Что герцен издавал в лондоне
Красилин Андрей: А. И. Герцен и «Вольная Русская Типография»
А. И. Герцен и «Вольная Русская Типография»
В феврале 1853 года в Лондоне открылась новая, весьма необычная типография. Что в ней было необычного? Да буквально все. Вызванная к жизни самыми разными путями, она представляла собой воплощение трудов одного изгнанного с родины и почти разоренного человека. Звали его Александр Иванович Герцен.
Александр Иванович Герцен
Вольная русская типография (книгопечатня) была ответом на существовавшие в то время в России цензурные ограничения. А. И. Герцен предлагал трибуну всем писателям и публицистам, произведения которых не могли быть пропущены цензурным комитетом на родине. В своем обращении в первый год существования проекта Герцен, обращаясь к читателям, писал: «быть вашим органом, вашей свободной, бесцензурной речью — вся моя цель».
Цель эта, впрочем, была труднодостижима.
Сама идея типографии, которая была бы вынесена за пределы зоны контроля российских властей и цензурного комитета, появилась у Герцена задолго до 1853 года. Тем не менее, прошло немало времени пока представилась возможность воплотить эту идею в жизнь.
Основная проблема, которая встала перед будущим издателем, была финансовой. Вызвана она была тем, что еще в июле 1849 года, после того как Герцен отказался возвращаться в Россию по требованию царя, Николай I арестовал все имущество писателя и его матери в России, а по решению Петербургского уголовного суда от 18 декабря 1850 года Герцена лишили «всех прав состояния» и объявили «вечным изгнанником». Тогда А. И. Герцен нашел способ вернуть часть своих денег весьма своеобразным путем. Он обратился к Джеймсу Майеру Ротшильду. А вернее, воспользовавшись услугами банкира, обналичил билеты московской сохранной казны, которые были приобретены под залог наследственного имения. Когда же банкир обратился к российскому правительству, чтобы в свою очередь получить деньги до данным билетам, то получил отказ на почве того, что имущество арестовано. О разговоре, который состоялся после этого между Герценым и Ротшильдом, мы знаем из работ самого Герцена:
«Для меня, — сказал я ему, — мало удивительного в том, что Николай, в наказание мне, хочет стянуть деньги моей матери или меня поймать ими на удочку; но я не мог себе представить, чтоб ваше имя имело так мало веса в России. Билеты ваши, а не моей матери; подписываясь на них, она их передала предъявителю, но с тех пор, как вы расписались на них, этот предъявитель — вы, и вам-то нагло отвечают: «Деньги ваши, но барин платить не велел»».
Таким образом оказалась затронута репутация уже самого Ротшильда, который в это время предоставлял займы российскому правительству. Добившись аудиенции у министра иностранных дел Российской империи графа Нессельроде, банкир фактически вынудил правительство Николая I выплатить сравнительно малую сумму, ради получения сумм куда более серьезных, а Герцен получил свои деньги, на которые позже и открыл типографию.
Журнал «Полярная Звезда». 1855 год
Герцен начал издавать свой журнал «Полярная Звезда». В каждом выпуске он обращался к аудитории с предложениями о публикации для автором, которые не могут добиться этого на родине.
Первые выпуски журнала в основном состояли из статей самого А. И. Герцена. Отсутствие материала стало неожиданной и от того настоящей бедой молодого журнала.
Николай Платонович Огарев
Вскоре после «Голосов из России», 22 июня 1857 года, начинает издаваться третий и наиболее известный журнал типографии под названием «Колокол». Журнал этот был призван реагировать на все события общественной жизни России, а его конечные цели Герцен и Ограрев обозначили так: освобождение от цензуры, освобождение крестьян от помещиков, освобождение податного сословия от побоев.
Издавались произведения К. П. Победоносцева, Н. А. Некрасова, М. Л. Михайлова, П. И. Вейнберга, В. Р. Зотова и многих других. В это время удалось наладить обратную связь с Россией, в которой, впрочем, вся продукция «Типографии» была под запретом.
