самый страшный день в моей жизни
Американец описал приезд в Россию фразой «самый страшный день в моей жизни»
Американский турист, который отправился в Россию после того, как вдвое похудел, вызвал недоверие у сотрудников аэропорта и оказался на многочасовом допросе. Свой опыт путешественник описал фразой «самый страшный день в моей жизни» и поделился подробностями истории на платформе Reddit.
Гражданин США уточнил, что раньше весил 140 килограммов, но за восемь месяцев он сбросил 60 из них и решил отпраздновать свой успех поездкой в Москву. Мужчина оформил визу в кратчайшие сроки и прилетел в российскую столицу, однако не смог пройти паспортный контроль.
«Сотрудник посмотрел на мою фотографию, посмотрел на меня. «Куда Вы направляетесь? Как надолго планируете здесь находиться? Почему Вы пытаетесь нелегально въехать в Россию по поддельному паспорту?»» — описал ситуацию американец и предположил, что, вероятно, его внешность значительно изменилась из-за похудения и он не был похож на самого себя на старом снимке.
Материалы по теме
«Бомжи кидали в нас мусором и обзывали заразными»
В результате иностранца отвели в участок, допрашивали в течение пяти часов, а также якобы собирались задержать и депортировать. Туристу пришлось предъявить все документы, бывшие у него в наличии, а также распаковать чемоданы и продемонстрировать их содержимое.
«В конце концов, я показал им свои посты в Facebook пятилетней давности и фотографии, сделанные в ходе программы по снижению веса. Также позвонил мой врач и личный тренер. Только тогда они мне поверили и отпустили», — рассказал автор поста, добавив, что это был самый страшный день в его жизни.
О том, когда именно произошел инцидент, не уточняется. В настоящее время авиасообщение между Россией и США прервано на фоне пандемии коронавируса.
2 апреля прошлого года сообщалось, что американский турист застрял в Москве из-за ограничительных мер, введенных на фоне пандемии коронавируса. 26-летний Трентон Тербер должен был вылететь в Нью-Йорк из московского аэропорта Шереметьево, однако Россия закрыла границы и отменила большую часть пассажирских перевозок, в результате чего путешественник остался в авиагавани. По словам американца, нет уверенности в том, что власти США наметили четкий план действий по его вызволению.
«Самый страшный день в моей жизни»: как Татьяну Пучкову переселяли из двушки в двушку
Людмила Бутузова
Часть ее вещей безнадежно испорчена во время насильственной депортации, часть, включая старинное фортепьяно «Вайенбох», украдено, шкафы и другая тяжелая мебель осталась на растерзание бомжам.
Дело происходит в 126 квартале Рязанского района столицы, проданном еще в 2006 году корпорации ТЭН под программу реконструкции. Там девять крепких кирпичных пятиэтажек, которые еще и сотню лет простоят, обречены под снос. Жителей, как крепостных, принудительно расселяют в новые высотки. К сегодняшнему дню полностью или наполовину освобождено пять домов. В доме № 48 последние 6 месяцев Татьяна Пучкова жила одна. Женщина рассказала «Новым Известиям», как с помощью закона ее выкуривали из собственной квартиры и как обокрали на виду у судебных приставов, управы, представителей ТЭНа, ДГИ и Жилищника.
Негде, господа, ни переночевать, ни умыться. В той квартире на Скрябина, 8, которую мне предоставили для «улучшения жилищных условий», грязи по колено, не закрываются окна, трещины по стенам, нет воды и – извините, полный унитаз фекалий, оставшихся от работников, которые во время стройки использовали эту квартиру под бытовку. Я даже думаю, что это своеобразная месть со стороны корпорации ТЭН: не хотела переезжать, судилась – получай! Юрист управы Александр, единственный из всей команды выселяльщиков, кто сопроводил меня на «новое место жительства», оглядев квартиру, цензурных слов не нашел. У меня вообще никаких не было, весь день находилась в глубоком стрессе от произошедшего.
