поговорим о смысле жизни
Люди стремительно смертны – поговорим о смысле жизни
Содержание
Это реальная беседа, ценой которой стала жизнь – дай Бог, в вечности.
Ночь. Ноябрь 1987 года. Ленинград. Около полуночи. «Красная Стрела». Спальный вагон. Юноша расположился на диване. Входит пожилой человек. Убирает свой небольшой чемоданчик…
Закон парных случаев
– Какой у меня молодой попутчик! – оборачивается он.
– К сожалению, билеты были только в «Спальный»… Надеялся на более разговорчивую компанию… – буркнул сосед.
– Цинично, но честно. А что так грустно? – так и завязался разговор.
– Ты чем в жизни-то занимаешься? – поинтересовался через какое-то время старик.
– Бармен я. А раньше на «Скорой» попахать успел… фельдшером…
– О, как интересно! Какие метаморфозы!
– Перестройка! На «Скорой» сам скоро заболеешь, а тут подвернулась непыльная работёнка… но только что-то на душе тускло…
– Фельдшер – это хорошая работа: хошь – не хошь, а доброе дело, да и не одно за рабочий день, но сделаешь…
– Точно: хошь – не хошь, а приходилось…
– Значит, и со смертью сталкивался… Ты же знаешь по работе на «Скорой», что такое «Закон парных случаев»?
– Ну, так вот, представь себе, что ты мотылялся по вызовам целый день, а к полуночи выдался лёгкий просвет, и тебе представилась счастливая возможность вытянуть ножки. И только ты прикорнул… «23-я бригада – на вызов!» – а в карте вызова уже, в общем-то, обозначено, что лечить тебе вряд ли кого придётся, ибо едешь ты на «Падение с высоты»…
– Бывало такое. Помню даже одного паренька, который успел-таки ухватить маленькую девочку на карнизе и всунуть её в раскрытое окно, а сам сорвался… и лечить там уже было действительно нечего… жалко парня…
– Значит, мне и объяснять ничего не надо: сам всё знаешь – оформил ты документацию, пообщался с милицией и отправился на свою Подстанцию, где тебе опять предоставилась возможность прикорнуть. Да не тут-то было: «23-я бригада – на вызов! Падение с высоты». Только в данном случае бузотёривший на ночь глядя ханыга перепутал дверь с окном…
– …и результат столь же печальный…
– Но меня тут интересует твоё отношение к этим двум инцидентам?
– С точки зрения медицины, всё идентично: ни в том, ни в другом случае я ничем помочь не могу…
– Мальчишка, скорее, вызывает восхищение, а во втором случае – досада: мало того, что мне перевести дух не дал, так ещё и близким своим столько беды принес…
– Voila une belle mort! 1 – ну, ты прямо как Наполеон об Андрее Болконском. Но только тут есть одна закавыка.
Что не так?
– Наше поколение было воспитано на фразе Николая Островского из его романа «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить её надо так, чтобы…
– …не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…».
– А тебе не кажется, что эта фраза внутренне противоречива?
– Если самое главное у человека – это жизнь, то надо бы её поместить на алтарь и служить ей, ублажая её изо всех сил. По-моему, в этой фразе утверждается, что самым главным является не жизнь…
– …чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы? Разве не так?
– Но почему ты всё-таки восхищаешься парнем?
– Потому что он не зря умер.
– То есть есть понимание, что жизнь можно прожить зря, а можно и не зря?
– То есть ты ценишь то, что он отдал свою жизнь за другого? Значит, ты ценишь самопожертвование?
– Я как-то об этом не задумывался… но, наверное, да.
– А почему ты раздосадован смертью ханыги?
– Да как-то всё никчёмно… мне неоднократно приходилось приезжать к повесившимся по пьяной лавочке: родственники рыдают, полная безысходность… это очень неправильно, нехорошо, но, если честно, подкатывало такого даже ногой пнуть от досады. Я понимаю, что должен помогать любому, а тут ни помочь, ни утешить нечем, и сам как будто куда-то вляпался…
– В данном случае ты воспринимаешь потерю жизни этого ханыги как саморастрату?
– Да. Очень точное определение.
Цена жизни – в любви
– То есть жизнь можно разменять в одном случае на нечто более ценное, и тогда это будет самопожертвованием, а в другом – девальвировать её, разменяв на гроши?
– Я это ощущаю только на уровне интуиции…
– По-моему, она тебя не подводит. Но тогда получается, что есть вещи или реальности, которые могут быть дороже жизни, на которые эту жизнь можно разменять? И что же это за такие вещи или явления?
– Ну, вот, молодой человек спас девочку ценой своей жизни.
– А когда ещё подобное воспринимается как благо?
– Наверное, любой солдатский подвиг…
– А почему солдатский подвиг столь ценен?
– Он во всех народах и во все времена ценен. Гамзатовские «Журавли» пропечатали это на все века и для всех народов.
– Расула Гамзатова ты хорошо вспомнил… по-моему, у него в подлиннике на аварском – даже не солдаты, а джигиты…
– Да, это расширяет горизонт: витязи, джигиты, рыцари. Воин отдаёт свою жизнь за Родину, за мать, за сестру, за дочь, за сына… если солдат не пойдёт на войну, защищая их, то погибнут все. Это его долг.
– Ну, как любит повторять один мой хороший знакомый, наблюдая хроническую людскую безответственность: «Всё, что должен, всем прощаю…» – само чувство долга должно чем-то подпитываться, иначе оно выхолащивается…
– Потому что они ему дороги. И Родина дорога.
– И в чём же тут сердцевина?
Есть любовь безусловная
– И главное, что через чувство любви, наверное, прошёл всякий человек. Каждый пережил состояние, когда некто другой оказывается ему если и не дороже его самого, то по крайней мере не менее важен.
– Вы так ставите этот вопрос: важнее и дороже самого себя?
– А как иначе? А что это такое: «Я тебя люблю»?
– Я об этом сильно не задумывался: любовь сама возникает… бурлит…
– Я бы дал такое определение: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо!» – даже, точнее: «Я хочу, чтобы тебе с каждым днём становилось всё лучше и лучше»…
– То есть вы переносите весь акцент на другого?