Царское правительство, конечно, пыталось бороться с «внецунзурной» типографией. Очень быстро удалось добиться официального запрещения «Колокола» и некоторых других изданий в Пруссии, Саксонии, Риме, Неаполе, Франкфурте-на-Майне. Но это не влияло на популярность издаваемой продукции. Журналы ввозились в Россию контрабандой самыми разными способами, при этом у самой типографии не существовало никакой специальной службы доставки. Доставляли журнал в страну как правило третьи лица, которые действовали как из идеологических соображений, так и с целью перепродажи и, соответственно, личного заработка. Известны случаи, когда запрещенные журналы ввозились в Россию через менее охраняемую границу с Китаем или в орудиях военного корабля, экипаж которого, видимо, рассматривал их как неплохое прибавление к жалованию.
Бывало и так, что журнал отправлялся по почте героям тех или иных критических публикаций. Т. е. министрам, различным советникам и даже самому императору. Последний даже специально распорядился, чтобы чиновники, в тех случаях, когда кому-нибудь из них случалось получать журнал, оставляли его только для личного пользования и никому не показывали. Впрочем, Александр II (а на момент расцвета «Типографии» императором был уже он) относился ко всей этой ситуации с долей юмора. Так, например, известно, что, выслушав очередной доклад одного из своих министров, он однажды грустно заметил, что уже читал об этом в «Колоколе». В другой раз Царь-Освободитель отметился фразой: «скажите Герцену, чтобы он не бранил меня, иначе я не буду абонироваться на его газету».
«сквозь пальцы». Дело в том, что кроме публицистических статей в журналах «Колокол», «Полярная звезда» и прочих часто можно было увидеть и официальные документы, которые видеть никто был не должен. Тот же Александр II был в бешенстве, когда узнал, что каким-то непостижимым образом Герцен, Огарев и Чернецкий (еще один «родоначальник» проекта) опубликовали в 25-ом номере журнала «Колокол» тексты секретных документов о цензуре, о крестьянах и о подготовке известной ныне крестьянской реформы, а также личную резолюцию царя, запрещавшую к употреблению в служебных бумагах слова «прогресс». Более того, позднее был опубликован полный государственный бюджет на 1859 и 1860 года, который в то время к открытой информации также не относился.
Источники подобного рода сведений не известны и сейчас. Существует ряд версий. Так, например, можно предположить, что с помощью подобного рода публикаций чиновники самого разного уровня пытались воздействовать друг на друга и добиваться своих личных, меркантильных целей. По другой теории у Герцена были постоянные информаторы и тут под подозрения попали даже такие люди как первый заместитель министра внутренних дел Н. А. Милютин или будущий обер-прокурор Святейшего Синода Константин Победоносцев. Впрочем, как уже было сказано, точного ответа на вопрос об источниках информации в правительстве Александра II на настоящий момент не существует.
Журнал «Колокол», 1864 год
Вольная русская типография начала увядать в 1860-х годах. Надо отметить тот факт, что, несмотря на неоднократные и часто некорректные попытки изобразить данный проект антигосударственным и даже антирусским, проводя аналогии с некоторыми другими изданиями, которые появятся позже, его конец доказывает нам, что таковым он все-таки не являлся. Рост революционных настроений и покушения на императора журнал «Колокол» официально осуждал. Социальное мнение России менялось и для «революционеров» Герцен становился персоной недостаточно радикальной, не готовой к решительным действиям. В это же время либеральная интеллигенция ужаснулась действиями радикалов и начала весьма негативно относиться ко всему, что так или иначе «радикализмом попахивало». Аудитория журналов плавно сокращалась и тиражи падали. В попытке быть ближе к читателю, «Вольная Русская Типография» позднее чуть смягчилась цензура, что также способствовало «оттоку» авторов. Все стало совсем плохо, когда в 1870 году умер сам А. И. Герцен.
