писатель сухово кобылин биография
Биография Александра Сухово-Кобылина
Александр Васильевич Сухово-Кобылин – русский философ, драматург, переводчик, почётный академик Петербургской Академии наук – родился 17 (29) сентября 1817 года в селе Воскресенское (Поповка) Подольского уезда Московской губернии (ныне – поселок Птичное, Троицкий административный округ Москвы) в богатой дворянской семье.
В 1834 в шестнадцатилетнем возрасте поступил на физико-математическое отделение философского факультета Московского университета. Изучал естественные науки и философию, в которой потом совершенствовался в Гейдельберге и Берлине. Получил золотую и серебряную медали за предоставленные на конкурс сочинения (одно математическое: «О равновесии гибкой линии с приложением к цепным мостам», другое – гуманитарного характера).
В доме отца, ветерана войны 1812 года, постоянно бывали молодые профессора Московского университета – Надеждин, Погодин, Максимович, Морошкин и другие, дававшие уроки его сестре, известной впоследствии писательнице Евгении Тур (графиня Салиас-де-Турнемир).
Много путешествовал и во время пребывания в Париже свёл роковое для него знакомство с Луизой Симон-Деманш, ставшей его любовницей. Несчастным стечением обстоятельств он был вовлечён в дело об убийстве Деманш, семь лет находился под следствием и судом, дважды арестовывался. Корыстолюбие судебных и полицейских властей, почуявших, что тут можно хорошо поживиться, привело к тому, что и сам Сухово-Кобылин, и пятеро его крепостных, у которых пыткою вырвали сознание в мнимом совершении преступления, были близки к каторге. Только отсутствие каких-либо доказательств, огромные связи и огромные деньги освободили молодого помещика и его слуг от наказания. «Не будь у меня связей да денег, давно бы я гнил где-нибудь в Сибири», – уже по закрытии дела говорил Сухово-Кобылин. Светская молва продолжала, однако, приписывать ему преступление. Вопрос о причастности драматурга к этому убийству остаётся предметом споров между его биографами, однако предпочтительной представляется версия о его невиновности.
Сидя в тюрьме, он от скуки и чтобы немного отвлечься от мрачных мыслей создал свою первую и самую популярную пьесу. «Свадьба Кречинского», написанная в 1850-1854, возбудила всеобщий восторг при чтении в московских литературных кружках, в 1856 была поставлена на сцену в бенефис Шумского в Малом театре и стала одной из самых репертуарных пьес русского театра. Все три пьесы трилогии («Свадьба Кречинского», «Дело», «Смерть Тарелкина») изданы в 1869 под заглавием: «Картины прошедшего».
В 1871 Сухово-Кобылин по совету К. Д. Ушинского устроил в своём имении Новое Мологского уезда Ярославской губернии, куда он часто приезжал, учительскую семинарию, существовавшую до 1914 и выпустившую сотни учителей. После пожара семинария была переведена в Углич (ныне это Угличский педагогический колледж). В Новом сохранились дом и парк усадьбы Сухово-Кобылина.
Значительная часть философско-мистических рукописей престарелого Сухово-Кобылина была уничтожена пожаром в ночь на 19 декабря 1899 в родовой усадьбе Кобылинка (ныне Кобылинский хутор Плавского района). Уцелевшие и восстановленные рукописи составили корпус текстов «Учение Всемира».
В 1900 переехал во Францию и поселился вместе со своей дочерью от Нарышкиной – Луизой в Больё-сюр-Мер, недалеко от Ниццы.
Александр Сухово-Кобылин умер 4 марта 1903 года в Больё-сюр-Мер (Франция) от воспаления легких. Был похоронен на местном кладбище.
Сухово-Кобылин Александр Васильевич
(1817-1903) русский драматург
По рождению драматург принадлежал к одному из самых старинных русских дворянских родов. Все мужчины в семье по традиции становились военными. Отец Сухово-Кобылина участвовал в Отечественной войне 1812 г. и вышел в отставку в чине генерала. Он считал, что его детям необходимо прежде всего получить хорошее образование, поэтому и Александр, и три его сестры с раннего детства занимались с домашними учителями.
В доме Сухово-Кобылиных еженедельно собирался литературный салон, душой которого был профессор университета и литературный критик Н. Надеждин. Старшая сестра Елизавета (по мужу Салиас де Турнемир) впоследствии стала известной писательницей. Младшая сестра Софья стала первой женщиной, окончившей Академию художеств с золотой медалью.