– Но я же попросил ответить на вопрос, что такое «я тебя люблю», а не «я себя люблю»?
– Самое интересное, что так любить мы, в общем-то, не умеем…
– Чаще всего приблизительно так: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо! – но только со мной!» – или, ещё точнее: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо! А что мне за это будет?»
– Наверно, так… себя, родного, трудно позабыть… но похоже, что это уже не любовь…
– Похоже… ибо ради такой любви вряд ли кто пойдёт отдавать свою жизнь. А коли отдавали и отдают, то, значит, есть любовь безусловная.
Угроза для жизни жизнь не обесценивает
– А есть ли ещё нечто, что ценнее жизни?
– Пожалуй, не вполне соглашусь. Правда, конечно, вещь ценная, но, как говорят, у всякого – своя правда. Вот, у фашистов, например, разве не было своей правды? Ан как-то ради такой правды жизнь что-то не хочется отдавать… во всяком случае, нормальному человеку… Может быть есть более точное определение того, что ты назвал правдой?
– Да. Это уже безусловное понятие.
– Ради неё, ради её поиска люди шли на многие лишения…
– Вон, Петтенкофер и Эммерих, пытаясь отстаивать свои взгляды на распространение холеры, выпили культуру холерного вибриона. Потом это повторил Мечников, правда, никто не заболел, но разве это имеет значение, если они сознательно шли на это?
– Они искали истину с риском для жизни. А сколько копий было сломано в спорах о вращении Земли вокруг Солнца, с упрямым утверждением: а всё-таки она вертится… и Джордано Бруно…
– Наверное, это не самое показательное…
– Да. Он не без корысти пытался состряпать свою собственную религию, в общем-то, хуля господствующую. Законы той эпохи были несладкими, но надо было отдавать себе отчёт, на что идёшь.
– Но летальных исходов всё-таки не наблюдалось?
– Из лагерей вернулись далеко не все. Да и Сократ свою чашу с цикутой выпил не только потому, что мешал афинским софистам, но ещё и потому, что действительно ценил свои идеи, в которых искал и отстаивал истину, проповедуя открыто. Да и вообще, в истории немало учёных, которые потеряли свою жизнь, совершая опасные опыты – например, друг Ломоносова, Георг Вильгельм Рихман.
– Пожалуй, соглашусь: в отстаивании истины сохраняется подлинное человеческое достоинство, а угроза для жизни жизнь не обесценивает…
– Так, значит, истина в качестве адекватной разменной монеты для жизни принимается?
Когда люди работают на износ
– И тут я снова сделаю реверанс в твою сторону: по крайней мере, правду хоть раз в жизни, но отстаивать пытался практически каждый, а истину мы все воспринимаем как правду. А существует ли ещё что-нибудь столь же ценное, или, точнее, бесценное, что можно было бы предложить в качестве альтернативы жизни?
– Вы знаете, я ведь бармен, и какие только люди не проходят мимо меня. Но как только зайдет кто-то из творческих… Вроде и приходят в кабак расслабиться, а когда начинают спорить, глаза у них горят, и понимаешь, что их нечто наполняет изнутри. Им необходимо это выплеснуть, иначе они попросту разорвутся. Так что я бы назвал ещё творчество.
– Я бы не ограничился профессионалами, ибо это присуще каждому человеку. Ты в шахматы играешь?
– Сказать, чтобы хорошо, нет, но доводилось даже на трёх досках биться одновременно.
– Значит, помнишь тот зуд и то внутреннее горение, которые сопровождают шахматную партию?
– Во-во! Настоящая игра – это всегда творческий процесс. А подлинные художники, подлинно творческие люди коснулись чего-то того, что многим из нас неведомо, и они делятся с нами своими находками со всей своей щедростью. И очень нередко при этом люди работают на износ. Кстати, а как слово «поэт» переводится с греческого?
Любовь, истина и творчество не существуют одно без другого
– Творец. И не так уж много творческих людей, которым удалось дожить до глубокой старости. Чаще всего уходили они довольно рано…
– Возможно, что многие и по глупости, но, наверное, иначе они не могли существовать – они были бы не они, Ван Гог, например, с его отрезанным ухом…
– Бальзак, говорят, чтобы не толстеть и активнее творить, в день выпивал по 40–50 чашек кофе. Наверное, нет смысла говорить, насколько это полезно для здоровья?
– Высоцкому вообще необходимо было ходить по краю пропасти, и он разогревал себя коньяком и всякой дрянью… но мы им, всем этим людям, безмерно благодарны за тот след, который они оставили на земле после себя.
– Итак, вот и ещё одна категория, которая вполне оправдывает человеческое бытие, даже если сокращает жизнь… Хотя любовь, истина и творчество не существуют на самом деле одно без другого. А еще…
В чём суть личностного бытия?
– Слушай, а вот ты – живой человек, ты обладаешь личностным бытием. Скажи, может ли быть что-то больше, нежели личностное бытие?
– Ну вот, у камня бытие есть, он существует?
Люди стремительно смертны – поговорим о смысле жизни
Это реальная беседа, ценой которой стала жизнь – дай Бог, в вечности.
Ночь. Ноябрь 1987 года. Ленинград. Около полуночи. «Красная Стрела». Спальный вагон. Юноша расположился на диване. Входит пожилой человек. Убирает свой небольшой чемоданчик…
Закон парных случаев
– Какой у меня молодой попутчик! – оборачивается он.
– К сожалению, билеты были только в «Спальный»… Надеялся на более разговорчивую компанию… – буркнул сосед.
– Цинично, но честно. А что так грустно? – так и завязался разговор.
– Ты чем в жизни-то занимаешься? – поинтересовался через какое-то время старик.
– Бармен я. А раньше на «Скорой» попахать успел… фельдшером…
– О, как интересно! Какие метаморфозы!
– Перестройка! На «Скорой» сам скоро заболеешь, а тут подвернулась непыльная работёнка… но только что-то на душе тускло…
– Фельдшер – это хорошая работа: хошь – не хошь, а доброе дело, да и не одно за рабочий день, но сделаешь…
– Точно: хошь – не хошь, а приходилось…
– Значит, и со смертью сталкивался… Ты же знаешь по работе на «Скорой», что такое «Закон парных случаев»?
