Что говорят ветераны о вов
Истории о жизни и смерти: ветераны ВОВ рассказали о боях на фронте
Нам трудно себе представить, что чувствуют они — люди давно пережившие и своих друзей, и свою эпоху. Мы живем в другом времени, где культ молодости и красоты, комфорта и скорости. Оставшиеся фронтовики совершенно не вписываются в это время. Да и мы сами часто не понимаем этих людей. Что позволило им не просто пройти через страшную мировую войну, но и прожить такую долгую жизнь, пройти такую гигантскую территорию времени?
Их осталось немного. Даже тем, кто в 1944-м был призван в 18 лет на фронт, сейчас по 95 лет. И тем ценнее их воспоминания. И наша задача — поговорить с каждым. Ведь их свидетельства важнее любых учебников.
Николай Николаевич Борисов приехал на парад из Воронежа. Накануне праздника он по традиции приходит в Музей Победы, где в Зале Славы выбиты имена его друзей — Героев Советского Союза, — чтобы возложить цветы.
— В такой прекрасной форме находитесь. Расскажите секрет?
— Секретов никаких нет. У меня все в пределах нормы по жизни идет.
— В жизни я не курил, водку на войне не пил, после войны научился немного, в пределах нормы. Здоровый образ жизни. Спортом занимался.
В 1943 году Борисов поступает в училище, на ускоренные курсы. Спустя пять месяцев — выпуск, и он уже командир танкового взвода. Года не прошло — командир роты. В подчинении 20-летнего парня — 10 машин, 56 человек, из них 17 — офицеры. На фронте такая стремительная карьера — обычное дело, ведь командиров выбивали в первую очередь.
«Командир батальона говорит: ротный ранен, выбыл. Приступай к обязанностям ротного», — вспоминает Борисов.
Когда разговариваешь с ветеранами, невольно задаешься вопросом: это было какое-то особое поколение? Или обычное? Мы другие? Или сможем стать такими, если придется?
«Я спрашиваю моего товарища: а что-то под ногами? Он говорит: это неубранные трупы. На холоде, в мороз. Как укрывались бойцы — дошло до того, что из убитых бойцов они сооружали прикрытия, за которыми прятались», — рассказывает Михаил Булошников.
Михаил Яковлевич Булошников — участник битвы на Невском пятачке. Так назывался плацдарм на берегу Невы, который 400 дней удерживали советские войска. Изнурительные бои на крохотном клочке земли. Отсюда не раз пытались начать наступление и прорвать блокаду Ленинграда, где от болезней, голода и холода умирали люди. Невский пятачок стал одним из символов мужества и героизма. Потери были огромными — от 110 до 200 тысяч человек.
Михаил Яковлевич служил в инженерных войсках. Каждую ночь под огнем артиллерии он переправлял через Неву на плацдарм бойцов, продовольствие и боеприпасы.
Сейчас это трудно представить — каково это, быть готовым к смерти в любую минуту?
«Думаю, ну если подойдут ко мне, а я уже лежачий, я думаю — не дамся. У меня в подсумке была граната Ф-1, такая чугунная рубчатая, положил под бок, дождался темноты», — вспоминает Евгений Рогов.
Евгений Федорович Рогов — участник Сталинградской битвы. Она длилась ровно 200 дней и ночей. Самое крупное и кровопролитное сражение. Потери с обеих сторон — более 2 миллионов человек. После поражения под Сталинградом немцы только отступают. Позже эту победу назовут “коренным переломом”.
Во время одной из атак пуля раздробила Евгению Федоровичу плечо. Пока немцы добивали раненых, он лежал на гранате, истекал кровью и ждал. Его не заметили, и ночью Рогов вернулся к своим.
«Они говорят мне: какой пропуск? Я говорю: я ж вот раненый иду с первой цепи! Ну тогда хоть заматерись! Пришлось это сделать, они говорят: а, немец так не сумеет», — говорит Рогов.