Александр занимался не только с домашними учителями, но и с вскоре сменившими их профессорами Московского университета. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он поступил на физико-математическое отделение Московского университета. Тогда же Александр Сухово-Кобылин подружился с Александром Герценом и Н. Огаревым. В 1838 г. он закончил курс университета со степенью кандидата, однако отец настоял, чтобы Александр продолжил учебу в Германии. Он слушает лекции сначала в Гейдельбергском, а затем в Берлинском университете.
В Берлине Александр Сухово-Кобылин вступил в гражданский брак с француженкой Луизой Симон-Диманш. Отдавая себе отчет в том, что его действия приведут к разрыву с семьей, он оставил подругу и вернулся в Россию один. Действительно, узнав о поступке сына, отец отказал ему в содержании, и будущему драматургу пришлось поступить на службу в канцелярию московского генерал-губернатора. Александр Васильевич Сухово-Кобылин показал себя аккуратным и исполнительным чиновником, и вскоре его произвели в титулярные советники.
Он снимает в Москве квартиру, куда приезжает из-за границы его гражданская жена. Постепенно отношения с отцом налаживаются, осенью 1847 г. Сухово-Кобылин отправляется в поездку по семейным имениям. Ему удается восстановить регулярное поступление доходов и организовать работу на принадлежащих семье золотых приисках. Вернувшись из поездки, Александр Сухово-Кобылин получает от отца права на управление имениями и другой собственностью. Став обеспеченным человеком, он выходит в отставку и вместе с женой и дочерью поселяется в родовом доме семьи в Харитоньевском переулке.
Казалось, жизнь Сухово-Кобылина наладилась. Однако ночью 8 ноября 1850 г. его камердинер вместе с горничной убивают Л. Симон-Диманш. Сам он тогда находился в отъезде и не смог представить алиби, поэтому стал основным подозреваемым, поэтому его арестовали и заключили в тюрьму. Через неделю ему удалось освободиться под денежный залог. Следствие велось медленно, и только через год суд подтвердил невиновность Александра Сухово-Кобылина, а его крепостных приговорил к каторжных работам.
После суда он сразу же уехал из Москвы в одно из имений, где начал работать над своей первой комедией «Свадьба Кречинского». Сюжет пьесы драматург заимствовал из рассказа одного из своих знакомых. Конкретная житейская история становится поводом для обличения провинциального быта. Работа над комедией была неожиданно прервана, так как по требованию адвоката против Сухово-Кобылина было возобновлено уголовное дело. Обвинение постепенно продвигалось по инстанциям, и 6 января 1854 г. по распоряжению Николая I была организована чрезвычайная следственная комиссия.
Александр Васильевич Сухово-Кобылина вновь арестовали, и теперь он проводит в тюрьме почти полгода. За это время он заканчивает комедию и передает рукопись своему другу, актеру Малого театра П. Садовскому. Чтение проходило в доме актера, по просьбе Садовского дирекция театра направило пьесу на цензуру. Выйдя из тюрьмы, Сухово-Кобылин узнал о том, что его комедия запрещена по указанию Третьего отделения. Только через полгода, после того как он был полностью оправдан, запрет был снят. 1 июня 1855 г. комедия была разрешена к постановке в Малом театре.
Пока шли репетиции пьесы, комедия успела разойтись в рукописных списках. В конце сентября 1855 г. в «Московских ведомостях» появляется восторженный отзыв о постановке «Свадьбы Кречинского» в Малом театре. Практически одновременно драматург узнает, что против него снова возбуждено уголовное дело. Вскоре после премьеры комедии он едет в Петербург, почти три месяца тратит на хождение по инстанциям, но ему так и не удается отвести от себя нелепые подозрения.
Во время пребывания в Петербурге Александр Сухово-Кобылин знакомится с Н. Некрасовым. Одновременно с премьерой комедии в Александрийском театре она выходит в пятом номере «Современника». Автор начинает работу над своей второй комедией — «Дело». В одном из писем он указывает на то, что постарался отразить свои переживания, которые испытал во время хождения по инстанциям.
Сухово-Кобылин продолжал добиваться окончательного решения по своему делу. Но только через год, осенью 1857 года, Государственный совет окончательно оправдал драматурга, который при этом был приговорен к церковному покаянию за незаконную любовную связь. Приговор сразу же утвердил Александр II, тем самым закончив семилетнее преследование писателя. Узнав о решении по своему делу, Александр Сухово-Кобылин завершает все свои дела в стране и в начале 1858 г. уезжает за границу. Перед отъездом драматург показывает свою новую комедию Михаилу Щепкину, тот приходит в восторг, но признается, что в России ее не удастся поставить.
