированы в экстренном порядке, в том числе в России – с нарушением санитарных правил СП 3.3.2.561-96 «Медицинское иммунобиологические препараты. Государственные испытания и регистрация новых медицинских иммунобиологических препаратов», поскольку их регистрация была проведена до окончания результатов всех этапов испытаний препарата, доказывающих эффективность, специфическую активность и безопасность (п. 4.1.7).
Разумеется, ковид – лишь средство. Как говорит историк Андрей Фурсов, под видом борьбы с ковидом запущена попытка «антропологического перехода», признанного на конференции в Санта-Фе в 2018 году одним из желательных вариантов выхода из мирового кризиса капитализма. Она прошла в Институте сложности под эгидой АНБ. «Антропологический переход» подразумевает разделение человечества на две группы с таким уровнем неравенства и различий, который напоминает различия между биологическими видами.
К слову, четвертая промышленная революция, о которой говорит основатель ВЭФ Клаус Шваб, подразумевает именно это.
«Вот в чем суть. Речь идет о биоцифровизации, об изменении генома. В октябре 2019 года Гейтс говорил о создании некоего РНК-комплекса, который необходимо массово протестировать. Вот они его сейчас и тестируют. Для Шваба и тех людей, интересы которых он выражает, четвертая промышленная революция – это генетическое изменение человека. У нас уже с 15 октября функционирует центр изучения четвертой промышленной революции», – рассказал эксперт.
600? ‘600px’: ‘100%’ ); width:100%;» title=»(2004)|» />
13 октября Правительство РФ и ВЭФ подписали меморандум о создании в России этого центра.
«Стремительное развитие технологий разрушает прежние экономические и социальные системы. Для управления этими изменениями необходимы скоординированные совместные действия. Новый Центр четвертой промышленной революции в Москве станет важной частью глобальной сети ВЭФ. Важно оставить позади границы на благо совместной работы, формируя общемировое технологическое будущее», – подчеркнул президент форума Берге Бренде.
«Мы рады присоединиться к глобальной сети центров четвертой промышленной революции», – заявил генеральный директор АНО «Цифровая экономика» Евгений Ковнир.
То есть, если отбросить пустые слова, ставится цель «подключить» Россию к процессу глобального управления из заграничных центров. Уже в следующем году совместно с ВЭФ планируется развернуть проекты в области применения экспериментальных правовых режимов, искусственного интеллекта и интернета вещей. А в рамках экспериментальных правовых режимов как раз и происходит обнуление российского законодательства, например в образовании (проект «цифровая школа»). Так цифровизация размывает российскую государственность.
Что же касается биоцифровой конвергенции, то здесь все еще проще. Это воскрешение (хотя они никогда не умирали) западных средневековых идей о создании искусственной жизни и искусственного разума, которыми были одержимы многие европейские философы, ученые и даже богословы. Ведь западное богословие всегда кардинально отличалось от православного и было нацелено прежде всего на обладание властью через знание. В этом оно восходит к гностическим сектам, появившимся еще одновременно с апостолами (но они были и ранее в иудаизме, например каббала) и учившим о некоем тайном знании, дающем власть над миром, которое своим избранным ученикам будто бы и поведал Иисус Христос.
«Как управлять таким обществом, где все имеют равный доступ к информации, все имеют возможность судить напрямую, получать не препарированную информацию, получать ее не через обученных правительством аналитиков, политологов и огромные машины спущенных на головы СМИ. Каббала давала науку жизни… Она три тысячи лет была секретным учением, потому что люди понимали, что такое снять пелену с глаз миллионов людей и сделать их самодостаточными», – сказал он.
Идеология БЦК, похоже, тоже продвигается как наука жизни, только для избранных. Под предлогом «светлого биоцифрового будущего», кажется, проводится операция «Прикрытие», призванная отсечь от того самого будущего большинство населения Земли. Если читать ее между строк, то это все та же идея, что миром должны править избранные, а все остальные – подчиняться, причем эта кастовость должна быть закреплена на новом технологическом уровне. А для принуждения уже в конце ноября планируется подписать глобальное пандемическое соглашение, которое под предлогом пандемии и консолидации усилий намерено передать право на управление странами глобальным структурам. Фактически это соглашение о подчинении новому мировому порядку, который будет иметь ярко выраженный окрас «цифросанитарной диктатуры».
Идеология БЦК, как и экологизма или трансгуманизма, – это очень удобный повод очистить планету от «лишнего» населения, которое превратится в управляемые биоцифровые объекты, чтобы, чистую и спасенную, оставить ее для себя.