– Ну, так вот, представь себе, что ты мотылялся по вызовам целый день, а к полуночи выдался лёгкий просвет, и тебе представилась счастливая возможность вытянуть ножки. И только ты прикорнул… «23-я бригада – на вызов!» – а в карте вызова уже, в общем-то, обозначено, что лечить тебе вряд ли кого придётся, ибо едешь ты на «Падение с высоты»…
– Бывало такое. Помню даже одного паренька, который успел-таки ухватить маленькую девочку на карнизе и всунуть её в раскрытое окно, а сам сорвался… и лечить там уже было действительно нечего… жалко парня…
– Значит, мне и объяснять ничего не надо: сам всё знаешь – оформил ты документацию, пообщался с милицией и отправился на свою Подстанцию, где тебе опять предоставилась возможность прикорнуть. Да не тут-то было: «23-я бригада – на вызов! Падение с высоты». Только в данном случае бузотёривший на ночь глядя ханыга перепутал дверь с окном…
– …и результат столь же печальный…
– Но меня тут интересует твоё отношение к этим двум инцидентам?
– С точки зрения медицины, всё идентично: ни в том, ни в другом случае я ничем помочь не могу…
– Мальчишка, скорее, вызывает восхищение, а во втором случае – досада: мало того, что мне перевести дух не дал, так ещё и близким своим столько беды принес…
– Voila une belle mort! [1] – ну, ты прямо как Наполеон об Андрее Болконском. Но только тут есть одна закавыка.
Что не так?
– Наше поколение было воспитано на фразе Николая Островского из его романа «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить её надо так, чтобы…
– …не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…».
– А тебе не кажется, что эта фраза внутренне противоречива?
– Если самое главное у человека – это жизнь, то надо бы её поместить на алтарь и служить ей, ублажая её изо всех сил. По-моему, в этой фразе утверждается, что самым главным является не жизнь…
– …чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы? Разве не так?
– Но почему ты всё-таки восхищаешься парнем?
– Потому что он не зря умер.
– То есть есть понимание, что жизнь можно прожить зря, а можно и не зря?
– То есть ты ценишь то, что он отдал свою жизнь за другого? Значит, ты ценишь самопожертвование?
– Я как-то об этом не задумывался… но, наверное, да.
– А почему ты раздосадован смертью ханыги?
– Да как-то всё никчёмно… мне неоднократно приходилось приезжать к повесившимся по пьяной лавочке: родственники рыдают, полная безысходность… это очень неправильно, нехорошо, но, если честно, подкатывало такого даже ногой пнуть от досады. Я понимаю, что должен помогать любому, а тут ни помочь, ни утешить нечем, и сам как будто куда-то вляпался…
– В данном случае ты воспринимаешь потерю жизни этого ханыги как саморастрату?
– Да. Очень точное определение.
Цена жизни – в любви
– То есть жизнь можно разменять в одном случае на нечто более ценное, и тогда это будет самопожертвованием, а в другом – девальвировать её, разменяв на гроши?
– Я это ощущаю только на уровне интуиции…
– По-моему, она тебя не подводит. Но тогда получается, что есть вещи или реальности, которые могут быть дороже жизни, на которые эту жизнь можно разменять? И что же это за такие вещи или явления?
– Ну, вот, молодой человек спас девочку ценой своей жизни.
– А когда ещё подобное воспринимается как благо?
– Наверное, любой солдатский подвиг…
– А почему солдатский подвиг столь ценен?
– Он во всех народах и во все времена ценен. Гамзатовские «Журавли» пропечатали это на все века и для всех народов.
– Расула Гамзатова ты хорошо вспомнил… по-моему, у него в подлиннике на аварском – даже не солдаты, а джигиты…
– Да, это расширяет горизонт: витязи, джигиты, рыцари. Воин отдаёт свою жизнь за Родину, за мать, за сестру, за дочь, за сына… если солдат не пойдёт на войну, защищая их, то погибнут все. Это его долг.
– Ну, как любит повторять один мой хороший знакомый, наблюдая хроническую людскую безответственность: «Всё, что должен, всем прощаю…» – само чувство долга должно чем-то подпитываться, иначе оно выхолащивается…
– Потому что они ему дороги. И Родина дорога.
– И в чём же тут сердцевина?
Есть любовь безусловная
– И главное, что через чувство любви, наверное, прошёл всякий человек. Каждый пережил состояние, когда некто другой оказывается ему если и не дороже его самого, то по крайней мере не менее важен.
– Вы так ставите этот вопрос: важнее и дороже самого себя?
– А как иначе? А что это такое: «Я тебя люблю»?
– Я об этом сильно не задумывался: любовь сама возникает… бурлит…
– Я бы дал такое определение: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо!» – даже, точнее: «Я хочу, чтобы тебе с каждым днём становилось всё лучше и лучше»…
– То есть вы переносите весь акцент на другого?
– Но я же попросил ответить на вопрос, что такое «я тебя люблю», а не «я себя люблю»?
– Самое интересное, что так любить мы, в общем-то, не умеем…
– Чаще всего приблизительно так: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо! – но только со мной!» – или, ещё точнее: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо! А что мне за это будет?»
– Наверно, так… себя, родного, трудно позабыть… но похоже, что это уже не любовь…
– Похоже… ибо ради такой любви вряд ли кто пойдёт отдавать свою жизнь. А коли отдавали и отдают, то, значит, есть любовь безусловная.
Угроза для жизни жизнь не обесценивает
– А есть ли ещё нечто, что ценнее жизни?
– Пожалуй, не вполне соглашусь. Правда, конечно, вещь ценная, но, как говорят, у всякого – своя правда. Вот, у фашистов, например, разве не было своей правды? Ан как-то ради такой правды жизнь что-то не хочется отдавать… во всяком случае, нормальному человеку… Может быть есть более точное определение того, что ты назвал правдой?
– Да. Это уже безусловное понятие.