Накануне, 1 апреля, мне позвонил судебный пристав Андрей Филатов: «Завтра я буду в вашем районе, зайдем в квартиру на Скрябина, посмотрим ремонт, и вы давайте потихонечку собирайтесь». Ремонт в «новой» квартире идет со 2 октября 2020 года, точнее сказать, с октября 2018- го, когда Кузьминский райсуд по искам ТЭНа стал выносить решения о принудительном переселении жителей кирпичных пятиэтажек в панельную новостройку. Несколько собственников и я в их числе, опротестовали решение в Мосгорсуде.
Оказалось, что застройщик не имел права выселять принудительно, только по договору мены. Но кто ж по доброй воле согласится менять шило на мыло! Переселение застопорилось. ТЭН терпел убытки, мэрия пришла ему на выручку. В нас вцепился департамент городского имущества и судебные дела пошли по второму кругу.
Теперь я думаю, что никто этим ремонтом и не собирался заниматься. Им просто надо было захватить мою квартиру, оставить меня на улице и тогда я от безвыходности и «по закону» приму от ТЭНа его загаженный «подарок». Операцию разыграли как по нотам, и даже судебный пристав Андрей Филатов выступил не в своей привычной «устрашающей» роли, а как бы консультантом по ремонту в квартире на Скрябина. Я предупредила, что ремонта там нет и не начинали. Он мне: «Я только что звонил в ДГИ, они сказали, что все давно сделано. Пошли посмотрим!» Это была моя первая ошибка – соглашаться с приставом, который в принципе работает против меня.
Дальше как в тумане. Я одна, совершенно беспомощная против этой банды налетчиков.
Какие-то люди шуруют на антресолях, там много старинных вещей и хозяйственные запасы. Но мне надо следить за комнатой, где расчленяют диван и валят на фортепьяно что-то тяжелое. Крышка красного дерева стонет и дает трещину. Я сама чуть не плачу, инструменту сто лет, такого варварства с ним еще не случалось. С антресолей падают отцовы пластинки. «Я возьму?» спрашивает юрист из управы. Бери… В благодарность он потом отвез мои шубы в надежное место и проводил до новой квартиры. На мясницкий топор – наградная вещь моего покойного отца – положили глаз сразу несколько работяг –«Отдай! Отдай!» Я сказала – «Нет! Это память». Топор испарился, вместе с инструментами, которые отец собирал всю жизнь. Бесследно пропали серебряный поднос с рюмками, столовые приборы и серебряные украшения. Кто-то из выселяльщиков обладал неплохим вкусом – французскую косметику и духи уперли, дешевую «Чистую линию» мне оставили.
Пропажу части ценных вещей, многие из которых наша семейная реликвия, память о покойных родителях, я обнаружу тем же вечером в «новой» квартире. Просто бросилось в глаза, что из старой выносили полные мешки, а в новой они оказались полупустыми. От дома до дома 250 метров, похудели, видимо, в дороге. Два моих стула у подъезда нашла консъержка… Надкусанные куски шоколада я нашла сама – угощались на подоконниках и прямо на мешках, что не съели – унесли с собой.
Из двух холодильников,, которые, кстати говоря, полностью разбиты, исчезли все деликатесы, сгущеное молоко, дачные заготовки, и даже блинчики с мясом, которые я делала еще утром. К чьим рукам прилип 5-ти килограммовый мешок с кофе – ума не приложу…
В пять часов меня выставили из квартиры, и это был последний день, когда я видела свой паркет, два платяных шкафа, фортепьяно «Вайенбох» и кучу других вещей, которые оказались не под силу грузчикам, потому что у них закончился рабочий день.
У судебного пристава он тоже закончился, и он покинул поле боя, даже не опечатав квартиру. О том, что в его обязанности входила опись имущества, приглашение понятых и полиции, мне никто не сказал. А я, извините, этого не знала – принудительное выселение у меня первый раз в жизни, спасибо еще, что в обморок не грохнулась.
Наутро пошла на место ЧП, душа-то болит – квартира настежь, что с мебелью?
Пошла по инстанциям искать концы. Мои защитники из управы разве что в шею не выталкивают: «Что вы все ходите и ходите? Переехали уже, начинайте новую жизнь». Ущерба на миллион? – Да вы сами виноваты, следить надо было и не затягивать с переездом…
Написала заявление в полицию, Генпрокуратуру, Следственный комитет, в администрацию президента. Полиция в шоке, обещают возбудить уголовное дело после оценки утраченного имущества. Направлен запрос в службу судебных приставов ЮВАО на предмет законности действий пристава Филатова при моем выселении с Рязанского проспекта. Пришел ответ за подписью начальницы отдела Екатерины Солохненко – «Исполнительное производство закрыто. Процедура прошла без нарушений».
