несвятые святые в жизни отца димитрия смирнова часть 1
Несвятые святые в жизни отца димитрия смирнова часть 1
Иоанн Крестьянкин, камертон, святые люди
доброжелательность, по имени житие, концлагерь, ВОВ, Измайлово, монашество, Псково-Печерский монастырь, фотографии, благодать, сиротство, келия, череп, чудо, отпевание, послушание, проповеди, Печоры, издание проповедей
Данилов монастырь, нелегальное положение, затвор, Литургия, переписка, отсутствие времени, чудо, прозорливость, покупка дома, Покровский храм в Акулово, предсмертная агония, завещание, сруб, Газпром, деревня
Сама идея нашего общения принадлежит Якову с сотоварищами. Он думал, что раз таким бестселлером стала книга «Несвятые святые», то если мы так же назовём нашу встречу, то часть славы отца Тихона и на нас упадёт.
Всех тех людей, которых он там описывает, я тоже лично знал. Не так близко, конечно, как он. Он всё-таки в монастыре Псково-Печерском жил, а я только приезжал туда, поэтому имеет место быть некоторая разница в глубине этого общения.
Какие для меня проблемы в предстоящем рассказе? Во-первых, всего того, что я помню, я уже много раз в проповедях касался. И даже кое-что в некоторых книгах пропечатано. Ко мне обращались люди с просьбами об интервью про всех тех угодников Божиих, о которых я мог бы несколько предложений сказать.
Вторая проблема вытекает из этого выражения – «несколько предложений». Наше общение всегда было очень кратким. И это будет не просто изложение бесед с ними. Были некоторые яркие моменты, которые мне запомнились.
Всех этих людей, о которых я хотел бы сегодня упомянуть, я безусловно считаю святыми. Я знаю десятки серьёзных людей, которые тоже их считают святыми. А некоторых из них считают святыми все, кто их знал.
Вот у меня был такой случай. Я с него начну. И это будет у нас как эпиграф. Однажды я приехал к отцу Ивану Крестьянкину. Я в разных компаниях к нему ездил. С женой ездил. С приятелями ездил. И с друзьями-священниками. Это уже в последние годы его жизни. Нас собиралась такая команда. Иногда – до десяти человек. И он нас всех принимал.
Однажды, где-то посередине нашего знакомства, когда все уже у него всё спросили, он мне говорит: «А что Вы, батюшка, ничего не спрашиваете?». Я даже не успел ответить, как он сказал такую фразу: «А мне достаточно тебя видеть». Это известный эпизод в древнем патерике. Молодые монахи приехали к духоносному старцу. Все у него что-то спрашивали, а один молчал. Старец у него спросил: «А ты почему ничего не спрашиваешь?», тот ответил: «А мне, отче, достаточно тебя видеть». Вот отец Иван это процитировал.
Само это общение со всеми теми людьми, о которых я хочу рассказать кратко («кратко» – потому что у меня мало материала, в любой книге о них вы найдёте гораздо больше), очень важно, как важен для музыканта камертон. Есть ряд музыкантов, которые имеют абсолютный музыкальный слух. Но некоторые музыканты говорят, что он даже вреден. Он не даёт музыканту быть свободным в музыкальном пространстве. Потому что иногда нужно транспонировать всё пониже, есть разные музыкальные задачи. Но такой инструмент, как камертон, существует, и все им пользуются – и дирижёры, и руководители хоров – для настройки.
Есть такая фраза. Я не помню, кто её сказал. Но она часто повторяется. Лично я слышал её от владыки Антония Блюма. Он говорил, что хорошо бы и даже очень важно каждому из людей, который хочет стать христианином, встретиться в своей жизни с настоящим святым. Тогда в душе появится что-то вроде камертона, и можно будет от этого строить уже звуки своей собственной души.
Первый святой человек, с которым мне довелось общаться, это был отец архимандрит Таврион (Батозский). Носил такую фамилию. Он родом из Западной Украины. К нему уже тогда много народу ездило. И из моих знакомых. Туда к нему приглашали. Он вышел из Глинской пустыни.
Про отца Тавриона рассказывают такой эпизод. Он, по-моему, даже опубликован, потому что о нём тоже книжки есть. Когда его посвящали в монашество, то епископ Павлин, который его посвящал, сразу возвёл его в сан архимандрита. Говорит: «Это тебе на будущее». И действительно (это было ещё до войны) – он прошёл большую порцию лагерей. Я уже сейчас не помню, сколько лет он сидел. Примерно лет семнадцать или что-то в этом роде. Потом, когда такие гонения кончились, те, кто остались в живых, из лагерей стали возвращаться. И не только гонения прекратились тогда, но и стали открываться храмы.
Вообще, храмы начали открываться с 1943 года. Я это даже назвал социалистическим соревнованием между Гитлером и Сталиным по поводу открытия православных храмов. И, как всегда, Россия отстала. Гитлер открыл на оккупированной территории десять тысяч церквей. Не сам, конечно, люди, но им это было позволено. Гитлер включил религиозный фактор, чтобы показать, что фашистская власть лучше коммунистической. Я думаю, что это был не последний аргумент к тому, что в 1943 году Сталин распустил Союз воинствующих безбожников. К сожалению, Емельяна Ярославского или, как его звали по-настоящему, Минея Губельмана, он не расстрелял. Того, кто был председателем этого движения. Один из немногих членов ленинского ЦК, который умер своей смертью. Видимо, у него такие уж очень великие заслуги были. Так что открытие Гитлером на оккупированной территории храмов подтолкнули Сталина к прекращению гонений. Много ещё каких изменений произошло в 1943 году в стране. После того и началось то, что советские историки стали именовать коренным переломом в Великой Отечественной войне. То есть немцев погнали, и народ как-то воспрял.