Александр Иванович Герцен. Биографическая справка
6 апреля исполняется 200 лет со дня рождения русского прозаика, публициста и философа Александра Ивановича Герцена.
Русский прозаик, публицист и философ Александр Иванович Герцен родился 6 апреля (25 марта по старому стилю) 1812 года в Москве в семье богатого русского помещика Ивана Яковлева и немки Луизы Гааг. Брак родителей не был официально зарегистрирован, поэтому ребенок был незаконнорожденным и считался воспитанником своего отца, который дал ему фамилию Герцен, происходящую от немецкого слова Herz и означающую «дитя сердца».
Детство будущего писателя прошло в доме дяди, Александра Яковлева, на Тверском бульваре (ныне дом 25, в котором располагается Литературный институт имени А.М. Горького). С детства Герцен не был обделен вниманием, но положение незаконнорожденного вызывало в нем ощущение сиротства.
С раннего возраста Александр Герцен зачитывался произведениями философа Вольтера, драматурга Бомарше, поэта Гете и романиста Коцебу, поэтому он рано усвоил вольномысленный скептицизм, который сохранил до конца жизни.
В 1829 году Герцен поступил на физико-математическое отделение Московского университета, где вскоре вместе с Николаем Огаревым (поступившим годом позже) образовал кружок единомышленников, среди которых наиболее известными были будущий писатель, историк и этнограф Вадим Пассек, переводчик Николай Кетчер. Молодые люди обсуждали общественно-политические проблемы современности – Французскую революцию 1830 года, Польское восстание (1830–1831), увлекались идеями сенсимонизма (учение французского философа Сен-Симона – построение идеального общества с помощью уничтожения частной собственности, наследования, сословий, равноправия мужчин и женщин).
В 1833 году Герцен с серебряной медалью окончил университет и поступил на работу в Московскую экспедицию Кремлевского строения. Служба оставляла ему достаточно свободного времени для занятий творчеством. Герцен собирался издавать журнал, который должен был объединить литературу, социальные вопросы и естествознание идеей сенсимонизма, но в июле 1834 года он был арестован – за то, что распевал песни, порочащие царскую фамилию, на вечеринке, где был разбит бюст императора Николая Павловича. В ходе допросов Следственная комиссия, не доказав прямой вины Герцена, сочла, что его убеждения представляют опасность для государства. В апреле 1835 года Герцен был выслан сначала в Пермь, потом Вятку с обязательством находиться на государственной службе под присмотром местного начальства.
С 1836 года Герцен печатался под псевдонимом Искандер.
В конце 1837 года он был переведен во Владимир и получил возможность посещать Москву и Петербург, где был принят в круг критика Виссариона Белинского, историка Тимофея Грановского и беллетриста Ивана Панаева.
В 1840 году жандармерией было перехвачено письмо Герцена к отцу, где он писал о душегубстве петербургского будочника – уличного постового, убившего прохожего. За распространение неосновательных слухов он был выслан в Новгород без права въезда в столицы. Министр внутренних дел Строганов назначил Герцена советником губернского правления, что было служебным повышением.
В мае 1846 года умер отец Герцена, и писатель стал наследником значительного состояния, которое давало средства поехать за границу. В 1847 году Герцен покинул Россию и начал свое многолетнее путешествие по Европе. Наблюдая жизнь западных стран, он перемежал личные впечатления с историко-философскими исследованиями, из них наиболее известны «Письма из Франции и Италии» (1847–1852), «С того берега» (1847–1850). После поражения европейских революций (1848-1849) Герцен разочаровался в революционных возможностях Запада и разработал теорию «русского социализма», став одним из основоположников народничества.