Не исключено, что через некоторое время всю комиссию представят к награде за мое «законное» выселение из квартиры.
Татьяна Пучкова подала иск в Верховный суд на действия московского чиновничества. Дело принято к производству. Процесс обещает быть интересным для армии подневольных переселенцев.
Самый страшный день в моей жизни
Русский доброволец Александр Жучковский о гибели своих однополченцев, убитых карателями под Славянском …
Новая группа добровольцев (кроме двух врачей), о которой я писал вчера, и несколько местных ополченцев в количестве 14 человек в районе 10 утра выехала на микроавтобусе из Славянска в Семеновку.
По пути машина попала в засаду. Из леса нас стала обстреливать диверсионная группа противника, количество определить было невозможно. Практически на ходу мы выскочили из машины, и отстреливаясь стали отходить на территорию бывшего больничного комплекса.
После увоза раненых, дождавшись еще одной машины, вернулись на место боя забрать тела погибших, точнее их останки. Все это время по Семеновке били танки и минометы. Поэтому машину пришлось спрятать недалеко от места боя. Обгоревшие тела и их фрагменты положили на одеяла и тащили около 300 метров до машины.
Погибшие добровольцы будут с почестями похоронены на Аллее Славы.
Один из погибших, Владимир, приехал вчера в составе группы из Петербурга. Второго опознать пока невозможно (скорее всего также из Петербурга). Сделать это путем вычета из всей группы пока тоже нельзя, потому что два добровольца во время отступления отделились и затерялись в Семеновке. Кто именно отделился, а кто погиб у машины, на данный момент неизвестно.
Двух наших раненых мы эвакуируем из Славянска. После этого поедем к семьям погибших (когда уточнится имя второго).
Олег Мельников в течении дня пришел в себя. К вечеру мы говорили об этой трагедии и ситуации в Славянске с Игорем Стрелковым. Об этой беседе расскажу потом.
Это первые погибшие русские добровольцы, о которых мне известно, из числа тех, кому я эти полтора месяца помогал переправиться в Новороссию.
Позже я напишу имя второго погибшего, и с согласия родственников их фамилии.
Эти люди настоящие герои. В первый день своего прибытия в Славянск они совершили подвиг, прикрывая товарищей от огня противника, и погибли в неравной схватке.
Александр Жучковский, русский доброволец, Донецкая народная республика, Славянск
Самый страшный день
А среди гостей моих
горе да печаль.
И со мною мой отец,
и со мною брат.
Все души милых на высоких звёздах.
А.Ахматова
Как-то, разбирая свои старые тетради и дневники, я натолкнулась на одну запись. Она была датирована 19 июля 1969 года и состояла из заголовка и одной фразы:
«Самый страшный день в моей жизни.
Я буду писать просто и объективно, как Горький».
На этом запись обрывалась. Не получилось, как у Горького, — просто и объективно. Не хватило сил. Не поднялась рука. С тех пор прошло 30 лет. Но я помню его до мелочей — этот день. Много чего было за эти годы, но он и сейчас — самый страшный.
Память кружит вокруг да около, никак не решаясь прикоснуться к самому эпицентру раны. Больно. До сих пор. Как это у Вадима Крейда?
Наподобие игрушечного водолаза
погружаюсь в воды, не знавшие влаги.
Это только начало рассказа,
дописать который не хватит отваги.
А поезд, длинный, большой чудак,
изгибаясь, твердит вопрос:
что-то, что-то не так, не так,
что-то не удалось.
Ему был всего 21 год. Остался дневник, который он вёл тайком от всех. Я его знаю уже почти наизусть, но снова и снова перечитываю эти листочки, силясь разгадать тайну, проникнуть в потёмки такой родной и такой чужой души.
Ухватишь — Бог тебе судья —
за безымянный край сей.
Но в сердцевину бытия
проникнуть не пытайся.