Сталин открыл только шесть тысяч церквей, Гитлер – десять тысяч. Потом Хрущёв закрыл десять тысяч, и шесть тысяч осталось на весь СССР. И при Брежневе эта цифра сохранялась. Уже не закрывали и не открывали. Была такая стагнация в этом смысле.
Отец Таврион как раз до войны сел. А после того, как (повторюсь) гонения кончились, он оказался в Елгаве. Это нынешняя Латвия. Там стоит чудный дворец. Автор – Растрелли, знаменитый итальянец, который много в России строил. И как раз в Елгаве находится замечательнейший дворец, им построенный. Когда едешь в Спасо-Преображенскую пустынь, что под Елгавой находится, проезжаешь этот дворец. И сразу особое чувство прекрасного возникает в душе. А сам монастырь в те времена, когда я там бывал (после того, как отец Таврион умер, я там не был ни разу) был такой деревянный монастырёк – филиал большого монастыря, который находился в городе.
Отец Таврион был в том монастырьке духовником. Там жили монахини числом около двадцати человек или чуть меньше. Туда приезжали паломники и там оставались. Кто на неделю, кто на день, кто как может. Это было такое удивительное место на земле. Лес, тишина, паломники. И очень сердитые монахини. Я от одной даже раз кулачком в спину получил. Но у меня почему-то совсем не родилось желания дать сдачи. Меня это даже как-то умилило. Показалось – действие такое родное. Паломники в монастыре читали и часы, и Апостол, а отец Таврион служил.
Я несколько раз использовал поездку к отцу Тавриону для того, чтобы обратить человека в христианство. По многим чудесам, которые творил отец Таврион на глазах у всех, я безусловно верил в то, что он святой человек. И ещё не зная выражения, что каждому неплохо повидать в своей жизни святого, привозил туда своих друзей. Тех, которые либо колебались, либо хотели уверовать. Уезжали все верующими.
У отца Тавриона была такая манера. Ему было уже за семьдесят, сколько точно – можно подсчитать, но это не так важно. Он несколько раз говорил проповедь за каждым богослужением. Я не знаю, делал ли он это по наитию, потому что что-то ему хотелось сказать, или у него какой-то план был. Не знаю. Но очень часто наблюдалось подобное такому вот случаю явление. Один раз, когда я к нему ехал – ещё в поезде (туда на поезде, ясное дело, нужно было ехать) записал карандашиком шесть пунктов того, о чём я его хочу спросить. И вот отец Таврион выходит на проповедь и подряд все шесть пунктов в этом же порядке начинает рассказывать. Меня это поразило совершенно. Это было первое из чудес, которое я запомнил.
Потом было второе чудо. Все уже вышли из храма, а батюшка всегда задерживался в алтаре, потом уже выходил. И я у тех людей, которые меня сопровождали, которых я привёз, спрашиваю: «Как вы почувствовали, отец Таврион какого роста?», все отвечали: «Ну, чуть повыше тебя». И он же ещё в монашеском клобуке. Вот он вместе с клобуком – чуть повыше меня. Я говорю: «Ну хорошо. Вот сейчас он выйдет, и я к нему подойду». Отец Таврион выходил, я подходил к нему – что-то ему говорил. А те, кто смотрели, видели, что отец Таврион в клобуке гораздо ниже меня ростом. То есть во время богослужения он казался гигантом. Под два метра. Интересно. И это было всегда. Я не на одном человеке это проверял. Показывал такой «фокус».
Очень многие люди, которые приезжали туда, такие явления от него видели. Он всех, кто от него уезжал, чем-нибудь одаривал. Иногда денег даст. Однажды он дал мне денег ровно на дорогу. У меня не было денег на обратный путь. Я даже туда ездил зайцем. На третьей полке. Я тогда был чуть потоньше. Рост, понятно, был такой же. Я сначала входил в купе и спрашивал: «Вы не будете против, если я у вас тут ночь проведу на той полке – на чемоданной?» – «Нет, пожалуйста». Я туда залезал и даже поворачивался. Когда устанешь лежать на спине, как-то у меня получалось, что даже удавалось перевернуться на живот. Так что вполне комфортно, я даже спал. В те времена ещё не храпел, и никаких проблем для тех людей, которые со мной ехали, я не составлял. Туда никто чемоданы не ставил – очень высоко. Все ставили на полу под нижнюю полку. Обратно я тоже собирался ехать наобум. Но отец Таврион достал и дал мне точную сумму.
И был ещё случай, когда я приехал на поезде туда, куда нужно было. Но дальше автобус был. Экспресс. А как в автобусе зайцем? Там же контролёр. Я сел и стал думать, что надо помолиться. Молился непрестанно. Контролёр ходил-ходил, мимо меня прошёл и меня не увидел. А я прямо такой маленький, худенький, незаметненький. Я удивился. А когда автобус нас в нужном месте выгрузил, я опускаю руку в карман (не помню, в чём я был – в куртке или в пальто) и достаю монету. Рубль. Это как раз то, что мне было нужно. Как она там оказалась? У меня такого рубля не было. Этот рубль я до сих пор помню. Вот такие маленькие чудеса бывали через отца Тавриона.
Он там весь народ учил причащаться. Он всем давал разрешительную молитву и всех всегда причащал. За редким исключением. Вдруг кого-то останавливал: «Тебе не надо». Но это редко. Даже не в каждую поездку такое мы видели.
Я всегда приезжал на очень короткий период. Два-три дня – максимум. И отец Таврион в одну мою поездку сказал (а я тогда в церкви уже читал): «Тебе надо в Церкви служить». Он первым в меня эту мысль заронил. И я стал к этому готовиться. Было мне тогда лет двадцать. А поступил в семинарию я уже лет двадцати восьми. Довольно большой период готовился, занимался, книги читал, что в дальнейшем помогло мне окончить семинарию за два года и академию – за полтора. Я уже был подготовлен. И это хорошо. Потому что у меня тогда уже в семье ребёночек был. И надо было как-то семью кормить. А в семинарии, у меня хоть и была повышенная стипендия, но всё равно это, конечно, слёзы.