В 1852 году Александр Герцен поселился в Лондоне. К этому времени его воспринимали как первую фигуру русской эмиграции. В 1853 году он основал в Лондоне «Вольную русскую типографию». Совместно с Огаревым издавал революционные издания – альманах «Полярная звезда» (1855–1868) и газету «Колокол» (1857–1867). Девизом газеты было начало эпиграфа к «Колоколу» немецкого поэта Шиллера «Vivos vосо!» (Зову живых!). Программа «Колокола» на первом этапе содержала демократические требования: освобождение крестьян от крепостной зависимости, отмена цензуры, телесных наказаний. В ее основе лежала разработанная Александром Герценом теория русского крестьянского социализма. Кроме статей Герцена и Огарева, «Колокол» помещал разнообразные материалы о положении народа, общественной борьбе в России, сведения о злоупотреблениях и секретных планах властей. В качестве приложений к «Колоколу» выходили газеты «Под суд» (1859-1862) и «Общее вече» (1862-1864). Напечатанные на тонкой бумаге листы «Колокола» нелегально перевозились в Россию через границу. Сотрудниками «Колокола» в первое время были писатель Иван Тургенев и декабрист Николай Тургенев, историк и публицист Константин Кавелин, публицист и поэт Иван Аксаков, философ Юрий Самарин, Александр Кошелев, писатель Василий Боткин и другие. После реформы 1861 года в газете появились статьи, резко осуждающие реформу, тексты прокламаций. Связь с редакцией «Колокола» способствовала образованию революционной организации «Земля и воля» в России. Для укрепления связей с «молодой эмиграцией», сосредоточившейся в Швейцарии, издание «Колокола» в 1865 году было перенесено в Женеву, а в 1867 году практически прекратило свое существование.
В 1850-е годы Герцен начал писать главный труд своей жизни «Былое и думы» (1852-1868) – синтез мемуаров, публицистики, литературных портретов, автобиографического романа, исторической хроники, новелл. Сам автор называл эту книгу исповедью, «по поводу которой собрались там-сям остановленные мысли из дум».
В 1865 году Герцен покинул Англию и отправился в длительное путешествие по Европе. В это время он отдалился от революционеров, в особенности от русских радикалов.
Осенью 1869 года он поселился в Париже с новыми планами литературно-издательской деятельности. В Париже Александр Герцен и скончался 21 (9 по старому стилю) января 1870 года. Он был похоронен на кладбище Пер-Лашез, впоследствии его прах был перевезен в Ниццу.
Герцен был женат на своей кузине Наталье Захарьиной, незаконнорожденной дочери его дяди – Александра Яковлева, с которой обвенчался в мае 1838 года, увезя тайно из Москвы. У супругов рождалось много детей, но в живых осталось трое – старший сын Александр, ставший профессором физиологии, дочери Наталья и Ольга.
Внук Александра Герцена Петр Герцен был известным ученым-хирургом, основателем Московской школы онкологов, директором московского Института для лечения опухолей, который в настоящее время носит его имя (Московский научно-исследовательский онкологический институт имени П.А. Герцена).
После смерти Натальи Захарьиной в 1852 году Александр Герцен с 1857 года был женат гражданским браком на Наталье Тучковой-Огаревой, официальной жене Николая Огарева. Отношения приходилось держать в тайне от семьи. Дети Тучковой и Герцена – Лиза, покончившая жизнь самоубийством в 17 лет, близнецы Елена и Алексей, умершие в малолетнем возрасте, считались детьми Огарева.
Тучкова-Огарева вела корректуру «Колокола», а после смерти Герцена занималась изданием его сочинений за границей. С конца 1870-х годов писала «Воспоминания» (вышли отдельным изданием в 1903 году).
Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников.
Глава 19 «НАДОБНО ЖЕ, ХОТЬ ЧТОБ КТО-НИБУДЬ НЕ ПОКИДАЛ ОРУЖИЯ…» (ВОЛЬНОЕ РУССКОЕ КНИГОПЕЧАТАНИЕ В ЛОНДОНЕ 1853–1854)
«НАДОБНО ЖЕ, ХОТЬ ЧТОБ КТО-НИБУДЬ НЕ ПОКИДАЛ ОРУЖИЯ…»
(ВОЛЬНОЕ РУССКОЕ КНИГОПЕЧАТАНИЕ В ЛОНДОНЕ
Отчего мы молчим? Неужели нам нечего сказать?