Там скалит зубы дикий зверь,
там бездны и пучины.
Скрипит заржавленная дверь
под слоем паутины.
Как случилось-сталось — сам не понимаю.
Ночью мокрую подушку к сердцу прижимаю.»
«Что со мной творится? Куда я качусь «по наклонной плоскости», как говорит отец? Не знаю».
Он пытался убежать от себя, от чего-то в себе. Однажды уехал, никому ничего не сказав, в Петровск. Не доехал, вернулся. Почему в Петровск, к кому? Никто толком не знает. Потом я нашла его письмо к брату отца в Абакан. Лёвка писал, что хочет уехать, начать жить самостоятельно, и просил у него разрешения пожить два-три дня, пока устроится в общежитие. Письмо осталось неотправленным.
«Я как-то теряю мужество, что ли. Ничего почти мужского нету». Может быть, он решил что-то доказать себе и другим? Какой ад творился в его душе? Очевидцы видели, как он бросился с разбегу на полотно, вытянув руки вперёд перед собой ладонями вместе, как в воду нырнул с обрыва. Поезд долго тащил его за собой.
«Я стал слушать песни Высоцкого:
А счётчик щёлк да щёлк, и всё равно
в конце пути придётся рассчитаться. «
Кольцо сужается. Вот сейчас эта последняя запись, от которой, как петлёй, перехватывает горло.
«Завтра начинается новая жизнь, если всё уладится с работой. Так бы хорошо было, если бы удалось!» И приписка: «Что день грядущий мне готовит?»
Помню, он часто, как будто в шутку, любил напевать заунывную, щемящую песню из старого фильма:
Вот умру я, умру,
похоронят меня,
и никто не узнает,
где могилка моя.
И никто на могилку
на мою не придёт.
Только раннею весною
соловей пропоёт.
Дурачась, спрашивал: «Ты будешь ко мне на могилку приходить?» Я только фыркала в ответ. А он поворачивал меня к себе лицом и допытывался: «Будешь?»
Я долго к нему не приходила. Учёба, работа — жизнь брала своё. И вдруг почувствовала неодолимую потребность прийти. Словно он позвал меня оттуда. Я не помнила точно, где его могила, у меня в руках была бумажка с планом, но я даже не заглянула в неё. Я была уверена, что найду так, каким-то чутьём искала, как зверь по запаху. Вот здесь. где-то здесь. уже тепло. горячее. Словно чувствовала рядом живое тепло, тепло его души. Я кружила на маленьком пятачке, как магнитом неуклонно притягиваемая к тому месту — это было почти физическое ощущение. И вот наконец его лицо на цветном фотоснимке выглянуло из зелени ветвей — чуть грустно улыбающееся, как будто он окликнул: «Эй, ты, здравствуй!» Мы ходили когда-то с ним в ТЮЗ на этот спектакль. Я обняла прутья ограды, словно его за плечи, и заплакала. Мы стояли с ним молча. Нас было двое. Это была минута, когда я ощутила его живым.
Откуда ты? ты разве жив ещё?
Ещё ты дышишь, ходишь, существуешь?
Из зарослей, из памяти трущоб
я думала, умершую — живую! —
ты вытащил. Я снова — как тогда.
за гранью лет, веков, родимой речи.
И время, словно тёмная вода,
несёт, несёт меня к тебе навстречу.
Он улыбался мне с памятника. Здравствуй. Вот мы и встретились. Как тебе тут? Одиноко? Столько всего без тебя случилось, сразу и не расскажешь. А может быть, ты и так всё знаешь? Может быть, видишь меня сейчас?
Как мало людей осталось, кто помнит меня маленькой. И никто не назовёт уже меня, как ты, Нанкой. «Нанка, в школу не опоздай!» — весело крикнул он мне в тот день, уходя. Он уходил в вечность. А я, что-то буркнув, повернулась на другой бок. На урок я не опоздала. Опоздала на жизнь. Почему никто не встретился, не задержал тебя? Почему ничего не было написано на том проклятом календаре, что бы тебя удержало? Почему не вспомнился тебе в ту минуту твой любимый Мартин Иден с его неукротимой жаждой жизни? Почему? Почему? Почему?!
