н п таньшина биография
НАТАЛИЯ ТАНЬШИНА. ИСТОРИЯ ЛЮДЕЙ
ПРОСТО И ХОРОШО
Наталия Петровна, в научных кругах Вас ценят благодаря Вашим статьям, книгам и публикациям в различных изданиях как специалиста по истории Франции и российско-французским отношениям в 19 веке, широким кругам российских любителей истории Вы знакомы по передачам телеканала «365 дней-ТВ» и радио «Маяк». У Вас много постоянных слушателей, поклонников. Скажите, как бы Вы ответили на такой вопрос: зачем современному человеку в эпоху интернета, википедии и фаст-фуда могут быть нужны глубокие исторические познания?
Вопрос, который Вы задаете – из категории вечных. Мы все прекрасно знаем, что лучше учиться на чужих ошибках, чем на своих, и надеемся, что осознание чужих ошибок позволит не сделать их самим. Но мы же знаем, что история, к сожалению, никого ничему не учит, и вот уже не одну тысячу лет человечество наступает на одни и те же грабли. В истории все уже было, и не единожды – все повторяется, меняются только имена и даты. Но люди упорно продолжают совершать те же ошибки… С другой стороны, как сказал еще Джон Локк, отец классического европейского либерализма, «История – великая учительница благоразумия и нравственности и поэтому наука совершенно необходимая». Эпоха фаст-фуда, интернета, «клипового мышления» не может не влиять на развитие истории как науки; при любом состоянии общества она эволюционирует и не может оставаться статичной. Развитие истории в условиях «общества потребления», массовой культуры вовсе не означает только некое понижение планки, «массовизацию» исторического знания – массовый продукт тоже может быть качественным. Возьмем, например, знаменитую «художественную фабрику» Питера Пауля Рубенса. Рубенс был не только гением кисти, но и гением организации творческого процесса, поставленного на поток. Но качество произведений от этого не страдало. Хотя это, скорее, уникальный случай в истории.
Я согласна, что история должна быть понятна и доступна широкому и неподготовленному читателю. Это не значит, еще раз повторю, сознательное понижение уровня. Как говорил в свое время великий Гете, есть три степени выполнения чего-либо: плохо и сложно, хорошо и сложно и, наконец, просто и хорошо. Вот и историк может доносить свои знания просто и хорошо. В этом отношении упомянутое Вами и любимое мною радио «Маяк», в частности, утреннее шоу Сергея Стиллавина с рубрикой «8 марта» является яркой иллюстрацией того, как история или истории, рассказанные специалистами-профессионалами, могут идти в массы. Собирается, например, студентка в университет, и, выпивая чашку утреннего кофе, узнает, что во времена королевы Виктории девушка одна, без сопровождения, не могла выйти из дома, но спокойно могла путешествовать с конем, ведь она находилась под его защитой!
Если же коротко, то историю мы изучаем для того, чтобы, в первую очередь, познать самих себя, осознать свое место в мире. Ведь главный вопрос, который задает себе человек, это вопрос о том, «кто мы, откуда и куда идем». Именно в прошлом человек пытается найти ответы на эти вопросы. Изучая прошлое, человек понимает, что он такой не один, что все, что с ним происходит здесь и сейчас – уже было, люди так же любили, страдали и надеялись. Как самые обычные люди, чьи имена канули в Лету, так и великие… То есть формируется некая связь времен, связь поколений.
ОПТИМИЗИРОВАТЬ СКОРО БУДЕТ НЕКОГО
В чем Вы видите главные проблемы современного преподавания исторической науки в России?
Проблемы в современном преподавании – это отражение проблем современного общества. Боюсь, что в вузах ситуация очень напоминает ситуацию в современной больнице: больные «мешают» докторам заполнять бумаги. То же самое – в высшем образовании: поток программ, рейтинг-планов, отчетов. В университетах проводят «оптимизизацию», а попросту говоря, сокращают. Ведь заработная плата в университете должна быть не ниже средней по региону. А какой самый короткий путь? Правильно, сокращение. Это как борьба с бедностью путем физического уничтожения бедных. Раньше преподаватели могли совмещать работу в разных университетах. Несколько лет назад с совместителями начали бороться, как с классом, и очень удачно: в вузах совместителей почти не осталось. И цель вроде бы провозглашалась, как всегда, правильная: не должен преподаватель бегать из одного конца города в другой на лекции и семинары, немного поработав в одном вузе, успев к окончанию пары в другой. Хочешь много зарабатывать – пожалуйста, трудись родном вузе! Но в родном-то вузе тоже оптимизация, и оптимизируют, т.е. сокращают, и штатных преподавателей: в «добровольном» порядке переводя, например, на 0,7 ставки. Зато показатели вуза растут, и зарплата, вроде как растет: людей-то осталось меньше. И, получается, никто не виноват в том, что вы не хотите трудиться на полноценную ставку!
