Тургенев бежин луг это что
Бежин луг
Микропересказ : Заблудившийся охотник в ночи набредает на крестьянских ребятишек, которые сидят у костра, стерегут лошадей и рассказывают друг другу страшные истории о леших, русалках, домовых и прочей нечисти.
Действие происходит в Российской империи, в Чернском уезде Тульской губернии. Повествование ведётся от первого лица. Деление пересказа на главы — условное.
«Прекрасный июльский день»
Летние дни, когда погода установится, — прекрасны. Утро — ясное, лучезарное. К полудню небо покрывается лёгкими золотисто-серыми облачками, из которых изредка сеется мелкий тёплый дождик. Перед вечерней зарёй облачка исчезают, а солнце закатывается так же спокойно, как и взошло на небо.
Охотник заблудился
Именно в такой день рассказчик охотился на тетеревов.
Рассказчик — мужчина с ружьём, сумкой для дичи и собакой; имя его в рассказе не упоминается.
Под вечер он возвращался домой и неожиданно заблудился.
«Да где же это я?» — повторил я опять вслух, остановился в третий раз и вопросительно посмотрел на свою английскую жёлто-пегую собаку Дианку.
Взойдя на высокий, резко обрывающийся холм, он увидел под собой огромную равнину, которую огибала широкая река. Рассказчик наконец узнал местность — в округе её называли Бежиным лугом.
У костра в ночном
Прямо под обрывом в темноте горели два костра, у которых пятеро крестьянских ребятишек с двумя собаками стерегли лошадей. Днём жара и мухи с оводами не давали лошадям покоя, поэтому летом их пасли по ночам.
Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун — большой праздник для крестьянских мальчиков.
Усталый охотник спустился к кострам, сказал, что заблудился и попросился переночевать. Он лёг под кустик неподалёку, притворился спящим и прислушался, о чём говорят ребятишки.
Мальчики варили картошку и рассказывали истории о нечистой силе.
Ильюша
Больше всего историй рассказал двенадцатилетний Ильюша с горбоносым, вытянутым и подслеповатым лицом, на котором застыло туповато-озабоченное выражение.
Ильюша — 12 лет, горбоносый, вытянутое лицо, жёлтые волосы, одет опрятно, работает на бумажной фабрике; суеверен и боязлив, верит в сверхъестественное.
Одет мальчик был чисто и опрятно, но бедно. Многодетная семья Ильюши, видимо, была небогата, поэтому мальчик вместе с двумя своими братьями с раннего детства работал на бумажной фабрике. Ильюша «лучше других знал все сельские поверья» и искренне в них верил.
Домовой на бумажной фабрике
Первая история была о том, как приказчик велел Ильюше с компанией ребят заночевать на бумажной фабрике. Наверху кто-то неожиданно затопал, спустился по лестнице, к двери подошёл. Дверь распахнулась, а за ней — никого. И вдруг кто-то как закашляет! Напугал домовой мальчишек.
Говорящий барашек на могиле утопленника
Потом Ильюша рассказал о прорванной плотине, нечистом месте, где когда-то похоронили утопленника. Однажды послал приказчик псаря на почту. Возвращался он через плотину поздно ночью. Вдруг видит — на могилке утопленника беленький барашек сидит. Решил псарь забрать его с собой. Барашек из рук не вырывается, только в глаза пристально смотрит. Жутко стало псарю, гладит он барашка и приговаривает: «Бяша, бяша!» А барашек оскалил зубы, и отвечает ему: «Бяша, бяша!»
Покойный барин, ищущий разрыв-травы
Затем Ильюша рассказал о встреченном на той же плотине покойном барине. Покойник искал на «нечистом месте» разрыв-травы и жаловался, что могила на него давит.
Родительская суббота
Солнечное затмение и Тришка
Когда разговор зашёл о произошедшем недавно «небесном предвиденьи» — солнечном затмении, Ильюша рассказал поверье об удивительном человеке Тришке, который придёт во время солнечного затмения. Удивителен этот Тришка умением освобождаться от любых оков и выходить из любой тюрьмы.
Павлуша
Затем Павлуша тоже вспомнил о солнечном затмении.
Павлуша — 12 лет; сероглазый, большеголовый и приземистый, одет бедно; смел, пытается объяснить непонятное, решительный и любознательный.
Когда солнце исчезло, крестьяне перепугались, а барская стряпуха все горшки в печи перебила, считая, что пришёл конец света, и щи есть некому будет. Все верили, что «белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку увидят».
Пошли крестьяне в поле Тришку встречать. Вдруг видят — идёт человек «мудрёный» со странной головой. Все бросились прятаться, а это оказался не Тришка, а деревенский бочар, который купил новый жбан и надел его на голову, чтобы легче было нести. Развеселил мальчиков Павлушин рассказ.
Вдруг в самый разгар беседы залаяли и кинулись прочь собаки. Павлуша бросился за ними. Вернувшись, он сказал, что собаки почуяли волка.
Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка… «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него.
Костя
Костя, маленький, тщедушный, очень бедно одетый и пугливый мальчик лет десяти с задумчивым и печальным взглядом, рассказал две истории.
Костя — 10 лет, худой и малорослый, плохо одет; трусишка, боится непонятного, способен на сочувствие, верит рассказам Ильюши.
Встреча плотника с русалкой
Первая — о плотнике, который заблудился в лесу и наткнулся на русалку. Она сидела на ветке дерева, звала его к себе и смеялась. Плотник взял и перекрестился. Русалка заплакала жалобно, а потом прокляла его — будет плотник горевать до конца своих дней. С тех пор он невесёлый и ходит.
Водяной, утащивший мальчика на дно
Вторая Костина история была о мальчике, которого водяной утащил под воду, а его мать сошла от горя с ума.
Старший из мальчиков, Федя, стройный, красивый подросток лет четырнадцати, принадлежал, судя по одежде, к богатой семье и был в этой компании «запевалой» — к друзьям относился покровительственно, но по-доброму, изредка перебивал их с добродушной насмешкой.
Федя — 14 лет, красив, хорошо одет; как старший, к друзьям относится покровительственно, но по-доброму, немногословен.
Федя вспомнил о живущей в его деревне женщине, которую бросил любовник. Пошла она топиться, а водяной утащил её на дно, и там «испортил». Женщину вытащили, но в себя она не пришла, так дурочкой и осталась.
Самый младший, семилетний мальчонка Ваня, всю ночь продремал под рогожкой «и только изредка выставлял из-под неё свою русую кудрявую головку».