Спешу я к родной могилке
исхоженною тропой.
Тринадцатая развилка
от будки сторожевой.
Очищу литьё от сажи,
надгробие приберу.
Как будто лицо поглажу
и лоб тебе оботру.
И мертвецу надо ласки,
как дереву и птенцу.
Анютины светят глазки.
Они тебе так к лицу.
А небо с чутьём вселенским
заплакало вдруг навзрыд
над кладбищем Воскресенским,
где брат мой родной зарыт.
В него была влюблена одна девчонка с нашего двора. Людка-балерина. Она училась в балетной школе и придумывала для меня танцы, с которыми я выступала в нашем дворовом клубе на детской площадке. Людка была неистощимой выдумщицей, мечтательницей и фантазёркой. Она мне часто рассказывала историю, как Лёвка спас её от хулиганов. Это было поздно вечером во дворе. К ней пристали незнакомые ребята, а брат будто бы увидел, подошёл и сказал: «А ну не трогайте её!» И хулиганы расступились. Всё в этой истории было для меня сомнительно. Сказать так, конечно, Лёвка — под влиянием порыва — мог. Он рос книжным мальчиком, наивным романтиком, но вот устрашить хулиганов — вряд ли. Драться не умел. Вид имел домашнего маменькиного сынка. Сам он эту историю не помнил. Но Людка рассказывала мне её уже в сотый раз с таким упоением, всякий раз украшая всё новыми и новыми подробностями, с горящими глазами изображая в лицах: вот так он подошёл, вот так поднял руку (она изображала предостерегающий жест), и грозным голосом басила: «А ну! Отойдите от неё, вы!» — и блаженно, восторженно улыбалась. Если не знать Лёвки, можно было подумать, что это какой-то Лимонадный Джо из ковбойского фильма.
Я пыталась осторожно внушить брату мысль о необходимости обратить внимание на сохнущую по нему Людку, но он только смущённо фыркал: «Если она меня так любит — пусть даст 10 копеек на ситро». Ей я, конечно, этих дурацких незрелых слов не передавала.
Он был очень робок и незащищён изнутри. И, как щитом, неумело прикрывался этой мальчишеской грубоватой бравадой. Где-то сейчас твоя Людка? Вспоминает ли о тебе?
Помню, как ты повёл меня впервые в кино. В старый «Пионер». Это был фильм про Синдбада-морехода. Мне было шесть лет. Когда появился циклоп во весь экран, я от ужаса закричала и вцепилась в твою руку. До сих пор помню это жуткое циклопье лицо с одним глазом.
Бр-р!
Помню, как ты катал меня на санях по заснеженной Ульяновской. Это были не обычные детские санки, а старинные сани, бог весть с каких древних времён уцелевшие в чулане — с узорной чугунной спинкой, массивные, удобные, в них можно было развалиться барыней, этакой боярыней Морозовой, устроившись уютно, как в гнёздышке, укутавшись до бровей тёплым пледом. Искристый снег слепил лицо, я кричала тебе: «Быстрее!» — и ты бежал в своей развевающейся старенькой ушанке, рассекая снег и ветер, бежал всё быстрее и быстрее, навстречу своей судьбе. Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее.
Глядя на звёздный улей,
сладко глаза смежить.
Мгла опустевших улиц.
Жизни, уставшие жить.
Жаждет душа ночлега.
На рубеже веков
тихо лежать под снегом.
Смерти крыло легко.
Где вы, любимые прежде?
Тонет в пустыне глас.
Бог не ответил надежде.
Ангел покинул нас.
Я лежала на санках и смотрела в небо, где роились звёзды. Я как будто впервые их тогда увидела. И почему-то подумала: «Эту минуту я запомню на всю жизнь». Как будто кто-то оттуда мне это сказал. Я тогда впервые, казалось, начала понимать звёзды. Что-то там, за этими «плевочками», есть. Но они не открылись мне до конца. Какая-то непримиримость во мне мешала. Я не хотела отдавать им ничего из своего земного. «А в наши дни и воздух пахнет смертью. » Они смотрели на меня холодно и враждебно. Где-то там начертана вся моя жизнь. Что же будет, что со мной будет? Я чувствовала, что им это известно. Что день грядущий мне готовит. С этой минуты пошёл какой-то иной отсчёт времени.