– Ради неё, ради её поиска люди шли на многие лишения…
– Вон, Петтенкофер и Эммерих, пытаясь отстаивать свои взгляды на распространение холеры, выпили культуру холерного вибриона. Потом это повторил Мечников, правда, никто не заболел, но разве это имеет значение, если они сознательно шли на это?
– Они искали истину с риском для жизни. А сколько копий было сломано в спорах о вращении Земли вокруг Солнца, с упрямым утверждением: а всё-таки она вертится… и Джордано Бруно…
– Наверное, это не самое показательное…
– Да. Он не без корысти пытался состряпать свою собственную религию, в общем-то, хуля господствующую. Законы той эпохи были несладкими, но надо было отдавать себе отчёт, на что идёшь.
– Но летальных исходов всё-таки не наблюдалось?
– Из лагерей вернулись далеко не все. Да и Сократ свою чашу с цикутой выпил не только потому, что мешал афинским софистам, но ещё и потому, что действительно ценил свои идеи, в которых искал и отстаивал истину, проповедуя открыто. Да и вообще, в истории немало учёных, которые потеряли свою жизнь, совершая опасные опыты – например, друг Ломоносова, Георг Вильгельм Рихман.
– Пожалуй, соглашусь: в отстаивании истины сохраняется подлинное человеческое достоинство, а угроза для жизни жизнь не обесценивает…
– Так, значит, истина в качестве адекватной разменной монеты для жизни принимается?
Когда люди работают на износ
– И тут я снова сделаю реверанс в твою сторону: по крайней мере, правду хоть раз в жизни, но отстаивать пытался практически каждый, а истину мы все воспринимаем как правду. А существует ли ещё что-нибудь столь же ценное, или, точнее, бесценное, что можно было бы предложить в качестве альтернативы жизни?
– Вы знаете, я ведь бармен, и какие только люди не проходят мимо меня. Но как только зайдет кто-то из творческих… Вроде и приходят в кабак расслабиться, а когда начинают спорить, глаза у них горят, и понимаешь, что их нечто наполняет изнутри. Им необходимо это выплеснуть, иначе они попросту разорвутся. Так что я бы назвал ещё творчество.
– Я бы не ограничился профессионалами, ибо это присуще каждому человеку. Ты в шахматы играешь?
– Сказать, чтобы хорошо, нет, но доводилось даже на трёх досках биться одновременно.
– Значит, помнишь тот зуд и то внутреннее горение, которые сопровождают шахматную партию?
– Во-во! Настоящая игра – это всегда творческий процесс. А подлинные художники, подлинно творческие люди коснулись чего-то того, что многим из нас неведомо, и они делятся с нами своими находками со всей своей щедростью. И очень нередко при этом люди работают на износ. Кстати, а как слово «поэт» переводится с греческого?
Любовь, истина и творчество не существуют одно без другого
– Творец. И не так уж много творческих людей, которым удалось дожить до глубокой старости. Чаще всего уходили они довольно рано…
– Возможно, что многие и по глупости, но, наверное, иначе они не могли существовать – они были бы не они, Ван Гог, например, с его отрезанным ухом…
– Бальзак, говорят, чтобы не толстеть и активнее творить, в день выпивал по 40–50 чашек кофе. Наверное, нет смысла говорить, насколько это полезно для здоровья?
– Высоцкому вообще необходимо было ходить по краю пропасти, и он разогревал себя коньяком и всякой дрянью… но мы им, всем этим людям, безмерно благодарны за тот след, который они оставили на земле после себя.
– Итак, вот и ещё одна категория, которая вполне оправдывает человеческое бытие, даже если сокращает жизнь… Хотя любовь, истина и творчество не существуют на самом деле одно без другого. А еще…
В чём суть личностного бытия?
– Слушай, а вот ты – живой человек, ты обладаешь личностным бытием. Скажи, может ли быть что-то больше, нежели личностное бытие?
– Ну вот, у камня бытие есть, он существует?
Статья о смысле жизни
Н ачну с самого очевидного: «В чём смысл жизни?» — стереотип философского вопроса. Он так затаскан, что его трудно воспринимать всерьёз.
Однажды я убедился в этом на практике. Неми Пелгром, с которой я познакомился на курсе по теории моделей, уговорила меня и Софи Мачавариани постоять в центре Уппсалы с табличкой FRÅGA EN FILOSOF/ASK A PHILOSOPHER.
Фото: Nemi Pelgrom
Люди реально останавливались, задавали нам всякие разные вопросы. Увлечённо спорили. За два сеанса такого социологического представления не менее десятка прохожих спросили о смысле жизни. Но ни один человек не задал этот вопрос без ухмылки. Все поминали смысл жизни в шутку, не ожидая ответа.
Почему этот вопрос затаскан до такой степени? Отчасти потому, что его, в отличие от многих других вопросов, может задать кто угодно.
Некоторые философские проблемы относительно просты. «Просты» не в том смысле, что у них есть одно очевидное решение, с которым согласится любой разумный человек. Нет; разные люди могут решать их по-разному. Они просты в том смысле, что их не так уж трудно сформулировать. Задать вопрос — это же в философии половина дела. А иногда и всё дело. Иногда, если хорошо поставить вопрос, решение приходит само собой и потом кажется очевидным.
В этом значении слова «простой», вопрос о смысле жизни — один из самых простых философских вопросов. Чтобы спросить о смысле чего бы то ни было, надо всего ничего: взять это самое что-бы-то-ни-было и добавить к нему «зачем». Ходить на выборы — зачем? Учиться — зачем? Вылезать утром из кровати — зачем?
Сравните это с каким-нибудь вопросом позаковыристей. Например: возможны ли априорные синтетические суждения? Или вот ещё вопрос, который Сократ задаёт афинянину Евтифрону в платоновском диалоге:
— Слушай, Евтифрон, — говорит Сократ в вольном переложении на современный русский. — А высшие силы любят всё хорошее, потому что оно хорошее? Или это всё хорошее — хорошее, потому что его любят высшие силы?
— Ты о чём вообще, Сократ? — отвечает Евтифрон. — Я не понимаю.
Вопрос «Зачем мы живём, Евтифрон?» вряд ли вызвал бы недоумение того же рода.