Чем объяснить не единичный, а массовый героизм в годы войны? Ведь чтобы подняться из окопа в атаку под пулеметный огонь, нужно преодолеть самый сильный инстинкт — инстинкт самосохранения. И сотни тысяч самых обычных людей как-то научились это делать.
«Молодые силы имели свойство как-то восстанавливаться. Вот достаточно было 15–20 минут как-то вдруг заснуть, и ты уже накопил какую-то энергию, которая поднимает тебя», — поведал Геннадий Анциферов.
Геннадий Васильевич Анциферов — участник битвы за Днепр — так историки называют множество оборонительных и наступательных операций по освобождению Левобережной Украины с августа по декабрь 43-го года. Ценой огромных потерь советским войскам удалось форсировать Днепр, захватить и удержать плацдармы на хорошо укрепленном берегу и развить дальнейшее наступление.
Геннадий Анциферов был комсоргом взвода. Ему по должности полагалось своим примером увлекать бойцов в атаку.
«Мое преимущество было в бою — я должен был первым подняться. И когда я комсомольскую работу проводил, говорю: я буду первый подниматься. Ты посмотри — если я поднялся, и ты поднимись. Если я не поднимусь — как хочешь«, — добавил собеседник.
«Смерть — не самое страшное»: о чём вспоминают ветераны войны, глядя на свои награды
Михаил Яковлевич Булошников, 95 лет
— Я родился в Москве, в 21 год ушёл на фронт. 900 дней в блокадном Ленинграде. Прошло всего два с половиной месяца после начала войны, а фашистские войска вступили на территорию Ленинградской области. Немцы не столько наступали, сколько просто сжали мёртвой хваткой Ленинград, брали его измором. Фашистские руководители считали, что город падёт к их ногам перезревшим плодом: запасов в Ленинграде на три года блокады не было предусмотрено, ничего не хватало. Перед войной в городе жило около 4 млн горожан, многие эвакуировались, но многие не успели.
Наша задача была — прорывать блокаду. Наиболее уязвимым местом, где стоило это делать, был так называемый Невский плацдарм, или Невский пятачок. Это короткий отрезок земли на вражеской стороне, левый берег Невы. Мы делали переправу на этот берег. Только как подобраться к кромке воды? Пройти нужно было всего 17 км, но по торфяному грунту. Настоящее болото. Стоило воткнуть сапёрную лопатку, чтобы сделать окоп, как на этом месте появлялась вода. Тяжёлая техника не могла тут двигаться. А переправлять надо было на железных лодках — понтонах. Весят они по полторы тонны. Их грузили на машины и кое-как ехали по бездорожью к самому урезу воды, пытаясь соблюдать маскировочную тишину, хотя на самом деле, когда машина двигалась, — это было как бой в набат.
Делали мы это только ночью. В светлое время по понтонам били прицельно. Но и ночью это была просто страшная картина. На той стороне немцы запускали осветительные ракеты. Они падали медленно, такой мертвящий свет. Вода кипела от осколков мин и снарядов. Туда отвозили людей, обратно — ни раненых, ни убитых не отдавали. Вот что такое переправа.
Самая дорогая мне награда — это медаль «За боевые заслуги». Я получил её в начале 1942 года — моя первая медаль, дали с формулировкой «за мужество, проявленное при защите государственных границ». Об этом писали во фронтовой газете, я на радостях послал вырезку родителям. Позже был награждён медалью «За оборону Ленинграда».
Орден Красной Звезды я получал перед строем в том же 1942 году. Иногда его давали за выполнение очень трудного задания, иногда — за проявленную стойкость находящихся под обстрелом. Дело в том, что большая часть наград — это так называемые юбилейные медали. Сорокалетие, пятидесятилетие. их штамповали всем участникам войны. Недавно мне прислали такие — «За прорыв блокады Ленинграда» и «За снятие блокады».
Отдельно вручали за каждую взятую столицу. После Ленинграда мы зашли в Таллин, а оттуда через Белоруссию и Украину — на территорию Румынии. Затем была Венгрия, Будапешт. Нас боялись, думали, что русские солдаты грабят и убивают.