Не могу без содрогания
видеть звёздные миры.
Души милых в бездну канули,
в пасть неведомой дыры.
Так зловеще, непрощающе
ледяной струится свет.
Механически вращаются
мёртвые тела планет.
Не найти душе обители
в пустоте бездушных сфер.
Где вы, ангелы-хранители?
Миром правит Люцифер.
Какая короткая была у тебя жизнь. Какой страшный конец. Помню, однажды, лет в тринадцать, что-то нашло на меня, я была дома одна и так безудержно плакала, так долго безутешно рыдала — сама не зная о чём, без всякой причины. Было чувство страха перед будущим, перед чем-то непостижимым, неизвестным. Я как будто оплакивала заранее свою будущую жизнь. Будто предчувствовала, что страшное вот-вот наступит. Самый страшный день в моей жизни.
Что нас держит в сем мире утробном?
Нет ни пряника и ни кнута.
Крышка неба над городом-гробом,
а за ней — пустота, пустота.
Горький голод по кличу, по зову
птичьим клином врезается ввысь.
Сиротливое съёжилось слово,
и в беспамятстве мечется мысль.
Словно поезд, судьба просвистела.
Пепелище на месте огня.
Скалит зубы рассвет пустотелый,
гложет холод грядущего дня.
Это грусти с закатом в полнеба,
что горит над моей головой,
на весь мир бы хватило вполне бы,
и ещё бы осталось с лихвой.
Самый страшный день.
Нам с другом было по 13 лет, а это ли не самый лучший возраст?! Это именно тот период в жизни, кода что бы ты не делал, без пряников, никуда. И вот сидим мы у меня дома, а делать нечего. Тупо зырим в окно второго этажа.
И тут удача. Прямо в штаны, в яблочко, под коленочку. Мы там особо не рассматривали, но как оно растекалось по клеткам представляли, сидя у батареи под подоконником и ржали. Мужчина не разделял нашей радости, как оказалось и через несколько минут в дверь позвонили.
Вечерело и мой друг горным сайгаком вылетел из двери в подъезд и через несколько минут перезвонил, мол добежал до дома без эксцессов. А зная как он бегает, какие там эксцессы могут быть?! А тут ещё со страхом бежал вместе.
Ну и всё. Так, по-мелочи отхватил от мамы, за неизвестно куда пропавшие яйца и лёг спать, с чистой совестью.
Этот милиционер, как бы хотел извиниться, но ещё раз звонить нам в дверь, решил, что не стоит. Поэтому, (они там в милиции всё знают) по агентурным данным ими было выяснено, где работает моя мама.
Он надел парадную форму, виноватое лицо и с букетом недорогих цветов зашёл в мамин кабинет. Мама рассказывала, что зашёл совсем ненадолго. Настолько ненадолго, что он и порог переступить не успел. Так и ушёл с ещё более печальным лицом, цветами и наилучшими пожеланиями обратно к себе в милицию.
Я вспоминаю этот день, с содроганием сердца. И это мама ещё ничего не знала про того со штанами. Представляю, если бы они ночью оба приперлись бы. Одновременно.
На данном изображении может находиться: еда
Вот я и нашел тебя, тот самый кидатель яиц, обламыватель секасА)))))))
Я в детстве проверил все соседские почтовые ящики на предмет совпадения с ключом от нашего ящика. И один в верхнем ряду таки открывался, с небольшим щелчком, скорее из-за износа, нежели по недосмотру строителей. Ну и в общем я с тех пор завел дурную привычку, после проверки корреспонденции нашей глянуть что у этих соседей лежит. На цыпочках дотянулся, рукой проверил. Ничего интереснее местных газет им не приходило, но моё эго это тешило. До одного раза. Поднялся наверх, по сторонам особо не глядел, выверенными движениями залез в наш ящик, затем в соседский. И только затем мне в периферийное зрение попадает куривший у мусоропровода взрослый со второго этажа. Это чувство ухнувшего в пятки сердца помню до сих пор. В общем и целом данное приключение в будущем уберегло мою совесть от более тяжелых поступков, которые я мог бы совершить.