В Германии Александр Сухово-Кобылин живет на разных курортах, постепенно возвращается к обычной светской жизни. На одном из приемов он познакомился с недавно овдовевшей французской баронессой Мари де Буглон. Дружеские отношения вскоре перешли в любовные, и в августе 1859 г. Сухово-Кобылин женился. Однако семейное счастье продолжалось недолго, так как через год жена умерла от туберкулеза, а драматург остался с дочерью от первой жены.
В начале 1861 г. он завершил комедию «Дело» и напечатал ее в одной из лейпцигских типографий с пометой «для частного пользования». Переехав во Францию по приглашению своего друга П. Анненкова, Александр Сухово-Кобылин вновь пытается возобновить светскую жизнь. Он знакомится с английской писательницей Э. Смит, у них завязывается роман. Но в середине 1862 г. драматург, узнав о тяжелой болезни матери, уехал в Россию. Похоронив мать, он начал хлопоты с целью получения разрешения на постановку комедии. Его поддерживал Александр Островский, который тогда возглавлял театральный комитет при дирекции императорских театров. Однако управляющий Третьим отделением запретил не только постановку пьесы, но и печатание ее в России. Сухово-Кобылин вновь отправляется за границу и из Германии пересылает текст комедии вместе с письмом императрице.
Осенью 1867 г. писатель женился на Э. Смит. Супруги поселились в поселке Болье, расположенном неподалеку от Ниццы. Вскоре Сухово-Кобылин приобрел дом и попытался наладить семейный быт. Однако в конце сентября 1867 г. неожиданно умерла его младшая сестра, а в конце января следующего года — и жена.
Александр Васильевич Сухово-Кобылин вернулся в Россию, где узнал, что по просьбе императрицы ему разрешили напечатать тексты своих комедий. Он был погружен в работу над заключительной пьесой — «Смерть Тарелкина», практически безвыездно проживая в своем имении Кобылинка вместе с отцом. В апреле 1873 г. умер отец, и драматург поселился там вместе со своей овдовевшей сестрой Елизаветой. Он переделывает тексты комедий, через год получает цензурное разрешение напечатать произведения под новыми названиями.
Пьеса «Отжитое время» ставится сначала в Малом, а затем в Александрийском театре. С середины 1882 г. пьесы Сухово-Кобылина идут по всей России. К драматургу приходит литературная известность. Однако пьеса «Смерть Тарелкина» не была разрешена к постановке, и только в 1899 г. она была поставлена под названием «Расплюевские красные дни».
Александр Сухово-Кобылин ведет интенсивную литературную жизнь: пишет статьи, памфлеты, работает над воспоминаниями. Он пытается получить разрешение на издание неискаженного цензурой текста произведений, но терпит неудачу, хотя его пьесы не сходят с театральных подмостков.
В 1895 г. торжественно отмечают сорокалетие постановки «Свадьбы Кречинского». По инициативе П. Садовского выходит подарочное издание пьесы с иллюстрациями фотографа Фишера, запечатлевшего сцены из разных постановок спектакля.
Драматург продолжает основное время проводить в своем имении. В декабре 1899 г. размеренное течение его жизни опять нарушается: во время его отъезда в Москву в имении происходит пожар, в огне погибают библиотека и архив. Драматург тяжело пережил утрату, в начале 1900 г. он вновь уехал за границу и поселился в Болье. Не разрывая связей с Россией, он добивался разрешения на постановку пьесы «Смерть Тарелкина», готовил к изданию полный текст трилогии.
В январе 1901 г. Александр Васильевич Сухово-Кобылин познакомился с Антоном Чеховым, между ними завязываются дружеские отношения. Они регулярно встречаются до отъезда Чехова в Баденвейлер. Сухово-Кобылин восстанавливает измененный финал пьесы «Смерть Тарелкина» и редактирует французский перевод «Свадьбы Кречинского». В начале 1902 г. он даже приезжает в Париж, чтобы присутствовать на генеральной репетиции пьесы. Но в то время у него открылся туберкулезный процесс, и драматург был вынужден вернуться в Болье, не дождавшись премьеры. Там он узнал о своем избрании почетным академиком Академии наук. Силы драматурга были уже на исходе, и ранней весной 1903 г. Александр Сухово-Кобылин умер на руках своей дочери.