Когда мы зашли в Пешт, что по восточную сторону реки Дунай, мы жили в домах у гражданских. Там была женщина, она плакала. Свою 16-летнюю дочь Шарлотту она отправила к дяде в Буду, на другой берег. Ведь знала, что русские зайдут сначала в Пешт. «Теперь я слышу: в Буде голод, режут павших коней», — говорила она.
Мосты были взорваны, нам предстояло форсировать Дунай, и я предложил найти эту девочку и вернуть матери. И я нашёл. У этого мужчины на сохранении было ещё шестеро детей, кормить их было уже нечем. Девчонка выходит худая, зелёная вся, с рюкзаком за плечами и очень боязливая. Солдаты смеялись надо мной, говорили, что везу скелет. Всю дорогу она молилась, говорила: «Боже мой, Боже мой». Они кричали от радости, когда встретились. А мне надо было уехать, я посигналил — и всё.
Честно говоря, награды меня мало интересовали. Мне нравилось служить, я был молод и немножко авантюрного плана человек. Мне нравился риск. С удовольствием ходил в разведку, если посылали. Нас всех куда больше воодушевляло то, что мы находимся на самом острие этой борьбы.
Валентин Сергеевич Бармин, 90 лет
— Я был самым младшим в своей роте. 18 лет мне исполнилось 14 января 1945 года — ровно в тот день, когда все войска Белорусского фронта пошли в наступление. Помню, как взвыли «катюши». Мы тогда все жили в землянках: выкапывали большую яму, клали дерево, потом засыпали землёй. Часто там внизу была вода, прямо под твоими нарами. Но это ещё ничего.
Мой капитан взял надо мной шефство, вёл себя по-отечески. Он говорил мне: «Валька, война — это очень тяжёлая штука. На войне убивают, мы все обречены. Или калечат, или попадают в плен. Но лучше умереть, чем попасть в плен. И ты должен знать, что, если ты боишься смерти и побежишь от неё, — она тебя настигнет. Поэтому смерти надо смотреть в глаза, и, может быть, она от тебя отвернётся».
Я эту формулу хорошо запомнил, и она меня спасла. Мы зашли в Восточную Пруссию, там в основном только города и бюргерские имения, крупных сельских пунктов нет. Гражданское население из Восточной Пруссии было всё эвакуировано в Центральную Германию. А эти имения были уже заранее приготовлены к обороне. Они из камня или кирпича, а в цоколе — амбразура, и сидят немецкие солдаты. Там мы наткнулись на мощную оборону, слишком много было раненых и убитых. Извозчика далеко отбросило, оторвало часть ступни. Был ранен командир. И я метался между ними, делал перевязки, выпал из реальности на время. А когда очнулся — смотрю, никого нет, все ушли вперёд и вправо. А на меня движется немецкая цепь из 12—15 человек. Между нами 50 метров. Я думал, что точно умру. Но должен унести с собой кого-то. Это тоже важно — не зря погибнуть.
Мы брали Кёнигсберг, я был там всего день. Помню ров, заполненный водой, укрепления, башни и очень разрушенный город. Это было за месяц до окончания войны. А затем была встреча с американцами на Эльбе. Мы все в драных сапогах, немытые, руководство решило нас не показывать. Только очень хорошо накормило тушёнкой. Для нас это был деликатес, её американцы по ленд-лизу отправляли. Как потом оказалось, сами они её не ели. Вместо нас туда пошли только что присланные, чистенькие, при параде. Завидно было, но что поделаешь.
После Эльбы из Берлина мы возвращались домой пешком. Мы шли 2340 км обратного пути, всё лето 1945 года. У немцев деревья высажены к дорогам очень близко, когда идешь — как в зелёном тоннеле. А было лето, всё цвело. И мы шли сквозь этот тоннель победителями. Некоторым уже не к кому было возвращаться, и, произнося торжественную речь, после слов: «Товарищи, война окончена, мы победили», они начинали плакать. А я продолжал вырывать окопчик, в нём спал и каждое утро всё это лето просыпался в растерянности, с мыслью: «Где я? Может быть, в плену?»