Ещё вот какая особенность была у отца Тавриона. Он всегда проповедь произносил и служил, опустив глаза вниз. Только изредка вдруг у него глаза поднимаются, и он смотрит на кого-то. И такое ощущение, что он прямо из глаз стреляет или как будто это какой-то такой прожектор – раз! – в одну секунду. И опять отводит глаза.
И ещё такая была у него особенность, что он всегда на Евхаристический канон надевал красное, алого цвета, шёлковое блестящее облачение. И он любил, чтобы весь алтарь у него всегда был бы украшен цветами. То есть в какое время ни приезжаешь – зимой, летом, осенью или весной – всё время ощущение Пасхи. И службы проходили с необычайным подъёмом. Очень мощно, впечатляюще. И проповеди у него были огненные. Они изданы в аудио-варианте. Конечно, это не совсем то. Всё-таки даже в записи звуковой есть какие-то потери.
Да, ещё одно чудо вспомнил. Я повёз туда, к отцу Тавриону, свою маму. У моей мамы возникла проблема. Мой брат поссорился с женой, и жена (как часто бывает у женщин) забрала сынка и сказала: «Больше вы вообще его не увидите». Мама страдала, как раненая тигрица. Это первый внук. А внуков любят всегда гораздо сильнее и ярче, чем детей. Ребёнок для женщины – это всё-таки что-то новое, и она часто бывает не готова. А внук… Все силы души направлены на него. Я помню его. Он и сейчас маленький мальчик – чуть-чуть за сорок. Он был очень хорошенький такой. Просто необыкновенный. Его всё время хотелось целовать. Я чувства мамы очень хорошо понимаю. Мама задумала внука украсть. Это может вызвать улыбку, понимаю. Но моя мама была особенной женщиной. Она не только могла коня на ходу остановить, но даже и локомотив, а, когда он остановится, завязать его в узел. Это очень мощный был человек. И я твёрдо знал, что если моя мама захочет украсть, то она украдёт. А я, конечно, считал, что этого делать нельзя. И правильно считал, потому что отношения восстановились. Раздирать их дальше не было никакой нужды. Мальчик никуда не ушёл от семьи. И, несмотря на перипетии родителей, он оставался в поле влияния любви и дедушки, и бабушки, мамы, и папы, и дядей своих. К отцу Тавриону все заходили по одному. Дошла очередь до моей мамочки. Я говорю: «Ну, иди!» Она пробыла у него недолго. Вышла. Ну, не вся в слезах, но слёзы были на щеках. Я говорю: «Ну, что он тебе сказал?», она сразу не могла ничего сказать. Но потом рассказала. Как только она к нему вошла, он её остановил: «Ты что задумала?» И всё. Вылечил её одним таким вопросом. Удивительным. Она уехала усмирённой, кроткой. И из этого потом много хорошего вышло.
Вот то, что про отца Тавриона. Вроде все, что помнил, рассказал. Потом отец Таврион умер. И как-то все, кто к нему ездил, осиротели. Такое вот чувство бывает. Разница в возрасте. Некоторые ездили к нему на могилку и как-то там изливали свои нужды.
А я подумал, что надо бы найти какого-то ещё такого человека, к которому можно ездить хотя бы раз в год. И, общаясь с ним, получить какой-то заряд, если допустимо это слово в данном случае, на следующее время. Вот, и я услышал, что есть такой отец Иоанн Крестьянкин. Очень красивое сочетание: Иоанн Крестьянкин. Как во многих службах сказано: «По имени и житие твое». Когда говоришь: «Отец Таврион», представляешь такого старца-пустынника с длинной бородой. Он такой и был. Отец Иоанн Крестьянкин – такое что-то доброжелательное, даже весёлое. Имя его и фамилия как-то дополняют его образ.
Приехали мы к нему с женой и ещё с кем-то. Не помню, с кем. Жена моя много у него чего-то спрашивала, а я сидел и ничего не спрашивал. Вот как раз тогда отец Иоанн эту фразу и произнёс: «А мне достаточно смотреть на тебя». По-моему, это была инициатива жены – съездить к нему. Я съездил. Она говорит: «Ну как?»
Отец Таврион и отец Иоанн совершенно не похожи друг на друга, хотя оба сидели и принадлежали практически к одному поколению. Но отец Таврион сидел, как говорится, в раньшее время, а отец Иоанн уже после войны. Ему довелось даже в Москве служить. В Измайлово. Он вообще-то был московский клирик. Он не сразу принял монашество, а уже потом. Приехал в Псково-Печерский монастырь и там стал монахом.
У меня даже есть его фотографии детские. Мальчик в школьной форме. Очень симпатичный такой. И его молодого есть фотографии. От отца Тавриона тоже несколько есть фотографий. Одна тоже сразу после рукоположения. С Владыкой Павлином. Оригинальная такая фотография. Я даже забыл, как она у меня оказалась.
И жена меня спрашивает: «Ну, какие у тебя впечатления?» Я: «Никаких вопросов. Совершенно тоже такой святой человек». Вот интересно – два разных человека. Но вот то, что в них жила благодать, было даже для такого молодого человека как я совершенно очевидно.
И без всяких пауз я стал ездить к отцу Иоанну после смерти отца Тавриона. Так моё сиротство и кончилось. Я поэтому даже особо и не горевал об утрате для себя общения с отцом Таврионом. Хотя всё было по-другому. У отца Иоанна в келье можно было целый час провести. Отец Иоанн много говорил, причём много говорил сам. Можно было и не спрашивать. Но на вопросы он очень кратко отвечал. Он как бы стремился сам всё человеку сказать, всё, ему необходимое. А вопросы как бы тут даже лишними были. Он хотел нам сообщить нечто более важное, чем наши дурацкие вопросы.