Так или иначе, взрослые люди редко говорят о смысле жизни всерьёз. Грузиться над смыслом жизни — это для подростков, слушающих музыку с большим количеством воплей, подвываний и минорных аккордов. Каждый уважающий себя взрослый уже нашёл себе очевидный ответ на вопрос «Зачем жить?». В свете этого ответа, простого и неизбежного, весь экзистенциальный сыр-бор, все пролитые слёзы, чернила и пикселы кажутся милой детской глупостью.
Мне тоже обычно так кажется. У меня тоже есть свой очевидный-простой ответ на вопрос «В чём смысл жизни?». Но ещё мне кажется, что самое важное в вопросе «Зачем жить?» — это не ответы на него как таковые. Самое важное — зачем нам нужны эти ответы.
Об этом первая часть моего текста.
Первая часть. Смыслы смысла жизни
На каждый вопрос философии найдутся метавопросы. Метавопрос — это вопрос о вопросе. Попытка уточнить, о чём речь. Например, то, что выпытывает Сократ у Евтифрона в моём вольном пересказе, — это метавопрос по отношению к любой проблеме, в которой фигурирует понятие «хорошо» или «плохо».
Представьте, что мы взялись спорить на тему «Плохо ли бить детей». За этим вопросом неотвязно плетётся мета-спутник: «А что вообще значит «плохо»?» Ведь «плохо» может означать много чего. Например, «не угодно высшим силам». Или «противоречит Библии». Или «вызывает боль». «Наносит вред развитию личности». «Вызывает у меня отвращение», в конце концов.
Но меня больше интересует другой мета-вопрос, связанный со смыслом жизни. Для ясности я задам этот вопрос в виде маленького диалога:
— А зачем тебе знать, зачем жить?
Причины у желания знать смысл жизни могут быть разные. Например:
— Дочка спросила. Пообещал ей, что скажу, когда с продлёнки заберу.
— Да курсовую тут пишу по философии.
— Да так, любопытно просто.
Но иногда желание знать смысл жизни объясняют примерно так:
— Мне плохо. Всё кажется бессмысленным. Соберусь делать что-нибудь — и не могу. Вообще ничего не могу.
Эта причина кардинально отличается от прочих. Чтобы увидеть, чем она отличается, надо сделать то, что вообще очень любят делать философы: сделать явным какое-то неявное, но важное различие. Другими словами, надо заметить вот что: когда мы говорим о «смысле жизни», мы часто путаем две очень разные вещи.
Одну из них можно назвать словесным смыслом. Словесный смысл жизни — это какая-то цель, облечённая в слова. «Мы живём, чтобы рожать детей». «Мы живём, чтобы познавать мир». «Мы живём, чтобы помогать другим». «Мы живём, чтобы служить Богу и Отечеству». Всё это примеры словесного смысла жизни. Утверждение «Да нет у жизни никакого смысла» и все многословные вариации на эту тему относятся сюда же.
Иногда, чтобы не наговорить глупостей, этот словесный смысл жизни стоит отличать от бессловесного. Бессловесный смысл жизни — это состояние организма. Если угодно — состояние души, связанной с организмом. Так или иначе, это не набор слов, отвечающий на вопрос «зачем?». Это ощущение. Фоновое чувство оправданности, осмысленности того, что ты делаешь. Когда оно исчезает напрочь, его не вернёшь за пять минут одними словами. Даже самыми умными и верными словами.
Вот банальный пример из моей повседневности. Мне повезло: я из людей, эмоциональное состояние которых почти каждый день следует одной и той же стабильной кривой. Прожить день, будучи мной, — это как скатиться с горки с небольшим бугорком у конца.
Утром, примерно через полчаса после подъёма, чувство осмысленности сущего переполняет меня. За какое из моих дел ни возьмусь — всё кажется интересным или как минимум нужным. Начиная где-то с двух это чувство ослабевает. Смысл начинает выходить из мироздания, как воздух из дырявого воздушного шара. К вечеру почти всё, что утром казалось таким осмысленным, становится нелепым, никому не нужным. А если ещё не поел нормально днём, то даже самые рутинные действия начинают бесить своей абсурдностью.
Только за пару часов до отбоя мир снова наполняется тихим, усталым смыслом. Долгосрочные цели и большие амбиции по-прежнему кажутся пустыми и жалкими, как в начале вечера, но возвращается ощущение, что моя обыденная жизнь ценна безо всяких сверхзадач, сама по себе, — ценна тем, что принято называть «простыми радостями жизни».
И так изо дня в день. Разумеется, кривую можно сгладить. Например, как следует выспавшись. А также здоровым обедом, послеобеденной прогулкой, каким-нибудь особенно увлекательным делом. Иногда кривая даже превращается в прямую — скажем, если вечером встреча с новыми интересными людьми или с друзьями, которых сто лет не видел.
Но пытаться выправить эту горку одними словами бесполезно. Я могу (я сто раз пробовал) напоминать себе в районе пяти-шести вечера, как много разных целей у меня есть. Всё впустую. Уровень бессловесного смысла от этих напоминалок не поднимается.
Верно и обратное: пока я на вершине горки, одними словами о бесцельности жизни меня оттуда не спихнёшь. Бессловесный смысл пропитывает всё. Даже рассуждения о том, что жизнь не имеет смысла, кажутся приятным и нужным занятием в длинном ряду приятных и нужных занятий.
Повторюсь: это пример из везучей жизни, в которой приливы и отливы смысла происходят по ежедневному графику. В разговоре с человеком вроде меня можно сколько угодно путать словесный смысл с бессловесным. Какой бы пустой ни казалась мне жизнь в данный момент и как бы ни раздражали меня ваши увещевания, пройдут считанные часы, и кривая всё равно поползет вверх.
Но в других случаях держать в уме разницу между словесным и бессловесным смыслом жизни намного важней. Скажем, женщина с послеродовой депрессией не почувствует никакого смысла от рассуждений о том, что дети — наше всё. Наоборот, ей от подобных нотаций станет только хуже. Смысл жизни, которого не хватает человеку, болеющему депрессией, — бессловесный. Эту нехватку не восполнить списками духоподьёмных целей и простых радостей. Разговоры на тему «Зачем жить?» если и помогают в таких случаях, то благодаря тому, с кем и как ведётся беседа, а не из-за каких-то конкретных тезисов.