Так почему он не задарил цветы?
Я тоже, в классе втором или третьем, кажется, вместе с одноклассником (которому я нравилась, и он поддерживал поэтому все мои авантюры), бросали яйца с шестого этажа по прохожим. Как нас не спалили, одному Богу известно. А ещё у меня дома пролили мамины французские духи (Турбуленс, кажется) и залили для объема папин одеколон 🤦 И мама потом ещё сказала, что духи какие-то странные стали. Даааа, было время.
а мы с другом как-то мужика аж за автобус загнали, кидались в него яйцами из моего окна. короче, соседей надо знать в лицо.
Господа потенциальные комментаторы, этот пост не про милицию. )))
Хорошо, что теперь интернеты у детей. И яйцы в целости, и прохожие в сохранности
а ещё мы с воздушки по алкашам стреляли. но это сооовсем другая история )
Ответ на пост «Курица»
Наши соседи (а вырос я в частном доме) держали кур на вольном выпасе во дворе. Периодически соседских кур приходилось гонять и с нашего двора. Разговоры с соседями особого результата не приносили. Так, дырку-другую в заборе небрежно прикроют, а куры через какое-то время опять к нам лезут или попросту перелетают через забор.
Эта ситуация раздражала ровно до того момента, пока однажды в укромном месте я не обнаружил пяток яиц. Смекнув, яйца забрал, а то место ещё и сухой травой обложил, для вящего куриного комфорта. Неситесь, мол, на здоровье.
Месяц, если не больше, мы каждый день исправно забирали оттуда яйца. И кур больше гонять не надо, и с соседями ругаться тоже.
Правда, через какое-то время у всех кур оказались обрезаны перья на крыльях, а все дырки в заборе были тщательно заделаны. Наверно, соседям показалось несправедливым, что они кормят кур, а куры кормят нас. А жаль, мне нравилась такая компенсация.
Справедливость и яйца
Было мне лет 10-12. Зима или ранняя весна, когда еще рано темнеет, снег, лед и т.д. Ранний вечер, за мной зашла подружка «отпросить» меня погулять на полчасика.
Мама согласилась меня отпустить при условии, что мы прогуляемся до рыночка, купим яиц, принесем их обратно домой и дальше я могу идти и догуливать столько, сколько останется от 30 минут.
Дала мне мама денег, и говорит, купи шесть десятков. Я удивилась, никогда раньше мы таким оптом не покупали, обычно 1-2 десятка, а тут аж шесть, потому я решила переспросить.
— Да, вот я тебе даю денег, как раз на шесть десятков.
— А куда нам столько?
— На салаты, на омлеты, в выпечку.
— То есть точно шесть десятков? Это шестьдесят штук.
Здесь следует отметить, что моя мама из тех людей, которые феерически умеют отказываться от своих слов так, что еще и ты (то есть я) станешь виноватой. Даже сейчас, когда мы немалую часть бесед проводим в разных мессенджерах, если я показываю ей ее же слова, она умудряется отвертеться в духе «ты меня не так поняла» или «я этого не писала» («телефон украли инопланетяне»). Вот почему я, попав в нетривиальную для меня ситуацию, включила зануду.
Подруга помочь донести отказалась, да и я бы не доверила ей. Случись что, виновата все равно буду я. Вот идем мы, я тащу эти гребаные яйца по этим гребаным обледенелым буеракам. Рядом идет подружка, мы обсуждаем, зачем реально человеку столько яиц. Сошлись на том, что может на пасху чтоб запас остался. Приволакиваю я это все домой. И получаю выговор от мамы! Она говорила про три десятка. Конечно, я оказалось виноватой и меня отругали. Даже не смотря на свидетельство подружки и на мой вопрос «зачем ты дала денег на шесть десятков, когда надо было три?».
Короче, эти чертовы яйца мне припоминались еще очень-очень долго. А чтобы я окончательно усвоила урок о том, что в любой нештатной ситуации надо брать расписку, мама рассказала по телефону практически всем родственникам, до которых смогла дозвониться в тот вечер, что ее глупая дочь додумалась купить адову прорву яиц, и теперь ей, бедной, надо придумывать, куда деть.