Мне очень больно наблюдать за тем, что происходит с нашим образованием, с нашей наукой. Министерские чиновники так упорно нам пытались объяснить все прелести Болонской системы, и так упорно чиновники рангом пониже ее реализовывали на местах, что, боюсь, еще немного, и «оптимизировать-модернизировать» больше будет некого… Одно дело, научные споры о кризисе истории как науки, о кризисе исторического знания, о «поворотах» в истории – то антропологическом, то лингвистическом, то постмодернистском, это явление нормальное и закономерное, наука же развивается.
Другое дело, когда история сознательно изгоняется, удаляется из учебных программ. Если раньше студенты-историки изучали историю разных стран и регионов в разные периоды буквально до пятого курса, то сейчас все познание заканчивается на третьем курсе. А дальше – всякие дисциплины с очень умными названиями, направленные на развитие каких-то там компетенций… В результате просто отсутствует база, на которую можно опереться. Я часто обращаюсь к студентам с вопросом: «Помните, вы это изучали?» без всякой надежды на то, что они помнят… И дело не в том, что после сдачи экзамена все очень быстро забывается, такова краткосрочная память, а в том, что за два месяца невозможно изучить, например, новую историю стран Запада! Каким бы талантливым ни был бы педагог, и какими бы вундеркиндами ни были студенты! Когда я слышу разговоры на самом высоком уровне о том, что современный учебник истории должен быть похожим на западные комиксы – совсем немного текста, но очень много картинок (что поделаешь, клиповое мышление – нынешние дети не могут воспринимать много текста, не могут выслушать классическую лекцию!), мне становится совсем грустно…
НЕ ВЕРИТЬ В ДРЕВНИХ УКРОВ – ЭТО ВАЖНО
Помогает ли знание истории прошедших столетий в понимании сегодняшних политических событий? Отличается ли взгляд историка, например, на парижские теракты 2015 года или на конфликт в Новороссии от взгляда простого смертного?
И все-таки сведущий в исторических коллизиях человек всегда лучше оснащен в любых сложных жизненных ситуациях и никогда не поверит в существование «древних укров».
ИСТОРИЧЕСКИЙ ТРОГЛОДИТ
Существует ли у современных историков какая-то доминирующая философская концепция истории как науки? Или противоборство каких-то концепций? Собственно, кто является субъектом исторического процесса? Автор термина Геродот считал, что содержанием Истории является противостояние эллинов варварам, Гердер, что народы – это мысли Бога, Маркс почитал субъектами истории безликие классы, Шпенглер – цивилизации. А что нынче?
В вашем вопросе, по сути, сформулирован и ответ, Вячеслав, видно, что Вы в теме! Я уже говорила о так называемых «поворотах» или «вызовах» исторической науки. Сейчас это всем уже порядком надоевший постмодернистский вызов, хотя, конечно, постмодернизмом нынешнее состояние науки не исчерпывается. На мой взгляд, главный атрибут постмодернизма – это идея свободы. Свобода творчества, свобода поиска, свобода методов. Мне в этом отношении очень близок подход французской школы Анналов (хотя сейчас и раздаются голоса о том, что никакой школы Анналов уже не существует): за всеми процессами, социально-политическими катаклизмами, войнами, мы не должны забывать человека, и простого человека, и известного. Позитивизм тоже был нацелен на изучение великих людей, можете возразить вы. Но если изучали крупного политика – то почти исключительно сквозь призму его политической деятельности. Возьмите, к примеру, «классиков» марксизма. Маркса и Энгельса превратили в каких-то истуканов, без чувств и эмоций, хотя, конечно, среди революционеров было много «пламенных борцов». А ведь Фридрих Энгельс был очень образованным человеком, знавшим с десяток языков, но он отказался от карьеры ученого и посвятил свою жизнь, свои финансовые средства своему товарищу…
В условиях методологической свободы историку проще и интереснее творить, но и сложнее. Особенно когда подвергается сомнению возможность объективного исторического знания как такового. Сейчас часто говорят о том, что история – это конструкт воображаемого, что невозможно создать единую историю, а можно только создавать микроистории, что истории в единственном числе нет, а «историй» ровно столько, сколько историков, поскольку у каждого историка «история» своя, каким бы объективным и дотошным исследователем он бы себя ни считал. Французского писателя Андре Моруа как-то спросили, кто, на его взгляд, больше изменил ход истории – Цезарь или Наполеон. Он ответил: с тех пор, как существует цивилизация, никто не изменял хода истории больше, чем историки. Потому что история создается в сознании исследователя. Ведь историк не находит готовый ответ в прошлом, он реконструирует его. По тем кирпичикам, то есть источникам, которые ему удалось раскопать.