Ваня — 7 лет, русый, кудрявый и большеглазый; искрений, мечтательный и добрый, любит природу; дремлет в течение всего разговора.
Остальных ребятишек сон сморил, когда погасли костры. Охотник тоже задремал. От костров он ушёл, когда «утро зачиналось». Попрощаться охотнику удалось только с Павлушей — тот проснулся, когда он уходил.
Эпилог
Рассказчик с сожалением сообщает, что в том же году «славный парень» Павел погиб — разбился, упав с лошади.
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Анализ «Бежин луг» Тургенев
Всего получено оценок: 2308.
Всего получено оценок: 2308.
В своих произведениях Иван Сергеевич Тургенев всегда с большой любовью описывал картины русской природы и крестьянского быта. Свой рассказ «Бежин луг», который входит в цикл «Записки охотника», писатель посвятил крестьянским детям, мастерски передав тонкости детской психологии. В произведении ясно проводится параллель между душевным состоянием человека и окружающей его природой. В центре рассказа – пятеро деревенских ребят, которых рассказчик повстречал у костра на Бежином лугу. Литературный анализ рассказа по плану будет полезен при подготовке к уроку литературы ученикам 6 класса.
Краткий анализ
Перед прочтением данного анализа рекомендуем ознакомиться с самим произведением Бежин луг.
Год написания – 1851 год.
История создания – Рассказ «Бежин луг» стал частью цикла «Записки охотника», в котором Тургенев описал непередаваемое очарование русской природы и особенности крестьянской жизни.
Тема – Гармония человека и природы – центральная тема произведения. Также автор поднимает тему веры крестьян в сверхъестественное.
Композиция – Композиция рассказа достаточно сложная, многослойная. Она включает в себя речевые и портретные характеристики мальчиков, их рассказы, обрамлённые воспоминаниями рассказчика, а также лирические пейзажные зарисовки.
Жанр – Рассказ.
Направление – Реализм.
История создания
Рассказ Тургенева «Бежин луг», написанный в 1851 году, стал частью сборника «Записки охотника». Он был примечателен тем, что впервые в русской литературе главными героями стали крестьянские дети, описанные автором с большой любовью и теплотой.
Большое влияние на Ивана Сергеевича оказал известный литературный критик В.Г. Белинский, который и вдохновил его на создание «Записок охотника». Писатель много свободного времени уделял охоте, общался с крестьянами и их детьми, благодаря чему его произведения отличались большой реалистичностью.
К работе над рассказом «Бежин луг» Тургенев приступил осенью 1850 года, уже в начале 1851 года он был опубликован в популярном журнале «Современник».
Автор не придал особого смысла названию своего произведения – он просто подыскал звучное название рассказу, фоном которому послужили прекрасные пейзажи. Более того, этого названия нет ни на одной топографической карте, и, как позже выяснили исследователи творчества Тургенева, он заменил неблагозвучное наименование реально существовавшего луга «Рудинское болото» на более поэтичное – «Бежин луг».
Будучи мастером описания красоты русской природы, Иван Сергеевич в очередной раз затронул свою любимую тему – взаимосвязи человека и природы, их гармоничного дополнения друг другом.
В своем произведении автор поднял проблему жизни простых людей. Даже дети, которым по возрасту не пристало думать о бытовых тяготах, вынуждены работать почти наравне со взрослыми.
Крестьянские мальчишки всю ночь пасут табун лошадей, следя за тем, чтобы к нему не подобрались волки. Однако неустроенность и сложность их жизни не является поводом для уныния. Напротив, каждый день для этих ребят – счастье, возможность прожить яркие и интересные моменты. Пойти в ночное для них радость, они находят способ себя развлечь, рассказывая друг другу всякие небылицы.
Таким образом, автор хотел выделить основную мысль своего произведения – необходимо ценить жизнь во всех её проявлениях, радоваться ей и быть благодарным тому, что имеешь. Счастье – чувствовать себя частью природы, ощущать на себе её милость и бесконечную щедрость. Нужно лишь прислушиваться к тому, чему учит природа, чтобы ощущать себя целостной личностью.
В рассказе Тургенев не зря поднял тему народных легенд и сказаний, которые с таким увлечением пересказывали друг другу мальчики. На их примере автор показал, насколько сильна в жизни простых, необразованных людей вера в сверхъестественное. В этом, однако, кроется и своё очарование: истории, рассказанные мальчиками, основаны на народных верованиях, фольклоре и интересе к непостижимому.
Разыгравшееся воображение плотника Гаврилы, «увидевшего» русалку, становится причиной его затянувшегося мрачного настроения и бесконечных тревожных дум о будущем. Баба Ульяна, случайно заметившая своего «двойника», не сомневается в своей скорой кончине. Её непрестанные мысли о неизбежной смерти действительно становятся причиной раннего ухода из жизни. Красавица-селянка Акулина, которой почудился водяной, не выдерживает этого и сходит с ума.
С грустью и сожалением Тургенев приходит к выводу, что причиной многих зол крестьянства является невежество. «Зовущие» голоса, таинственные существа, предчувствия, бесчисленное количество примет – всё это грузом лежит на необразованном человеке, делая его рабом собственных страхов. Ребята с детских лет воспринимают веру в судьбу, они не смеются над героями своих “страшилок”, а сочувствуют им.
Композиция
Анализируя рассказ «Бежин луг», следует отметить, что для него характерна сложная, многослойная композиция.
Повествование о мальчиках начинается с их развернутых портретов, которое уступает место монологу каждого. Их яркие и самобытные характеры накладывают отпечаток и на манеру повествования. В результате все истории приобретают уникальную интонацию, свойственную только мальчику-рассказчику.
Между монологами мальчиков охотник вставляет собственные суждения, оценки, наблюдения.
К особенностям композиции следует отнести пейзажные зарисовки, которым автор уделил особое внимание. Всё происходящее в рассказе неразрывно связано с окружающей природой, с её изменениями в течение суток.
Таким образом, пейзаж, портрет, авторские замечания и монологи являются теми художественными средствами, которые были мастерски использованы автором и включены в строй произведения.
Главные герои
О героях произведения мы написали отдельную статью – Главные герои «Бежина луга».
«Бежин луг» – рассказ, поскольку обладает всеми характерными для этого жанра чертами: небольшим объёмом, малым количеством героев, одной сюжетной линией, повествовательным содержанием.
Произведение принадлежит литературному направлению реализм, однако в нём явственно проступают и черты романтизма: поэтические описания природы, всевозможные поверья и легенды, тесно переплетающиеся с реальной жизнью героев.
«Бежин луг» читательский дневник
Всего получено оценок: 2885.