Писатель сухово кобылин биография
Говорят, сегодня это имя мало кому известно. Его вспоминают специалисты, но, как правило, лишь в связи с громким судебным скандалом 1850-х годов, когда Сухово-Кобылин обвинялся в убийстве француженки Луизы Симон Диманш, своей любовницы. Правда, театры с большой охотой ставят его трилогию «Картины прошедшего» — либо целиком, либо выбирают из нее пьесу «Дело» (1861) или комедию-шутку «Смерть Тарелкина» (1869). Но несмотря на то, что и первая его пьеса «Свадьба Кречинского» (1854) прочно вошла в русский репертуар, Сухово-Кобылин всегда существовал отдельно от собственных сочинений и во все времена вызывал недоумение: его имени как бы не было. Его редко упоминали даже те немногие собратья по цеху, которые относились к нему благосклонно.
Так сложилось, что в русской культуре Сухово-Кобылин занимает особое место. Абсолютная иноприродность его пьес ощущалась сразу всеми — читающей публикой, зрителями, критикой, цензурой, актерским составом, привлекаемым к исполнению его пьес на московской и петербургской сценах. Один из его современников, писатель и государственный деятель Дмитрий Петрович Голицын, очень точно оценил «Картины прошедшего»: «Он написал фарс, невероятный, сбивающий с толка, как самые крайние измышления Козьмы Пруткова».
Сухово-Кобылин сознательно не участвовал в литературной жизни, как сам признавался не раз, «ненавидел класс литераторов», отвечавших ему «организованным молчанием», а нередко «тихой травлей», которой подвергались его публичные выступления, впрочем не частые. Главные персонажи его пьес — Расплюев, Кречинский — обрели словно бы отдельную от автора реальность, зажили самостоятельно. Само же имя Сухово-Кобылина отсутствовало, сознательно вычеркивалось из истории русской литературы. Когда в 1882 году в Александринском театре была впервые представлена пьеса «Дело», из зала по окончании спектакля послышались одобрительные возгласы: «Автора! Автора!». И многие тогда обернулись к кричавшим с ироничным недоумением: экие дикари! Кто там взялся выкликать мертвецов из их укромных могил? Вы, господа, тогда уж заодно и Дениса Ивановича Фонвизина вызвали бы на представлении «Недоросля»! А Сухово-Кобылину шел в ту пору всего 66-й год, и жить ему предстояло еще два десятилетия. «Для писателей того времени и позднейших десятилетий он был как бы невидимкой, некоторым иксом», — вспоминал критик и историк литературы Петр Боборыкин.
В чем же секрет этой сухово-кобылинской чуждости всему и всем, этого острого одиночества и несовпадения его собственных эстетических принципов, философских поисков с интересами современников-литераторов, мыслителей?
Сухово-Кобылин вошел в литературу случайно. «Свадьба Кречинского» создавалась как раз в то время, когда автор был обвинен в убийстве и находился под арестом. Литературный дебют оказался результатом сильной психологической травмы, по его собственным словам, «надвое разрубившей мою жизнь». Эта жизненная катастрофа и сделала из него — светского льва, жуира, сердцееда и острослова — драматурга и философа, почти затворника, навсегда расставшегося с Россией.
Так кто он, Сухово-Кобылин? Не драматург-дилетант, написавший всего три пьесы, словно бы случайно удавшиеся. И не профессионал-ремесленник. Сам он видит себя участником и очевидцем крайне болезненных исторических процессов, происходящих в России. Видит себя пострадавшим, жертвой и одновременно свидетелем и судьей. Ему открылась изнанка — бездна «российского кошмара». И этот опыт проживания, преодоления бедствий (в их числе и потеря состояния, уникальной фамильной библиотеки, собственного рукописного архива, уничтоженного в 1899 году во время пожара в Кобылинке, родовом имении) лег в основу личного испытания-эксперимента, в ходе которого он призвал к ответу русскую классику, европейскую философию (от Платона до Шопенгауэра), собственную биографию и судьбу. «Количество потерь в моей жизни превысило допустимые пределы. Со смертью и старостью я спорил пьесой „Смерть Тарелкина”, здоровым образом жизни, а также своим философским учением „Всемир”, в котором обоснована и путем математических исчислений доказана возможность перехода человечества, благодаря развитию, в другое качество, качество бессмертия», — писал он в дневнике в 1881 году. В течение нескольких десятилетий Сухово-Кобылин вел изматывающий судебный процесс, в который были вовлечены тексты и авторы. Следователь и прокурор в одном лице, он предъявлял улики, выстраивал систему доказательств, обосновывая прегрешения оппонентов. Так, целый список претензий накопился у него к Александру Островскому. Непримиримая односторонняя тяжба с Львом Толстым продолжалась с начала 1880-х годов. Сухово-Кобылин обвинял автора романов «Война и мир» и «Анна Каренина» в ереси, воровстве, литературном плагиате, собирал информацию о скандалах, в которых был замешан Толстой.