Вернёмся к нашему маленькому диалогу:
— А зачем тебе знать, зачем жить?
— Мне плохо. Всё кажется бессмысленным. Соберусь делать что-нибудь — и не могу. Вообще ничего не могу.
Я поставил многоточие, потому что не знаю, какая реакция здесь наиболее уместна. Что делать в случае хронической утраты чувства смысла — это знают авторы, у которых больше чуткости и несравнимо больше познаний в клинической психологии, а также соответствующего опыта.
Я могу лишь повторить, что рассуждения о смысле жизни, даже самые философские и тонкие, сами по себе здесь не помогут. Не поможет и самодовольное перечисление типовых смыслов жизни, которые известны всем. И тем более не поможет неискреннее, наигранное поддакивание в духе: «Я тоже давно понял, что нет ни в чём никакого смысла».
Серьёзный разговор о смысле жизни стоит начинать с разницы между словесным и бессловесным смыслом. Иначе говоря, с разницы между сформулированной целью и состоянием организма. Мы часто путаем эти очень разные вещи. Как следствие, иногда мы говорим и делаем глупости с печальными последствиями.
Но заканчивать разговор на этой разнице не обязательно. Есть у вопроса о смысле жизни и другие грани, о которых стоит поговорить даже очень взрослым, шибко занятым людям. Об одной из таких граней вторая часть моего текста.
Иллюстрация: Наталья Ямщикова
Вторая часть. Всё и так ясно
Задним числом я понимаю, что заразился философией тридцать лет назад, когда прочитал рассказ Лема «Собысчас» (т. е. «Созерцатель бытия счастливый»; в другом переводе — «Блаженный»). В этом рассказе конструктор Трурль пытается создать совершенное счастье. Начинает он с того, что строит машину, которая впадает в экстаз от любого взаимодействия с окружающим миром:
Присев на трёх металлических ногах, водил [Собысчас] вокруг телескопическими глазами, а когда падал его взгляд на доску заборную, на камень или старый башмак, то безмерно он восторгался, так что даже тихонько постанывал от великой радости, его распиравшей.
Вы бы хотели быть Собысчасом? Подозреваю, что не очень. Безмозглое всеядное блаженство плохо отвечает нашим представлениям о том, что такое подлинное счастье. Как только Трурль приделывает к Собысчасу «небольшую мыслящую приставку», тот бросает стонать от восторга. На вопрос Трурля, нравится ли ему всё как раньше, снабжённый мыслящей приставкой Собысчас отвечает:
Нравиться-то мне по-прежнему всё нравится, но сдерживаю я своё восхищение рассудком, ибо хочется мне сначала понять, почему же мне всё нравится, то есть откуда, а также для чего, то есть с какой целью.
Чувство смысла жизни — это, конечно, не экстаз, не восторг и даже не какая-нибудь умеренная радость. Это фоновое состояние организма, которое позволяет нам изо дня в день держаться на плаву. Однако требования к этому состоянию минимальной необходимой мотивации у нас примерно те же, что и к счастью. Подобно счастью, оно не должно быть всеядным.
Представьте, что уже создан безвредный нейростимулятор, приняв который можно заниматься чем угодно с одинаково крепким чувством осмысленности собственных действий. Вышивать можно крестиком. На бирже играть. Телемаркетингом заниматься. Целый сезон «Игры престолов» досмотреть до конца. Вы бы купили такое средство? Я бы купил. Небольшую дозу, максимум на неделю. Любопытно же.
Но вживлять себе чип с таким стимулятором я бы не стал. Жить в состоянии тотальной осмысленности всего происходящего — всё равно что превратиться в Собысчаса без мыслящей приставки. Нет, спасибо. Мне не нужна универсальная мотивация. Я не хочу тратить жизнь на всё подряд. Я, во-первых, хочу тратить её на что-нибудь достойное. А в промежутках между достойными делами я хочу заниматься безобидными пустяками и глупостями, которые нравятся именно мне — такому, какой есть, — больше, чем другие пустяки и глупости.
Если тебе повезло — если фоновое чувство смысла никогда не пропадает надолго из твоего организма, то вопрос о смысле жизни переходит-таки из клинической плоскости в философскую. Он становится вопросом о ценностях: о том, что такое хорошо и что такое плохо. Что значит «достойное»? Что значит «безобидное»? Какую пропорцию следует блюсти между достойными делами и безобидными удовольствиями? И почему её вообще следует блюсти?
Пресловутая сложность, «нерешаемость» проблемы словесного смысла жизни отчасти кроется именно здесь. Вопрос «Зачем жить?», если браться за него всерьёз, скоро оборачивается вопросом: «Если уж жить, то как?» А вопрос, как жить, в свою очередь, — это уже вообще вся этика, всё кантовское Was soll ich tun?, а заодно и вся метаэтика, то есть вопросы о сути этических вопросов (включая то, чем Сократ донимал Евтифрона).
Надо ли говорить, что этика с метаэтикой нас в повседневной жизни интересуют мало. У каждого взрослого есть набор стихийных представлений о том, как надо и не надо жить, — так называемая система ценностей. Лидия Гинзбург называла её «моральной рутиной»:
С детства воспитанные привычки, иррациональные остатки, потерявшие содержание и сохранившие форму реликты прошлых моральных систем, самолюбие, естественное стремление к среднему, принятому уровню, болезненное чувство, возникающее у многих при виде чужих страданий…
Наша моральная рутина строится на ходу и перекраивается по обстановке; она полна нестыковок и белых пятен. Но её обычно хватает, чтобы поддерживать статус-кво и отношения с окружающими.
Как следствие, мы склонны считать её адекватной и очевидной. Многие из нас охотно согласятся, что этические проблемы сложны в некоем «абстрактном», «философском» смысле. О них можно заумно спорить в специально отведённых для этого тепличных условиях. Однако и эта уступка — способ лишний раз заверить себя: «на практике», «в настоящей жизни» всё и так ясно.