Расскажу одно чудо. Я уже служил в Москве на Алтуфьевском шоссе. Однажды приезжает одна прихожанка и говорит: «Отец Иоанн велел Вам, отец Димитрий, передать следующее. Если Вам в руки попадётся вдруг человеческая кость (даже одна), над ней нужно совершить чин отпевания и похоронить». Женщина эта была довольно чудная, и я особого значения не придал этим словам. Но тогда я помнил всё, и это я не забыл. Вот видите, помню даже до сих пор. Проходит какое-то очень незначительное время, сколько – не могу сейчас сказать, может, неделя, месяц, и мой приятель-художник говорит: «Слушай, у меня в мастерской лежит череп. Я не знаю, что с ним делать». Я ответил: «Ну, отдай мне». Я вообще всякие кости очень люблю. У меня в деревне целая коллекция черепов разных крупных животных. Черепа очень красивые. Я даже когда-то мечтал о черепе саблезубого тигра. Или хотя бы о гипсовой его копии. Но не удалось. Все мои такие ухищрения – я даже в Палеонтологический музей ходил, даже в Монголию собирался съездить, чтобы там какую-то крупную кость найти – не помогли. Черепа чрезвычайно скульптурны и красивы. Могу на них смотреть прямо подолгу. И я только из этих соображений решил этим не нужным ему черепом завладеть. Но, когда я взял его в руки, мне сразу вспомнились слова отца Ивана. Я тут же нашёл коробочку, положил туда этот череп, заклеил её аккуратно и поехал на кладбище. А оно прямо напротив нашего храма. Кто был в конце Алтуфьевского шоссе, знает. Нашёл удобную могилку, чтобы можно было копать и никого не побеспокоить. На кладбище том давно уже никого не хоронят. Совершил полным чином отпевание. И до сих пор очень счастлив, что мне удалось исполнить это послушание. Может быть, на Страшном Суде это зачтётся каким-то образом. Вот такое интересное событие. Я потом отца Ивана не спрашивал, что это означало. Потому что он мог и забыть. Умер он более девяноста лет, как вы знаете. И мне даже удалось участвовать в его похоронах.
Такой в моей жизни был святой человек. Отец Иоанн. Но о нём много написано книг. Можете почитать. В частности, и «Несвятые святые». Очень хорошо отец Тихон написал. Он даже снимал его на плёнку. И фильм по телевизору потом показывали, где отца Иоанна очень много. Есть проповеди его. И мы в рамках нашего прихода издавали его неопубликованные проповеди. Через двух женщин, которые и сейчас живут недалеко от Псково-Печерского монастыря, в городе Печоры. Остался целый архив, который они никому не хотели передавать. Но потом что-то вот решили мне отдать. И мы это издали. Это не пропало, чему я очень рад. И мы в этом поучаствовали.
Отец Павел (Иеромонах Павел Троицкий).
Я же его не видел. Мы с ним общались только через письма. Отец Павел, последний монах Данилова монастыря, тоже умер, когда ему было уже за девяносто. Когда он оказался на свободе, он жил на нелегальном положении. И, когда открывали Данилов монастырь, к нему даже обратились и спросили, не хочет ли он как-то объявиться. Но он сказал: «Я для всех уже умер». Жил в глубоком затворе, гулял только ночью. Ночью же служил литургию. Каждый день. Такой был человек.
С некоторыми священниками (до десяти человек) он общался через письма. Была такая схема: звонят по телефону и говорят, что приехал от отца Павла человек, то есть, если кто хочет отцу Павлу что-то передать, пишите письмо. Писали и передавали этому нарочному. А он в ответ передавал ответ отца Павла на предыдущее письмо. Большей частью так бывало: ты пишешь письмо – ночью обычно, потому что всё всегда впритык бывало, и уже утром ты получаешь письмо от отца Павла. Это был ответ на предыдущее письмо. Но в этом письме, которое было написано с неделю назад, он отвечает тебе на те вопросы, которые были написаны в письме, которое ты ему писал этой ночью. То есть он всегда отвечал на вопросы за несколько дней до того. До самого вопроса. Он жил в таком мире, в котором времени нет. Для него что неделя назад, что неделя вперёд – это было совершенно одинаково. Однажды в письмах отца Варсонофия Оптинского я прочёл следующее. Он пишет какому-то своему адресату: «Если я захочу, я смогу видеть тебя в любой момент, где бы ты ни был и что бы ты ни делал». И отец Павел тоже так часто писал. Особенно, когда мы, все друзья, собирались служить литургию, он в следующем письме писал: «Я был с вами». Иногда даже указывал нечто, свидетельствующее о том, что он видел то, что там происходило. Каждое чудо отца Павла – это его письмо. Оно всегда собой являло какое-то чудо.
Я уже об этом случае писал в книге про отца Павла, но могу еще раз помянуть. Я накопил денег для того, чтобы купить какое-нибудь летнее жилье. Чтобы с семьёй там проводить отпуск. И однажды я ехал на электричке в храм. Мы тогда ходили в храм села Акулово, в Покровский храм. Это следующая остановка после Одинцово. Называлась она Отрадное. Но сел в поезд, который шёл только до Одинцово. В Одинцово вышел. Там столб. А на столбе объявление: «Продаётся дом». Прямо на этой линии. Станция Баковка. Такое интересное название. И пять минут до электрички. А линия эта как раз нам подходящая. Потому что храм этот был нам родной. Я там начинал ещё алтарником. Недолго. Но несколько месяцев там прислуживал. Взял этот адрес. Позвонил. «Да, приезжайте, осмотрите». Договорились о встрече. Оказалось, это не дом, а полдома. Такая пятистенка. Очень удобно. Сам дом я не осматривал. Но так всё ладненько, крепенько. Вполне. И сумма денег как раз такая же, какая у меня есть. Я думаю: «Господь прямо чудо послал». С тётенькой договорился и даже какие-то мероприятия провели с местной властью, чтобы всё оформить. И тут приходит письмо. От отца Павла. Я срочно пишу отцу Павлу вопрос, но отец Павел отвечает мне в письме другому моему другу. Он пишет: «А отцу Димитрию никакого дома покупать не надо». И двумя чертами подчёркивает. Я еду к этой женщине: «Простите. Обстоятельства изменились. Ничего не могу сделать. Я отказываюсь». Она, конечно, очень расстроилась. Я, понятно, не стал ей объяснять, в чём причина.