«Вывести на чистую воду мошенников» — так Сухово-Кобылин видел задачу своих литературно-философских занятий. А драматическая трилогия — это одновременно и биографическое свидетельство, и расследование.
Неслучайно в обращении к «Публике», открывающем пьесу «Дело», эта задача формулируется жестко:
«Предлагаемая здесь публике пиеса Дело не есть, как некогда говорилось, Плод Досуга, ниже, как ныне делается Поделка литературного Ремесла, а есть в полной действительности сущее, из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело.
Если бы кто-либо — я не говорю о классе литераторов, который так же мне чужд, как и остальные четырнадцать, но если бы кто-либо из уважаемых мною личностей усомнился в действительности, а тем паче в возможности описываемых мною событий; то я объявляю, что я имею под рукою факты довольно ярких колеров, чтобы уверить всякое неверие, что я ничего невозможного не выдумал и несбыточного не соплел. 0стальное для меня равнодушно.
Для тех, кто станет искать здесь сырых намеков на лица и пикантных пасквильностей, я скажу, что я слишком низко ставлю тех, кто стоит пасквиля, и слишком высоко себя, чтобы попустить себя на такой литературный проступок.
Об литературной, так называемой, расценке этой Драмы я, разумеется, и не думаю; а если какой-нибудь Добросовестный из цеха Критиков и приступил бы к ней с своим казенным аршином и клеймеными весами, то едва ли такой официал Ведомства Литературы и журнальных Дел может составить себе понятие о том равнодушии, с которым я посмотрю на его суд. Пора и этому суду стать публичным. Пора и ему освободиться от литературной бюрократии. Пора, пора публике самой в тайне своих собственных ценных ощущений и в движениях своего собственного нутра искать суд тому, что на сцене хорошо и что дурно. Без всякой литературной Рекомендации или другой какой Протекции, без всякой Постановки и Обстановки, единственно ради этих внутренних движений и сотрясений публики, Кречинский уже семь лет правит службу на русской сцене, службу, которая вместе есть и его суд. Я благодарю публику за такой лестный для меня приговор, я приветствую ее с этой ее зачинающеюся самостоятельностию, — и ныне мое искреннее, мое горячее желание состоит лишь в том, чтобы и это мое Дело в том же трибунале было заслушано и тем же судом судимо».
Читателю — не только современному — трудно пробираться сквозь сухово-кобылинский шершавый неудобный текст, невозможно находиться в этом пространстве, «из которого выкачали воздух», как дружно жаловались актеры уже в 1920-е годы, когда в Московском художественном театре безуспешно начинали репетировать «Смерть Тарелкина».
Помогут ли читателю дополнительные факты, которые стоят за его сочинениями? Облегчит ли общение с этим странным автором понимание того, как устроена его творческая «кухня», пригодятся ли невидимые «ключи» к тому, что написал Сухово-Кобылин?
А. В. Сухово-Кобылин в 1850-е годы
Вообще читать пьесу, предназначенную для сцены, трудно. Диалоги и монологи персонажей на бумаге, как правило, бесцветны и утомительны. Для того чтобы втянуться и получать удовольствие, необходим какой-то багаж театральной насмотренности и хотя бы мало-мальски натренированное воображение и слух, восстанавливающий интонации. Без этих навыков чтение драматического произведения превращается в унылое занятие.
У Сухово-Кобылина перемешано все — комедия, социально-психологическая драма, жесткий фарс присутствуют одновременно. И эта смесь изнурительна.