Материал подготовлен специально для Russia Beyond The Headlines — проекта, который рассказывает иностранцам о России. Оригинал текста опубликован здесь.
«Кругом бомбы летят, везде немцы». О чем вспоминают ветераны Великой Отечественной войны
На рассвете 22 июня 1941 года войска фашистской Германии и ее союзников без объявления войны напали на СССР. Началась Великая Отечественная война, в которой погибли около 27 миллионов советских граждан.
Ветеран ВОВ Нина Крылова участвовала в обороне Москвы от немцев и получила за это медаль. Как она сама призналась, вспоминать и говорить о войне не очень любит.
Нина Крылова
По окончании школы в 1941 году Александр Колесников ушел на фронт добровольцем. Воевал под Москвой. Участвовал в боях по освобождению Минска, сражался в Польше. Александр Колесников был дважды серьезно ранен, получил вторую группу инвалидности, его демобилизовали по состоянию здоровья. У Александра Егоровича пять орденов и 18 медалей.
Проснулся Колесников через 11 часов в госпитале. Правый глаз наскоро зашили, но он уже стал незрячим.
После войны Александр Егорович поступил в барнаульский политехнический институт. Десять лет прожил в Шымкенте. Занимал пост председателя обкома профсоюзов, был членом пленума горкома. В 1972 году переехал в Алма-Ату, принял предложение о переводе на нижестоящую должность в Минавтодоре.
Феофан Шестаков
Ветерану Великой Отечественной войны Жабыкану Батырбекову в этом году исполнилась бы 100 лет. Историю жизни ветерана прислал в проект портала Tengrinews.kz «Победители» внук Данияр Батырбеков.
Батырбеков прошел через Украину, через Беларусь, через Чехословакию, дошел до Венгрии. Служил до 31 декабря 1944 года.
В 1946 году 9 мая он женился. «Бабушке было 17 лет, она со своей тетей Абилей ходили продавать по дворам молоко и кефир, тогда-то девушка и понравилась моему дедушке. И он со своим дядей Омаром пошел к ней свататься. В то время бабушка жила в Верхней каменке, поженились они осенью 1946 года. После войны дедушка работал в деревне скотоводом. Прожили очень долго, у них было 11 детей. Бабушка имеет медаль «Ветеран труда» и еще «Мать героиня», также имеет медаль «Материнство» и медаль «Материнская Слава первой степени».
Моя бабушка умерла 25 апреля 1999 года. В последние дни своей жизни она был прикована к кровати, было очень тяжело на нее смотреть, так как у нее были ампутированы ноги после тяжелой болезни.
Жизнь у дедушки была нелегкой: нищета, голод, война… Но он смог выстоять, перебороть все тяготы жизни, вытерпел потери и разлуки, преодолел боль тела, муки сердца, но не утратил душевной доброты, не разучился любить. Мой дедушка был мужественным, сильным человеком. Он был очень интересный и мудрый человек, любил шутить. У него одиннадцать детей и двадцать четыре внука, которые очень гордятся им».
Горькая правда о войне — воспоминания ветеранов ВОВ
В 2009 году мне довелось участвовать в одном проекте. К очередному Дню победы должен был появиться аудиодиск с записями воспоминаний ветеранов войны. Это происходило по инициативе префектуры ЮВО Москвы. В те дни я встречалась с пожилыми людьми и записывала их воспоминания. Беседы состоялись не только с непосредственными участниками сражений, но и с тружениками тыла, медсёстрами госпиталей, блокадниками.