Все мы знаем расхожее выражение о том, что история – это «служанка идеологии». Но ведь это выражение не обязательно имеет негативную коннотацию. Историк в любом случае – это человек сегодняшнего дня, и так или иначе, даже бессознательно, он переносит современные стереотипы, стандарты, нормы на изучаемый период. Это тоже добавляет истории субъективности. В свое время Марк Блок отметил, что историк должен проникнуть в голову современников событий, понять психологию человека изучаемой эпохи. Идея очень верная, но как трудно ее реализовать! Мы зачастую не можем понять своих близких, своих современников-соотечественников, чего уж там говорить о людях, живших сотни лет назад! Наглядный пример – история Жанны д’Арк. Если оценивать ее «видения» с точки зрения современной психиатрии, можно сказать: да, у девушки были серьезные психические проблемы. Но это с позиций сегодняшнего дня. А в эпоху Средневековья визионерство являлось нормальным явлением. Человек не разделял этот мир и потусторонний. И голоса, и видения – это обычное дело, и такое случалось не только с Жанной. Но если история настолько субъективна, то что же остается? На мой взгляд, остается профессионализм историка, и не важно, к какой школе он принадлежит и какой методологии следует. Главное, саму эту школу сохранить, высшую школу, среднее историческое образование. Это банально звучит, но так оно и есть: будущего без прошлого не существует… Если и существует, то в антиутопиях… Но мне очень не хотелось бы быть каким-нибудь номером 2015, например. Помните, как мы дружно заболели патриотизмом и любовью к нашей родной истории, когда изобрели новый праздник, новую точку отсчета нашей государственности? Фильм создали, «1612». И стали называть его на западный манер: «шестнадцать-двенадцать». Вроде наша, российская история, но шестнадцать-двенадцать. Не хочу я быть номером двадцать-пятнадцать и быть «оптимизированной» системой, пусть даже и Болонской. Лучше останусь «историческим троглодитом», как говорят мои некоторые продвинутые аспиранты, и буду заниматься своим любимым девятнадцатым веком…
ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ВЕК – МОЯ ОТДУШИНА
Герои Ваших книг и статей – Талейран, русская политическая авантюристка княгиня Ливен, французский либеральный политик 1830-40-х годов Франсуа Гизо, один из первых европейских пацифистов граф Селлон. Кто у Вас на очереди? С какими еще историческими фигурами Вы хотели бы познакомить своих читателей?
XIX век для меня – это своеобразная отдушина. Хотя нам кажется, что ХХ век – это век кардинальных перемен, потрясений, в XIX столетии их было не меньше. Так получилось, но сфера моих интересов связана с постнаполеоновской, постреволюционной Францией, периодом относительно мирного и стабильного развития, когда король Луи Филипп позволил французам стать более богатыми и респектабельными. Но знаете, какими словами французы обозначили его правление: «Франция скучает»…
Кто теперь на очереди? Мне кажется, что история тем и увлекательна, что никогда не знаешь, кто и что тебя ждет за следующей дверью…
Таньшина Н.П. «Мне очень важно видеть ответную реакцию студентов»
Таньшина Наталия Петровна – доктор исторических наук, профессор кафедры Всеобщей истории Школы актуальных гуманитарных исследований Института общественных наук Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (РАНХИГС)
«Политическая борьба во Франции по вопросам внешней политики в годы Июльской монархии». М., 2005;
«Княгиня Д.Х. «Ливен. Любовь, политика, дипломатия». М.,2009;
Талейран. Гений дипломатии. М., 2014;
В соавторстве: Черкасов П.П., Таньшина Н.П., Намазова А.С., Федорова М.М. «Последние короли Франции. Меж двух смут». М., 2012;
Черкасов П.П., Рогинский В.В., Таньшина Н.П., Алешина О.И. «Два Наполеона. Взлет и падение». М., 2012;
Беседу вел М. Батшев
Наверное, я могу назвать несколько значимых Учителей в моей научной жизни, да и не только в научной. Сначала – это Маргарита Анатольевна Толстая, мой преподаватель новой и новейшей истории в Коломенском педагогическом институте, где я училась (я родилась в подмосковной Коломне). Именно благодаря Маргарите Анатольевне я оказалась на кафедре новой и новейшей истории Московского педагогического государственного университета. Почему благодаря ей? Потому что к концу пятого курса я для себя еще четко не решила, чем хочу заниматься – мне предложили на выбор: поступать в аспирантуру в МПГУ и заниматься историей Франции, или же поступать в аспирантуру в Коломне на кафедру политологии. В то время мы писали две выпускные работы, то есть, по сути, два диплома: один у меня был по истории (причем вовсе не по французской истории: «Октябрь 1917-го: взгляд с Запада); второй же – по политологии (у моей работы было очень замысловатое название: «Толпа как феномен политики: опыт компаративного анализа бихевиористской, неофрейдистской и марксистской парадигм»). Я оказалась на распутье, но в итоге новая история победила! Так я оказалась в Московском педагогическом государственном университете на кафедре новой и новейшей истории под руководством профессора А.М. Родригеса. Маргарита Анатольевна буквально передала меня из рук в руки профессору Ирине Аркадьевне Никитиной, доставив в коммунальную квартиру на улице Тимура Фрунзе, которая сама по себе является историей. Там жила И.А. Никитина и принимала своих учеников, друзей и коллег. Так Ирина Аркадьевна стала моим научным руководителем, а в свое время она была руководителем М.А. Толстой. Вот такая связь поколений.