А. И. Герцен. Братьям на Руси
Страстное обращение к соотечественникам не замедлило последовать. Задачи оставались все те же — борьба против рабства, тирании власти, против угнетения личности, «война против всякой неволи, во имя безусловной независимости лица». Идея русской бесцензурной печати, маячившая с 1849 года, постепенно обретала реальные контуры, воплощалась в жизнь. Когда Россия безмолвствовала, когда число обязательных цензур возрастало там с каждым днем, а печатное слово напоминало Герцену того героя из Моцартовой «Волшебной флейты», который пел с замком на губах, ему показалось — время пришло. «Охота говорить с чужими проходит», — посчитал он. Пора «дать русской мысли свободную трибуну, чтобы разоблачать чудовищные деяния петербургского правительства».
Герцен взялся за перо и бумагу, обозначил заголовок «Братьям на Руси», вывел обращение: «Братия»… Цели ему слишком ясны: «Быть вашим органом, вашей свободной, бесцензурной речью».
Поначалу казалось, что людей, особенно друзей, столько претерпевших от дикости цензуры дома, не надо убеждать в важности начатого дела: «Я знаю, как вам тягостно молчать, чего вам стоит скрывать всякое чувство, всякую мысль, всякий порыв». Верно говорил Огарев: «Не высказанное убеждение — не убеждение».
Энергичные, отточенные в слове декларации решительного Издателя, взвалившего на себя невиданную ношу, обязательно должны дойти до слуха соотечественников.
«Открытая вольная речь — великое дело; без вольной речи — нет вольного человека. „Молчание — знак согласия“, — оно явно выражает отречение, безнадежность, склонение головы, сознанную безвыходность.
Открытое слово — торжественное признание, переход в действие».
Не «сидеть сложа руки и довольствоваться бесплотным ропотом и благородным негодованием…». Не отступать от всякой опасности.
«Ничто не делается… без усилий и воли, без жертв и труда. Воля людская, воля одного твердого человека — страшно велика».
Герцен призывал: присылать «все писанное в духе свободы», — от научных и фактических статей до потаенных сочинений Пушкина, декабристов… Двери открыты для всех. И это был первый прорыв в бесцензурную, вольную, организованную за границей печать, «тамиздат», так сказать.
Первая литографированная листовка сошла с вольного печатного станка при активном содействии членов Польской демократической централизации в июне 1853 года. Польские эмигранты, организаторы собственной типографии, где поначалу печатались русские издания, снабдили Герцена всем необходимым. Раздобыли в Париже русский шрифт, открыли возможности тайных путей для переброски в Россию нелегальной литературы, да и сами решили включиться в ее распространение. Русский шрифт был приобретен «в той же самой парижской словолитне, которая обслуживает государственную печать в Петербурге, отчего он [Герцен] имеет обыкновение в шутку называть свое учреждение „Типография императорская и революционная“», — информировала западную публику одна немецкая газета.
Неоценимую помощь в организации типографии оказал Станислав Ворцель, славный руководитель демократической части польской эмиграции и Центрального европейского демократического комитета. В «Былом и думах» Герцен вспомнит этого благородного защитника польского и русского дела: «Из всех поляков, с которыми я сблизился тогда, он был наиболее симпатичный и, может, наименее исключительный в своей нелюбви к нам. Он не то чтоб любил русских, но он понимал вещи гуманно, поэтому далек был от гуловых проклятий и ограниченной ненависти». Он же познакомил Герцена со своим соотечественником Людвигом Чернецким, неизменно заведовавшим в Лондоне русской типографией. К главным помощникам по издательским делам вскоре присоединился Станислав Тхоржевский, бесконечно преданный Герцену.