После седьмого класса школы они шли учиться в военные училища, а лишь к 1944 году попадали на фронт или оставались в тылу работать. Но были и те, кто о войне знал не понаслышке. Степень причастности этих людей к военным событиям довольно разная. Кто-то рисковал жизнью в самом пекле боёв, кто-то выхаживал раненых, кто-то вытачивал патроны на заводе, кто-то занимался бумажной работой в тыловом штабе, а кто-то сидел на почте и цензурировал письма солдат… Все эти люди и их воспоминания — часть нашей истории, а точнее, одного из самых горьких ее периодов.
Судьба того аудиодиска мне так и не стала известна, но записанные воспоминания ветеранов не были нигде опубликованы. А это несправедливо, голос очевидцев войны не должен затеряться и смолкнуть. Здесь небольшая подборка.
Щанникова Тамара Викторовна, медсестра в госпитале в Москве:
«Обычно раненых… а назывались они так: ран-больной — привозили ночью, чтобы соседние дома спали спокойно, если бомбёжка позволяла. Но сколько и каких раненых привезли, никто не должен был знать.
Санитаров не было, разгружать эту машину приходили две сестры. И вот мы вдвоем на носилках… Поверьте мне, ран-больной весил достаточно, потому что был в полном обмундировании, в шинели, если ноги были, то в сапогах, под головой вещмешок, шапка. У одного даже была гитара. Значит, он такой активный товарищ. Я говорю:
— Этого ко мне на первый этаж.
А у другого под головой был учебник по истории средних веков, мой коллега! Я должна была в это время изучать историю средних веков в Ашхабаде. Ну, в общем, поверьте, что это было достаточно тяжело для двух девчонок, особенно если надо было на второй этаж нести. А лифтов не было.
Однажды привезли целую палату узбеков, человек двадцать. У этих узбеков были ампутированы кисти рук и стопы ног — отморозили. Московская зима-то для привыкших к теплу узбеков была чем? Я уж не знаю, как они были обуты, как они были одеты, но отморозили они кисти рук и стопы ног».
Седов Виктор Дмитриевич, 1924 г. р., командир взвода, Ленинградский фронт:
«В 1942 году, когда эвакуировали ленинградцев, смельчаки с эшелона выскочили на вокзальную площадь. И там женщины узнали, что они из Ленинграда.
— Сынки, милые! Мальчики, ешьте, пейте все!
Им отдавали огурцы, помидоры, капусту, картошку, котлеты, варенец. Вот это был патриотизм. Бабки, которые копейкой дорожили, узнали, что они ленинградцы, выложили им все, что было. И денег не надо, лишь бы только их накормить.
На войне до тех пор, пока тебя не ранили, ты ничего не боишься. Тебе море по колено. Конечно, прятались, окапывались, но не было страха, что тебя убьют. А когда первый раз ранят, то начинаешь беспокоиться за свою судьбу, жизнь и относиться к этому осторожно. Но это не спасает в другой раз от всех неприятностей, которые могут случиться на войне. Я трижды ранен. Легко. В Прибалтике ранило и в Восточной Пруссии. Последний раз 24 апреля 1945 года в бедро левое был ранен, не хотел уходить из строя. Старшина говорит:
— Ты что?! Война кончится скоро, недели через две, а ты хочешь остаться?! Иди в госпиталь, раз тебе положено!
Послушался я старшину, жив остался».
Филиппова Татьяна Алексеевна, 1920 г. р, блокадница, работала секретарем в штабе 4-ой Гвардейской армии:
«Война — страшное дело. Кто говорит, что там не страшно, это, конечно, неправда. Бадаевские склады горели, я жила на Мойке. Все соседи, у кого силы были, ездили на эти Бадаевские склады. Горело все: и сахар, и мука, и продукты. Там прямо землю рыли, а дома кипятили не то кофе, не то суп. В общем, кто как мог. Но это не самое страшное. Самое страшное, что человек теряет образ человеческий в голоде в этом. Рядом была соседка, которая прятала топор от своего мужа. Потому что у них двое детей было. Вот это кошмар. Такие случаи были. Потом делали котлеты и сами ели или продавали. Это ужасно, конечно».