Всего получено оценок: 2885.
«Бежин луг» является частью знаменитого цикла рассказов «Записки охотника», в котором автор поделился с читателями пленительной красотой русской природы, а также показал без прикрас жизнь крестьянского сословия.
Краткое содержание «Бежин луг» для читательского дневника
Название: Бежин луг
Число страниц: 15. Тургенев Иван Сергеевич. «Бежин луг». Издательство «Литера». 2017 год
Жанр: Рассказ
Год написания: 1851 год
Время и место действия
Действие рассказа происходит в середине XIX века в крепостной России, в Тульской губернии, в Чернском уезде. Блуждая по лесу, рассказчик выходит к месту под названием Бежин луг, где знакомится с крестьянскими ребятами и слушает их истории.
Главные герои
Автор-рассказчик – барин, заядлый охотник, большой ценитель природы, всего прекрасного.
Федя – любопытный мальчик четырнадцати лет, барчук, хорошо одетый.
Павлуша – серьёзный, черноволосый мальчик, двенадцать лет.
Ильюша – двенадцатилетний мальчик, светловолосый, прекрасный рассказчик.
Костя – задумчивый, печальный мальчик десяти лет.
Ваня – семилетний мальчуган, самый маленький в компании ребят.
Сюжет
Заблудившись во время охоты, автор долго плутал по лесу, пока к вечеру не вышел не обширную равнину, которая среди местных жителей имела название Бежин луг. Охотник заметил крестьянских ребятишек, сидевших у костра. Он подошёл к ним и узнал, что мальчики пасли лошадей, и всю ночь должны были сторожить их.
Расположившись у костра, рассказчик принялся рассматривать мальчиков, самому старшему из которых – Феде – было всего четырнадцать лет. Было видно, что он из зажиточной семьи и выехал ночью в поле не по нужде, а лишь за компанию с другими ребятами. Павлуша был одет гораздо хуже, но он притягивал внимание своими умными, честными глазами, и во всём его облике чувствовалась внутренняя сила. Ильюше, как и Павлу, тоже было двенадцать лет, и непримечательное лицо его выражало какую-то болезненную озабоченность. Четвёртый мальчик – Костя – был отчего-то задумчив, и его узкое, заостренное личико, как у белки, было усеяно веснушками. Среди ребят был и самый маленький – семилетний Ваня, который лежал в траве и лишь изредка поднимал голову.
Чтобы не смущать ребят своим присутствием, рассказчик сделал вид, что заснул. Мальчики вновь разговорились, и Ильюша продолжил, видимо, прерванный рассказ о домовом. Он рассказал, как однажды с товарищами заночевал в старой рольне на бумажной фабрике. Неожиданно послышались чьи-то шаги наверху, само по себе закрутилось водяное колесо и тут же остановилось, стали подниматься крышки чанов. Мальчишки не выдержали и убежали прочь, а домовой громко кашлял им вслед.
В свою очередь Костя рассказал ребятам, как однажды плотник Гаврила заблудился в лесу и увидел на ветвях русалку, которая звала его к себе. Словно околдованный, Гаврила пошёл на зов, но в последний момент успел себя перекрестить. Русалка заплакала и исчезла, а Гаврила с тех пор ходит сам не свой.
Ребята перекусили сваренным в костре картофелем и продолжили свои рассказы. Ильюша поведал друзьям, как одного утопленника похоронили на прорванной плотине. Однажды ночью мимо этого места проходил псарь Ермила, и на могиле утопленника увидел барашка. Ермила взял на руки того барашка, принялся ласково гладить, а тот неожиданно оскалился и проблеял «Бяша, бяша!».
Мальчики ещё долго рассказывали друг другу страшные истории, пока под утро не заснули. На рассвете охотник простился с ними и побрёл домой.
Вывод и своё мнение
Автор очень тонко, лирично описал красоту окружающей его природы, очарование природных явлений. Он заставляет по-новому взглянуть на, казалось бы, привычные вещи: блеск костра, утреннюю зарю, туман, шелест листвы в ночной тишине. Вместе с тем он показывает незамысловатую жизнь крестьянских ребятишек, которым в раннем возрасте приходится работать наравне со взрослыми. Однако они не унывают, не жалуются на судьбу, а живут в гармонии с собой и природой.
Главная мысль
Любовь к природе, родным местам, жизни, способность видеть красоту в привычном – важные качества, которые помогают справляться с жизненными трудностями и лишениями.
Авторские афоризмы
«…В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всём лежит печать какой-то трогательной кротости…»
«…ночь приближалась и росла, как грозовая туча…»
«…Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун — большой праздник для крестьянских мальчиков…»
Толкование непонятных слов
Рольня – строение, где в чанах вычерпывают бумагу.
Ягдташ – сумка для ношения добытой дичи и необходимых на охоте припасов и приспособлений.
Верста – русская единица измерения расстояния, равная 1066,8 м.
Гуртовщик – погонщик стада, пастух.
Армяк – верхняя долгополая одежда из грубой шерстяной ткани.
Осинник – осиновый лес или перелесок.
Притча – короткий назидательный рассказ в иносказательной форме, заключающий в себе мораль.
Лощина – низко расположенная долина.
Кратко «Бежин луг» И. С. Тургенев
В рассказе «Бежин луг» автор открыто показал национальные особенности русской души и жизнь простых крестьянских мальчишек.
Очень краткий пересказ рассказа «Бежин луг».
В июле рассказчик пошел в лес, чтобы поохотиться. Когда стало темнеть, он понял, что заблудился. Оглядевшись, охотник понял, что то место, где он заблудился, люди называют Бежин луг. Рассказчик встретил деревенских мальчишек, которые пасут коней, и попросился заночевать с ними.
Он притворился спящим и слушал, о чем разговаривают ребята: Ильюша, Федя, Костя, Павлуша и Ваня. Мальчики пугали друг друга страшными историями, только Ваня весь вечер спал, укрывшись рогожей.
К утру мальчики уснули. Рассказчик поутру застал не спящим только Павлушу, и ушел, попрощавшись с ним.
Главные герои и их характеристика:
Краткое содержание рассказа «Бежин луг» подробно.
Рассказ открывается пейзажем ‒ автор описывает красоту летнего июльского неба, солнца. Летним днем рассказчик решил поохотиться, но заблудился в лесу. В потемках охотник понял, что место, где он находится ‒ это Бежин луг.
Рассказчик увидел в темноте мальчишек. Они сидят у костра и следят за табуном лошадей. Охотник попросился остаться с ними на ночлег, чтобы утром найти дорогу обратно.