Как радовался Ворцель, держа в руке первый корректурный лист «Братьям на Руси»: ведь просто «клочок бумаги, замаранный голландской сажей», а «сколько дурных воспоминаний стирает с моей души». Герцен помнил и другие его слова, когда обратился к постоянно волнующему польскому вопросу: «Нам надобно идти вместе… нам одна дорога и одно дело…» Осенью 1853 года в Русской типографии появилась в виде листовки герценовская статья «Поляки прощают нас» как «русский» ответ на адрес, составленный польскими демократами.
Статья, напоминавшая мучительную политическую историю взаимоотношений России и Польши, давала надежду на соединение с поляками «в общую борьбу „за нашу и их вольность“».
В организации работы типографии у Герцена не было особых затруднений. Достаточными средствами он располагал. Связи с целой сетью западных торговцев и распространителей были установлены — солидная лондонская книготорговая фирма Н. Трюбнера, не говоря о прочих европейских книжных лавках, готова была взять на себя необходимые обязательства.
Станок заработал. Типография не останавливалась ни на минуту. А друзья и российские жители всё молчали.
В конце июня — начале июля вышла прокламация «Юрьев день! Юрьев день!» с подзаголовком «Русскому дворянству». Образованный класс призывался, не дожидаясь правительственного решения или народного возмущения, освободить крестьян. Тогда еще Герцен, при известных обстоятельствах, действительно колебался, допускал возможность развития событий по нежелательному пути: «Крещение кровью — великое дело, но мы не разделяем свирепой веры, что всякое освобождение, всякий успех должен непременно пройти через него». При разрешении крестьянского вопроса снизу возможны «страшные последствия», порождаемые «страшными преступлениями». «Страшна и пугачевщина, но… если освобождение крестьян не может быть куплено иначе, то и тогда оно не дорого куплено». Подобный поворот событий Герцен расценивал как «одну из тех грозных исторических бед, которые предвидеть и избегнуть заблаговременно можно, но от которых спастись в минуту разгрома трудно или совсем нельзя».
Слово «топор», впервые употребленное в тексте как символ народного мятежа, вскоре широко распространится в печати, но отнюдь не станет «символом веры» лондонского пропагандиста, в чем упрекнут его позже крайне радикальные соотечественники из рядов революционной демократии («Письмо из провинции» с подписью «Русского человека» через семь лет появится в «Колоколе»), Вопрос о соотношении революции и реформы станет одной из самых важных проблем, постоянно проходящих в переписке и публицистике Искандера. Его отвращение от «топора», его стремление выработать различные пути русского развития, неизменно свяжется с освобождением «сверху», с надеждой найти мирный, бескровный исход для назревших перемен.
Пока Зимний дворец не приступил к осознанию необходимых реформ, Герцен, понимая последствия взрыва, все же достаточно радикален и вместе с тем не реален. Ставка на образованное меньшинство дворянства после свершившихся европейских революций, без инициатив «сверху», не оставляет надежды хоть на какие-то, робкие упорядочения отношений между крестьянами и помещиками. Но Герцен упорно продолжает обсуждение этого главного вопроса вопросов. Отдельной брошюрой выходит с вольного станка его «Крещеная собственность» — переработанная им статья «Русское крепостничество», негодующая против преступного бездействия правительства. 22 июля 1853 года он пишет М. К. Рейхель о печатании этой книги и весело замечает: «…а „Юрьев день“ послан уже высшим чиновникам в Питер по почте — пусть потешатся».
Прокламация вскоре дошла до столицы и легла на стол императору. «Любо читать!» — неожиданно отозвался Николай, припомнив своего верного и последовательного противника. Запретительных мер и расследований долго ждать не пришлось. Отныне преследование вольных герценовских изданий — одна из обязанностей и священных привилегий Третьего отделения.