Я прекрасно помню эту первую встречу, состоявшуюся в июне 1996 г. Тогда я еще не знала, что Ирина Аркадьевна уже почти не видела, и в первые минуты разговора глупо кивала головой в знак согласия, пока Маргарита Анатольевна не поправила меня… И при этом Ирина Аркадьевна полностью себя обслуживала, готовила обед, угощала своей фирменной курицей с рисом, просила приготовить бутерброд «а-ля Дмитрий Александрович» с маслом и яйцом, и всегда интересовалась, всё ли я съела (авторство бутерброда принадлежало, по ее словам, Дмитрию Александровичу Ростиславлеву, ее любимому ученику). При этом я никогда не забуду историю про «кожаные подмётки», как их называла Ирина Аркадьевна, которыми кормили в столовой во время Великой Отечественной войны; и ее рассказы о родственниках из осажденного Ленинграда, когда вся семья, в том числе и ее глава, директор хлебозавода, погибла от голода… Порой, спеша на занятия в университет, я вспоминала рассказы Ирины Аркадьевны о том, как она выходила из дома за два часа до начала рабочего дня, с тем расчетом, чтобы успеть на службу, если не будет ходить транспорт… И проделывала этот путь ни с кем иным, как с «Мишей» Баргом и «Фимой» Черняком. Для меня, вчерашней студентки, обучавшейся по работам Михаила Абрамовича Барга и Ефима Борисовича Черняка, это было чем-то невероятным, сравнимым разве что с обедом у английской королевы! Равно как и то, что Ирина Аркадьевна училась у самого Евгения Викторовича Тарле, с которым они, студенты, буквально по дням (. ) изучали события Французской революции, составляя хронологические таблицы на уже ушедших в историю огромных ватманских листах! А потом оказалось, что и с самой королевой Елизаветой Ирина Аркадьевна, заочно, можно сказать, тоже знакома! На одну из ее статей, посвященную англо-бурской войне (а это была тема докторской диссертации И.А. Никитиной), пришел ответ не откуда-нибудь, а из английской Палаты лордов! Якобы, в статье содержались сведения, порочащие политику Ее Королевского Величества! До международного конфликта дело, к счастью, не дошло, поскольку источниковой базой для написания статьи явились материалы ООН, с которыми была вынуждена считаться даже королева!
А чего стоит рассказ о молодом преподавателе, аспиранте педагогического института, тогда еще имени Ленина, которого с «волчьим билетом» выгнали из храма наук, без права защиты и преподавания, только за то, что он в ответ на поступивший из аудитории вопрос о его отношении к роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго», честно признался, что роман не читал и поэтому суждения вынести не может. Уже буквально через несколько часов об этом «антипедагогичном» поступке стало известно в горкоме партии! Или история о защите докторской диссертации Е.И. Поповой, о которой уже через полчаса сообщали по «вражескому» радио! К счастью для Евгении Ивановны, ничего «проамериканского» и «антисоветского» в ее выступлении обнаружено не было… И это все живая история, история нашей страны, история XX века… А для Ирины Аркадьевны это была просто ее жизнь…
Еще вспоминаю ее рассказы о детских годах, о том, что она помнит некоторые моменты своего младенчества, совсем как Лев Толстой! Ее рассказы о гувернантках, обучавших ее в детстве языкам; о том, что она первую половину дня могла думать на английском, а вторую на французском языке, и при этом проигрывать в голове, по памяти, сложнейшие музыкальные произведения! И легендарного дедушку Ирины Аркадьевны, который, будучи ребенком, сидя на высоком дереве, слушал императорский указ об отмене крепостного права! А каждый из учеников, я думаю, вспомнит слова Ирины Аркадьевны: «Лев Толстой переписывал «Анну Каренину» пятнадцать раз, и при этом он был гением! А мы-то с вами не гении!». Снова и снова читала я Ирине Аркадьевне свой текст, а она должна была воспринимать его на слух, постоянно внося свои коррективы, совершая пространные экскурсы в историю изучаемой страны, или вспоминая о своей жизни… Конечно, это было безумно увлекательно, хотя работа продвигалась очень медленно, но таких вычитанных текстов у меня, наверное, больше не будет… При этом встречались мы каждую неделю и к каждой встрече у меня должен был быть подготовлен новый текст.