Когда ребята убедились, что их гость спит, стали разговаривать.
Разговор мальчиков касался суеверий. Ребята делись друг с другом страшными историями и легендами.
Ильюша был очень суеверным, поэтому рассказал очень много историй о потустороннем: историю про домового, который обитал на бумажной фабрике; про говорящего барашка; про барина, который после смерти искал разрыв‒траву; про женщину, которая увидела себя мертвой; про то, как в день солнечного затмения придет Тришка.
Павлуша тоже рассказывает ребятам страшилку о солнечном затмении. Вообще Павел до конца не верит в непознанное, и все рассказанные ему истории пытается объяснить чем-то реальным.
Костя верит в сверхъестественное, поэтому тоже рассказывает страшилки ‒ о русалке и водяном.
После рассказа Костей истории о том, как водяной забрал к себе одного мальчика, Павел пошел на реку за водой. Когда он вернулся, то рассказал, будто видел, как утопленный мальчик манил его к себе прямо из реки.
Федя насмешливо относился к страшилкам товарищей, однако рассказал одну, про утопленную барыню, которая выжила, но осталась сумасшедшей на всю жизнь.
Самый маленький пастух, Ваня, не участвовал в беседе, а весь вечер проспал, накрывшись рогожкой.
Проснувшись утром, охотник уходит. Павлуша проснулся перед его уходом, поэтому охотнику удалось попрощаться только с ним.
Рассказчик делится грустной новостью в эпилоге произведения. В том же году, когда рассказчик встречался с ребятами, Павлуша упал с коня и умер.
«Бежин луг» для читательского дневника. Кратчайшее содержание рассказа.
Рассказчик заблудился, охотясь в летнем лесу. В потемках он увидел мальчишек. Они пасли коней. Охотник попросился на ночлег рядом с ними.
Рассказчик специально притворился спящим, и тогда мальчишки начали пугать друг друга страшными историями о нечисти. Наутро охотник ушел, когда спали все мальчики, кроме одного, Павлуши.
История создания рассказа «Бежин луг».
Тургенев Иван Сергеевич, российский прозаик, написавший произведение «Бежин луг», принадлежал к авторам, для прозы которых характерно натуральное, правдивое изображение мира.
Писатель решил посвятить свою жизнь литературе. Он в 1845 году уехал в деревню, и прожил там все лето. Тургенев очень любил охоту, поэтому все свободное время в деревне посвящал охоте.
Охотиться он ходил не один, а с крепостными, которые знали толк в охотничьем деле.
Охотники отличались от других крепостных тем, что не боялись при барине разговаривать откровенно, считая себя независимыми умом людьми. Охотники свободолюбивы и открыты. Тургенев разговаривал с ними о красоте природы, о жизни, обществе. Кроме этого, охотники рассказывали барину много сказок, поверий, суеверий и историй о жизни простых крестьян.
Именно это вдохновило Тургенева на создание цикла «Записки охотника».
Рассказ о жизни и суевериях крестьянских мальчиков, созданный на основе рассказов охотников, был опубликован в 1852 году под названием «Бежин луг». Он вошел в цикл рассказов «Записки охотника».
Бежин луг
Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце — не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное — мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится а лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра… Но вот опять хлынули играющие лучи, — и весело и величава, словно взлетая, поднимается могучее светило. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда. В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит» по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты — несомненный признак постоянной погоды — высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба…
В такой точно день охотился я однажды за тетеревами в Чернском уезде, Тульской губернии. Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо; но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился наконец вернуться к себе домой. Быстрыми шагами прошел я длинную «площадь» кустов, взобрался на холм и, вместо ожиданной знакомой равнины с дубовым леском направо и низенькой белой церковью в отдалении, увидал совершенно другие, мне не известные места. У ног моих тянулась узкая долина; прямо, напротив, крутой стеной возвышался частый осинник. Я остановился в недоумении, оглянулся… «Эге! — подумал я, — да это я совсем не туда попал: я слишком забрал вправо», — и, сам дивясь своей ошибке, проворно спустился с холма. Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел в погреб; густая высокая трава на дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко. Я поскорей выкарабкался на другую сторону и пошел, забирая влево, вдоль осинника. Летучие мыши уже носились над его заснувшими верхушками, таинственно кружась и дрожа на смутно-ясном небе; резво и прямо пролетел в вышине запоздалый ястребок, спеша в свое гнездо. «Вот как только я выйду на тог угол, — думал я про себя, — тут сейчас и будет дорога, а с версту крюку я дал!»
Я добрался наконец до угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними, далеко-далеко, виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча. Да где же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко. Странно»! Теперь опять нужно вправо взять».
Я пошел вправо, через кусты. Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча; казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота. Мне попалась какая-то неторная, заросшая дорожка; я отправился по ней, внимательно поглядывая вперед. Все кругом быстро чернело и утихало, — одни перепела изредка кричали. Небольшая ночная птица, неслышно и низко мчавшаяся на своих мягких крыльях, почти наткнулась на меня и пугливо нырнула в сторону. Я вышел на опушку кустов и побрел по полю межой. Уже я с трудом различал отдаленные предметы; поле неясно белело вокруг; за ним, с каждым мгновением надвигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак. Глухо отдавались мои шаги в застывающем воздухе. Побледневшее небо стало опять синеть — но то уже была синева ночи. Звездочки замелькали, зашевелились на нем.
Что я было принял за рощу, оказалось темным и круглым бугром. «Да где же это я?» — повторил я опять вслух, остановился в третий раз и вопросительно посмотрел на свою английскую желто-пегую собаку Дианку, решительно умнейшую изо всех четвероногих тварей. Но умнейшая из четвероногих тварей только повиляла хвостиком, уныло моргнула усталыми глазками и не подала мне никакого дельного совета. Мне стало совестно перед ней, и я отчаянно устремился вперед, словно вдруг догадался, куда следовало идти, обогнул бугор и очутился в неглубокой, кругом распаханной лощине. Странное чувство тотчас овладело мной. Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших, белых камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания, — и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось. Какой-то зверок слабо и жалобно пискнул между камней. Я поспешил выбраться назад на бугор. До сих пор я все еще не терял надежды сыскать дорогу домой; но тут я окончательно удостоверился в том, что заблудился совершенно, и, уже нисколько не стараясь узнавать окрестные места, почти совсем потонувшие во мгле, пошел себе прямо, по звездам — наудалую… Около получаса шел я так, с трудом переставляя ноги. Казалось, отроду не бывал я в таких пустых местах: нигде не мерцал огонек, не слышалось никакого звука. Один пологий холм сменялся другим, поля бесконечно тянулись за полями, кусты словно вставали вдруг из земли перед самым моим носом. Я все шел и уже собирался было прилечь где-нибудь до утра, как вдруг очутился над страшной бездной.