В 1854 году вышли не только материалы, написанные Герценом. Автором четырех прокламаций, по два выпуска каждая («Видение св. отца Кондратия» и «Емельян Пугачев честному казачеству и всему люду русскому шлет низкий поклон»), обращенных к русскому крестьянству, был В. А. Энгельсон. Связанный в России с петрашевцами, а после освобождения из крепости эмигрировавший в Европу, он был близок Герцену в пору семейных крушений («он первый обтер глубокие раны», «он был моим братом, сестрой», — вспоминал Герцен). Их активное сотрудничество продолжалось при налаживании работы Вольной типографии. Однако о полном единомыслии Герцена со своим самолюбивым и психически неустойчивым помощником речи не было. Их разрыв был неминуем[127].
Герценовский призыв свободно печататься в его Вольной типографии, посылать потаенные материалы, чтобы в России они обрели силу печатного слова, до поры не был услышан.
Молчали по-прежнему московские друзья. Наконец, дошедшие до них герценовские прокламации только напугали. В России становилось слишком опасно. В сентябре 1853-го в Лондон поехал мягкий, податливый Щепкин, призванный уговорить своего давнего, горячо любимого друга в ошибочности его пропаганды. Приехал умолять, готов был встать «на свои старые колени», чтобы попросить «остановиться, пока есть время».
Герцен, так ждавший подробностей из России, недоумевал:
«Что же вы, Михаил Семенович, и ваши друзья хотите от меня?
— Я говорю за одного себя и прямо скажу: по-моему, поезжай в Америку, ничего не пиши, дай себя забыть, и тогда года через два-три мы начнем работать, чтоб тебе разрешили въезд в Россию».
Герцен был сражен, глубоко разочарован. Что тут скажешь… Не подвергать опасности друзей. Это он, конечно, понимает. Но отречься от себя, от своего главного дела. Не для того ли, чтобы жить здесь праздному. И тогда, проводив Щепкина, ему вдруг стало так «сиротливо, страшно», и безнадежное одиночество заставило его сесть за письмо, чтоб объяснить всепонимающей Марии Каспаровне: «Мне кажется, я в лице его простился с Русью. Мы разошлись или развелись обстоятельствами так, что друг друга не достанешь и голос становится непонятен». На следующий день он вновь высказывал ей свое выстраданное убеждение: «…надобно же, хоть чтоб кто-нибудь не покидал оружия…» Его «глубочайшее убеждение», что «основание русской типографии вне России является в настоящий момент наиболее революционным делом, какое только русский может предпринять», оставалось непреклонным.
Искреннее сотрудничество с М. К. Рейхель, теперь целиком поглощенной его делом, ставшим их общей обязанностью, никогда не прерывалось. Через ее парижский адрес, не взятый на подозрение русским сыском, должна идти вся его корреспонденция, то есть осуществляться постоянные, конспиративные контакты с родиной. Ей первой сообщаются все сокровенные мысли и замыслы. 5 ноября 1852 года Герцен пишет своему верному связному о возникшем у него «френетическом[128] желании написать мемуар». Воспоминания — выход, спасение от одиночества в чужой стране.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Читайте также
Глава третья ВОЛЬНОЕ ДЕТСТВО, ПРОВЕДЕННОЕ В ПРАЗДНОСТИ СРЕДИ ЛЕСОВ
Глава третья ВОЛЬНОЕ ДЕТСТВО, ПРОВЕДЕННОЕ В ПРАЗДНОСТИ СРЕДИ ЛЕСОВ Они и в самом деле были очень несчастны. Генерал не оставил им наследства, семье нечего было ждать от императора, который упорно отказывал в аудиенции жене бунтаря. Товарищи Дюма по оружию – Брюн, Ожеро,
I. Русские в Японии в конце 1853 и в начале 1854 годов
I. Русские в Японии в конце 1853 и в начале 1854 годов Вход на Нагасакский рейд. – Первые визиты японцев. – Вид рейда и города. – Батареи; деревни. – Переводчики и баниосы. – Караульные лодки и гребцы. – Передача письма к губернатору. – Ежедневные сношения с японцами. –
«Как ни смотри, хоть так хоть этак…»
«Как ни смотри, хоть так хоть этак…» Как ни смотри, хоть так хоть этак, Но все равно сорвется с губ: — Сей Ювенал в сатире туп, А в эпиграммах он не едок! 1955 г. 13 мая.