Уверена, что для каждого из нас, учеников Ирины Аркадьевны Никитиной, она была не просто научным руководителем или научным консультантом, а Учителем. И не просто мудрым наставником в постижении наук, а Учителем жизни. Просветителем, гуманистом, интеллектуалом, последним из могикан. Все эти эпитеты употребляются, как правило, по отношению к представителям сильного пола, и тем более поразительно, что все они применимы к этой яркой, талантливой, тонкой, необыкновенно заботливой и предельно внимательной женщине с удивительно красивыми руками и огромным сердцем, в котором хватало места и душевного тепла для всех ее учеников. Конечно, мы, ученики Ирины Аркадьевны Никитиной, не всегда были лично знакомы друг с другом, но она так искренне переживала за всех нас, так старалась всем помочь, рассказывала о сложностях, возникших у кого-то из нас, что создавалось полное впечатление, что мы прекрасно знаем друг друга, что мы составляем нечто целое, единое, и объединяет нас, конечно, наш Учитель. И это единство – не просто научная школа профессора Никитиной, а нечто большее, и я безгранично благодарна судьбе, что мне довелось быть ученицей Ирины Аркадьевны.
И самое главное, что всегда со мной, это девиз Ирины Аркадьевны, которым она каждый раз напутствовала нас, своих учеников: «Вперед и выше!» Это как пароль, как пропуск в круг тех, кому довелось иметь такого Учителя, Ирину Аркадьевну Никитину.
Именно Ирина Аркадьевна настояла на том, чтобы я сразу же поступила в докторантуру. Я, наверное, отношусь к типу людей, которым учитель, наставник нужен постоянно. Или к типу исполнителей, которым надо четко поставить цель. Да не обидятся на меня кандидаты наук, но Ирина Аркадьевна всегда говорила: «Наташа, кандидатов – как нерезаных собак, надо писать докторскую!». В докторантуру меня, правда, взяли через год после окончания аспирантуры, порекомендовав год подождать и написать побольше статей. Я так и сделала.
Тема докторской диссертации: «Политическая борьба во Франции по вопросам внешней политики в годы Июльской монархии» выросла из кандидатской (а кандидатская была посвящена изучению общественно-политических взглядов Франсуа Гизо, известного французского историка, мыслителя и политика). Как это часто бывает в научной работе, у меня осталось много материала, не вошедшего в текст кандидатской. И этот материал лег в основу докторского исследования.
Но в феврале следующего года Ирины Аркадьевны не стало. Ей было 88 лет, ей было очень тяжело, но с нами, учениками, она работала до последнего дня… Я до сих пор помню ту последнюю встречу. Она, как всегда, сидела в своем кресле, я – напротив… Ей было трудно говорить, но она спешила сказать, передать опыт… И буквально на следующий день ее не стало. Мне назначили научного консультанта – им стал д.и.н., профессор Роберт Григорьевич Ланда. Потрясающий знаток арабского и испанского мира, глубочайший эрудит, необыкновенно внимательный человек. А как Роберт Григорьевич читал мои тексты! Сам он это называл «ловлей блох». На полях он делал правку, как правило – это были его наблюдения и дополнения, начинавшиеся, порой, так: «Когда мой отец обучался в Сорбонне…». Для меня было не просто очень полезно и важно, но безумно интересно читать эти замечания, и я всегда говорила Роберту Григорьевичу, что из этих замечаний можно составить отдельную книгу, и что его наблюдения и советы – это и есть самое ценное в моей работе!