Я быстро отдернул занесенную ногу и, сквозь едва прозрачный сумрак ночи, увидел далеко под собою огромную равнину. Широкая река огибала ее уходящим от меня полукругом; стальные отблески воды, изредка и смутно мерцая, обозначали ее теченье. Холм, на котором я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертания отделялись, чернея, от синеватой воздушной пустоты, и прямо подо мною, в углу, образованном тем обрывом и равниной, возле реки, которая в этом месте стояла неподвижным, темным зеркалом, под самой кручью холма, красным пламенем горели и дымились друг подле дружки два огонька. Вокруг них копошились люди, колебались тени, иногда ярко освещалась передняя половина маленькой кудрявой головы…
Я узнал наконец, куда я зашел. Этот луг славится в наших околотках под названием Бежина луга… Но вернуться домой не было никакой возможности, особенно в ночную пору; ноги подкашивались подо мной от усталости. Я решился подойти к огонькам и в обществе тех людей, которых принял за гуртовщиков, дождаться зари. Я благополучно спустился вниз, но не успел выпустить из рук последнюю ухваченную мною ветку, как вдруг две большие, белые, лохматые собаки со злобным лаем бросились на меня. Детские звонкие голоса раздались вокруг огней; два-три мальчика быстро поднялись с земли. Я откликнулся на их вопросительные крики. Они подбежали ко мне, отозвали тотчас собак, которых особенно поразило появление моей Дианки, и я подошел к ним.
Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех огней, за гуртовщиков. Это просто были крестьянские ребятишки из соседних деревень, которые стерегли табун. В жаркую летнюю пору лошадей выгоняют у нас на ночь кормиться в поле: днем мухи и оводы не дали бы им покоя. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун — большой праздник для крестьянских мальчиков. Сидя без шапок и в старых полушубках на самых бойких клячонках, мчатся они с веселым гиканьем и криком, болтая руками и ногами, высоко подпрыгивают, звонко хохочут. Легкая пыль желтым столбом поднимается и несется по дороге; далеко разносится дружный топот, лошади бегут, навострив уши; впереди всех, задравши хвост и беспрестанно меняя ноги, скачет какой-нибудь рыжий космач, с репейником в спутанной гриве.
Мальчики сидели вокруг них; тут же сидели и те две собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков был пять: Федя, Павлуша, Илюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
Первому, старшему изо всех, Феде, вы бы дали лет четырнадцать. Это был стройный мальчик, с красивыми и тонкими, немного мелкими чертами лица, кудрявыми белокурыми волосами, светлыми глазами и постоянной полувеселой, полурассеянной улыбкой. Он принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал-то в поле не по нужде, а так, для забавы. На нем была пестрая ситцевая рубаха с желтой каемкой; небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках; на голубеньком поясе висел гребешок. Сапоги его с низкими голенищами были точно его сапоги — не отцовские. У второго мальчика, Павлуши, волосы были всклоченные, черные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится, с пивной котел, тело приземистое, неуклюжее. Малый был неказистый, — что и говорить! — а все-таки он мне понравился: глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила. Одеждой своей он щеголять не мог: вся она состояла из простой замашной рубахи да из заплатанных портов. Лицо третьего, Ильюши, было довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую-то тупую, болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились — он словно все щурился от огня. Его желтые, почти белые волосы торчали острыми косицами из-под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками то и дело надвигал себе на уши. На нем были новые лапти и онучи; толстая веревка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную черную свитку. И ему и Павлуше на вид было не более двенадцати лет. Четвертый, Костя, мальчик лет десяти, возбуждал мое любопытство своим задумчивым и печальным взором. Все лицо его было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки; губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие, черные, жидким блеском блестевшие глаза: они, казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке, — на его языке по крайней мере, — не было слов. Он был маленького роста, сложения тщедушного и одет довольно бедно. Последнего, Ваню, я сперва было и не заметил: он лежал на земле, смирнехонько прикорнув под угловатую рогожу, и только изредка выставлял из-под нее свою русую кудрявую голову. Этому мальчику было всего лет семь.
Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились «картошки», Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленях, тыкал щепкой в закипавшую воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
Сперва они покалякали о том и сем, о завтрашних работах, о лошадях; но вдруг Федя обратился к Ильюше и, как бы возобновляя прерванный разговор, спросил его:
— Ну, и что ж ты, так и видел домового?
— Нет, я его не видал, да его и видеть нельзя, — отвечал Ильюша сиплым и слабым голосом, звук которого как нельзя более соответствовал выражению его лица, — а слышал… Да и не я один.
— А он у вас где водится? — спросил Павлуша.
— А разве вы на фабрику ходите?
— Как же, ходим. Мы с братом, с Авдюшкой, в лисовщиках состоим. [2]
— Вишь ты — фабричные.
— Ну, так как же ты его слышал? — спросил Федя.
— А вот как. Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да еще с Ивашкой Сухоруковым, да еще были там другие ребятишки; всех было нас ребяток человек десять — как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите». Вот мы остались и лежим все вместе, и зачал Авдюшка говорить, что, мол, ребята, ну, как домовой придет. И не успел он, Авдей-то, проговорить, как вдруг кто-то над головами у нас и заходил; но а лежали-то мы внизу, а заходил он наверху, у колеса. Слышим мы: ходит, доски под ним так и гнутся, так и трещат; вот прошел он через наши головы; вода вдруг по колесу как зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо, завертится; но а заставки у дворца-то спущены. [3] Дивимся мы: кто ж это их поднял, что вода пошла; однако колесо повертелось, повертелось, да и стало. Пошел тот опять к двери наверху да по лестнице спущаться стал, и этак слушается, словно не торопится; ступеньки под ним так даже и стонут… Ну, подошел тот к нашей двери, подождал, подождал — дверь вдруг вся так и распахнулась. Всполохнулись мы, смотрим — ничего… Вдруг, глядь, у одного чана форма [4] зашевелилась, поднялась, окунулась, походила, походила этак по воздуху, словно кто ею полоскал, да и опять на место. Потом у другого чана крюк снялся с гвоздя да опять на гвоздь; потом будто кто-то к двери пошел да вдруг как закашляет, как заперхает, словно овца какая, да зычно так… Мы все так ворохом и свалились, друг под дружку полезли… Уж как же мы напужались о ту пору!