Вскоре после этого меня вызывают к одной прихожанке в два часа ночи. Она, дескать, умирает. Я приезжаю на такси. Тогда машин ни у кого не было. Лежит Елена в коме. Агонизирует. Кто медик, знает, что такое агония. Может, кто и видел. Зрелище такое не очень лёгкое для психики. Я говорю: «Лена, если ты меня слышишь, подними руку правую». Она подняла. «Опусти!» Она опускает. «Теперь левую подними». Она поднимает левую. «Опусти». Опускает. «Я понял – ты меня слышишь». Я её пособоровал и причастил. Устал, конечно. И поехал домой. Приехал домой, через час мне звонят: «Отошла». И оказывается, она написала завещание, в котором она оставила мне в деревне свой дом.
Мы этим домом пользуемся. Правда, его пришлось перестраивать. Потому что он был такой гнилой. Парень один – он потом стал священником, а сейчас он уже умер – мне помогал. Мы с ним вдвоём строили. Он говорил: «Надо новый. Из этого дома ничего не выйдет». Я: «Откуда столько средств? Сейчас купим двенадцать брёвен и починим». Купили. Стали дом поднимать. Снимаем одно бревно – гнилье. Второе – гнилье. Пятое – гнилье. Стали подсекать тринадцатое – тоже гнилье. Весь сруб – сгнил. Осталось в прирубе только несколько целых бревен. Мы их потом использовали для кухни. Он: «Я же тебе говорил». Да, вот не послушался я, и получилась двойная работа. И этот разбирать, и новый собирать. Даже дороже вышло в конечном итоге. Но – тем не менее.
Это такой был домик, что когда в него входишь, видишь белый свет, как в окне, так всё в углу разъехалось. Елена на зиму затыкала всё тряпками. Но место очень хорошее. А так как это Московская область (этот край называется глубинкой), там нет ни газа, ни дороги. Хорошо, есть электричество. Зато не каждый день. Когда рассказывают про «Газпром», какая это «Сила Сибири», я всегда вспоминаю ту деревню, в которой провожу лето. У нас никакой «Силы Сибири» там нет. Если хочешь газа, привози с собой баллон, и на лето хватит. Понемножечку.
Несвятые святые в жизни отца димитрия смирнова часть 1
Загорск, Сергиев Посад, Хрущёв, храм Илии Пророка, Троице-Сергиева лавра, Акулово, Отрадное, о. Таврион, духовная жизнь, старчество, келейник о. Тихона, Сергий Радонежский, икона, благословение, благоухание, исповедь, крестины, сила Божия, немощь, кротость, ведение, прозорливость, матушка, ссылки, исповедница, память, исповедь перед Богом, святой человек
икона «Достойно есть», исповедник, ссылка, лагерь, монастырь, память, почерк, щебёнка, каторжный труд, донос, чудо, песни, гости, академики, митрополиты, зарубежные архипастыри, юродство, возрождение Церкви, возрождение деревни, забота о детях, искусство, воспитание детей, Поль Сезанн, отец банкир, таджики, Иоанн Дамаскин, деревенский труд, внутренняя сила, обаяние, любовь, древние монахи, отсутствие попечения, монашеские обеты, обет нестяжания, дед-лесовик, смирение, Евангелие, русские люди
Ещё о ком я хотел рассказать. Да. Отец Тихон (Протоиерей Тихон Пелих).
Отец Тихон тоже был святой человек. Был он учителем средней школы в Сергиевом Посаде, потом переименованным в город Загорск. Загорский – это такой гражданин, соратник Ленина, который никогда там не был. Поэтому и назвали Сергиев Посад городом Загорск. Местные жители практически и не знали его. Хотя там есть памятник этому человеку. Я забыл имя этого человека. Когда был семинаристом, помнил. Но, если кто сгорает от любопытства, это легко сейчас найти.
Вот отец Тихон служил там в школе. В пятьдесят лет стал священником и прослужил в священном сане ещё тридцать шесть лет. Когда лавру закрыли при Хрущёве, он хранил у себя все антиминсы лаврские, то есть был таким доверенным лицом. Это говорит о том, что этот человек был глубоко церковный и известный всем в лавре своей молитвенностью. И человек чрезвычайно ответственный, коль ему доверили такие святыни. Когда лавру открыли, он принёс обратно все эти антиминсы.
Я с ним познакомился опять-таки через храм Покрова в Акулово. Когда его отправили за штат по дряхлости, то попросили очистить помещение. И его принял к себе настоятель храма в Акулово. Он дал ему и жилье, и место, и возможность служить, когда он пожелает. И они со своей супругой Татианой доживали там последние годы. Супруга умерла несколько раньше. Оба похоронены за алтарём этого храма.
Отца Тихона очень люди любили. Я его посещал, ещё когда он был настоятелем храма, что возле лавры стоит, в честь Илии Пророка.