Сейчас у нас как-то сложно с научными школами, но мне хотелось бы себя считать продолжателем дела наших известных франковедов, таких как П.П. Черкасов и А.В. Чудинов. У Петра Петровича я всегда училась добросовестному отношению к делу, научной честности, стилю письма. Как говорил А.П. Чехов, «многие хочут свою образованность показать, поэтому говорят о непонятном». А П.П. Черкасов пишет всегда предельно понятно, при этом глубоко научно, ярко, образно, увлекательно. Александр Викторович Чудинов для меня тоже пример работы со словом и текстом. Казалось бы, историография – не самая увлекательная тема. Но работы А.В. Чудинова написаны так, будто это увлекательнейший роман, с коллизиями, драматическими завязками, интригами. И при этом – высоконаучная работа. Хотя мне порой до сих пор трудно представить, что все эти люди, эти небожители, чьи работы я с трепетом читала еще в студенческие годы, стали моими коллегами. Это удивительно…
Я уже говорила, что, вроде бы, шла к истории Франции не целенаправленно, как некоторые исследователи, которые чуть ли не с детства знали, чем будут заниматься. Вроде бы, мне было интересно всё, но без какой-либо конкретики. Однако со временем я пришла к убеждению, что всё это, конечно, не случайно. Мне очень близка мысль о том, что человек есть то, что он читает. А в детстве, так сложилось, я читала западную классику XIX века: приходила в библиотеку и брала с полок Гюго, Бальзака, Стендаля, Диккенса… Дюма, конечно, увлекал, как и всех, наверное, но в душу не запал, это было больше развлечением. И уже потом я поняла, что, видимо, не случайно мне выпал французский XIX век, а мои любимые писатели превратились в ценнейшие исторические источники, в живые свидетельства изучаемой эпохи. Эта связь истории и литературы для меня всегда была важна, я ведь и перед самым поступлением в институт не знала, какой факультет выбрать, исторический или филологический (и, опять-таки, случай: мой учитель истории, Татьяна Александровна Ярова, узнав о моих сомнениях, буквально закрыла меня в классе и строго внушила, чтобы я не делала глупостей и шла на истфак).
3.Вы работали в разных высших учебных заведениях. Чем различалось преподавание в них?
Да, мне посчастливилось работать в крупнейших вузах. Со второго курса аспирантуры я преподавала в МПГУ, который стал моей второй альма-матер, причем мне сразу достались пятикурсники, и я им очень благодарна. Я ведь была старше их всего на два года. Десять лет в качестве совместителя я работала на кафедре Всеобщей истории РГГУ под руководством профессора Н.И. Басовской. Еще был педагогический университет им. Шолохова (который в свое время отпочковался еще от МГПИ как заочный институт, а потом вновь воссоединился, когда нас всех дружно «оптимизировали»), и Институт повышения квалификации работников образования. И последние годы мое основное место работы – это РАНХиГС при Президенте РФ. Конечно, каждый университет имеет свою специфику, и студенты несколько отличаются, но в целом ситуация в вузах – это отражение ситуации в стране, в системе образования и науки. ВУЗы оказались затронуты оптимизацией, модернизацией, реорганизацией. Проблемы везде примерно одинаковые – везде нужны отчеты, показатели, рейтинги, все эти Scopus, WoS. Наукой заниматься безумно интересно, но если в советское время были жесткие идеологические рамки, то сейчас нас ставят в зависимость от всех этих научных баз, индексов цитирования, статьях в нужных изданиях, когда в результате от научной статьи не остается ровным счетом ничего. Я уже не говорю о системе «Антиплагиат». Идея, вроде бы, разумная, но в результате получается, что достичь нужного процента возможно только при условии, если ты никого и ничего не цитируешь, иначе система тебя не пропустит! Получается, приходится писать так: «Пушкин говорил примерно следующее…». Иначе – плагиат, и не важно, что это добросовестное цитирование, ведь общая оценка по Антиплагиату должна быть не ниже определенной цифры. И когда я вижу работы, в которых 99 % подлинности, мне кажется, что автор не прочел ни одной книги и не привел ни одной цитаты! То же самое статьи в «нужных изданиях», входящих в «нужные базы»: ссылки только на авторов из этих самых «баз», и не позднее 2013 года! А как же тогда источники, архивы? Если я занимаюсь XIX веком, логично, что мои источники чуть старше 2013 г. И что же тогда остается от научной работы? Профанация? Но, опять-таки, это проблемы нашей науки в целом. Вузы вынуждены играть по этим правилам. И мне очень нравится, что в РАНХиГС существует возможность заниматься наукой в рамках научных проектов, финансируемых государством.
А студенты – они, конечно, разные в разных вузах. Но с ними интересно! Хотя, конечно, мне очень важно видеть ответную реакцию, видеть их глаза, мне важно понимать, что им это надо и интересно. Некоторые преподаватели умеют как-то от этого абстрагироваться и читать лекцию «в потолок». Я так не научилась. Но, слава Богу, такое встречается редко, когда ты не видишь эту отдачу, обратную энергию. Иногда думаешь: я же всегда готовлюсь, всегда стараюсь, и рассказываю одни темы и сюжеты, но где-то слушают, затаив дыхание, задают вопросы, а в другом вузе, в другой аудитории – пустые глаза… Такое тоже бывает…
Нужен, на мой взгляд, единый стандарт, нужны базовые принципы, перечень тем, проблем, которые необходимо отразить в учебнике. Но вот нужен ли единый учебник? Учебников может быть, если не много, то несколько, главное, они должны быть качественными, соответствовать требованиям. И я убеждена, что учебник истории – это не просто набор фактов. Учебник истории должен не просто учить, но и воспитывать, и не важно, учебник это по истории России или по Всеобщей истории. Мне очень близки слова Джона Локка о том, что история – это величайшая учительница нравственности и благоразумия, и поэтому наука совершенно необходимая. История должна воспитывать, и при этом историки должны стремиться к объективности в изложении фактов. Возьмем недавнюю историю с мальчиком из Уренгоя. Журналисты стали говорить о том, что в учебнике истории Великой Отечественной войне уделено очень мало параграфов, а Сталинградской битве – всего несколько страниц. Но ведь учебник – не резиновый, в одном учебнике для старших классов должна уместиться вся история России! На мой взгляд, дело вовсе не в объеме, а в подходах и оценках. Вот этот оценочный компонент, воспитательный, на мой взгляд, в учебнике истории должен присутствовать.