Если спор о том, зачем жить, — это спор о ценностях, то наше снисходительное отношение к смыслу жизни растёт из того же места. Поэтому я и назвал его сложность «пресловутой». Мы рады признать, что у очкастых личностей на философских семинарах есть резон мусолить эту тему бесконечно. Но «в настоящей жизни» нас полностью устраивает свой стихийный хит-парад ценностей. Мы живы моральной рутиной, наложенный на бессловесный смысл жизни — на тот смысл, которого у людей, не болеющих депрессией, полно по умолчанию.
Наглядней всего это проявляется в таких образцах житейской мудрости:
— Да не парься ты. Нету в жизни никакого смысла. Живи себе, радуйся, пока жив.
В переводе с не совсем честного русского на честный эта реплика звучала бы так:
— Хочешь знать, как надо жить? Смотри на меня. Я уже в курсе.
При этом утверждение, что в жизни «нет никакого смысла», особенно показательно. За ним прячется одна популярная система ценностей, которая нередко роднит самых завзятых атеистов с самыми истовыми верующими. Поскольку эта система не только популярна, но и бесчеловечна, о ней тоже стоит поговорить.
Третья часть. О Высшем Смысле
Был такой хороший советский философ — Эвальд Ильенков. У него в архиве нашли раннюю работу под названием «Космология духа. Попытка установить в общих чертах объективную роль мыслящей материи в системе мирового взаимодействия».
Впервые опубликовали её в 1991, через 12 лет после самоубийства Ильенкова. Жаль, что так поздно. Выйди она в пятидесятые, когда была написана, — возможно, стала бы одним из священных текстов оттепельной научно-технической интеллигенции. В любом случае, «Космология духа» — вероятно, один из лучших (и точно один из наиболее вменяемых) текстов жанра, который принято называть «русский космизм».
Основная идея такая. Ильенков предлагает допустить, что вселенная имеет циклическую природу. Каждый цикл длится многие миллиарды лет и кончается незадолго до тепловой смерти вселенной.
Что же это за механизм? По мнению Ильенкова, от необратимого охлаждения вселенную каждый раз спасает «мыслящая материя». Законы природы, полагает Ильенков, делают возникновение разумной материи неизбежным. Ну, а возникнув, «мыслящий дух» рано или поздно отдаёт «долг перед матерью-природой»:
. в какой-то, очень высокой, точке своего развития мыслящие существа, исполняя свой космологический долг и жертвуя собой, производят сознательно космическую катастрофу — вызывая процесс, обратный «тепловому умиранию» космической материи…
Эта перспектива воодушевляет Ильенкова:
В сознании огромности своей роли в системе мироздания человек найдёт и высокое ощущение своего высшего предназначения — высших целей своего существования в мире. Его деятельность наполнится новым пафосом, перед которым померкнет жалкий пафос религий.
Ильенков, как видите, особо подчёркивает разницу между своим взглядом на космологическое призвание человека и религиозным мировоззрением. Это, с одной стороны, неудивительно: Ильенков был марксистом, причём думающим марксистом. Вряд ли из тех, которые до перестройки ритуально бубнили студентам диамат, а потом враз воцерковились.
С другой стороны, Ильенков не замечает (во всяком случае, не в «Космологии духа»), что изначально играет на чужом поле. Поиск «высшего предназначения» и «высшей цели» за пределами человеческой жизни — очень религиозный подход к проблеме, которую он пытается решить. Религиозная изнанка особенно бросается в глаза там, где Ильенков живописует судьбу разума без сверхзадачи, без «космологического долга»:
В этом случае мышление … оказывается пустоцветом — красивым, но абсолютно бесплодным цветком, распустившимся где-то на периферии всеобщего развития лишь затем, чтобы тотчас увянуть под ледяным или огненно-раскалённым дуновением урагана бесконечной Вселенной…
По сути, это вариация на тему «Если бога нет, то всё зря». Только вместо бога здесь могучее человечество будущего, которое самоотверженно взойдёт на космологический крест во имя спасения вселенной.
«Космология духа» Ильенкова хорошо иллюстрирует ту длинную тень, которую бросают на наш образ мыслей иудаизм, христианство и ислам. В религиозной системе координат есть понятие высшего смысла жизни — грубо говоря, бог. Этот Высший Смысл вынесен за пределы нашего мира и объявлен тайной. Постичь его до конца человеку не дано по определению. (Вот, кстати, и ещё одна причина, по которой вопрос о смысле жизни слывёт «нерешаемым».)
Эта потусторонняя непостижимость — одна из самых психологически привлекательных черт религиозной картины мира. Она гарантирует, во-первых, что смысл есть не только у каких-то отдельных действий, а у всей жизни сразу. Во-вторых, она обещает, что этот смысл превосходит наши самые смелые ожидания. Покуда мы живы, он будет светлой тайной, мерцающей высоко-высоко над нашей мышиной вознёй в сумерках.
Хорош этот смысл жизни и тем, что пытается быть словесным и бессловесным одновременно. Он стремится выйти через язык за пределы языка — в ту сияющую пустоту всех восточных и западных мистиков, которая как забором огорожена известной цитатой из Витгенштейна: Wovon man nicht sprechen kann, darüber muss man schweigen.
«О чём невозможно говорить, про то надо молчать».
Этим предложением заканчивается единственная книжечка (она тоненькая), которую Витгенштейн, главный Страдающий Гений западной философии XX столетия, издал при жизни. Если вы всецело разделяете религиозную картину мира, считайте это занавесом и моего текста:
ВЫ НАШЛИ ВЫСШИЙ СМЫСЛ!
Если же не разделяете или не всецело, то можно вспомнить другой вклад Витгенштейна в копилку мировой мысли. Поздний Витгенштейн склонялся к мнению (и убедил целое поколение британских философов), что философских проблем как таковых нет. А есть, говорил Витгенштейн, много языковой путаницы. Все так называемые философские вопросы — это туман в голове, возникающий, когда мы употребляем обычные слова необычным образом.