Лукашин Владимир Васильевич, минометчик:
«И вот этот бой такой был, что немцы нас всю ночь стреляли. Плохо было то, что винтовки-то нам выдали, а саперных лопаток не дали, касок не дали. Дали только по три гранаты. Мы даже обороняться толком не могли. После боя немецкой артиллерии била наша артиллерия, которая стояла сзади нас. Должен сказать, что артиллеристы наши молодцы. Мы были всего в каких-нибудь 150 метрах от немцев, а наша артиллерия точно била по этим целям. Когда я очнулся, слышу команду:
— Четвертая рота, ко мне!
Я бужу своего товарища, а он мертвый. Оглядываюсь кругом — одни мертвецы. А сержант кричит:
— Четвертая рота! Четвертая рота! Ко мне!
Я схватил простой пулемет, коробку с патронами и побежал в строй. А сержант кричит:
— В колонну по одному — становись! По порядку номеров рассчитайтесь!
Это военные команды. А последний кричит:
Это первая ночь была».
Бурцев Владимир Михайлович, в 1941 году закончил 7 класс школы, в 44-ом мобилизовался:
«Я воевал мало, полгода. Из них два месяца я провел в госпиталях, был три раза ранен. Мы молодые ещё были, кушать хотелось. Давали 800 г хлеба, и я тут же вечером все съедал. Однажды я видел, как у одного солдата, он из Средней Азии, пробило пулей живот. Живот полный — каша там у него была, а пуля или осколок разрывают, если желудок или кишечник полные. Как бочка с водой, если стрельнуть, её разрывает. В общем, я старался все съесть сразу, чтобы в бой идти с пустым желудком».
Антыпко Белла Ефимовна, санинструктор в медсанбате 30-ой армии Западного фронта:
«Пока шло наступление на Москву в январе 1942 года, мы стояли в Погорелом Городище (Тверской области). И несмотря на то, что был повсюду знак — красный крест, нас все время бомбили. Когда началось наступление на Ржев, мы знали: как наступление — к нам целый поток раненых идёт. Потом день, два вроде поспокойнее. Потом опять валом идут. И негде было укладывать их. Меня поразило, какая была вонь в этих палатах госпитальных. Это не палаты были, а полуразрушенные избы, в лучшем случае с крышей. Вначале клали на какие-то койки, потом набивали соломой матрасы, а подушки сеном. А потом уже некуда было класть, и мы стелили на пол сено и солому, что там в деревне было. Сверху плащ-палатки, на них простыни и уже клали раненых, сколько получится. Никто не протестовал. Вот представьте себе — изба, окошечки маленькие, проветрить нельзя, ты простудишь тех, которые лежат на полу, а лежат 50-60 мужчин. Молоденькие мальчики по 18-20 лет. Нам не хватало материалов перевязочных, мы бинты стирали, гладили, сушили».
Константинов Владимир Ефимович, связной:
— Константинов! Куда тебя черт принес?! Отводить надо! Ждём сигнал!
А в это время снайпер ему в челюсть, видно, разрывная пуля, у него челюсть буквально отвисла, кровь… А я не знаю, что с моей ногой. Отбило ли ее полностью? Что делать? Я ощупал, нога вроде цела. Штаны ватные крови не пропускают. Двигаться не могу, но думаю — нога цела. Если ползти туда к командиру роты, там вдвоем не разместишься. Долго сидеть тоже нельзя, погибнем. Обратно пойти тоже нельзя, снайпер явно держит меня на мушке. Я вынужден был минут 15 выдержать, потом лопаткой срыл немножко, чтобы мне можно было оттуда вылезти из ячейки этой плавно, не так резко. Хорошо, что там картофельное поле вело к нашим траншеям. И я мимо картофельной ботвы подползаю к нашим, выскакивает мой друг, хватает меня, и мы сваливаемся в траншею. Меня на перевязку и в госпиталь».