6) Чем Вас привлекла Д.Х. Ливен, что Вы написали её биографию?
Меня в истории всегда привлекали люди, для меня история – это, прежде всего, история людей. И, изучая одного персонажа, ты знакомишься с его окружением, коллегами, друзьями и врагами. Всё как в жизни. И так через Гизо я познакомилась с Дарьей (или Доротеей) Христофоровной Ливен, урожденной Бенкендорф: дело в том, что княгиня Ливен на протяжении двадцати лет была постоянной спутницей жизни Гизо, так и не ставшей его официальной супругой. Как-то, читая свой текст Ирине Аркадьевне, я упомянула совсем не известное мне тогда имя княгини Ливен. Оказалось, что у Ирины Аркадьевны дома хранится икона из московского дома Ливенов. Обменяли на что-то в годы войны…
Поскольку, как любой исследователь, я была увлечена своим персонажем, мне стало интересно узнать, чем же так привлекала Гизо русская княгиня? Если сейчас ее имя известно только специалистам, то в первой половине XIX в. она была одной из влиятельных фигур европейской дипломатии. Дарья Христофоровна была замужем за князем Х.А. Ливеном, в 1812-1834 гг. послом России в Лондоне, а по сути, сама являлась российской посланницей и далеко превосходила супруга по политическим талантам и дипломатическим способностям. В Дарью Христофоровну влюблялись ведущие европейские политики и дипломаты, не исключая августейших особ, как, например, король Англии Георг IV. Конечно, ее именовали и шпионкой, и интриганкой. Она, действительно, вела секретную переписку с братом, шефом жандармов Александром Бенкендорфом, писала ему «симпатическими чернилами», проявляющимися при нагревании. Причем писала даже тогда, когда находилась в опале, оставшись без императорского разрешения во Франции. А Николай I прямо заявил ее мужу, что если его жена не вернется, он сотрет ее в порошок. И только в 1843 г. Ливен удалось получить разрешение остаться в Париже. Это письмо княгини императору и ответ Николая Павловича мне удалось обнаружить в Архиве внешней политики Российской империи, причем уже после того, как я написала книгу о Ливен. «Не сердитесь на меня и на Россию, ибо я не могу не быть русской», – так она писала своему другу Чарльзу Грею, знаменитому английскому министру. Хотя жить могла только на Западе.
7) Кто ещё из знаменитых женщин XIX века Вам интересен?
Через своих «исторических друзей» я вышла на еще одну неординарную женщину, тоже Доротею – Доротею Дино, герцогиню Курляндскую. Судьба этой дамы на протяжении двадцати с лишним лет была связана с именем одного из самых известных французских дипломатов – князем Ш.-М. Талейраном, она была его неизменной спутницей, политическим помощником, советником и личным секретарем. Внучка Эрнста Иоганна Бирона, всевластного фаворита российской императрицы Анны Иоанновны, Доротея была одной из выдающихся женщин своей эпохи. Она была наделена не только редкой красотой и пылким темпераментом, но также острым умом и завидной проницательностью. Круг светских и политических знакомств Доротеи был необычайно разнообразен; его составляла политическая и интеллектуальная европейская элита XIX столетия. Обо всем этом Доротея писала в своей «Хронике». И опять-таки, как переплетаются судьбы: имение Межотне, что недалеко от г. Бауска, в Латвии, где захоронены Ливены, в том числе и Дарья Христофоровна, до 1795 г. принадлежало герцогине Курляндской, матери Доротеи, а потом было передано Шарлотте Карловне Ливен, матери Христофора Андреевича, являвшейся воспитательницей детей императора Павла I. Несколько лет назад известный британский историк Доминик Ливен (он принадлежит к другой ветви рода; дети княгини Ливен наследников не оставили) проводил в Межотне научную конференцию, и всей большой компанией по живописным холмам и лесным тропам мы совершили подъем к захоронениям. От них мало что осталось; могила княгини Ливен не сохранилась.