Перед тем как рукополагаться в священный сан, каждый мирянин проходит исповедь за всю жизнь. Я поехал к отцу Тихону, но его не застал. А надо было делать это срочно (как у нас всегда срочно всё), поэтому я к отцу Науму пошёл и у него поисповедовался. А второй раз, по-моему, уже у отца Тихона. Я служил с ним. И даже не один раз. Помню, когда он выходил из храма, весь народ его всего облеплял. И весь этот улей так и шёл с ним к дому, где он обедал. Такое чудесное зрелище. А я играл роль охранника, используя свой «маленький рост». Оттеснял от той тропинки, по которой он шёл, честную публику.
Вот, отец Тихон приехал в Отрадное и стал там жить. У меня был друг, которого я вначале стал возить к отцу Тавриону. Он был физиком, Физтех ончил. Отец Таврион посмотрел на него два раза – и всё, он стал православным, стал келейником отца Тихона на всю его оставшуюся жизнь, жил при нём, работал сторожем. Он всегда мечтал быть у какого-нибудь старца келейником, чтобы научиться духовной жизни.
Отец Тихон там провёл последний этап своей жизни, когда он начал старчествовать. Принимал всякий народ, и духовенство, и матушек, и их детушек, и вообще всех, кто бы ни приезжал. Он принимал людей. И всегда, когда служба была в этом храме, он был на литургии. Ходил он очень плохо, такой шаркающей походкой. Один глазик у него совсем не видел, второй видел еле-еле. Но вид у него был очень интересный. В Отрадном есть икона – «Явление преподобному Сергию Матери Божией». Это известное событие из жития преподобного. Явилась преподобному Сергию Матерь Божия. И там на той иконе – точно отец Тихон. Он был такой, прямо благоуханный человек. Когда он благословлял своей дрожащей ручкой и когда ты эту ручку целуешь, то целуешь как будто мощи благоуханные. Такой особый, присущий только мощам тончайший аромат. Глазки у него были голубые. Отец Тихон как будто бы не слышал, а иногда даже казалось, что он спит на исповеди. Но те, кто были поближе, знали и продолжали изливать свои горести или радости.
И был такой эпизод. В те времена храмов было мало. В субботу и воскресение много было крестин. И раз пришла толпа. Крёстные, родители, детки. А один такой здоровый парень, когда увидел, что люди встают на колени перед отцом Тихоном, так на него посмотрел и говорит: «Неужели этот дед ещё что-то соображает?» Сидит такой с закрытыми глазками. Голова совершает такие движения старческие. Знал бы он вообще, что это за человек! Внешне – полная немощь. Но сила Божия в этой немощи всегда совершалась.
Иногда доходило до случаев совершенно смешных. Вот он исповедует меня и вдруг спрашивает: «Батюшка, как Вас зовут-то?» – «Дмитрий» – «А. Ну как Людочка поживает?» Так интересно: забудется – и вдруг в голове полная картина.
И ещё был такой случай. Часто после службы приглашали с ним чайку попить. А электрички там ходят по расписанию, понятное дело. И сами понимаете, что это такое, когда ты вечером опоздаешь на электричку. Можно ещё сорок минут ждать следующую, тем более что Отрадное – остановка не шибко популярная, и много поездов проходит мимо. Поэтому, когда подходит время очередной электрички, хочется уже встать и идти. А отец Тихон как-то не то, что не отпускает – он был кротчайший человек, никогда никому ни слова поперёк – но то ли жестом, то ли веждама помаванием, но как-то останавливал. Ну, думаешь, будь что будет. Потом говорит: «Ну всё, вам пора». Благословляет, и пошли. Оказывается, двух электричек вообще не было в расписании. То ли электроэнергию экономят, то ли какой-то ремонт. Это не значит, что он как-то подбирал, но как-то получалось, что у него какое-то ведение открывалось. И таких эпизодов его прозорливости было очень много. Практически каждый раз. Сейчас, конечно, многое уже забылось. Но вот я вспомнил эту всю горницу, в которой мы были, в которой мы сидели. Я представил всё, и сразу вспомнил про электрички.
Матушка его тоже уже была старенькая, ей было крепко за восемьдесят, под девяносто. Она тоже в ссылках была. Её ссылали за веру православную. Исповедница. И к закату её жизни у неё что-то стало происходить с памятью. Она что-то спросит и через пять минут забудет. И спрашивает ещё раз. Я удивлялся. Если этот вопрос обращён к отцу Тихону, он всегда кротко отвечал, как будто она спрашивает в первый раз. Не раздражался никогда. Это было феноменально.
Потом он уже ослаб до такой степени, что не мог дойти до храма. И тогда кто-то из священников, чаще – настоятель, приносил Чашу туда, в дом. И вот однажды я присутствовал тоже при таком одном чуде. Отец Тихон исповедовался перед Чашей, которая стояла сперва на столе, а потом он её взял в руки. То ли даже я принёс эту Чашу его причащать, уже не помню). И это был что-то совершенно потрясающее. Я даже не могу спокойно сейчас это вспоминать. Потому что как будто тебя взяли туда, где тебе быть не положено. Видеть человека, который исповедуется своему Богу, причём человека святого. Это, конечно, на всю жизнь произвело впечатление. И очень важно оказалось для души. Я сейчас благодарен тому, что вспомнился вот этот эпизод.
Знаете, я даже не думал, что столько всего я вспомню.
Вспомнил ещё про одну святую. Это такая была схимонахиня Агния. Такая удивительная женщина, которая осталась вдовой в сороковом году. Муж её умер накануне войны. А у неё было десять человек детей. И она их всех вырастила. Как говорили тогда, подняла. И все выросли верующими. Хотя степень этой веры, понятно, разная. И от своих детей она тоже много горя хлебнула. Была могучая женщина. И она мне рассказывала, как Господь во время войны ей помогал. Она говорила: «Мы не голодали ни дня». Бывало даже такое: совершенно в доме пусто, она выходит из дома и под фонарём находит стопку карточек продуктовых. Говорила: «Никогда такого не было, чтобы мои дети ходили грязные».