Маликова Елена Ивановна:
«Я работала на Лубянке какое-то время, а в 43-м по комсомольской визе меня направили в Прибалтику. Там как раз началось освобождение Прибалтики. Цензура была военная, письма читали. Немного в цензуре поработала. Длинный стол, сидели на почте, большая комната. Мы — женщины все молодые — читали письма, груды писем: треугольники, конверты. Надо было смотреть, чтобы не было никаких тайн. Если мы что-нибудь находили, значит, надо было вычёркивать. Ну, например, пишет он: я нахожусь там-то. Это надо было срочно вычеркнуть. Были очень интересные письма от известных даже людей. Это же с фронта письма шли. Писали, что все у них хорошо, патриотические были письма. Общий настрой, что война долго не продлится, а скоро кончится, встретимся, победа будет за нами».
Москалёв Василий Федорович, 1916 г. р., лётчик, командир эскадрильи:
«13 мая 1942 года командир вызвал, нас построили и сказали:
— Наша задача сейчас обязательно прорваться дальше в крымскую землю и точно определить, где ж его основные силы. Они жмут нас, со стороны Севастополя идут войска, и большая возможность нас зажать.
— Ты полетишь. Возьми человека с собой, который тебе помогал бы в бою.
У меня был один парень, его звали Андрей. Я сказал:
— Андрюша, сумеем мы с тобой выдержать этот экзамен? Нужно на высоте 1,5 — 2 тысячи метров пройти большую часть крымской земли, и там, может быть, примем воздушный бой и решим, что будем командованию докладывать, когда прилетим.
Мы были рады, что нам доверяют. И когда уже аэродром остался в стороне, мы пошли туда, где больше всего можно было ожидать противника. Мы переговаривались между собой, я обратил внимание, что мой один лётчик, отставший от нас, крыльями покачал, будто бы просил внимание мое. А когда я посмотрел в сторону, увидел рядом Мессершмитт. Немецкий самый страшный самолёт. И он уже приготовился сбить меня. Ему деваться некуда, он между мной и другим самолётом вышел вперёд. Я увидел лицо лётчика, настолько близко, он улыбался…
Я крылом хотел его ударить, если мы погибнем, но мы спасём других. А он моментально раз и ручку на себя! И получается — я внизу, а он вверху. Я тогда немножко отстаю, только я приготовился… А он опять берет в прицел другую машину. Я подумал, ну что делать? А он смотрит на меня и улыбается. А меня зло взяло и смешно. Я вот так ему кулаком погрозил, а он рядом и ещё больше смеётся. Он же знает, что он сейчас начнёт того убивать и до меня очередь дойдет. Как выйти из положения? Как помочь? Если я проскочу, окажусь у него под прицелом. И он в это время открывает огонь, и самолёт, который вышел вперёд, взрывается в воздухе. Андрей погиб.
Взрывная волна настолько самолёт мой бросила, я оказался выше него в стороне. Переворачиваюсь, выхожу, а он сзади за мной. Я оказался опять у него под прицелом. Я шел низко от земли и на высоте примерно 50 метров стал выводить машину, он дал очередь по мне. Я слышал, как самолёт задрожал, и потом у приборов всех стали стрелки падать в разные стороны, водосистема была поражена. Вода для охлаждения мотора стала уходить, скорость снизилась, и я подумал, что если в течение пяти минут не сяду, самолет загорится у меня. Маслосистема вышла из строя и водосистема. Т. е. то, чем питается мотор, — отрезано. Вся эта история на меня сыпется, вода льется, очки я сбросил. И не обращая внимания, что за мной гонятся, произвожу посадку. Оказался наш аэродром запасной, около Керчи. И я благополучно сел. Ну и потом я уже вернулся пешком, пробираясь по этим дорогам. С этого боя я один вернулся».
Добавьте «Правду.Ру» в свои источники в Яндекс.Новости или News.Google, либо Яндекс.Дзен
Быстрые новости в Telegram-канале Правды.Ру. Не забудьте подписаться, чтоб быть в курсе событий.