Вольное подражание Демьянам Бедным[166]
Вольное подражание Демьянам Бедным[166] Ночью, Когда за дневной сутолочью Всюду видишь воочью Волчьи морды, Покидает свои оболочья Дух, истерзанный в клочья, Но гордый. И взлетает к холодной круче, Где дряхлый, древний, но могучий Тот, кто знает, что хуже, что лучше, Спит,
Хоть с земли, хоть с воды…
Хоть с земли, хоть с воды… Свою «летающую лодку» молодой инженер Вадим Шавров задумал еще во второй половине двадцатых годов. Строить машину начали втроем — сам Шавров, инженер Виктор Коровин и механик Николай Фунтиков. Все элементы будущего летательного аппарата
19 «В Лондоне разлетелись в прах все мои надежды стать когда-нибудь всемирно известным писателем»
19 «В Лондоне разлетелись в прах все мои надежды стать когда-нибудь всемирно известным писателем» Да, брак не задался, чего нельзя было сказать о профессиональной деятельности. В декабре 1976-го «Филипс» выпустил пятый альбом Сейшаса и Коэльо (сочинившего тексты десяти
Глава 11 В ОЖИДАНИИ НОВОГО ОРУЖИЯ
Глава 17 Хоть теперь-то — воля.
Глава 17 Хоть теперь-то — воля. С таким паспортом в начале марта 1955 года приезжаю в Омск, получаю постоянную прописку, становлюсь на учет в военкомате и с 5 марта начинаю работать в Омской экспедиции Гипродортранса.Вскоре возвращается отец, осужденный трибуналом войск
«Вольное слово» [229] и эмиграция
«Вольное слово» [229] и эмиграция Давно уже длится полемика о происхождении издававшегося 30 лет тому назад журнала «Вольное Слово», и, в связи с занимающим их вопросом, авторам нередко приходилось говорить мимоходом о политической эмиграции того времени. В ноябрьской
Вольное экономическое общество
Вольное экономическое общество Эпоха Орлова была ознаменована несколькими благородными, но, увы, безрезультатными начинаниями. Во-первых, это Комиссия об уложениях, во-вторых, создание Императорского Вольного экономического общества. Последнее начинание было Григорию
24. Плавание Изыльметьева на фрегате «Аврора» (1853–1854)
24. Плавание Изыльметьева на фрегате «Аврора» (1853–1854) Фрегат «Аврора» (длина 159 футов, водоизмещение 1974 т) под командой капитан-лейтенанта Ивана Николаевича Изыльметьева, назначенный для крейсерства в Охотском море, вышел из Кронштадта 21 августа 1853 года.27 августа, проходя
25. Плавание Лесовского на фрегате «Диана» (1853–1854) и гибель «Дианы» (1855)
25. Плавание Лесовского на фрегате «Диана» (1853–1854) и гибель «Дианы» (1855) Фрегат «Диана» под командой капитан-лейтенанта Степана Степановича Лесовского был послан на Дальний Восток по просьбе вице-адмирала Путятина на смену фрегату «Паллада», оказавшемуся непригодным для
ВОЛЬНОЕ СЛОВО
ВОЛЬНОЕ СЛОВО Еще в 1877 г. Зунделевич, Аарон Исакович, близкий не столько к народникам, сколько к западно-европейским социал-демократам, контрабандою перевез из-за границы типографские принадлежности и устроил в Петербурге первую подпольную типографию. Зунделевич был
LI. Трудиться надобно!
LI. Трудиться надобно! (Изъ записокъ Неплюева)[49].30 іюня присланъ намъ отъ коллегіи приказъ явиться 1 числа іюля въ коллегію на экзаменъ, въ 8 часовъ утра. Его величество прі?хать изволилъ въ одноколк? и, идучи мимо насъ, сказалъ намъ: «здорово, ребята!» Черезъ малое время ввели