Мне недавно директор нашей гимназии рассказала. У двоих детей она обнаружила на спортивной обуви, в которой они должны заниматься физкультурой, подошва подвязана к самому ботинку верёвочкой. Это говорит о том, как родители относятся к тому, как выглядят их дети. Хотя – пожалуйста, поезжай в наш детский дом и выбери любую обувь, раз ты такой бедный. А уж если объявление дать с амвона: «Принесите, пожалуйста, обувь такого-то размера для мальчика или для девочки», принесут два кубометра обуви. Но тем не менее такое отношение бывает. Я сразу вспомнил матушка Агнию. Никогда в жизни ее дети не ходили по деревне грязными.
Почему я вдруг её вспомнил? Потому что она так же молилась Богу, как и отец Тихон. Но это на меня такого впечатления не производило. Только в первый раз. Я к ней приезжал каждые три месяца. Она изъявила желание собороваться каждый пост, и я решил, что раз она так хочет, я буду её соборовать.
Я даже однажды Великим постом рекорд совершил. Я в один день пособоровал шесть раз. Тогда храмов было мало, священников было ещё меньше. Слава Богу, мы тогда были молодыми, и это всё было гораздо проще. Я вот два дня назад двоих отпел и уже устал. А шесть раз пособоровать! Уже язык совершенно не ворочался.
И вот с матушкой Агнией, пока она не отошла ко Господу, лет десять мы общались. Не могу точно сказать, сколько точно лет, у меня цифры никогда не укладываются в голове. Я её соборовал и причащал. Поэтому общение у нас было довольно частое и плотное. Она человек такой необычайной веры. Но помимо того, что она была очень набожна (что естественно), поражало ещё следующее. Ведь она женщина была неученая и жила в деревне. Деревенская была. Но как она знала Священное Писание! Потрясающе. С ней так было интересно говорить. И, конечно, никогда это из памяти совсем не уйдёт – как она молилась Богу. Перед иконой, которая у неё стояла на столе, большая такая. Икона Спасителя. Мы с ней сидим за столом, разговариваем, и она вдруг останавливается, и к Нему обращается, как будто Он с нами за столом сидит. И возникает такое ощущение, что ты – опять же – немножко не туда попал.
Да. воот ещё что можно рассказать. Потому что много я и не могу рассказать. Как-то к ней прихожу, она говорит: «Помолись…» – и называет имя – «Мой бывший сын умер». Она так серьёзно воспринимала своё монашество, хотя жила в городской коммунальной квартире, что раз ты умер для мира, ты умер и для своих детей. То есть у неё не было каких-то слёз, переживаний. Она была очень такой серьёзный человек. Кремень.
И последнее, что я хочу рассказать, это я сразу хотел рассказать в самом конце. Это святая, которая жила в нашем приходе. Звали её Шура. Фамилию её я не помню. Но помню только каждую морщинку на её лице и такие вот глаза цвета сапфира. С тридцати метров видно, как сияют её глаза. У нас есть один человек в приходе, я его очень люблю, тоже к нам ходит двадцать пять лет. Очень такой чувствительный человек. Он однажды спросил меня: «А кто это?» Я говорю: «Это святая».
Вот всё, что я хотел рассказать. Я человек сентиментальный. Вы уж извините, что были такие паузы, когда я не мог с собой совладать. Но это для меня очень интимный момент. Надеюсь, что это, может быть, для кого-то из вас будет полезно. Поэтому я решил впервые об этом поведать. Ну и, естественно, когда я окунулся в эти воспоминания, как мне кажется, они дали мне самому возможность понять, что такое в жизни настоящее христианство. Потому что я из настоящих святых видел не одного человека, а целый такой сонм. И мужчин, и женщин.
Ну вот, спасибо за ваше внимание.
Вопрос из зала: Знаете ли Вы кого-то сейчас таких как отец Таврион или отец Иоанн?
Отец Димитрий: Не знаю. Это ж тоже, знаете, не по наследству передаётся. Люди как-то вырастают. Я Шуру знал двадцать лет, и она не сразу стала такой. В Церкви всегда есть святые. Только вот они уходят как бы в глубину. Люди на них смотрят, и им даже в голову не приходит, что это святые. Как с отцом Тихоном, вот тот парень сказал: «Неужели этот дед что-нибудь соображает?» Замечательный эпизод.
Да, вот еще про отца Павла Груздева хотел рассказать. Забыл. Это такой замечательный был старец. Отец Павел служил в Ярославской области, если мне память не изменяет. И мы к нему ездили каждый год, а иногда и два раза в год. В основном на праздник иконы «Достойно есть». Это тоже одна из главных икон Афонской горы. Она находится в Карее, где находится правительство Святой Горы Афон. Когда-то один человек (в конце девятнадцатого или начале двадцатого века) заказал эту икону там размером в подлинник этой иконы. И её прислали в это село. Там стоял очень красивый храм восемнадцатого века, и там довелось служить отцу Павлу.
Он тоже был исповедником. Был и в ссылке, был и в лагере. Человек, который нигде не учился. Его воспитывали в монастыре монахини. И образовывали. Как многие русские люди, он был чрезвычайно талантлив. Он всё богослужение знал наизусть. Обладал очень хорошей памятью и совершенно замечательным почерком. Есть его тетради. Просто не налюбуешься, как красиво и каллиграфично он писал. Хотя в последние годы глазки его стали плохо видеть, он даже лечение проходил.
Он в лагере работал, как мне запомнилось, они мостили дороги щебёнкой. А щебёнку делали вручную. Берутся камни, их разбивают на более мелкие фракции и этим мостят. Тяжёлый такой каторжный труд. Но так как он был из крестьян, это ему было вполне по силам.