Если читать или смотреть «Картины прошедшего» целиком, то сквозь быт, «отжитое время», архаичный лексикон проглядывают контуры Апокалипсиса. Вполне светского, узнаваемо-отечественного извода. Со своим традиционным финалом. Судебным процессом. Страшным судом. Судные дни вполне осязаемо представлены театром Сухово-Кобылина и укладываются в сценические временные рамки. Если Страшный суд в религиозно-философском понимании есть Божественный суд (страшный, но несущий порядок и устанавливающий последнюю, пусть суровую, справедливость), то его метафорический и «вывернутый» житейский аналог, который не понаслышке был известен Сухово-Кобылину, — это суд без судьи, неотвратимый и беспощадный, но такой, где вина не отличается от напраслины. Не только страшный, но и абсурдный суд. Одно из любимых сухово-кобылинских слов «светопреставление», не теряя эсхатологического значения, приобретает еще и житейский, бытовой оттенок безнадежной хаотичности и бессмыслицы. Этот скандальный спектакль, по мысли Сухово-Кобылина, всасывает все новых участников, меняющих роли: судьи становятся судимыми и осужденными; на глазах у изумленной публики первоначальный сценарий откровенно перекраивается, а расправа уголовников замещает юридическую процедуру.
Сухово-Кобылин, конечно, и сам знал цену мучительной судебной волоките, тянувшейся в течение семи лет, с вымогательством взяток, угрозой каторги и разорения, репутационными потерями. Он испытал полное бессилие перед шантажом, и его мучит мысль о том, что его судьба и биография — это расплата, бесконечная и безрезультатная. И если все-таки преодолеть кажущиеся барьеры архаики и вчитаться и всмотреться в текст драмы «Дело», то откроется закулисье истории и государственного устройства в России, где судопроизводство неотвратимо переходит в Светопреставление.
Не этот ли нарастающий мотив Светопреставления как состояния, в котором приходится жить, Светопреставления как Дела и как быта, обусловливает уникальное положение этого столь неплодовитого писателя, державшегося вне класса литераторов, придает жесткому, точному, чуждому предсимволистских и предмодернистских изысков гротеску качество какой-то натуральной потусторонности? Это словно уже сверхсатирический, засатирический гротеск — быт, доведенный до предела и словно сам собой, помимо намерений автора, кристаллизующийся за некоей критической точкой в состояние гротескного обобщения.
Василий Самойлов в роли Кречинского. Александринский театр (1856)
«Свадьба Кречинского» — экспозиция трилогии, пьеса-конспект, каталог мотивов, отработанных драматургических ходов. Сам Кречинский — «правильная и недюжинная физиономия». И одновременно аферист, человек без лица и свойств. В его сценической генетике обнаруживаются родовые черты Наполеона, Печорина, Чацкого, Хлестакова. Этот калейдоскоп масок втягивает публику, и она начинает разгадывать квесты. Вполне иммерсивно, как сказали бы сейчас.
Порой после удачных постановок вся Москва заряжалась речевыми интонациями и словами из сухово-кобылинских пьес. Вот как, например, говорит Расплюев:
«Богопротивнейшая вот этакая рожа Бывало, и сам сдачи дашь, сам вкатишь в рыло, — потому — рыло есть вещь первая У него, стало, правило есть: ведь не бьет, собака, наотмашь, а тычет кулачищем прямо в рожу. Ну, меня на этом не поймаешь: я, брат, ученый; я сам, брат, сидел по десять суток рылом в угол, без работы и хлеба насущного, вот с какими фонарями. так я это дело знаю».
Анекдот превращается в притчу, а потом становится неотвязным кошмаром. Наш культурный опыт услужливо подбрасывает аналогии. Русский Кафка? Пожалуй, хуже.
Стоит понимать, что трилогия писалась долго — не одну эпоху. Изменились, казалось бы, и автор, и жанр, а герои — реинкарнировали. Обычная комедия привела к фарсу, где действие — скорее предлог, а события — в основном речевые.
Но почему сквозь безопасную пленку времени, отделяющую нас от давно прошедших времен, нет-нет да и прорвется что-то обжигающее? Все дело в каком-то особом «химическом составе» сухово-кобылинской драматургии. Каждая часть трилогии отмечена именно провиденциальной завершенностью и неизбежностью, в которых сгущается гротесковая абсурдность российской истории. Абсурд в квадрате. Абсурдное житье, абсурдное нежитье. Абсурдная бессудность и абсурдный суд. Сухово-кобылинская практика — это еще и суд над абсурдом. Расплюев — это сгустившийся российский абсурд, и прежде всего судебно-правовой. И чем абсурдней, чем невероятней, тем подсудней. Сухово-Кобылин судит стихией абсурда. И в этом — открытие и залог единства его трилогии. И если разглядеть эту фактуру сухово-кобылинского театра, если принять его оптику, сквозь которую он видит уголовно-юридические парадоксы и бюрократическую фантасмагорию, то эти мир и язык, казалось бы «антикварные», оказываются остро современными.