На мой взгляд, ситуация очень неплохая с изучением Французской революции. И здесь можно говорить о целой школе под руководством доктора исторических наук А.В. Чудинова. Его ученики занимаются, конечно, прежде всего революционной проблематикой и наполеоновскими войнами. А с учетом того, что хронологические рамки Революции в современной академической науке снова расширяются и доводятся до 1815 г., всё это тоже XIX век. И здесь можно назвать учеников А.В. Чудинова: Е.А. Прусскую, А.А. Митрофанова, Н.В. Промыслова. Конечно, это коллега и соратник А.В. Чудинова Д.Ю. Бовыкин, защитивший докторскую диссертацию по графу Прованскому, будущему королю Людовику ХVIII. Периоду, которым занимаюсь я, то есть 1830-1840-ми гг., долго не везло как в отечественной, так и во французской науке. Ведь XIX век так насыщен революциями, войнами, империями, республиками. А годы Реставрации (1814-1830) и Июльской монархии (1830-1848) воспринимались как промежуточное звено, переходный этап. «Обогащайтесь!», одним словом. Кстати, Гизо таких слов в таком варианте никогда не произносил, он говорил иначе: «Обогащайтесь посредством труда и бережливости, и вы будете избирателями». А это уже совсем другая история. Знаете, когда я своим французским коллегам говорю, что занимаюсь Гизо, они говорят примерно так: «Фи, это же скучно! Это же аскет, протестант!». И показывают на меня пальцем: «Знаете, коллега занимается Гизо!». И история повторяется: «Фи, это же скучно, это аскет, пуританин!». А для меня нет ничего интереснее! Этим же периодом занимается мой коллега Игорь Игнатченко – он изучает постоянного оппонента Гизо Адольфа Тьера. И, знаете, как-то на одной из конференций я подсела к И. Игнатченко, тогда еще не зная, что он – это он! Видимо, какая-то энергетика наших героев подействовала! А потом в ходе выступлений мы, как и наши персонажи, начали спорить, защищая их позиции! Известный саратовский исследователь А.В. Гладышев плодотворно занимается изучением взглядов А. Сен-Симона. Вера Аркадьевна Мильчина, известный переводчик, филолог и историк, специализирующийся на русско-французских отношениях этого времени. Конечно, изучается период франко-русского союза конца XIX – начала XX вв. – этим занимается И.С. Рыбаченок. Я недавно писала статью об изучении русско-французских отношений в ХIХ веке, ее можно посмотреть на сайте Российской ассоциации международных исследований (РАМИ) при МГИМО.
И, конечно, один из наших главных франковедов, П.П. Черкасов. Петр Петрович, как известно, создал целую галерею двойных портретов российских и французских государей. Последняя его работа из этой серии – двойной портрет Наполеона III и Александра II.
В целом, историческая наука развивается в плане ее популяризации. Посмотрите последнюю выставку Non-fiction: П.П. Черкасов представил книгу по первым лицам Франции; А.В. Чудинов – работу о Старом порядке и т.д. Издательство НЛО выпустило целую серию книг в рамках популярной истории: то есть работы написаны крупными специалистами, но без ссылок, с маленьким объемом текста на странице. Это неплохо, таким образом массовый читатель приобщается к серьезным именам, а на важные темы пишут ярким, но доступным языком крупные историки. В общем, как говорил великий Гёте, «просто и хорошо».
На мой взгляд, история обречена на переписывание, причем без всякой негативной коннотации. Каждый раз новое поколение ищет и ставит новые вопросы, дает новые ответы, обращается к вроде бы уже изученным темам, но находит в них для себя нечто новое и важное, что прежде ускользало из поля зрения. Например, Вторая империя – тема, которая привлекает внимание, но в которой еще предстоит покопаться. Наполеон III – не такая простая и однозначная фигура. История российско-французских отношений – также весьма важная тема. Обычно изучается конец и начало века, как период максимальных связей и сотрудничества. Но и весь XIX век – не менее важен. Парижская Коммуна – сейчас совсем не интересна, но новый взгляд на нее, объективный, незаидеологизированный, – важен. Я столкнулась с такой проблемой, изучая отношение А.И. Герцена к событиям революции 1848 г. во Франции. Советские историки при оценке взглядов Герцена исходили из ленинской формулировки о том, что он сыграл «великую роль в подготовке русской революции». Соответственно, все идеи Герцена подгонялись под нужную идеологическую схему. И таких тем – много. В общем, каждый найдет свою нишу и всем места хватит…
И.А. Никитина часто напутствовала своих учеников такими словами: «Нас ждут великие дела»… Тогда я еще не знала, что эта фраза связана с именем герцога Сен-Симона. Для начинающего исследователя это очень важно… Пусть даже это «великое дело», или научное открытие, будет самым маленьким и незначительным, на первый взгляд. Но так общими усилиями и делается большая наука.