— Вишь как! — промолвил Павел. — Чего ж он раскашлялся?
— Не знаю; может, от сырости.
— А что, — спросил Федя, — картошки сварились?
Павлуша пощупал их.
— Нет, еще сыры… Вишь, плеснула, — прибавил он, повернув лицо в направлении реки, — должно быть, щука… А вон звездочка покатилась.
— Нет, я вам что, братцы, расскажу, — заговорил Костя тонким голоском, — послушайте-ка, намеднись что тятя при мне рассказывал.
— Ну, слушаем, — с покровительствующим видом сказал Федя.
— Вы ведь знаете Гаврилу, слободского плотника?
— Эка! — проговорил Федя после недолгого молчанья, — да как же это может этакая лесная нечисть хрестиянскую душу спортить, — он же ее не послушался?
— Да вот поди ты! — сказал Костя. — И Гаврила баил, что голосок, мол, у ней такой тоненький, жалобный, как у жабы.
— Твой батька сам это рассказывал? — продолжал Федя.
— Сам. Я лежал на полатях, все слышал.
— Чудное дело! Чего ему быть невеселым. А, знать, он ей понравился, что позвала его.
— Да, понравился! — подхватил Ильюша. — Как же! Защекотать она его хотела, вот что она хотела. Это ихнее дело, этих русалок-то.
— А ведь вот и здесь должны быть русалки, — заметил Федя.
— Нет, — отвечал Костя, — здесь место чистое, вольное. Одно — река близко.
Все смолкли. Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся наконец, как бы замирая. Прислушаешься — и как будто нет ничего, а звенит. Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом, и слабый, шипящий свист промчался по реке. Мальчики переглянулись, вздрогнули…
— С нами крестная сила! — шепнул Илья.
— Эх вы, вороны! — крикнул Павел. — Чего всполохнулись? Посмотрите-ка, картошки сварились. (Все пододвинулись к котельчику и начали есть дымящийся картофель; один Ваня не шевельнулся.) Что же ты? — сказал Павел.
Но он не вылез из-под своей рогожи. Котельчик скоро весь опорожнился.
— А слыхали вы, ребятки, — начал Ильюша, — что намеднись у нас на Варнавицах приключилось?
— На плотине-то? — спросил Федя.
— Да, да, на плотине, на прорванной. Вот уж нечистое место, так нечистое, и глухое такое. Кругом все такие буераки, овраги, а в оврагах все казюли [5] водятся.
— Ну, что такое случилось? сказывай…
— А вот что случилось. Ты, может быть, Федя, не знаешь а только там у нас утопленник похоронен; а утопился он давным-давно, как пруд еще был глубок; только могилка его еще видна, да и та чуть видна: так — бугорочек… Вот, на днях, зовет приказчик псаря Ермила; говорит: «Ступай, мол, Ермил, на пошту». Ермил у нас завсегда на пошту ездит; собак-то он всех своих поморил: не живут они у него отчего-то, так-таки никогда и не жили, а псарь он хороший, всем взял. Вот поехал Ермил за поштой, да и замешкался в городе, но а едет назад уж он хмелен. А ночь, и светлая ночь: месяц светит… Вот и едет Ермил через плотину: такая уж его дорога вышла. Едет он этак, псарь Ермил, и видит: у утопленника на могиле барашек, белый такой, кудрявый, хорошенький, похаживает. Вот и думает Ермил: «Сем возьму его, — что ему так пропадать», да и слез, и взял его на руки… Но а барашек — ничего. Вот идет Ермил к лошади, а лошадь от него таращится, храпит, головой трясет; однако он ее отпрукал, сел на нее с барашком и поехал опять: барашка перед собой держит. Смотрит он на него, и барашек ему прямо в глаза так и глядит. Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что мол, не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза смотрели; однако ничего; стал он его этак по шерсти гладить, — говорит: «Бяша, бяша!» А баран-то вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: «Бяша, бяша…»
Не успел рассказчик произнести это последнее слово, как вдруг обе собаки разом поднялись, с судорожным лаем ринулись прочь от огня и исчезли во мраке. Все мальчики перепугались. Ваня выскочил из-под своей рогожи. Павлуша с криком бросился вслед за собаками. Лай их быстро удалялся… Послышалась беспокойная беготня встревоженного табуна. Павлуша громко кричал: «Серый! Жучка. » Через несколько мгновений лай замолк; голос Павла принесся уже издалека… Прошло еще немного времени; мальчики с недоумением переглядывались, как бы выжидая, что-то будет… Внезапно раздался топот скачущей лошади; круто остановилась она у самого костра, и, уцепившись за гриву, проворно спрыгнул с нее Павлуша. Обе собаки также вскочили в кружок света и тотчас сели, высунув красные языки.
— Что там? что такое? — спросили мальчики.
— Ничего, — отвечал Павел, махнув рукой на лошадь, — так, что-то собаки зачуяли. Я думал, волк, — прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша всей грудью.
Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновение. Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка… «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него.
— А видали их, что ли, волков-то? — спросил трусишка Костя.
— Их всегда здесь много, — отвечал Павел, — да они беспокойны только зимой.
Он опять прикорнул перед огнем. Садясь на землю, уродил он руку на мохнатый затылок одной из собак, и долго не поворачивало головы обрадованное животное, с признательной гордостью посматривая сбоку на Павлушу.
Ваня опять забился под рогожку.
— А какие ты нам, Илюшка, страхи рассказывал, — заговорил Федя, которому, как сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам же он говорил мало, как бы боясь уронить свое достоинство). — Да и собак тут нелегкая дернула залаять… А точно, я слышал, это место у вас нечистое.
— Варнавицы. Еще бы! еще какое нечистое! Там не раз, говорят, старого барина видали — покойного барина. Ходит, говорят, в кафтане долгополом и все это этак охает, чего-то на земле ищет. Его раз дедушка Трофимыч повстречал: «Что, мол, батюшка, Иван Иваныч, изволишь искать на земле?»
— Он его спросил? — перебил изумленный Федя.
— Ну, молодец же после этого Трофимыч… Ну, и что ж тот?
— Разрыв-травы, говорит, ищу. — Да так глухо говорит, глухо: — Разрыв-травы. — А на что тебе, батюшка Иван Иваныч, разрыв-травы? — Давит, говорит, могила давит, Трофимыч: вон Хочется, вон…
— Вишь какой! — заметил Федя, — мало, знать, пожил.
— Экое диво! — промолвил Костя. — Я думал, покойников можно только в родительскую субботу видеть.
— Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюша, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидать, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть на церковную да все на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по дороге, кому, то есть, умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
— Ну, и видела она кого-нибудь? — с любопытством спросил Костя.
— Как же. Перво-наперво она сидела долго, долго, никого не видала и не слыхала… только все как будто собачка этак залает, залает где-то… Вдруг, смотрит: идет по дорожке мальчик в одной рубашонке. Она приглянулась — Ивашка Федосеев идет…
— Тот, что умер весной? — перебил Федя.
— Тот самый. Идет и головушки не подымает… А узнала его Ульяна… Но а потом смотрит: баба идет. Она вглядываться, вглядываться, — ах ты, Господи! — сама идет по дороге, сама Ульяна.
— Неужто сама? — спросил Федя.
— Ну что ж, ведь она еще не умерла?
— Да году-то еще не прошло. А ты посмотри на нее: в чем душа держится.
Все опять притихли. Павел бросил горсть сухих сучьев на огонь. Резко зачернелись они на внезапно вспыхнувшем пламени, затрещали, задымились и пошли коробиться, приподнимая обожженные концы. Отражение света ударило, порывисто дрожа, во все стороны, особенно кверху. Вдруг откуда ни возьмись белый голубок, — налетел прямо в это отражение, пугливо повертелся на одном месте, весь обливаясь горячим блеском, и исчез, звеня крылами.
— Знать, от дому отбился, — заметил Павел. — Теперь будет лететь, покуда на что наткнется, и где ткнет, там и ночует до зари.
— А что, Павлуша, — промолвил Костя, — не праведная ли эта душа летела на небо, ась?
Павел бросил другую горсть сучьев на огонь.
— Может быть, — проговорил он наконец.
— А скажи, пожалуй, Павлуша, — начал Федя, — что, у вас тоже в Шаламове было видать предвиденье-то небесное? [6]
— Как солнца-то не стало видно? Как же.
— Чай, напугались и вы?
— Да не мы одни. Барин-то наш, хоша и толковал нам напредки, что, дескать, будет вам предвиденье, а как затемнело, сам, говорят, так перетрусился, что на-поди. А на дворовой избе баба-стряпуха, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки перебила в печи: «Кому теперь есть, говорит, наступило светопрестановление». Так шти и потекли. А у нас на деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку увидят. [7]
— Какого это Тришку? — спросил Костя.
— А ты не знаешь? — с жаром подхватил Ильюша. — Ну, брат, откентелева же ты, что Тришки не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни! Тришка — эвто будет такой человек удивительный, который придет; а придет он, когда наступят последние времена. И будет он такой удивительный человек, что его и взять нельзя будет, и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек. Захотят его, например, взять хрестьяне; выйдут на него с дубьем, оцепят его, но а он им глаза отведет — так отведет им глаза, что они же сами друг друга побьют. В острог его посадят, например, — он попросит водицы испить в ковшике: ему принесут ковшик, а он нырнет туда, да и поминай как звали. Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется — они с него так и попадают. Ну, и будет ходить этот Тришка по селам да по городам; и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ хрестиянский… ну, а сделать ему нельзя будет ничего… Уж такой он будет удивительный, лукавый человек.
— Ну да, — продолжал Павел своим неторопливым голосом, — такой. Вот его-то и ждали у нас. Говорили старики, что вот, мол, как только предвиденье небесное зачнется, так Тришка и придет. Вот и зачалось предвиденье. Высыпал весь народ на улицу, в поле, ждет, что будет. А у нас, вы знаете, место видное, привольное. Смотрят — вдруг от слободки с горы идет какой-то человек, такой мудреный, голова такая удивительная… Все как крикнут: «Ой, Тришка идет! ой, Тришка идет!» — да кто куды! Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дверную собаку так запужала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет». Таково-то все переполошились. А человек-то это шел наш бочар, Вавила: жбан себе новый купил да на голову пустой жбан и надел.
Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье, как это часто случается с людьми, разговаривающими на открытом воздухе. Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и еще долго было ей лежать мягким пологом на заснувших полях; еще много времени оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари. Луны не было на небе: она в ту пору поздно всходила. Бесчисленные золотые звезды, казалось, тихо текли все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег земли…
Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и, спустя несколько мгновений, повторился уже далее…
Костя вздрогнул. «Что это?»
— Это цапля кричит, — спокойно возразил Павел.
— Цапля, — повторил Костя… — А что такое, Павлуша, я вчера слышал вечером, — прибавил он, помолчав немного, — ты, может быть, знаешь…
— А вот что я слышал. Шел я из Каменной Гряды в Шашкино; а шел сперва все нашим орешником, а потом лужком пошел — знаешь, там, где он сугибелью [8] выходит, — там ведь есть бучило [9] ; знаешь, оно еще все камышом заросло; вот пошел я мимо этого бучила, братцы мои, и вдруг из того-то бучила как застонет кто-то, да так жалостливо, жалостливо: у-у… у-у… у-у! Страх такой меня взял, братцы мои: время-то позднее, да и голос такой болезный. Так вот, кажется, сам бы и заплакал… Что бы это такое было? ась?
— В этом бучиле в запрошлом лете Акима-лесника утопили воры, — заметил Павлуша, — так, может быть, его душа жалобится.
— А ведь и то, братцы мои, — возразил Костя, расширив свои и без того огромные глаза… — Я и не знал, что Акима в том бучиле утопили: я бы еще не так напужался.
— А то, говорят, есть такие лягушки махонькие, — продолжал Павел, — которые так жалобно кричат.
— Лягушки? Ну, нет, это не лягушки… какие это… (Цапля опять прокричала над рекой.) Эк ее! — невольно произнес Костя, — словно леший кричит.
— Леший не кричит, он немой, — подхватил Ильюша, — он только в ладоши хлопает да трещит…
— А ты его видал, лешего-то, что ли? — насмешливо перебил его Федя.
— Нет, не видал, и сохрани Бог его видеть; но а другие видели. Вот на днях он у нас мужичка обошел: водил, водил его по лесу, и все вокруг одной поляны… Едва-те к свету домой добился.
— Видел. Говорит, такой стоит большой, большой, темный, окутанный, этак словно за деревом, хорошенько не разберешь, словно от месяца прячется, и глядит, глядит глазищами-то, моргает ими, моргает…
— Эх ты! — воскликнул Федя, слегка вздрогнув и передернув плечами, — пфу.
— И зачем эта погань в свете развелась? — заметил Павел. — Не понимаю, право!
— Не бранись, смотри, услышит, — заметил Илья.
Настало опять молчание.
— Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки, — раздался вдруг детский голос Вани, — гляньте на Божьи звездочки, — что пчелки роятся!
Он выставил свое свежее личико из-под рогожи, оперся на кулачок и медленно поднял кверху свои большие тихие глаза. Глаза всех мальчиков поднялись к небу и не скоро опустились.
— А что, Ваня, — ласково заговорил Федя, — что, твоя сестра Анютка здорова?
— Здорова, — отвечал Ваня, слегка картавя.
— Ты ей скажи — что она к нам, отчего не ходит.
— Ты ей скажи, чтобы она ходила.
— Ты ей скажи, что я ей гостинца дам.
— Ну, нет, мне не надо. Дай уж лучше ей: она такая у нас добренькая.
И Ваня опять положил свою голову на землю. Павел встал и взял в руку пустой котельчик.
— Куда ты? — спросил его Федя.
— К реке, водицы зачерпнуть: водицы захотелось испить.
Собаки поднялись и пошли за ним.
— Смотри не упади в реку! — крикнул ему вслед Ильюша.
— Отчего ему упасть? — сказал Федя, — он остережется.
— Да, остережется. Всяко бывает: он вот нагнется, станет черпать воду, а водяной его за руку схватит да потащит к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый в воду… А какое упал. Во-вон, в камыши полез, — прибавил он, прислушиваясь.
Камыши точно, раздвигаясь, «шуршали», как говорится у нас.
— А правда ли, — спросил Костя, — что Акулина-дурочка с тех пор и рехнулась, как в воде побывала?
— С тех пор… Какова теперь! Но а говорят, прежде красавица была. Водяной ее испортил. Знать, не ожидал, что ее скоро вытащут. Вот он ее, там у себя на дне, и испортил.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
— А говорят, — продолжал Костя, — Акулина оттого в реку и кинулась, что ее полюбовник обманул.
— А помнишь Васю? — печально прибавил Костя.
— Какого Васю? — спросил Федя.
— А вот того, что утонул, — отвечал Костя, — в этой вот в самой реке. Уж какой же мальчик был! и-их, какой мальчик был! Мать-то его, Феклиста, уж как же она его любила, Васю-то! И словно чуяла она, Феклиста-то, что ему от воды погибель произойдет. Бывало, пойдет-от Вася с нами, с ребятками, летом в речку купаться, — она так вся и встрепещется. Другие бабы ничего, идут себе мимо с корытами, переваливаются, а Феклиста поставит корыто наземь и станет его кликать: «Вернись, мол, вернись, мой светик! ох, вернись, соколик!» И как утонул. Господь знает. Играл на бережку, и мать тут же была, сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, — глядь, а только уж одна Васина шапонька по воде плывет. Ведь вот с тех пор и Феклиста не в своем уме: придет да и ляжет на том месте, где он утоп; ляжет, братцы мои, да и затянет песенку, — помните, Вася-то все такую песенку певал, — вот ее-то она и затянет, а сама плачет, плачет, горько Богу жалится…
— А вот Павлуша идет, — молвил Федя.
Павел подошел к огню с полным котельчиком в руке.
— Что, ребята, — начал он, помолчав, — неладно дело.
— А что? — торопливо спросил Костя.
— Я Васин голос слышал.
Все так и вздрогнули.
— Что ты, что ты? — пролепетал Костя.
— Ей-Богу. Только стал я к воде нагибаться, слышу вдруг зовут меня этак Васиным голоском и словно из-под воды: «Павлуша, а Павлуша!» Я слушаю; а тот опять зовет: «Павлуша, подь сюда». Я отошел. Однако воды зачерпнул.
— Ах ты, Господи! ах ты, Господи! — проговорили мальчики, крестясь.
— Ведь это тебя водяной звал, Павел, — прибавил Федя… — А мы только что о нем, о Васе-то, говорили.
— Ах, это примета дурная, — с расстановкой проговорил Ильюша.
— Ну, ничего, пущай! — произнес Павел решительно и сел опять, — своей судьбы не минуешь.
Мальчики приутихли. Видно было, что слова Павла произвели на них глубокое впечатление. Они стали укладываться перед огнем, как бы собираясь спать.
— Что это? — спросил вдруг Костя, приподняв голову.
— Это кулички летят, посвистывают.
— А туда, где, говорят, зимы не бывает.
— А разве есть такая земля?
— Далеко, далеко, за теплыми морями.
Костя вздохнул и закрыл глаза.
Уже более трех часов протекло с тех пор, как я присоседился к мальчикам. Месяц взошел наконец; я его склонились к темному краю земли многие звезды не тотчас заметил: так он был мал и узок. Эта безлунная ночь, казалось, была все так же великолепна, как и прежде… Но уже, еще недавно высоко стоявшие на небе; все совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает все только к утру: все спало крепким, неподвижным, передрассветным сном. В воздухе уже не так сильно пахло, — в нем снова как будто разливалась сырость… Недолги летние ночи. Разговор мальчиков угасал вместе с огнями… Собаки даже дремали; лошади, сколько я мог различить, при чуть брезжущем, слабо льющемся свете звезд, тоже лежали, понурив головы… Сладкое забытье напало на меня; оно перешло в дремоту.
Свежая струя пробежала по моему липу. Я открыл глаза: утро зачиналось. Еще нигде не румянилась заря, но уже забелелось на востоке. Все стало видно, хотя смутно видно, кругом. Бледно-серое небо светлело, холодело, синело; звезды то мигали слабым светом, то исчезали; отсырела земля, запотели листья, кое-где стали раздаваться живые звуки, голоса, и жидкий, ранний ветерок уже пошел бродить и порхать над землею. Тело мое ответило ему легкой, веселой дрожью. Я проворно встал и подошел к мальчикам. Они все спали как убитые вокруг тлеющего костра; один Павел приподнялся до половины и пристально поглядел на меня.
Я кивнул ему головой и пошел восвояси вдоль задымившейся реки. Не успел я отойти двух верст, как уже полились кругом меня по широкому мокрому лугу, и спереди, по зазеленевшимся холмам, от лесу до лесу, и сзади по длинной пыльной дороге, по сверкающим, обагренным кустам, и по реке, стыдливо синевшей из-под редеющего тумана, — полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света… Все зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило. Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы; мне навстречу, чистые и ясные, словно тоже обмытые утренней прохладой, принеслись звуки колокола, и вдруг мимо меня, погоняемый знакомыми мальчиками, промчался отдохнувший табун…
Я, к сожалению, должен прибавить, что в том же году Павла не стало. Он не утонул: он убился, упав с лошади. Жаль, славный был парень!