Попал он в лагерь по доносу. Один человек на него написал бумагу. Я уже не знаю, по какой причине он это сделал, но отец Павел потом с ним встретился. И сказал ему такую интересную фразу, которая меня очень поразила. Отец Павел рассказывал, что, когда тот попросил у него прощения, он ему ответил: «Мы же пока не на Страшном Суде». Отослал его к Страшному Суду.
Был такой однажды случай, как Господь сотворил чудо с отцом Павлом. Он очень плохо видел, и служить ему было трудновато. Однажды во время богослужения он засадил в палец занозу и вышел из храма, чтобы свет дневной дал ему возможность вытащить занозу. И в это время купол храма упал на престол. Так что, если бы он там стоял, убило бы насмерть. А так отец Павел остался жив и ещё много лет служил. Но служить уже не в этом, главном, приделе стал, а в боковом. Не знаю, в каком состоянии сейчас храм, но тогда некому было крыть кровлю, дожди постепенно размыли кладку в куполах, и этот главный купол упал.
Всегда у отца Павла пели песни. Какие-то особенные песни. Все знают песню его самую любимую. Это песня про ветку, в которой отражается судьба человека. Ветка плывет по реке, потом доплывает до моря. Я слов, конечно, не помню. Но очень душещипательная была песня, и все, кто приезжал в гости к отцу Павлу, обязательно её пели.
К отцу Павлу приезжали очень многие знатные гости. Там можно было увидеть академиков, митрополитов, зарубежных архипастырей.
Он вообще так немножко юродствовал. Ходил босиком и особенно тщательно не причёсывался. Всегда ходил в рубашке навыпуск и в крестьянских штанах.
Я помню его такую фразу: «Церковь может возродиться, а деревня уже никогда». Сколько уже лет прошло, как он помер, и мы сейчас наблюдаем его правоту. Ничего в деревне не происходит, да и произойти не может.
Мы недавно говорили с одним человеком по поводу другого человека, который, имея несколько детей никоим образом не озабочен тем, чтобы их как-то прокормить и одеть. Обеспокоена этим только одна жена. А муж занимается искусством. Я говорю ему, что самое главное искусство из всех искусств – это воспитание детей. остальное второстепенно. Когда великий художник Поль Сезанн был уже пожилым известным метром (а при жизни у него всего одна выставка была, и, по-моему, он всего одну работу смог продать), когда к нему приходил молодой художник и приносил свою работу, он всегда задавал вопрос: «А у Вас отец банкир?» – «Нет» – «Тогда бросайте занятие живописью». У Сезанна отец был банкир, он давал сыну какую-то денежку на прожитьё. И тот смог заниматься живописью. И даже создал целую систему живописного подхода.
А тот человек, с которым мы дискутировали, сказал интересную фразу. Я ему привёл в пример одного таджика (про него я и в проповеди говорил), который живёт недалеко от той деревни, про которую я вам рассказывал. Он ходит и у каждого хозяина через забор спрашивает, нет ли какой работы. Я нашёл ему работу и позвонил ему вчера. А он отвечает: «Не надо. Уже нашёл». То есть человек для того, чтобы прокормить своих детей в Таджикистане, где жена его осталась, ищет. Как ищет каждое живое существо, чтобы прокормить своих детей. А работу я ему нашёл – колоть дрова. Я его даже в прошлом году научил. Говорю ему: «Поколи дров». А он начал с колуном ковыряться и ничего не может. Ну не умеет. У них же там, в Таджикистане, нету дров. Это тебе не Россия. Но мужик сильный. Я показал ему, как дрова колоть. Он поколол. Довольно быстро. Вот человек и сказал: «Если художник начнёт колоть дрова, ему потом невозможно будет вернуться к живописи». Действительно, если скрипач будет колоть дрова, уже со скрипкой будет покончено.
Но тем не менее всякие бывают приоритеты. Когда Иоанн Дамаскин стал монахом, ему игумен запретил писать стихи. Хотя он был самый известный поэт того времени в Сирии. Так что вот такие всякие дилеммы возникают.
Но отец Павел любой труд деревенский мог совершать. И был чрезвычайно человек приятнейший. Я к нему привозил и писателей, и поэтов. И все просто в него влюблялись. Это был человек такой внутренней силы, и обаяния, и любви. Совершенно как древние монахи. Совершенно никакого попечения. Монах же дает обеты, чтобы не владеть ничем. Отцу Павлу это удалось во всей полноте.
Есть один эпизод. Он описан в литературе. Даже неоднократно. Могу рассказать. Может, я что-нибудь перевру, но смысл такой же. Однажды отец Павел поехал в столицу. То ли в Питер, то ли в Москву. Но факт тот, что он пришёл в столовую. Захотел поесть. Встал с подносом. Взял обед. Что-то заплатил. Поставил обед на стол и за чем-то отошёл. За ложкой или ещё чем. Вернулся и увидел, что некоторый человек сел за его столик и с его подноса ест суп. Отец Павел подумал: «Ну, наверное, голодный». Подошёл к своему подносу, взял второе и стал есть. Тот вылупил глаза. Представьте, дед перед ним сидит с такими линзами, которые увеличивали глаза. С серебряными вьющимися волосам до локтей. Такого маленького роста и босиком. Ворот расстёгнут. Руки – как скульптура Конёнкова «Дед-лесовик». Вполне можно перепугаться. Быстро выпил компот и ушёл. Отец Павел посмотрел – а чемодана-то его нет. Он понял, что тот мужик спёр его чемодан. Расстроился отец Павел. Потом оглянулся, а возле соседнего столика стоит его чемодан. И поднос с обедом. То есть он съел второе этого мужика. А тот так растерялся и испугался, что не смог отстоять свой обед. Не помню уж, съел ли отец Павел свой обед. Но была с ним такая история. Оба два смиренных русских человека поступили по Евангелию. И благодаря этому чемодану случилась такая красивая назидательная история.