Как это бывает — можно показать на примере понятия «Ничто». Представление о Ничто с большой буквы восходит, надо думать, к банальным выражениям вроде «Там ничего нет», «Я ничего не ломаю», «Мне нечего вам сказать» и так далее.
В повседневной речи, когда мы говорим «ничего», мы всегда имеем в виду отсутствие чего-то когда-то и где-то. В голове, затуманенной философией, однако, это скромное бытовое ничего превращается в Полное и Абсолютное Отсутствие чего бы то ни было, включая пространство, время, частицы, поля, струны, браны, логосы, эйдосы и законы природы. Как следствие, встают мучительные вопросы: «Как Что-то взялось из Ничего?» и «Почему вообще есть Нечто, а не Ничто?» При этом, стоит ли говорить, никакого Полного и Абсолютного Ничто никто никогда не видел — ни в глаза, ни в Большом адронном коллайдере.
Оговорюсь: Витгенштейн, наверное, погорячился, объявив всю философию языковой терапией для тех, кто запутался в словах. Но местами его подход работает как часы. В частности, он помогает разогнать немалую часть тумана, в котором мы блуждаем, разыскивая Высший Смысл жизни.
Высший Смысл жизни отличается от просто смысла примерно как Абсолютное Ничто от обычного ничего. Абсолютное Ничто добывается путём подставления слова «нет» ко всему, что придёт в голову: денег нет, кошек нет, Земли нет, космоса нет, времени нет — и так до «вообще ничего нет», то есть до упора. Высший Смысл получается при помощи такой же процедуры со словом «зачем». Мы начинаем с обыденных действий (зачем вставать, зачем мыться, зачем идти на работу, зачем пить с Таней после работы) и накручиваем себя до «Зачем человечество». Иными словами, до вопроса: «Зачем мы живём, если всё равно все умрём?»
Увидев это, проще разглядеть и один побочный эффект поисков Высшего Смысла. Вопросы в стиле «Зачем всё на свете?» не так безобидны, как иные упражнения в языковой комбинаторике. Когда мы вытаскиваем слово «зачем» из его естественной среды обитания — из одной человеческой жизни среди других жизней, мы неизбежно начинаем придумывать соответствующие ответы. Ответы, в которых нет ничего человеческого.
Один пример такого ответа — иудео-христиано-исламский бог — уже появлялся несколько абзацев назад. Почитание этой сверхценности служит образцом для культа многих других: Отечества, Нации, Революции или даже Народа (не путать с людьми). На первый взгляд, такие Высшие Смыслы живей и человечней бога. Они, в теории, ближе к источнику нашей тоски по внешним целям: к насущной потребности жить не только для себя, но и для других живых существ. На практике, однако, они сплошь и рядом оказываются такими же бесчеловечными, как и любой бог. Во всяком случае, и мучаются, и мучают, и умирают, и убивают ради них с той же лёгкостью.
Итог третьей части:
Уверенность, что «настоящий» смысл бытия непременно должен быть выше отдельных жизней отдельных людей, — плод игры со словом «зачем», помноженной на тысячи лет монотеизма. Эта уверенность кажется многим из нас естественной. Возможно, большинству из нас.
Показательно при этом даже не то, что её не ставили под сомнение марксисты середины прошлого века, вроде Ильенкова. Им, как говорится, сам Гегель велел верить в поступательный ход истории к великой цели. Нет, поразительней всего, что доктрину Высшего Смысла нередко исповедуют и те, кто не верит ни в бога, ни в чёрта, ни в Гегеля, ни в отечество с нацией. Именно такие люди, снисходительно усмехнувшись, предложат вам не париться, потому что «нету в жизни никакого смысла».
Заключение
В начале этого текста я вспоминал, как стоял с Неми, Софи и табличкой «Спроси философа» в центре Уппсалы. Прохожие регулярно спрашивали нас: «В чём смысл жизни?» Но спрашивали в шутку, в качестве ироничной преамбулы к другим, «солидным» философским вопросам.
Что бы я ответил, если бы хоть один человек задал этот вопрос всерьёз?
Трудно сказать. У каждого разговора свои участники и своя динамика.
Возможно, я вспомнил бы слова Сьюзен Хаак. Хаак — одна из крупных англоязычных философов нашего времени. «“В чём смысл жизни?”, — посетовала она однажды, — это очень плохой вопрос». В лучшем случае, он предлагает валить в одну кучу достойное и приятное, общие этические ценности и личные удовольствия. В худшем — с порога подменяет жизнь человека судьбой человечества. Тащит за собой Высший Смысл в виде какого-нибудь бога или всеобщего счастья в светлом будущем.
Надеюсь, я бы сказал: вопрос плох уже тем, что слово «смысл» (meningen, the meaning, le sens, der Sinn, il senso и т. д.) вечно фигурирует в нём в единственном числе. Пытается свести тысячи разных дел, которые мы успеваем переделать даже за недлинную жизнь, к единому знаменателю.
Очень надеюсь, что вспомнил бы и фундаментальную разницу между словесным и бессловесным смыслом. Разницу между целями и тем состоянием организма, которое вообще позволяет выбирать и преследовать цели. Позволяет думать в категориях «важно/не важно», «интересно/неинтересно», «сделаю/не сделаю».
Возможно, договорился бы я и до своей любимой темы: до того, что поиски словесного смысла жизни — это, конечно же, роскошь, доступная далеко не всем. Чтобы выбирать цели и в муках «искать себя», нужны здоровье, образование, социальная защищённость, близкие люди и либеральное общество, которое не выбирает всё за тебя.
Впрочем, повторюсь: кто знает, что бы я сказал. И ещё неизвестней, что бы я услышал. Неизвестней и горадо интересней. Интересно поговорить с человеком, который готов на полном серьёзе обсуждать смысл жизни прямо на улице. «Плохой вопрос» ещё не значит «вопрос ни о чём». Иногда, если покопаться, плохой вопрос бывает вообще обо всём.
Может, стоит в следующий раз подкорректировать текст на нашей табличке. Добавить мелким шрифтом: Vi tar alla frågor på största allvar, inkl. meningen med livet.
Мы принимаем всерьёз все вопросы, вкл. смысл жизни.